Лето неумолимо двигалось к концу. Уже пришли ночные заморозки, козы глодали остатки пожухлой травы, мы готовились к скорому возвращению в деревню. Это лето мне подарило очень многое: у меня появилась Рисса, Охвен поделился со мной некоторыми боевыми премудростями, я научился по-новому воспринимать некоторые, казавшиеся мне раньше совсем обыденными, вещи.

Из соседних поселений доходили слухи, что завелся у них зверь, нападающий на домашнюю скотину. У нас, слава богу, подобного пока не происходило. Здесь мы намеревались побыть еще несколько дней, поэтому надеялись, что у нас все обойдется без потерь. Однако Охвен решил, что сходит к соседям, поинтересуется, как там у них дело обстояло. Чтобы и нам предпринять дополнительные меры для безопасности наших блеющих друзей. Я оставался за старшего, что меня, в принципе, нисколько не беспокоило: при таком надежном помощнике, как Бурелом, слишком сильно опасаться не стоило.

Охвен подорвался с раннего утра. С его скоростью передвижения это было вполне разумным. Впрочем, я понимал, что вернуться он сможет лишь только на следующий день к вечеру.

— Меч я не возьму, лук тоже. Ограничусь ножом, — напутствовал он нас с Буреломом. — Завтра после полудня вернусь. Будьте осторожны. Впрочем, вы сами знаете, что делать. Пока, парни!

Он помахал нам рукой и захромал вдоль реки. Буренка, как то водится, затрусил следом, проводил слегка и вернулся обратно.

— Ну, что, шченок, остались мы с тобой вдвоем?

Тот в ответ вывалил розовый язык и часто задышал. Можно было подумать, что он смеялся.

— Чему радуешься, пес? — потрепал я его по голове.

Настроение у нас было не самым худшим. День выдался ясным, солнечным. И хотя уже было совсем не жарко, но перед грядущей серой дождливой осенью мир казался наполненным светом и чистотой. Летали на паутинках бесстрашные маленькие паучки, мухи и комары завалились на покой, поэтому никто не кусался, не лез в глаза и за шиворот.

Я с воодушевлением проделал все упражнения, которым меня обучил Охвен. Я этим занимался каждый день, поэтому уже мог сам себя контролировать, считая, что сделал правильно и чисто, а что нужно было повторить.

Ближе к вечеру я почему-то вспомнил про Пламя. И так захотелось мне его подержать в руке, что я не удержался от искушения. К тому же Охвен никаких запретов по этому поводу не оставлял, а поблизости никого из людей, способных позариться на такое сокровище не было.

Я достал сверток и положил его себе на колени. Даже сейчас сердце учащенно забилось, хотя я отлично представлял, что покоится в ножнах. Осторожно, словно боясь повредить, я распутал тесемки и отложил в сторону кожаное покрывало. Рукоять меча удобно легла в ладонь, и я сжал пальцы. Теперь не обнажить клинок было просто невозможно. Что я и проделал под понимающий взгляд мудрого пса.

Держать Пламя было очень удобно. Я несколько раз покрутил им в имитации атаки. Замечательно! Только все время казалось, что сейчас неловко отхвачу себе полноги. Мне чудилось, что клинок, первый раз за долгое время оказавшийся не в руках Охвена, сердится.

— Не беспокойся, друг! Я не вор! Я просто любуюсь твоей красотой и изяществом формы. Твой хозяин, Охвен, не будет за это на меня в обиде! — сказал я мечу, и он, казалось, успокоился. Во всяком случае, далее выполняя самые различные упражнения, доступные пока моей не изощренной воинской фантазией, я не испытывал угрозы от клинка. Наконец, я принялся делать то, что делал бы любой мальчишка с самым примитивным тесаком в руках: я начал рубить кусты. Благородный меч, кованный из небесного металла, закаленный в крови оборотня, кажется, не возражал. Во всяком случае, ветки кустов перерубались без особого усилия с моей стороны: и тонкие, как травинки, и с руку толщиной. Козы бессмысленно таращились на меня. Они не могли понять, то ли я им угрожаю, то ли, наоборот, собираюсь кормить.

