Они пили внизу чай, заваренный Великановым в литровой банке. Рядом стоял японский телевизор «Контесса», безобидно вещавший очередную новостную полуночную программу, словленную на примитивную встроенную антенну. Все произошедшее сейчас казалось просто выдумкой, дурацкой и нестрашной. Доказательство того, что это не привиделось, лежало в плоском футляре в сумке у Шурика. Это было зеркало, при детальном рассмотрении которого выяснилось, что помимо нескольких новообразованных трещин, амальгамированный слой хитро осыпался в некоторых местах. Если смотреть на поверхность с обратной, черной стороны, то проступали контуры мастерски выполненного силуэта футуристического черепа, какие иногда рисуют на майках старые рокеры. Просто произведение искусства, но хранить его дома на самом видном месте не было никакого желания. Шурик намеревался отвезти его на инспекцию к Аполлинарию.

Когда он вступил в словесные баталии с рогатым монстром, убеждаясь в тщетности своих возможностей противоборства, Великанов внизу ощутил смутное беспокойство. Он не мог читать книжку писателя Константинова, он не мог курить на улице, наслаждаясь покоем, тишиной и одиночеством, он даже не мог спать, притулившись на небольшом топчане. Наконец, отчаявшись успокоиться, Великанов решил подняться наверх, в студию, чтобы «хоть одним глазком» посмотреть, что же там делается.

Чуть приоткрыв дверь, сторож пришел в неописуемое изумление: на полу на боку лежал Шурик, совсем недвижимый, как мертвый, телевизор показывал всякую муть, сопровождавшуюся руганью, матами, истерическим хохотом и отрывистыми словами, несущими явную угрозу. Вокруг телевизора был нарисован мелом круг, как в книге у Гоголя, а внутри этого круга бегали, прыгали, бесновались крысы, числом миллион. Они просто кишели, почему-то не в состоянии выбраться за очерченные пределы. «Я приду за тобой!» — пролаял телевизор, а Великанов бросился вниз, сел на стул и достал папиросу. Вообще-то в помещении курить не позволялось, но он, закусив конец своего «Беломорканала» фабрики Урицкого номер 2, забыл про это правило. Да он, похоже, забыл обо всем на свете, ни спички, ни зажигалку, он так и не достал.

В студии явно происходило что-то ужасное, не соответствующее планам этого очкастого парня, что почему-то сейчас опять валялся без чувств. Старший механик решился поступить иначе, как перекладывать ответственность на кого-то еще — звонить в милицию, на пульт, в скорую помощь или пожарку. Он подошел к щиту и обесточил всю студию одним ловким щелчком рубильника. Если его поступок в последствии сочтется неправильным, то ему было на это наплевать. Он решил, что только активным действием способен оказать влияние на ситуацию. Такую выучку дает морская служба, на горе ли, или на радость.

Снова поднявшись в студию, он застал Шурика делающим хитроумные пассы руками, полную темноту, разбавленную лишь светом из приоткрытой им двери, и полное наличие отсутствия всяких крыс, крысенышей и прочих разных мышек. Шурик, божившийся, что он не сатанист, не мент и не пришелец, был безмерно благодарен Великанову за его удачное и крайне своевременное вмешательство. В доказательство своей человеческой лояльности он подарил сторожу телевизор, что было действительно очень полезным подарком: можно было иной раз одним глазом глядеть, что же нам разрешено знать из творящегося в мире.

Они молча пили свой чай, у Шурика даже перестали нервно дрожать руки, по новостям показывали очередных бородатых хмырей, задержанных чуть ли не у Екатеринбурга. Похожий на глиста репортер спрашивал одного из них, что был с выражением глаз мула привязанного к забору.

— Как вам удалось проехать через всю святую Русь с грузовиком полным взрывчатки и оружия?

— Короче, нам помогали.

Репортер просто взвился, делая головой вихляющие движения:

— Кто вам помогал на святой Руси?

— Короче, люди с полосатыми палочками и погонами.

— Как это? — он очень удивился, спинным мозгом чуя, что интервью уходит на опасную дорогу, даже забыв добавить «святая Русь».

— Короче, им давали деньги, и они по рации связывались друг с другом, чтоб не задерживали.

Пошла реклама, даже не дав глисту представиться.

— Завтра этих кадров уже не будет, — сказал Великанов. — Ночью подобные накладки позволительны — все равно никто не смотрит. Святая Русь! Вот ведь слова в обиход ввели! А остальные что — прокляты? То-то и заметно, как всякая гайская шваль деньги гребет, по барабану за что! Тоже святые!

— Не смотрели бы Вы новости, ничего там нет разумного. Пользы — ноль, одни расстройства нервной системы, — сказал Шурик и глубоко вздохнул. — Хотя нет, сейчас-то как раз польза и есть — отвлеклись от действительности.

— Так и не скажешь, что это было? — отвернулся от экрана Великанов.

— Просто научный эксперимент, не более того. Феномен, никем не объясненный до сих пор, — ответил Шурик и поднялся. Вытянул вперед сначала одну, потом другую руку, убеждаясь, что вся дрожь прошла, и добавил. — Поеду, пожалуй, домой. Завтра в Питер мчаться, надо отдохнуть.

— А чего с царапинами-то делать будешь? Что жене скажешь? — тоже привстал Великанов.

Через лоб, нос и щеку тянулись четыре багровых следа, словно от чьей-то когтистой лапы, в размер с человеческую. Не было б очков, могло и глаз повредить, не дай бог. Шурик снял окуляры, протер их отворотом куртки, посмотрел в зеркало, висевшее у входа и осторожно потрогал рубцы указательным пальцем.

