Добраться до парохода довелось не сразу. Сначала агент, лысая башка, потребовал от нас в его присутствии договариваться по телефону, когда мы будем готовы встречать представителей официальных кругов. Мы оказались готовы, как пионэры, в любое время. Поэтому в среду мы должны ответить на любые вопросы, касательно состояния судна. А сегодня у нас, как выяснилось, понедельник. Стало быть, времени еще более чем достаточно. Старпом, было, собрался в двух словах обрисовать реалии «Вилли», но с другого конца трубки твердо отказались, мотивируя необходимостью личного присутствия. «Да пошли Вы!» — сказал Саша, передавая трубку трепещущему агенту.

— Кто это? — спросил старпом.

— О, это большие боссы, — закатил подобострастно глаза лысый клерк.

У Стюарта мы тоже просидели дольше, нежели планировали: Саша корректировал ему какие-то карты, а я от нечего делать перебрал небольшой поршневой насосик, вышедший из употребления. Стюарт предлагал деньги за работу, но мы отказались. Вот такие у нас нравы!

Боевой пловец, известный у нас под кодовым именем «Скотина» вручил нам деньги за еще один коробок сигарет, попросив принести их сюда, к ним, соблюдая все меры конспирации. Все, наша нелегальная торговля табаком подошла к концу по причине полной распродажи товара. Хорошо, гора с плеч. Заниматься контрабандой — не мое призвание. Хотя, бывало всякое.

Имея мизерное жалованье в виде суточной валюты, почти годовые долги выплаты зарплаты, занесло меня на одно из судов Беломорско Онежского пароходства в качестве третьего механика. Рейсы были вполне мирные, почти прибрежные. Ходили бережком из Латвии в Голландию и из Эстонии в Швецию. Время было мутное: стервятники из породы реформаторов рвали мою страну на части, мелкие жулики усиленно разворовывали мое пароходство, а мне, чтобы содержать семью и содержаться самому, нужны были деньги. А тут, на пароходе, народ зарабатывал отчаянно. Я об этом сначала не догадывался, но к исходу моего первого дня на судне меня к себе вызвал старпом.

В его каюте уже сидел сурового вида матрос невысокого роста и сверлил меня взглядом сквозь бутылочное стекло литрового «смирновича». Старпом, человек невероятных размеров, слегка картавя, навис надо мной:

— Выпьешь горькой?

— Могу. Но пока не хочу. Надо с судном освоиться, — решил отказаться я.

— А за знакомство? — набычился матрос.

— Ладно. Только без закуски польский «Смирнов» плохо усваивается желудком, — ответил я, присаживаясь за стол.

Старпом распахнул свой холодильник, расположенный в зоне досягаемости стола:

— Выбирай!

Наверно, мой вид был забавным. Во всяком случае, я не сразу услышал, оторопев, что парни смеются. И, вероятно, над моей реакцией. Холодильник был забит до отказа. Рыба в любых проявлениях кулинарного изыска, ветчина, колбаса, фрукты и помидоры. Я готов был упасть в обморок после скудного ужина.

Суть моего визита сводился, конечно же, не к употреблению спиртных напитков, хотя одно другому совсем не мешало. Меня просто приглашали стать участником банды. На судне их орудовало аж целых две штуки. Одной руководил старпом, другой — второй штурман. Банды специализировались на незаконном ввозе и сбыте сигарет. Поставщик «ЛМ» был один на всех, а вот покупатели — разные. Привозил нам целый грузовичок сигарет прямо к борту в Риге агент Андрюха, выправлял все необходимые документы, фиктивно снижающие объем курева до таможенных норм, получая от нас оговоренную сумму, совсем неплохую. А дальше начиналась лихорадка летней ночью. Судно банды поделили на две неравных половины. Там и приходилось прятать («ныкать») свои объемы.

Как уже стало ясно, я примкнул к старпомовской группировке: у них попросту не хватало рук после отъезда в отпуска пары человек. Мы прятали коробки сигарет ночь напролет: коробок было много, места было мало. Приходилось, к примеру, разбирать переборки внутри старпомовской каюты, где обнаруживались гигантские пустоты. Раньше они были наполнены термоизоляцией, теперь там покоились никотиновые запасы. Зимой, правда, старпому должно быть холодновато. Но кто же будет думать о далекой стуже? Один из нас аккуратно вскрывал обшивку, другой укладывал тесными рядами коробки, третий — закрывал переборку и пачкал белой краской саморезы, на которых все стены держались.

— Это для бдительной таможни враждебных нашему бизнесу государств. Создает видимость первозданной целостности и невинности, — объяснил мне матрос Плюшкин.

