Очнулся он, совершенно голый и измазанный кровью на берегу реки. Все происшедшее в памяти не сохранилось, зато исчезла ноющая боль от голода в желудке.

Тело горело, будто после хорошей бани. Молчун с наслаждением вымылся ледяной осенней водой, потом, подумав, нырнул. Вопреки ожиданиям, плавать было как-то дискомфортно. И дело было вовсе не в холоде, он-то как раз бодрил.

Вернувшись в лагерь, он переоделся и с удивлением обнаружил, что двух его друзей по былой дружине нет на своих местах. Занимался мутный осенний рассвет, начал накрапывать невесть откуда взявшийся дождик. Он разбудил торговый народ, порасспрашивал про потерявшихся товарищей, но никто ничего не знал. Только кто-то сказал, что посреди ночи слышал неясный крик то ли волка, то ли медведя. Молчун решил, было, отправиться на поиски, но народ засобирался продолжить путь. К вечеру они планировали добраться до места.

— Сам же ночью караулил обоз! Должен был видеть, куда твои кореша подевались! — укорили его.

Молчун согласно кивнул головой. Про то, что вся ночь у него выпала из памяти, да, вдобавок, он оказался под утро с головы до ног измазанным кровью, он, естественно, ничего не сказал. Может, повздорили они из-за чего-то. Из-за денег, что ли? Вопросы рождались, ответы — нет. К тому же спать хотелось просто ужасающе. Молчун махнул на все рукой и завалился спать: получив расчет, он вернется сюда, чтобы разобраться.

Но, заимев кое-какую наличность, возвращаться он не стал. Двинулся дальше в сторону германских лесов. Если бы кто-нибудь спросил, зачем — ответить бы он не смог. Его гнал инстинкт, потому что где-то здесь, в захолустье, Молчуна ждал невысокий, скорее, даже низкорослый, человек. Весь облик этого человека говорил о недюжинной силе: длинные толстые руки, доходящие чуть ли не до колен, мощные кривые ноги, широкие плечи. Выражение лица было таким притягательным, что люди, попадавшиеся навстречу, уступали ему дорогу, старательно отворачиваясь в сторону. Собаки — так те просто в обморок падали, даже натасканные на волков. Маленькие глаза, глубоко упрятанные под могучими валиками бровей, не имели никакого выражения при любой ситуации. Кроме одного — смерти. Если находился храбрец, который выдерживал взгляд этих глаз, то он, без всякого сомнения, был слепым. Лоб вообще отсутствовал, жесткие, как щетина, черные волосы начинались сразу же над бровями. Короче говоря, внешность полностью соответствовала тупому сукину сыну, как его мог вообразить любой творческий человек. Как бы он был удивлен, если бы ему довелось услышать, что этот неотесанный урод легко может разговаривать на десятке языков, и не может — на дюжине, потому что просто уже не найти собеседников, знающих загадочные ныне слова — все вымерли.

Вот этот вечно мрачный человек и ждал Молчуна на перекрестке дорог, одна из которых вела на заброшенное заросшее кладбище.

Молчун, снова снедаемый болью голода в желудке, решил, было, пройти мимо, но остановился рядом с этим коротышкой. Зачем он это сделал, он бы не объяснил.

— Пришел? — спросил незнакомец.

— А ты ждал? — ответил Молчун.

— Это ты ждал.

— Чего?

— А что позову тебя, дурак!

Молчун сглотнул, но в ссору не полез.

— Стало быть — это ты, — продолжил его собеседник. — Ладно. Придется тебе сказать несколько простых правил, которых следует придерживаться.

— Зачем?

— Чтобы выжить. Хотя, правильнее будет сказать: чтобы не прекратить свое существование.

Молчун ничего не сказал, только смотрел исподлобья. А незнакомец тем временем продолжил:

— Надеюсь, ты помнишь нашу с тобой первую и пока единственную встречу? После того, как вам датчане всыпали, как следует. В лесу ночью, у озера.

