Как известно, в природе из ничего нечего не получается, а если где-то, вдруг, прибудет, то обязательно найдется место, где убыло. Одно из начал термодинамики. Закон этот неизменен, просто люди на него зачастую не обращают внимания.

Никто не задумывался о последствиях отторжения озером древней ладьи. Чиновники вздыхали: еще одна забота на шею, более приземленные заботы одолевали, а тут — ЮНЕСКО, транспорт, грузчики, место установки. Менты щерились: будто нам своего геморроя не хватает, лодка еще какая-то трухлявая объявилась. Причем, слово «геморрой» использовался исключительно в прямом, медицинском смысле.

Ладья тем не менее оставалась на своем месте, ждала зимы и полного разрушения. Сначала к ней потянулись дачники, из тех, что с Москвы и Питера. Их особняки стояли в самых живописных местах, служа досадным препятствием некоторым карельским старожилам, привыкшим в этих местах подходить к ничейной, то есть государственной, воде. Эти вальяжные дачники, умудренные жизненным опытом, местных жителей просто не замечали: чернь какая-то со среднедушевым доходом в жалких две с половиной тысячи долларов в год. Если же аборигены, как правило в изрядно пьяном виде, начинали буянить, кричать про равенство, то им сразу отвечали про братство, подразумевая про братство с огромными собаками. Псы, теряя с клыков слюну, воодушевленно братались, отрывая изрядные куски мяса с одеждой у недовольных. И наступал ожидаемый консенсус, сопровождаемый косыми ненавидящими взглядами покусанных и облапошенных. Но за смотр денег, как известно, не берут, пусть себе глазеют, твари.

Вот и появились сначала в одном близлежащем шикарном подворье в частном музее «фрагмент древней лодки», потом в другом, потом уже остатки пошли на экспорт. Была ладья, да сплыла. Куда? Да вверх по течению.

Дело житейское, чиновники втихаря вздохнули: вот все и разрешилось само по себе. И одновременно округлили глаза: какой позор, какое падение нравов. Менты даже вздыхать не стали: они занимались профилактикой геморроя — не до каких-то ветхих лодок.

Но дело не в этом, даже не в том, а вообще ни в чем. Ладога ничего просто так не отдает. Что-то должно быть обязательно взято взамен. Первыми это поняли местные рыбаки самых что ни на есть полубраконьерских направленностей. Но ни с кем своими догадками уже поделиться не могли по весьма прозаичной причине: живые не слышат голосов неживых.

Толя Васильев, весьма уважаемый в городе человек, не слыл профессиональным рыбаком, не рвался каждые выходные в укромное место на Ладожском берегу, где стояли нелегальные избушки. Он просто иногда рыбачил, помогая в меру своих возможностей остальным двум приятелям, кои все вместе и составили промысловую рыбацкую артель. Браконьерскую, конечно же. Мелкие и не очень организованные браконьеры, естественно, размахом промысла и количеством времени, проведенного на озере, отличались от крупных и всецело зависимых от меркантильных заработков браконьеров. А больше на рыбалку никто и не выходил. Совсем уж диких охотников за рыбой, тех, что выезжали исключительно с удочками, ловила руководимая разодетым «под павиана» оч-чень важным человеком рыбоохрана. Словом, все были довольны — и барыги, рефконтейнерами вывозящие в столичные супермаркеты судаков, сигов и лососей, и, немного поменьше, надзорные над водными ресурсами органы, и, еще меньше, промысловики, сдающие рыбу за «рубль малый».

Только Ладога была недовольна, но с ней никто не считался. Материалисты херовы!

Толя не гнушался заработками, отказываясь только от явно криминальных, приводящих к невосполнимому ущербу родной земли и здоровью своих сограждан. То есть, постоянного заработка не наблюдалось. Валить лес на чурок было неправильным, возить спирт на точки — подлым, болтаться по городу в бригадах жилищно-коммунальных хозяйств — глупым, таксировать — нечестным. Были еще, конечно, «внутренние органы», но на пятом десятке там делать совершенно нечего. Толик иной раз занимался ремонтом квартир, иной раз руководил цехом по переработке рыбы, иной раз решал некоторые организационные вопросы для приезжающих на разнообразные городские фестивали гостей. Иначе говоря, боролся за жизнь, успешно совмещая добычу средств на содержание большой семьи и репутацию честного человека. Не всем такое удавалось, вот он — мог.