Наконец, я угомонился. Пришла мысль, что меч пора убирать в ножны, столь серьезное оружие не годилось для баловства. Все равно, я был донельзя доволен. К тому же скрывать от Охвена, что брал Пламя, вовсе не собирался. И вот в тот момент, когда я, весь исполненный благоговейного восторга, убирал клинок в ножны, внезапно раздался отчетливый крик, исполненный злобы, ярости и ненависти. Откуда прилетел звук, я не разобрал, но был он достаточно отчетливый, хотя и краткий. Козы бестолково заметались, как бараны. Бурелом, случившийся поблизости, свирепо оскалился, шерсть на загривке встала дыбом. Продолжалось это всего одно мгновенье, потом тишина больно ударила по барабанным перепонкам. Мы стояли и непонимающе смотрели друг на друга: я — на пса, собака — на коз, козы — на меня.

— Ребята, — сказал я, — все это ботва, не стоит беспокоиться, такие звуки уже случались.

Козы сразу расслабились, задрав куцые хвосты, Буренка поднял ногу на ближайший камень и замер, как изваяние, побивая все рекорды собачьего терпения. А я трясущимися руками завернул ножны с мечом в кожаное покрывало, но тесемки завязывать почему-то не стал. Я боялся. Впереди была целая ночь…

К вечеру похолодало, но небо продолжало оставаться ясным, без облаков, туч, птиц и неопознанных летающих объектов. Я принял мудрое решение поддерживать огонь в костре настолько сильным, насколько мне это удастся. Сытно поужинав, мы с Буреломом расположились у пламени. Дров я заготовил изрядно, поэтому не беспокоился, что их может не хватить на всю ночь. Искры улетали к звездам, от реки подымался туман, тишина была идеальная.

Буренка ткнулся мне носом в руку, пристально посмотрел в глаза и лизнул щеку. Мне показалось, что вид у него какой-то потерянный.

— Ну, что ты, шченок, не грусти! Завтра придет Охвен, мы еще вместе посмеемся над нашими страхами!

Собака вздохнула и калачиком улеглась подле огня. Я добавил дров и стал слушать тишину. Огонь весело потрескивал, поглощая свою пищу. Все было, как всегда, страхи перед таинствами ночи исчезали. Я проверил легкий доступ к луку и стрелам, поправил покрывало над мечом. Бурелом мирно спал, стало быть, и мне бояться было нечего.

Но мое решение всю ночь бдительно сторожить от этого нисколько не изменилось. Я накинул на плечи легкий шерстяной плед, пошевелил поленья в костре и уснул.

Так бывает, думаешь, что сторожишь, ходишь туда-сюда, поддерживаешь огонь — хвать, и ты проснулся. Костер потух, ноги затекли от неудобной позы, полночи пролетело. Стыдоба! Хорошо, если никто в это время еще не пытался учинить злой умысел!

Так случилось и на сей раз. Я открыл глаза и долго не мог понять, где я. Ночь продолжала оставаться ясной и тихой. Бурелом спокойно спал, закрыв нос кончиком хвоста. От костра остались лишь завалившиеся в сторону и от этого непрогоревшие головешки, да слабые, уже подернутые серым пеплом угли. Под пледом было тепло и уютно, ночь, уже перевалившая за половину, казалась безопасной и дружелюбной. Полная луна залила все небо вокруг себя волшебным серебряным светом. Но ее света явно не хватало для земли, сколько я ни вглядывался по сторонам — мог видеть лишь очертания предметов. А еще я почувствовал на себе взгляд. Может, конечно, мне он просто мнился, но ощущения чьего-то далекого присутствия заставило меня спешно подбросить сучья в костер и раздуть слабый огонек. Я отвлекся на возрождение пламени, даже подбросил лапник, но ощутимого успеха, кроме шапки дыма пока не добился.

Когда я вновь присел на свое место, Бурелом уже стоял, весь напрягшись. Он пристально смотрел в одну точку у реки, где смутно угадывались сквозь туман какие-то валуны и хаотичные ветки кустов.

— Что такое, Буренка? — шепотом спросил я.

Он мне не ответил, только как-то жалобно заскулил. Унылая обреченность — вот, что выражал его тихий плач.