В глазах Молчуна отразился вопрос: хоть убей, но этого человека он не видел раньше никогда. Странного волка, неожиданно напавшего на него — он помнит. Больше никого.

— Ну-ка, присмотрись ко мне повнимательнее, — сказал незнакомец и встал под тень здоровенного куста. На улице и так по-осеннему было сумрачно, а теперь, шагнув в темноту, его собеседник, казалось, поглотился мраком. Хотя, глаза были видны хорошо: маленькие злобные красные, как у той твари в лесу. Напрягая свое зрение, Молчун с удивлением заметил, что еле угадываемые контуры человеческой фигуры временами меняются и становятся похожими на… Бог мой, на того монстра, с кем пришлось биться той памятной ночью.

— Да, да, не сомневайся — это я, — коротышка вновь подошел к нему. — Было такое племя на Земле, каждое полнолуние меняло свой облик на несколько ночных часов. Давным-давно. Ловили мы древних людей, которые кутались в шкуры, ели все, что попадало под руку, и отличались от прочего зверья лишь тем, что научились добывать и использовать огонь. Называли они нас саблезубыми тиграми и очень боялись. Года текли, люди распространялись по все Земле, потому что могли размножаться. А мы потихоньку вымирали, потому что такой способностью здесь, в этом мире, не обладали. Некоторых из нас уничтожали, хотя это было очень даже непросто. К чему я тебе все это говорю? Я — оборотень. И ты — теперь тоже, как это ни странно.

— Почему — я? — нисколько не доверяя словам чужака, спросил Молчун.

Незнакомец обошел его вокруг и похлопал по плечу.

— Потому что воин ты хороший, но это к делу не относится. Оборотень, становясь зверем, не умеет миловать. Он только убивает. Чтобы потом съесть. Когда волею судьбы мы встретились на том озере, я был сыт после вашей дурацкой войны, но инстинкт не позволил пройти мимо тебя, когда мы оказались нос к носу. Не льсти себе, я бы тебя все равно убил и сожрал, пусть даже потом мучился от переедания. Но время было на твоей стороне. Близился миг моего обращения в человека, поэтому я не успел расправиться с тобой. Если бы я тебя не приголубил, то остался бы ты обычным человеком, как все. Очень редко мы не добиваем свои жертвы, оставляем их раненными. Не потому, что дело принципа, просто, когда ты зверь, то и мыслишь как зверь. Убиваешь слабых, бежишь от сильных. Вы же — слабые. Люди, я имею в виду. После укуса оборотня человек умирает. Так что для людей теперь ты — труп. Правда, ходячий. Потому что рождается оборотень, а он не принадлежит к миру живых. Ты умер прошлым полнолунием. Как человек. Но потом родился, как оборотень. Если у тебя и была когда-нибудь душа, то теперь о ней можешь не вспоминать. Скоро ты забудешь такие вещи, как совесть, сострадание, жалость и любовь. Ты будешь жить исходя только из своего главного инстинкта — самосохранения. А это, уж поверь мне, очень удобно. Многие люди могли бы завидовать нам.

— Но, чтобы не пропасть, тебе предстоит смириться с некоторыми правилами, без которых ты, вообще-то можешь обойтись, — незнакомец внимательно смотрел Молчуну прямо в глаза. — Если решишь исчезнуть неминуемо и безвозвратно. Итак, твой выбор?

Молчун не верил говорившему ни на грош, но что-то заставляло его не уйти, не перебивать, не броситься на него с мечом.

— Чего-то я не помню, чтобы умирал, а потом возрождался снова. Или перед этим мне кто-нибудь по башке здорово приложился? — разразился он рекордной для него по количеству слов фразе.

— Ты и не мог ничего помнить. Еще не скоро наступит та лунная ночь, которая следующим утром сохранится полностью в твоих воспоминаниях. Разве это важно?

Молчун только пожал плечами.

— Слушай же сюда, сын шакала! — вздохнул незнакомец.

Это было уже оскорблением. Или еще пока не было?

Коротышка внимательно наблюдал за ним.