Рыбачили они без излишней суеты и подготовки: алюминиевая лодка дореволюционных времен под названием «казанка», мотор «Вихрь» — тоже ровесник «перемен», сети средней ячеи, маячок и аппарат GPS. Ходили малым ходом на выбранное заранее место, выкладывали снасти и возвращались обратно. Иногда коротали ночь на ладожском берегу, общаясь с матерыми промысловиками, прописавшимся, практически, на постоянное жительство в незаконных береговых постройках, пили водку и единялись с природой. Здесь было свое государство, какого-то витиеватого неиерархического склада. Разрешалось почти все, кроме воровства. Иногда появлялись молчаливые личности с потухшими взглядами, но полными карманами денег. Им предоставлялся свободный лежак, место у котла и неограниченное право на передвижения. В основном — до ближайшего поселка за водкой и чаем, водкой и хлебом, водкой и солью или водкой и куревом. По неизвестной причине они, эти личности, сами никуда не ходили, поэтому пользовались услугами гонцов, всегда готовых сгонять. Менты сюда не наведывались под страхом смертной казни, потому что некоторые из них, те, что уже перебесились, выслужили вожделенную ментовскую пенсию, иногда тоже любили потешить себя доброй рыбалкой. А как можно баловаться поимкой рыбки, если недавно тут же на берегу надругался над кем-нибудь? Так и потонуть недолго. Словом, тишайшее и спокойнейшее государство, достойное инспекционной проверки умницы Нестора Ивановича Михненко, ака батьки Махно.

Толик, человек увлекающийся и интересующийся жизнью, раздобыл карту ближайшего к их стойбищу ладожского дна, с каменными грядами — лудами, с языками песка, с загадочными провалами и лежащим со времен видлицкого десанта на дне маленьким военным катером. Они клали свои сетки, не в середине озера, как делали «профессионалы», а вблизи береговой зоны. Соответственно и улов был не столь уж и богатый, но и этого хватало, чтобы забивать свои холодильники, компенсировать затраты на бензин, а также иметь неплохую прибавку к жалованью. Они уже начинали подумывать разжиться эхолотом, чтобы контролировать перемещения косяков рыб, составить карту миграций и повысить эффективность труда своего небольшого коллектива, но отложили это дело до следующего сезона.

Переждали на берегу октябрьское буйство Ладоги, переживая, как и все промысловики, невозможность проверить сети. Это не означало, что они сидели, подобно американским серферам, и с грустью смотрели на катящиеся валы. У каждого было домашних забот преизбыточно, к тому же — работа. В радостный день для всего рыбацкого поголовья, когда погода милостиво позволила выходить в озеро, они тоже ездили выбирать забитые хламом и тухлой рыбой сети. Можно было и закончить сезон, но душа жаждала последней рыбалки, чтоб зима была не так безжалостна и свирепа. Вообще-то, зимы здесь хорошие, плохие они стали последние пятнадцать лет, потому что сделались внезапны, как стихийное бедствие. Но что сказать душе, если она требует?

И Толик с коллегами пошел на озеро ставить последнюю точку. Ладога была тихой и вполне радушной: они быстро сбросили отреставрированные сети, закрепили маячок и помчались на берег. По случаю закрытия сезона предполагалось празднество. Алкоголя было море, имелось даже пиво у любителей экзотики, прибыли из поселка девушки, готовые веселиться и веселить. Так уж совпало, что завязывать с промыслом решили не одни Васильевские сотоварищи. Поэтому вечер ожидал быть жарким.

Толик водку, конечно же, пил. Но в таком количестве, которое бы позволило назавтра без насилия над организмом таскать снасть, сортировать рыбу и добираться домой, бесстрашно игнорируя посты сопленосых гайцев, впервые вышедших на тропу бескорыстной любви к всеподавляющей жажде денег. Девчонки, прилетевшие на огонек, тоже влечения не вызывали. Во-первых — дома жена, с которой гораздо интереснее, во-вторых — стремление победить в конкурсе «лучших рыбок» уходящего года ясно читалось у всех соискательниц на лицах. Не очень опрятные волосы, затухающий синяк под глазом, сигаретка без фильтра в прореженных зубах, своеобразная цветовая гамма гардероба, клекочущий голос, приспособленный для воя под «Радио-шансон», и глубокий траур под ногтями. Экзотика и специфика рыбацких сообществ. Но была бы ночь потемней, да было бы побольше водки, да тоскливей жизнь в городах и весях — и успех к ним придет. А иначе, зачем бы они тут тусовались? Право слово, не для того, чтобы читать проповеди и размышлять об истинном народе-богоносце.