К утру, когда каюта обретала вновь вполне жилой вид, а мы, насосавшись в перекурах водки, джина или вискаря, просто валились с ног, выходили на палубу, где встречались с такой же утомленной другой бандой. Ухмылялись друг другу, самые стойкие шли заливать глаза капитану, чтоб тот даже и не пытался куда-нибудь не туда сунуть свой нос. Удавалось это легко, потому как Сергей Иванович был глубоко пьющим и после этого верующим человеком. А верил он в то, что в какой-то другой жизни был спецназовцем, воевал то в Афгане, то во Вьетнаме, то в Египте. А после Бушковской «Пираньи» он стал верить, что эти книги написаны про него. Вера к нему приходила сразу же после первого стаканчика водки и все укреплялась, укреплялась. Сам-то он на алкоголь не тратился, экономил, наверно. Воровал с продуктов экипажа, как и все прочие капитаны в мире, но от дармовой выпивки никогда не отказывался. Чем банды контрабандистов радостно пользовались.

Денег, конечно, чтоб купить свои двадцать пять коробок сигарет, у меня не было. Но старпом и Плюшкин охотно ссудили мне беспроцентно необходимую сумму. Слава богу, что в первый раз я даже не представлял, насколько она была для меня, изнуренного хронической невыплатой зарплаты, велика. Зато потом, получив на руки свою долю прибыли в голландских гульденах и обратив их в доллары, я надолго лишился дара речи: столько денег мне еще не доводилось запихивать в бумажник. Но и риск был велик.

Так называемая черная таможня могла нагрянуть с обыском в любой момент. Поэтому уже на подходе через судовую радиостанцию мы слали своим приемщикам товара условные сигналы, очень надеясь, что в этот момент оперативные службы таможенного управления слушают другие частоты. После швартовки и оформления необходимых формальностей береговыми властями, мы бросались к своим нычкам. Лихорадочно вытаскивали коробки, паковали их по непрозрачным мусорным мешкам, вдоль борта крались на бак, откуда сбрасывали мешки уже дожидающимся на берегу членам своей банды. Предварительно в это место мы притаскивали большие мусорные контейнеры, куда и помещали мешки. Каждая банда в свой контейнер. Как правило, перед приходом судна к месту выгрузки эти береговые сборщики мусора были пустыми. Потом сдержанный и потный старпом (или второй штурман) просил за небольшое вознаграждение какой-нибудь автопогрузчик перевести эти хранилища ядовитых доходов поближе к основному месту мусоросбора. Как правило, к ближайшему забору за складами.

Все это мы старались проделывать днем, потому как ночью надзор усиливался, а у ворот могла пастись полицейская машина. При подходе судна под русским флагом все береговые камеры наблюдения нацеливались на вход и выход с парохода, поэтому бак был относительно безопасен от просматривания.

По одному человеку от банд оставались наводить порядок в местах былого схрона табачной продукции. Самый крепкий становился у забора — изгороди и метал мешки на волю. Метать приходилось в хорошем темпе, требовалась особая матросская сноровка, поэтому это дело поручалось палубным матросам, способным в хорошем настроении без помощи швартовных лебедок притягивать за концы пароход к причалу. Хорошее настроение достигалось путем получения новых рабочих перчаток и заливания внутрь топлива: стакана крепкого напитка. У нас метал Плюшкин. А я, как самый быстрый олень, мчался за проходную, скакал по полям, перепрыгивая канавы с шипящими лебедями, чтоб таскать мешки к ближайшей дорожной развязке, где меня уже с призывно открытым багажником ожидала машина русского эмигранта, известного под именем «Арбалет». Он аккуратно распихивал все мешки по микроавтобусу, забивая его почти полностью.

Наконец, Плюшкин падал без чувств там, за изгородью. Наверно, топливо кончалось. Я залезал к Арбалету в машину, и мы здоровались, крепко пожимая друг другу руки. Начиналась последняя стадия операции: транспортировка контрабанды. Перекрестившись, мы отправлялись в путь.

Ехать приходилось в соседнюю Бельгию: там была сортировочная база. Там же и происходил окончательный расчет. По дороге существовал риск быть остановленным дорожной полицией или оперативниками таможни, просчитавшими наши махинации и злорадно предвкушавшими раскрытие преступление века. Однажды, незаметный штатский автомобиль, промчавшись перед нами по левой полосе, вдруг зажег на заднем стекле ядовито красные буквы, из которых я только понял слово, близкое к «Полиции».

Арбалет побледнел, я вообще чуть сознания не лишился и зажмурился.

— На сей раз это не за нами, — донеслось до моего слуха осторожное замечание Арбалета.