— Ну, что ты, старина! — постарался я вложить в свой голос спокойствие и уверенность. Это было то же самое, как если бы всю жизнь шипящая змея вдруг решила запеть. Мои слова, произнесенные настолько сипло и тихо, были едва понятны мне самому.

Огонь, подлец, все никак не мог разгореться. Я вновь бросил взгляд по указанию застывшей собачьей морды. В это же мгновение волна холода окатила меня с головы до ног. Наверно, только отсутствие в организме достаточного количества жидкости позволило мне сохранить свои штаны относительно сухими. Эта жуткая ледяная атака была рождена бесчисленным множеством мурашек, прокатившихся по моему позвоночнику от шеи до пяток. И вслед за ними образовался пот, который сохранил в себе тепла столько же, сколько и мелкий лед в студеной зимней купели. Я вступил в хор под управлением Бурелома, и мы заскулили в унисон.

То, что я увидел, было жутко. Настолько, что возникло желание с криком броситься бежать. Хоть куда, лишь бы подальше от этого зрелища. Слава богу, что ноги отказались повиноваться этому низменному инстинкту, и я продолжал оставаться на месте.

Сквозь ночную мглу я явственно различил там, среди прибрежных камней, два пылающих, как раскаленные уголья глаза. Временами они пропадали, но лишь только потому, что кто-то неведомый этими глазами моргал.

Конечно, можно было предположить, что обладатель таких жутких очей сам величиной с белку, но воображение отказывалось принимать это предположение.

Откуда во мне нашлись силы отвернуться от притягивающего чужого взгляда — не знаю сам. Викинги говорят, что самое лучшее средство побороть свой страх — это открыто взглянуть на него и улыбнуться. В моем случае оказалось несколько иначе: я отвернулся и только потом растянул рот в улыбке. Хотя, получившийся оскал с большим натягом кто-либо мог посчитать за сестру смеха. Тем не менее, мне этот действенный способ помог. Я вновь обрел способность мыслить, а, стало быть, и способность бороться.

Я сделал шаг назад от костра, который, все-таки, потихоньку начал оживать, попав тем самым в тень, и тихо, не делая резких движений, достал лук и колчан. Теперь видеть кроваво-красные глаза я уже не мог, но местоположение их представлял. Дальше было делом техники, к сожалению пока не очень хорошо освоенной. Я выпустил в темноту, сделав поправку на расстояние, все стрелы, одну за другой. Увенчалась ли моя попытка успехом — сказать было трудно, но в ночной тиши мне показалось, что я расслышал приглушенное недовольное злобное ворчание. Я бы тоже сердился, если бы в меня из темноты полетели стрелы.

Вернувшись в круг света, я добавил огню пищи и положил собаке руку на голову. Бурелом дрожал, как в возбуждении перед схваткой.

— Лишь бы этот зверь на коз наших не прыгнул, — пробормотал я. Но, судя по всему, наши животные пока ни о какой опасности не догадывались. Во всяком случае, от них не исходило излишнего шума. На всякий пожарный я достал ножны с мечом Охвена и одел их себе за спину. Очень хотелось надеяться, что таинственная тварь решила не связываться с такими решительными парнями, как мы с Буренкой, но тут костер вспыхнул с необычайной силой, взметнув пламя чуть ли не до небес. И мои надежды стремительно разрушились.

Расширившийся в несколько раз круг света выхватил на один миг из темноты ужасное создание, которое быстрым прыжком кинулось обратно во мрак. Но мне этого мига хватило, чтобы рассмотреть нашего незваного ночного гостя.

Ростом эта тварь была на две головы выше меня, грудная клетка напоминала бочку. Руки казались очень мощными. Может быть потому, что состояли они сплошь из бугров перекатывающихся мышц, или из-за того, что длиной доходили до колен, но, скорее всего, по причине громадных грязных и крепких когтей, в необходимом для пальцев количестве. Ноги были короче тела, но тоже создавали впечатление мощи. К тому же они были странным образом перевернуты коленями назад. Это чудище было без одежды, поэтому, без всякого сомнения, можно было утверждать, что оно не женского пола. Голова тоже не обладала изяществом форм: лицо было настолько непривычным, что выглядело, скорее, как морда. Огромная, далеко выдающаяся вперед пасть наталкивала на мысль, что вряд ли является беззубой. Уши, совсем как у людей, если бы в верхней части странным образом не удлинялись. Глаза пылали зловещим красным огнем — с таким взглядом трудно будет подарить девушке цветы.