— Да, незадача, — сказал он, цыкнув языком. — Что тут сказать — производственная травма. Хорошо, очки не разбились. Настоящие, цейсовские, потому и остались целы.

— Скажет жена, девка тебе всю морду изукрасила, да еще напридумывает что, — покачал головой из стороны в сторону сторож.

— Ладно, как-нибудь разберемся. Мне ж врать не придется, дело житейское, авось образуется, — махнул рукой Шурик и выложил на стол тысячерублевую бумажку. — Пусть все сегодняшнее останется неизвестным никому, да и Вы позабудьте.

— Ладно, — кивнул головой Великанов и протянул на прощанье руку. — Бывай здоров, ученый.

В Питер Шурик выехал только после обеда, отдохнувший и обласканный женой. Она с верой отнеслась к «бандитским пулям», полоснувшим его по лицу, даже обработала какой-то чудодейственной бадягой, способствовавшей скорейшему заживлению. Большое впечатление на нее произвел портрет черепа.

— Этакая страсть, аж жуть, — сказала она. — Не знаю, как тебе удалось такое сотворить, но держать дома этот шедевр я не разрешу.

Аполлинарий внимательно выслушал отчет Шурика, сбросил все отредактированные «белые шумы» на свой диск и восторженно созерцал изображение на зеркале. Он был настолько внимателен, что ни разу его не перебил. Значит, все переживания и страсти стоили того.

Шурик не выдержал и спросил:

— Ну, как? Не напрасны были все мои потуги?

— Все великолепно, мой друг, — воскликнул Аполлинарий. — Мы имеем прекрасный негативный результат. У нас есть отличное подтверждение ужасных вещей, творящихся, или готовых твориться на Земле. Позволь, я сделаю один звонок.

Пока Шурик пил кофе, рассматривал свои шрамы в зеркало, выводил на принтер отчет под кодовым названием «Белый шум», примчалась чуть взволнованная Саша Матросова. Это ей, оказывается, звонил Аполлинарий.

— Ну-тес, — сказал «Олег Борисов». — Проведем опознание. Вы, Шурик, подите пока Дуремару отнесите куриную ножку. Пес сегодня мужественно отбил попытку какого-то здоровяка в кожаной куртке пробиться к нам. Тот тряс корочками полковника ОБНОН, ругался, как распоследний патрульно-постовой, надумал даже пистолет достать. Пришлось его слегка огорчить, думаю, очнется где-нибудь на задворках ресторана «Дружбы», поймет, что не все для него дозволено. Для чего приходил к нам, понятия не имею. Что Вы, Саша, побледнели?

Саша Матросова действительно чуть напряглась, но только отрицательно покачала головой: все в порядке.

Шурик взял с холодильника вареную цыплячью ногу и пошел к собаке. Знать, Аполлинарию надо о чем-то важном поговорить с Сашей.

Дуремар все также, в позе мудрого волка Акелы, лежал невдалеке от двери. Выглядел он очень старым, вежливо принял одними зубами из руки Шурика еду, положил ее между передними лапами, но есть не стал, только пару раз лизнул.

— Ладно, ладно, сейчас уйду, — поймав недвусмысленный взгляд пса, сказал Шурик. — Ты бы, морда, все указания своего лечащего врача выполнял. По помойкам не шлялся, из луж не лакал. А то ведешь себя, как собака.

Несмотря на свой непрезентабельный вид его постоянно наблюдает один из самых уважаемых собачьих врачей Питера: делает какие-то дорогостоящие (кто бы сомневался?) уколы, выводит паразитов, составляет рацион. Продлевает тем самым собачий век. Дуремар глубоко вздохнул, но в ответ ничего не сказал. Шурик вернулся в офис.

— Поздравляю вас, коллега, — сказал ему Аполлинарий. — Уважаемая Александра Александровна опознала Вашего знакомого.

Он кивнул на портрет черепа, что лежал сейчас на столе.

— Она ему даже имя когда-то придумала: Демон Дорог. Это не наш демон, бог, дьявол или кто бы то ни был. Он рвется в наш мир. Но не потому, что такое вот у него желание. Он создан и призван.

— Кем? — удивился Шурик.

— Да людьми, кем же еще, — поджал губы Аполлинарий. — Степень людской злобы начинает постепенно подходить к критической отметке. Что будет дальше — одному Богу известно. Этот демон — сгущенное зло, которое тоже является своего рода критерием Веры. Чем больше плодится отринувших совесть людей, прикрывающихся смутными идеями благополучия мифических государств, чем больше становится тех, кто не знает других помыслов, как только «делать деньги», чем больше лицемерия и меньше Любви — тем сильнее становится эта тварь. Все Господни заповеди переворачиваются с ног на голову. Как раньше считали, что из свинца можно получить золото, что, в принципе, теперь вполне возможно, только стоить то золото будет гораздо дороже обычного, золотого, из ненависти и зла образовалось это существо.

— Что-то можно еще сделать? — спросила Саша.

— Любезная Александра Александровна, — ответил Аполлинарий. — Мы — всего лишь люди, значит, разделим любую участь, уготованную нам всем. Исключений быть не может. Только трое человек были взяты живыми на небо, если верить Библии. Но вряд ли сейчас разыщется хоть один Енох, для которого откроются небесные кущи.

— Но Радуга! — почти воскликнул Шурик. — Радуга-то имеет место быть!

— И это, друг мой, обнадеживает! — торжественно произнес Аполлинарий. — Не знаю, сколько времени нам отпущено — может, годы, а, может, века. В любом случае нам придется искать выход, и время будет нашим союзником.

Напряжение вдруг спало, у всех троих на губах заиграла улыбка. Надежда — великая сила, способствующая победить унылую обреченность, а, значит, помогающая жить.