Самое удивительное в рыбаках, особенно — в «профессионалах», было то, что сколько бы эти хлипкие с виду парни вечером в себя не влили алкогольсодержащих напитков, проспав четыре-пять часов в самых неприспособленных для этого местах, например — на поленнице заготовленных дров, с рассветом они выходили в озеро, игнорируя вполне приличные волны, тащили рыбу и мчались на берег, чтобы сдать улов, получить таньгу и купить себе опохмелку. Просто богатыри какие-то, в огне забытых костров не горят, в разыгравшихся волнах не тонут. Словно, Ладога, хранит их. Или брезгует.

С утра озеро было покойно, высота волн не превышала полметра — можно ехать на выборку сетей. Толик сотоварищи загрузились в «казанку» и помчались к своему «прикормленному» месту. Погода не предвещала неприятностей, поэтому только один из их троицы одел старый спасательный жилет, рассчитанный на шестьдесят-семьдесят килограмм удерживающей на плаву способности. Он себе льстил — беглый взгляд на крупную благородную пузатую фигуру рисовал в графе «вес нетто» цифру вполне трехзначную. Остальные рыбаки ограничились только теплыми пуховыми куртками, считая баловством одевать на себя пробковые жилеты в столь мирную погоду.

За час они добрались до нужного места, зацепили сеть и, сноровисто работая руками и веслами, достали ее в лодку. Рыба была, как обычно. Это внушало оптимизм и придавало уверенности в завтрашнем рыбацком дне, который должен был наступить через полгода, лишь полностью сойдет весь лед.

Оставалось только завести мотор, дернув за шнур стартера — работал старый «Вихрь», как часы, пожирающие низкооктановое топливо. Но тут случилась беда.

Где-то в своем доме Шурик Степченков торопливо печатал свои откровения в форме очередной докладной записки шефу Аполлинарию по поводу старинной ладьи, обнаруженной на берегу, а на Ладоге случилась волна. Она была единственной и зародилась неведомо где, но была решительна и неумолима.

Конечно, назвать ее «волной-убийцей», какие, бают, плавают по океанам и нападают на беззащитные суда, отдавая предпочтение роскошным круизным лайнерам с мультимиллионерами и Куртом Расселом на борту, можно только с отчаянной натяжкой. Точнее — поименовать так нельзя вовсе. Не та мощь, не тот размах, не те чинимые безобразия.

Но трое в лодке, не считая собаки, которой, вообще-то, не было, оказались не подготовлены к такой неожиданности. Они уже не единожды выходили в открытую Ладогу, где и ветер был покрепче, и волны покруче, и приходилось балансировать в катере, правильно распределяя вес, но угроза вывалиться за борт оставалась достаточно призрачной. Пришедшая волна была полной неожиданностью. Настолько, что верная «казанка» взбрыкнулась, подобно мустангу, и повалила всех троих рыбаков, доселе спокойно стоящих на ногах, на один борт.

Уже заваливаясь, Толик успел подумать: «Ну все, перевернемся!» Он не сглазил, он не накаркал беду, просто по другому события разворачиваться уже не могли. Лодка хватанула бортом воду и на долю секунды замерла, вертикально выставив свое днище. Однако, вернуться в прежнее плавучее состояние она уже была не в силах. Не помогло даже то, что все трое человек вывалились в ледяные волны и тем самым облегчили нагрузку на борт. Рыба, снасти и зачерпнутая вода довершили дело. «Казанка» не хлопнулась оверкиль, что оставило бы ее на плаву, она с бульканьем погрузилась, мимоходом задев по голове вынырнувшего Толиного приятеля — того, что был, как и он, без жилета.

Толик, падая, нырнул головой вперед и сделал под водой пару гребков, опасаясь запутаться в вываливающихся сетях. Когда он всплыл и сделал первый глубокий вздох, то понял, что с сапогами на ногах это вздох будет последним — все равно что плавать с гирями. Пришлось, свернувшись под водой в три рубля, выдергивать с ног недавно приобретенную обувь. Это оказалось делом далеко непростым, как этого бы хотелось. Он боролся, как только мог и победил, сбросив, к тому же намокший пуховик. Наконец, ощутив более-менее сносную способность держать себя на воде, он отдышался. И осмотрелся.

Вокруг не было ни души, ни лодки. Вообще-то, в волнах рассмотреть кого бы то ни было очень сложно, тем более, если смотреть с поверхности воды. Видны были только далекие верхушки деревьев на берегу. Толя хотел крикнуть, но не смог — внезапно перехватило дыхание, и он впервые после того, как оказался в воде, ощутил, насколько же она холодна. Он потратил еще пару секунд, вращаясь на месте, всматриваясь и вслушиваясь в пространство. Единственный из их команды, обладающий спасательным жилетом, должен догадаться свистнуть — свистки обязаны лежать в кармашках плавсредств. Но вот только сам жилет — явная некондиция.