— Правильно, научись контролировать себя, когда разговариваешь с перворожденным. Итак, продолжим.

Он сделал небольшую паузу и начал расхаживать взад-вперед, как петух перед курами.

— Перед полнолунием найди обязательно укромное место, где тебя никто ни при каких обстоятельствах не увидит. Например, старое заброшенное кладбище. До восхода луны скинь всю свою одежду — иначе порвешь. Помни, что первое время, обернувшись зверем, будешь с непривычки очень туго соображать. Поэтому заранее найди то место, откуда сможешь выдернуть жертву без лишней беготни, возни и драки. Чтобы дожить до следующего полнолуния тебе обязательно нужно будет кого-нибудь сожрать. Лучше всего человека, или двух. Тогда голод будет не так сильно донимать. В отсутствие людей, можно, конечно, валить и животных. Тех, что покрупнее. Но они не так питательны. Поэтому перед следующей кормежкой у тебя сил будет ровно столько, чтобы лежать где-нибудь в логове и кручиниться от недоедания. Боль будет гораздо сильнее, чем сейчас, но тоже не смертельная. В человеческом обличье ты можешь питаться, чем хочешь, но чем ближе к ночи перевоплощения, тем противнее тебе будет есть: тебе надо будет накормить того зверя, который в тебе пробуждается. Кстати, необходимо пользоваться благовониями, а то смердит от тебя, как от двухдневного трупа. Все очень просто: пожрав ночью, ты восполняешь силы, но чем дальше от нее (ночи), тем слабее становишься. Однажды умерев, все твое человеческое естество будет упорно цепляться за смерть, то есть начнет планомерно разлагаться. И тем сильнее, чем слабее будешь ты. Можно как-то выдержать без еды два полнолуния, но больше — вряд ли. Мясо у тебя отвалится от костей, и ты не сможешь перевоплотиться. И — прощай молодость. Поэтому, даже если ты до этого хорошо перекусил, то к следующему циклу хоть какой слабый, но запах будет. Пока не поешь. Но жить-то нам приходится среди людей. А зачем их лишний раз травмировать понапрасну?

— И последнее: что может тебе причинить вред, несовместимый с дальнейшим существованием. Кроме, голода, об этом мы уже говорили. Любая рана на тебе заживет, не переживай. Если ее не нанесли серебряным оружием или осиновым колом. Природа у этих веществ одинакова, вот и ранят они одинаково жестко. Ты сдохнешь, если пробьют тебе голову стрелой с серебряным наконечником и воткнут в сердце осиновый кол. Если промажут, и тебе удастся улизнуть, то заживать эти раны будут долго и трудно, как у обычного человека. Также избегай быстрой воды: ручьев, горных речек, родников. Такая вода может вымыть из тебя все звериное. А так как человеческое в тебе держится лишь только благодаря зверю, то мясо быстренько отделится от костей и так далее. Ну, ты понял, как при голоде.

Молчун внимал рассуждения незнакомца, как проповедь, интересную, познавательную, но бестолковую. Зачем ему все это? Он не монстр, он просто чем-то заболел. Но это пройдет.

— Вопросы есть? Давай быстрее, а то задержался я тут с тобой, — поинтересовался коротышка.

— Откуда ты взялся? — спросил Молчун.

— Моя родина в этом мире — земля Маа. Была она давным-давно. Была, да сплыла — раскололась. Все?

— Все, — сказал воин.

— Ну, тогда — прощай! Учти, что я тебе сказал. Выживешь — оценишь. Сгинешь — все оборотни это сразу узнают. Специально мстить не будут, но при удобном случае поквитаются за тебя. Мы, перворожденные, высоко ценим всю нашу породу. Не так уж нас много осталось. Пока! Бывай здоров и удачной охоты!