Я открыл один глаз и увидел, как сворачивает на обочину машина, ехавшая перед нами.

— Сейчас будут зверей трясти, — добавил мой подельник, и я повернул боковое зеркало, для обзора: из машины нехотя вылезли лица кавказской национальности, к которым с удостоверениями наперевес приближались долговязые парни в гражданской одежде.

— Это они проверяют машину на предмет угона. Сейчас обыск еще произведут, проверку документов и прочее, прочее, — комментировал Арбалет. — Что ж, должен быть у нас непременный процент риска. Бизнес-то у нас теневой! А ты как думал! Деньги просто так не даются.

— Хорошо бы пивка, — согласился я.

— Сейчас заедем в Бельгию, попьем: минут пять осталось. Потерпи!

Сортировочная база было по совместительству домом Арбалета. Два культурных этажа. Обязательная собака породы добродушной, ротвеллерской. Улыбчивая жена — Галина, увлеченная огородом теща, маленькие дети в неизвестном количестве. Пиво перерастало в нашу же водку. Потом производился расчет. Деньги ложились в конверт, который умещался в сумку, и мы, облегченные, уезжали обратно к пароходу. За километр до проходной Арбалет меня высаживал, говорил: «До следующей встречи!», и уезжал. А я шел на судно, еле сдерживая нервную дрожь отходняка. «Все, в последний раз!» — давал себе зарок я, поднимаясь на борт.

В каюте старпома уже ничего не напоминало о былом погроме. За столом, свесив натруженные руки до палубы, сидит Плюшкин, старпом режет соленую рыбу, выкладывая ее на тарелку согласно своим эстетическим нормам, то есть беспорядочной кучкой. Все, наша банда в сборе. Первый вопрос:

— Как там смежники?

— Пока не вернулись, но вроде все в порядке.

Вот теперь можно и выпить: если деньги не меченные, то вся нервотрепка позади. Поневоле станешь параноиком.

— Все нормально? — наконец уточняет старпом, после того как мы энергично пережевали рыбку.

Я молча достаю конверт и предъявляю взору пухлую пачку гульденов. Плюшкин делит ее в мгновение ока на три равномерных по количеству знаков составляющие, потом, объявив курс и конвертацию к доллару, уменьшает мою долю на долг. Поворачивается ко мне:

— Все правильно?

Я, задохнувшись, молчу: из ничего появилась вполне приличная сумма — мое четырехмесячное жалованье, установленное пароходством. Килограмм потраченных нервов уже в расчет не берется.

— Рекомендую в следующий раз не горячиться и не тратить на сигареты все деньги: пароход-то не резиновый. К тому же надо всегда иметь про запас сумму, соответствующую штрафу, если, вдруг, черная таможня накроет, — говорит старпом, разливая по стопкам ледяную «даньску» водку.

— А, что, бывает и такое? — искренне удивляюсь я.

Народ весело смеется:

— У нас пока нет, но систершип однажды накрыли, как волной. Еле откупились.

Ох, тяжела ты участь контрабандиста!

Зато с работы вернулся, как полагается моряку загранплавания. Что Вы хотите приобрести домой, дорогая супруга? Ах, стиральную машину «Аристон» с вертикальной загрузкой? Пожалуйста. Недавнее время полуголода кажется уже далеким и не очень реальным. А ведь прошло-то всего четыре месяца…

— А вот у меня такой случай был, — сказал Саша, прослушав все мое повествование до конца. Мы уже сидели в его каюте, готовя угощенье к обеду и празднику.

— Гнали мы как-то машины домой, купленные где-то в Европе. Я был безлошадный, чем воспользовался моторист Коля, приобретший для хозяйских целей боевой английский Остин — Мини с нормальным рулем. Прав у него пока не было, вот он и попросил доехать с ним до дома, благо нам было по пути. Почему не помочь хорошему человеку?

Выехали мы из эстонского Пярну, порядком потрепанные таможней. Эстонцы со свойственной им скоростью обыскали весь пароход, но ничего не нашли. По-моему, так они просто искали укромные места для сна. Через сутки они объявили нам, что досмотр закончен, теперь они займутся проверкой автомобилей. Такое ощущение, что они живут в другом измерении, где время течет гораздо медленней. Русский они уже позабыли, а английский еще не выучили. Бились мы за всякие закорючки в наших проездных документах просто смертным боем. Перед самым отходом судна удалось нам забороть этих тормозов в неизвестной форме. Выехали в ночь, как то водится у настоящих любителей экстрима.