В общем, это был не человек.

Такое мое предположение только подтверждал факт наличия на всем теле неровно и негусто росшей шерсти, или, вероятнее всего, жесткой щетины.

В голове промелькнула мысль: «Так вот как выглядят настоящие оборотни!» Ни испугаться, ни обрадоваться ей я не успел. Только в глубине души удовлетворился видом моей стрелы, торчащей из могучего плеча зверя.

Дальнейшие события мне потом было очень трудно вспомнить, будто это происходило вовсе не со мной. Ну а для начала, мы с Буреломом закричали, как умели грозно.

— Олле-лукойе! — вопил я.

— Аолумб! — вторил мне мудрый пес.

Ответом нам была тишина, только слышно было, как в своем загоне падали в обморок потрясенные козы.

Оборотень напал без предупреждения. Дождался, когда пламя костра несколько ослабло и, вновь представ перед нами, сиганул через огонь. Несмотря на то, что я уже выхватил из ножен меч, встретить тварь по-человечески, то есть клинком в горло, я не успел. Зато успел мой верный пес, оказав достойный прием по-собачьи. Бурелом прыгнул одновременно с нежитью тому навстречу, почти прямо в огонь.

Конечно, прыжок монстра был мощным, жар от костра лишь чуть коснулся его тела, зато жестко коснулся волкодав, взвившийся сквозь пламя на перехват. Пес отбросил, как шелуху всю этику и эстетику благородного поединка и мертвой хваткой вцепился в уязвимо отвисшие под распростершимся в полете телом чудовища естества мужского характера. Сомневаюсь, что Буренка, не страдающий, впрочем, как и любая собака, излишней брезгливостью, метился именно туда, но так уж получилось: норовил ухватить за горло, но вцепился в первое, подвернувшееся под клыки, место.

Оборотень на такое развитие события не рассчитывал, поэтому его прыжок, обреченный на успех, слегка отклонился от намеченной цели — меня. Тем не менее, извернувшись в воздухе, силясь стряхнуть пса, меня он все же задел. Мы разлетелись в разные стороны: я и меч. Нежить же с Буреломом, упав на землю, завертелись клубком и покатились прямо в костер. Ощутимо запахло паленой шерстью.

Когда я подобрал клинок и бросился на выручку самоотверженному псу, они уже, визжа и глухо рыча, оказались за пределом светового пятна. Мне было страшно представить, как туго сейчас приходится Бурелому, сцепившемуся с существом, в три раза превышающим его самого. Схваченная мною головня недостаточно хорошо освещала поле битвы, но тут ошибиться было трудно: тварь, повизгивая от боли, терзала моего защитника, моего друга, моего славного пса. Не помня себя от ярости, я взмахнул Пламенем и нанес удар по чудовищу. Но оно почувствовало мою атаку и, подняв голову в мою сторону, резко отпрянуло в сторону. Тем не менее, мне удалось с помощью этого удара Пламени слегка, на левое ухо и длинный лоскут шкуры с плеча, облегчить вес оборотня. Запах разложения, чудовищный аромат мертвой плоти, так шибанул мне по носу, что меня чуть не вывернуло наизнанку прямо здесь.

Мы застыли друг против друга. Страха не было, было лишь одно желание побыстрее закончить это дело. Но, похоже, монстр не торопился с новой атакой. В мерцающем свете головни мне показалось, что его волчья морда начала изменяться. Не мудрено, когда, вцепившись в пах, висит мертвой хваткой матерый пес. Как же должно быть ему больно, этому оборотню! Я подумал, что нежить, наверно, нечувствительна к боли, но тут же не согласился с собой. Так не бывает, ведь плоть, даже неживая, должна хоть как-то защищать себя от воздействий извне. А, может быть, плоть-то как раз и живая, только душа — мертвая. Но почему же тогда так сильно пахнет мертвечиной! Я понял, что запутался. А еще я понял, что раз у меня хватило времени на всякие странные мысли, то монстр нападать пока не собирается. Какое совпадение! У меня тоже не было никакого желания бросаться в атаку.