Молчун смотрел в спину удалявшемуся коротышке и размышлял: а не порадовать ли того хорошим внезапным ударом по голове? Тот, словно, угадав, что былой собеседник думает сейчас о нем, вдруг повернулся:

— Кстати, там по дороге не так уж далеко захудалая деревушка. Домик стоит на отшибе, где живут два братца-акробатца. Они — вроде, как изгои. Рекомендую. Кроме того — перворожденные гораздо сильнее любого оборотня из аборигенов, на нас и законы другие. Это — чтобы ты знал свое место.

И ушел, а Молчун, разохотившись драться, взялся за ноющий живот и пошел вглубь кладбища: стало совсем темно. Он решил переночевать это дело на более-менее цельной могильной плите, страхи перед нежитью перестали быть страшными. Он даже не подумал, что выбирать ночлег на погосте, пусть и заброшенном — не очень нормально. Просто укутался в плащ на ровной плите и закрыл глаза.

Совсем скоро он внезапно проснулся. Что-то было нехорошо. Тело все горело, как в адском огне. Он лихорадочно сорвал с себя одежду и посмотрел на небо: сквозь густой кисель облаков даже намека на луну не было.

Он вновь посмотрел вокруг, не удивляясь обретенному не так давно ночному зрению, и вдруг обнаружил, что лицо, руки и грудь — все в крови. Странно, никаких ран он не ощущал, да и вообще чувствовал себя прекрасно: живот, только что донимавший его, теперь абсолютно не беспокоил. Неожиданно он осознал: ОН СЫТ! От этого открытия его бросило в пот, несмотря на то, что тело все так же продолжало гореть. Молчун вскочил на ноги, обтерся кое-как выдранным из могилы мхом, оделся и поспешил прочь. Ему было страшно даже думать о том, что произошло, потому что теперь он был уверен, что с того мига, как он проснулся посреди ночи, до этого момента прошло несколько часов: уже вовсю занимался неуверенный осенний рассвет.

Пока он шел, держа путь по дороге, приведшей его сюда, в памяти неожиданно расцветали картины, одна краше другой, словно бы увиденные им через чужие глаза.

Вот кривобокий дом, стоящий наособицу от других. Вот дверь, слетевшая с петель. Вот поднявшийся с лавки испуганный человек, не успевший даже закричать, потому что с его перекушенной шеи голова отвалилась и глухо стукнулась об утрамбованный земляной пол. Вот другой человек, появившийся с топором в руках, и на его лице играет улыбка. Эта улыбка так и не исчезла, даже когда грудная клетка его раскрылась, как диковинный цветок, и там, в глубине, продолжало пульсировать сердце.

Больше ничего Молчун не помнил.

Превозмогая желание спать, он добрался до первого городишки, не останавливаясь на отдых. Нашел постоялый двор и заказал хозяину комнату, чтобы никто не беспокоил, горячую воду в корыте по пробуждению, гору жареного мяса с кровью и много браги.

— Может быть, пожелаете что-то еще, для тела? — вкрадчиво поинтересовался хозяин, когда Молчун выложил перед ним из тугого кошелька плату за сутки.

— Может быть, — кивнул головой воин и поднялся к себе.

Хозяйская собака, вздыбив шерсть на холке, заползла под сарай и просидела там все время, пока Молчун сутки отсыпался, а потом несколько часов ел, пил и развлекался.

Решение пришло само по себе, когда он ушел из этого городка. Приходилось передвигаться исключительно пешком, потому что лошади, как и собаки, стали к нему относиться довольно скверно. Вот тогда он и решил, что ему надо двигать домой, к родному пепелищу. Там устроить себе уединенное логово. Впрочем, не логово — дом. Пусть он и становится временами зверем, но дом ему нужен человеческий.

Но перед этим неплохо бы запастись кое какими средствами к существованию. Вот и стал он, медленно двигаться к узкому проливу, который соединяет Данию с прочим миром, не гнушаясь никаким заработком: был он и охранником, был он и разбойником. Но всегда один и всегда имел возможность в полнолуние кормить своего зверя. Урок коротышки оказался полезным, а сам Молчун оказался прилежным учеником. Теперь он помнил практически все из своего подлунного действа, и это уже нисколько не смущало.