Ездили — ездили по всей Эстонии, в Тарту раза три заезжали с разных концов, наконец, приехали. Граница. Мы сунулись туда, было, но ошиблись. Граница была с Латвией. Нас хотели остановить до выяснения обстоятельств, но отпустили, потому как срок нашего легального пребывания в этом цивилизованном государстве подходил к концу, а брать на себя ответственность за арест и задержание в стране перед истеканием официального разрешения колесить по дорогам Эстляндии они чего-то не захотели. К тому же до российской границы было совсем рукой подать — два полета томагавка.

Короче, с рассветом мы вырвались-таки на сопредельную территорию. То есть на Печорский таможенный пост. Здесь мы и встали. Терминал там огромный, половина таможенных инспекторов ушла на пересменку, половина еще не пришла оттуда. Спать уже не хотелось, но естественная надобность просто требовала срочно выбраться из-за руля. Для восстановления равновесия в душе и теле надо было поскорее забуриться в российские кусты. На терминале в туалеты допускались только члены профсоюза. Мы под эти категории частично не подходили. Обыскали наш автомобиль тщательно, изъяли у Коли несколько автомобильных журналов под предлогом наличия там запрещенной порнографии. На самом-то деле просто постеры там были по-настоящему хищные: Бентли, Мазератти и Нива-Шевроле.

Выехали мы в нашу страну, мчимся с дозволенной скоростью в десять километров в час по какому-то карьеру, замечая, что впереди лесок, через километр, где-то. Вдруг, из-за ближайшей автобусной остановки (Что она здесь делает? Может, с прежних времен, а, может, сотрудников таможни привозят?) вылетает какой-то тип в форменной одежде с фуражкой набекрень. Машет нам рукой и подбегает к машине. Коля приоткрывает окно, удивляясь: вроде все деньги уплачены, бумаги все оформлены. А у меня уже глаза из орбит вылазят: тоска и усталость. Этот тип срывает фуражку и засовывает голову прямо к нам в салон. Морда очень неприятная: прыщавая вся, с прореженными желтыми зубами и безумными, навыкате, глазами. И вот эта самая морда, не здороваясь, не представляясь, никак себя не обозначая, вдруг орет:

— Дай жвачку!

Коля говорит совершенно бесцветным голосом:

— Сейчас, — поворачивается ко мне, одновременно закрывая в меру возможности окно, — поехали, Саня.

И я, одурманенный нарастающим внутренним давлением, плавно трогаюсь с места, позабыв о голове в салоне. Та же, прижатая стеклом, начинает визжать. Наверно, не нашла подходящих слов, чтобы выразить свое недовольство — приходилось в неудобной позе перебирать копытами, в противном случае можно было проститься с туловищем, которое даже такой уродливой голове было дорого, как память былой принадлежности к человеческому роду. Коля, смилостивившись, открыл окно, предварительно смачно плюнув в наглую харю:

— Удачного рабочего дня, товарищ!

И мы умчались вперед, к лесу. Я все ожидал, что сейчас будут раздаваться выстрелы нам вслед, но обошлось. Уже позднее, проезжая наши российские, утопающие в весенней грязи города, не покидало ощущение совершение преступления со всеми вытекающими из этого обстоятельствами. Лишь Коля довольно веселился, потрясая кулаком:

— Хоть раз удалось прищемить нос таможенному рылу! Еще бы так же налоговую прищучить!

— Без меня, Николай, я человек законопослушный. Пусть себе работают, как могут, бог им судья, — сказал я, но моторист только смеялся.

В это время в дверь Сашиной каюты кто-то осторожно постучал. Мы переглянулись и на всякий случай спрятали под стол бутылку с коньяком.

Я по старпомовскому поощряющему жесту метнулся к двери и плавно ее отворил. На пороге, улыбаясь самой широкой улыбкой, на которую он только был способен, стоял наш давешний знакомец из породы местных попов.

— У него словно нюх! — сказал Саша, вежливо осклабился в ответ, — Милости просим к нашему столу, брат — святой отец!

Тот, осторожно озираясь, словно ожидая внезапной западни с набрасыванием пальто на голову и последующим битьем поленом, прокрался к креслу, на котором до этого со всеми удобствами восседал я:

— Хэллоу! — в доказательство слов он помахал рукой, как машут дети уходящему с праздника Деду Морозу, — Я зашел проститься: к сожалению, вынужден уехать на несколько месяцев.

— В Африку? — уточнил я, прицеливаясь к другому тяжеловесному капитанскому седалищу.

— В Африку! — обрадовался он. — Миссионерская командировка. Но Вы в любой момент можете приехать к нам.

— В Африку, что ли? — удивился старпом.