Тем временем тварь, беззвучно ощерившаяся передо мной, оказалась в размерах меньше, нежели представлялась до этого. У меня отпали всяческие сомнения — она видоизменялась! Внезапно она взвыла дурным голосом, отпрыгнула в сторону — и исчезла. Ее крик был полон страдания и походил уже на вопль сошедшего с ума человека. Я еще постоял для порядка в боевой стойке, ожидая внезапной атаки, но в сердце крепла уверенность: оборотень ушел. Издалека донесся отчаянный крик, совсем человеческий, и он удалялся. Надо мной висела крупная желто-багровая, как напившаяся крови, луна. У меня начали дрожать ноги, и я опустился наземь. Все-таки удалось остаться в живых…

Я сидел и смотрел на луну, пока головня в руке решительно не потухла. Боже мой, а что же с Буреломом? Конечно, было настоящим свинством с моей стороны развалиться здесь, в то время как отважный волкодав, сцепив клыки на отвратительном хозяйстве монстра, несется, может быть, куда-то вдаль. А уж хватка у Буренки была стальной.

Я подскочил на ноги, не зная, что же мне нужно предпринимать? Был бы Охвен здесь, подсказал бы. Но все мои сомнения, куда бежать и как искать, разрешились сами собой. В наступившей опять полнейшей тишине я услышал слабый плач, как умеют плакать только собаки. Еле слышное поскуливание было наполнено такой тоской, что я испугался, наверно, даже сильнее, нежели при появлении перед нами оборотня.

— Бурелом! — позвал я. — Буренка! Где ты!

Я ожидал услышать если не лай, то хоть какой-то отклик на мой зов. Но, ответом мне был все тот же слабый плач. Я бросился к костру, выхватил новую головню и помчался на поиски собаки. Первое, что я обнаружил, было отрубленное человеческое ухо. Выглядело оно очень несвежим, почерневшее и дряблое, словно уже не один день провалялось неприкаянным. Чуть в стороне от него земля была взрыта ужасными когтями монстра, когда он пытался сбросить с себя Бурелома. Еще дальше я увидел широкую полосу, почти черную на не успевшей поблекнуть от дождей и холода траве. А рядом лежало нечто, к чему я, очень волнуясь, протянул руку и сразу же одернул, скривившись от омерзения. Да, это было то, что оторвал отважный пес от чудовища. Найти в себе силы, чтобы осмотреть это, у меня не получилось. Как же тварь теперь жить-то будет? Впрочем, в сравнении с ухом, такая потеря для оборотня была менее важна, наверно.

Темная полоса была полосой крови, без всякого сомнения. Крови бедной храброй собаки. По этому следу я дошел до вытянувшегося на земле пса. Он лежал, уткнувшись головой в кожаное покрывало, в которое был раньше завернут меч. Оно сохранило запах Охвена. К хозяину прощаться приполз верный Бурелом. Все тело собаки было переломано и изодрано, местами из-под шкуры торчали обломки костей. Но Буренка был еще жив, хотя не мог пошевелить ни головой, ни телом — последние силы ушли на передвижение ползком. Когда я опустился перед ним на колени, в ужасе схватившись за свою голову, он приоткрыл глаза и снова заплакал.

— Буренка! Буренушка! Как же это так тебя! — заговорил я, глотая слезы. — Не умирай, прошу тебя! Скоро вернется Охвен, он тебя вылечит! Только ты держись!

Я стал осторожно гладить Бурелома между ушами, он перестал скулить и высунул язык. Я приблизил ладонь к его носу, он сделал движение языком, будто силясь лизнуть меня: мол, прости, что покидаю тебя, не могу больше защищать. И умер.

Я плакал навзрыд, кричал и тряс кулаками в направлении, куда скрылся убийца — оборотень.

