Моя мамочка, Муся Пятницкая. Она не воевала. Она просто работала в блокадном Ленинграде, пока были силы. Потом её, полумёртвую, вывезли по Дороге жизни, которую в это же время защищал мой будущий папа.

В эвакуации мама тоже работала — на военном заводе, в КБ, временами теряя сознание от истощения и невозможной усталости.

В Ленинград вернулась сразу после прорыва блокады — безумно боялась за родителей, которые выжили только благодаря тому, что у деда, сапожника, были припрятаны два ящика клея из рыбьей чешуи и осетровых хрящей. Из него и варили похлёбку.

Мама очень болела, и уже не могла работать. Потом встретила одноклассника Борьку Бруштейна — единственного парня из класса, живым вернувшегося с войны. Он ходил с тростью после ранения и жутко хрипел — потерял голос в Синявинских болотах.

Они полюбили друг друга и сразу поженились. Он, потерявший актёрскую профессию и не знавший, куда приткнуться, и она — с трудом встававшая с кровати и ходившая пошатываясь.

Врачи категорически запрещали Мусе рожать, но она пренебрегла всеми предупреждениями и дала жизнь сначала мне, а потом, через одиннадцать лет, и моему чудесному любимому брату!

Мама была нереально доброй, она помогала многим, даже тем, кто её трогательной добротой злоупотреблял.

Она умерла в 46 лет — не перенесла банальную операцию по удалению желчного пузыря (бабушке такую же сделали в 78 лет). Не дождалась внуков, не увидела брата взрослым. Я успел с ней попрощаться — незадолго до этого вернулся из армии.

Как же мне её потом не хватало!