— Да нет, зачем? Я же вам оставлял адрес нашей миссии в прошлый раз, — округлил глаза поп. — У вас праздник?

Мы проследили глазами за взором святого человека — они упирались в бутылку с янтарного цвета составляющей. Если бы мы немного подождали, то увидели бы чудо: сила взгляда подняла бы нашу праздничную составляющую стола и переместила бы ее в непосредственную близость к … Ну, не ко мне, или старпому — это точно.

Саша заулыбался:

— Именно так. Сегодня день рождения большого вождя: Вовы Ленина. Доводилось слышать о таком?

Поп только потряс головой в отрицании.

— Да не может быть! А имя Владимира Ильича Ленина Вам о чем-нибудь говорит, святой отец?

— Конечно! — закивал он головой, как китайский болванчик. — Так Вы празднуете его День рождение? Это Ваш национальный обычай?

— Так сегодня-то праздновать больше нечего! Вот мы и решили приурочить скромное застолье к этому событию. К тому же отметим заодно Ваш отъезд в черный континент, — потер руки старпом. — Итак, приступим!

Пред тем, как закинуть в себя огненную воду, я в последний раз попытался отговорить попа от скверной привычки к алкоголю:

— А что, у вас в Уэльсе можно ездить за рулем пьяным попам? И их никто не может остановить?

Но тот молодецки выпил, занюхал рукавом, по-бакланьи крякнул и только после этого святого ритуала ответил:

— А я за руль и не сажусь! Меня жена возит!

— Что же получается — мы тут дни рождения празднуем, а бедная женщина в стылом одиночестве караулит машину? — театрально возмутился старпом.

— Да что Вы! Она тут по своим делам. Освободится — перезвонит мне. Правда, она не очень уважает, когда я, скажем так, позволяю себе опрокинуть чарочку — другую. Прошлое у меня, знаете ли, было довольно бурным.

— А позвольте у Вас, святой отец, проконсультироваться в некоторых теологических вопросах? — спросил я. Поп же весело рассмеялся, давая одновременно Саше разрешение с помощью поощряющего жеста руки на наполнение своей рюмки.

— Мне всегда очень забавно слушать, как Вы величаете меня санами, которыми я реально пока не обладаю. Впрочем, не важно, спрашивайте, на уровне, доступном мне, попробую ответить Вам.

Я на минуту задумался, подбирая слова. Покашлял для пущей важности и проговорил:

— Вот, к примеру, что может означать отсутствие зеркал в отеле, за исключением тех, что висят в ванных и платяных шкафах. И появление маленькой женщины под окнами в старинных одеждах, которая только и делает, что упоенно воет таким тоскливым голосом, что грустно становится? Мертвые птицы, бесследно пропадающие позднее?

— Ну, это уже из области демонологии, скорее всего. Означать же это может, — он сделал паузу, пожал плечами, — большое количество водки накануне.

И он снова засмеялся, довольный интригой. Чуть позже присоединились к смеху и мы. Но ни я, ни Саша, не были полностью искренне, веселясь. Поп, наверно, это понял, потому как продолжил дальше уже более серьезным голосом:

— Есть много непознанного в этом мире. Противостоять злу можно лишь тогда, когда есть во что верить. Вера — это мощное оружие. Зло коварно и многогранно — у него много путей для достижения своих целей. У нас же в противодействии только один путь. Ибо иначе мы бы уподобились им. Верьте в Бога, он Вас никогда не оставит.

В это время прозвонил телефон, святой отец торопливо ответил на звонок и поднялся:

— Что же, пора мне идти. Был рад с Вами познакомиться.

— Как насчет того, чтобы хлопнуть рюмашку на посошок? — живо предложил старпом.

— Не вижу причин для отказа, — сказал поп, выпил и уже в дверях произнес:

— Такие плакальщицы, насколько мне не изменяет память, зовутся баньшами. Они являются дурными вестницами, может быть даже и смерти. Но вроде бы это персонажи ирландской древней культуры, к Уэльсу отношения не имеющие. Птицы и зеркала — сдается мне, что Вас по неведомой мне цели собираются старательно развести. Верьте в Бога, но подвергайте сомнениям все, что видите — большую часть загадочных и мистических явлений всегда можно объяснить с помощью чисто житейской практики. До встречи, друзья!

Сказал поп и исчез. Убежал к своей попадье. Мы остались сидеть в некотором смятении чувств. Причина изменения настроения была неясна, но следовало применить некоторое усилие, чтобы вернуться к нормальному творческому энтузиазму, когда на столе призывно переливается янтарем пузатенькая бутылка. И мы сделали этот шаг, поборов грусть, опустошив (и не единожды) наши кубки.