Наверно, Бурелом предчувствовал свою гибель. По крайней мере, в его поведении последнее время не наблюдалось той веселости, что была раньше. Я еще подумал, что он начал стареть. Нет, просто собаки чувствуют гораздо тоньше, нежели мы, люди. Он и бросился на оборотня, зная, что победителем из этой схватки не выйдет. Но не убежал, поджав хвост. Он до самой своей кончины выполнял долг защитника. Самое страшное сейчас было то, что как-то помочь псу я был бессилен. И это бессилие заставляло меня рыдать, безнадежно отправляя пустые угрозы в адрес оборотня.

Небо на востоке начало краснеть, стало быть, эта длинная ночь постепенно подходила к концу. Я выпустил необычно молчаливых и подавленных коз и на руках отнес к реке останки Бурелома. Мне не хотелось, чтобы Охвен увидел своего друга в таком виде, измазанном донельзя землей и кровью. Я отмывал шерсть собаки и вспоминал, то время, когда веселый, но грозный пес радовался моему появлению, как он умел улыбаться своей странной лукавой собачьей улыбкой, колотя по своим бокам хвостом. Хоронить его без Охвена я не стал, уложил там же на берегу в тени большого камня и заложил крапивой и ветками.

Потом я наколол на заостренную палку из осины ненужные более оборотню части его тела и, сдерживая тошноту, побросал все в костер. Вонь от этого пошла непередаваемая, пришлось даже убежать подальше, издалека запоздало радуясь, что дым от костра тянет, к счастью, не в сторону нашего жилища.

Так незаметно время пролетело до обеда, а потом вернулся Охвен.

Он пришел, запыхавшись, припадая на увечную ногу, и вздохнул облегченно, когда увидел меня.

— Слава богу! Все в порядке! — сказал он, но, заметив, как я переменился в лице, добавил:

— Или не все в порядке?

Меня вновь начали терзать слезы, и я ничего не мог толком ответить сквозь содрогавшие меня рыдания. Но Охвен понял, что ночка нам выдалась та еще!

— Обошел я те места, где зверь напал на скотину. С людьми поговорил. Думаю, завелась у нас тут тварь. Не просто так, а пришла, учуяв меч. Пламя, то есть.

Я, наконец, справился с рыданиями и сквозь нечаянно пробивающиеся всхлипы проговорил:

— Прости меня, Охвен! Не сумел я уберечь Бурелома!

Охвен насупился и положил мне руку на плечо:

— Эх, Мортен, не за что тут извиняться! Пес выполнил свой долг. Это мне надо у вас просить прощения, что ушел я не вовремя. Лучше ты мне расскажи, как дело было.

Рассказ мой был короток, потому что, как оказалось, в памяти не сохранилось многое из происшедшего. Но Охвен меня внимательно выслушал, временами задавая вопросы и, кажется, все понял.

— Ладно! Этой ночью, похоже, ждать визита твари не стоит: поди, сейчас отлеживается где-нибудь в норе, раны зализывает.

Меня это предположение неожиданно рассмешило: представить оборотня, попеременно вылизывающего себе пах, а потом тянущегося языком к остаткам уха — зрелище, должно быть, потрясающее. Это как же ему нужно там, в норе, исхитряться!

— А завтра мы вернемся домой. Пора! Несколько лишних дней, что мы могли бы еще провести здесь, роли не сыграют. Пойдем-ка Бурелома хоронить.

Мы нанесли на берег дров и хворосту, бережно уложили останки верной собаки сверху и запалили костер.

— Говорят, укушенный оборотнем, сам может в оборотня превратиться. Может, конечно, это относится только лишь к людям. В кого бы тогда мог обратиться наш волкодав, если он и так, по жизни, собака? Не в кошку же…

Так рассуждал Охвен, когда мы собирали пепел с кострища, чтобы развеять его над рекой.

— А тварь эту, оборотня оскопированного, мы обязательно изловим. Не просто поймаем, а уничтожим, чтоб другим было неповадно. Впрочем, оборотни, как и прочая нежить, редки, — продолжал он. — Отомстим за пса. Эх, другой такой собаки вряд ли нам удастся найти!

К вечеру зарядил дождь, а утром следующего дня мы ушли с летнего пастбища. Козы не возражали, впереди важно шествовала та, у которой в рогах до сих пор висели запутавшиеся сучья. Благо новой прическе, она стала козьим авторитетом.