Толик поплыл к берегу самым экономным способом, какой только знал — баттерфляем. Горькая шутка, пришедшая ему в голову. В нынешнем положении ему хватило бы сил на пару-тройку гребков. Поэтому он начал грести по-собачьи, через каждые две минуты переворачиваясь на спину, чтобы хоть как-то восстановить дыхание.

Он знал, что сейчас должен думать только об одном — достичь берега. Ему надо добраться, он обязан поднять народ на поиски своих товарищей. Проклятый холод донимал до костей, нельзя останавливаться — будут судороги. Толик греб даже когда переворачивался на спину. Руки и почему-то спина наливались свинцовой тяжестью, он начинал кричать от ярости на свой поддающийся проклятому озеру организм. На деле же из сведенного гримасой отчаянья рта вырывался хрип. Он понимал, что не доплывет, что даже не слышит шума прибоя о камни, но заставлял себя больше двигать ногами, раз руками не получается. Толик забыл о береге, забыл о своих товарищах, забыл о Ладоге. Он не мог забыть только жену. «Наташа!» — шепот в мозгу давал сигнал крови двигаться, заставляя руки и ноги сгибаться-разгибаться. «На-та-ша!» — это был ритм, от которого нельзя было отказываться во что бы то ни стало. Где-то в подсознании возникал вопрос: почему? Но он отгонял вопрос, ответом на который могло бы быть наступление долгожданного отдыха и покоя. «На…» — Толик ударил коленом о камень. «Та…» — он перевернулся на спину и опустил голову на торчащий над водой обрамленный водорослями, как сутаной, валун.

Третьего слога не получилось. Сердце Толика остановилось. Вообще-то, остановилось оно уже несколько минут назад, потому как не может человек долгое время находиться в ледяной воде. Вернее, мочь-то он может, да вот только печень не способна работать в постоянно низкой температуре. Наступает спазм, словно от удара ножом, потеря давления, и сердце замирает, отключенное мозгом из-за внезапного кислородного голодания. Толик умер уже практически на берегу, но он этого не заметил, продолжая даже мертвым двигаться к жизни. Внезапно он ощутил себя в Германии, молодым и счастливым: его только что отпустили с почетом из армии. Позади — мрачность чужих приказов, воровство прапорщиков, скрытая ненависть мирного немецкого населения. Впереди — свет.

На следующий день тела двух погибших рыбаков, а также их лодку нашли. Третий, тот что был в сомнительном спасательном жилете, спасся. Ему пришлось потратить гораздо меньше сил на движение, чтобы достичь берега, соответственно — потратить меньше жизненной энергии. Течением и прибоем его снесло почти за километр от того места, где они держали сети. Ему удалось выбраться на сушу и, отблевавшись водой, пролежав неизвестное количество времени во внутриутробной позе, скопить силы двигаться к рыбацкому сборищу.

Толика нашла его жена.

— Ах, Василек, Василек! — сказала она и вытащила избитое прибоем тело мужа на берег.

— Ах, Василек! Как же мы теперь жить будем? — спросила она, глядя на серые ладожские воды и прижимая мужнину голову к своему сердцу.

А где-то с другой стороны озера два довольных жизнью человека проверяли сети, отвлекаясь только на то, чтобы приложиться по-очереди к горлышку ополовиненной бутылки коньяку. Один из них был каким-то заместителем налоговой инспекции, другой — его другом, а, стало быть, тоже имел на плечах «звездные» регалии. Все бы ничего — да вот сети были чужими.

— Ну и что вы делаете, уроды? — вдруг, как гром раздалось над водой. К ним совершенно бесшумно подошла лодка, не такая шикарная, зато в полтора раза больше. Лица троих человек в ней только взад обдолбанный экстази мог бы назвать дружелюбными.

— А чего? — несколько смутился налоговый заместитель. — Сети ставить запрещено, подлежат изъятию.

— Это не изъятие — это, батенька, воровство, — сказал один из новоприбывших и снял весло с уключины.

— Да я тебе за такие слова в бараний рог! — обрел дар речи заместитель. — Ты знаешь, кто я такой?

— Сейчас я своих с ОМОНа крикну, тогда поговорим! — очень веско добавил его приятель и полез в карман за телефоном.

— Ладно! — миролюбиво поднял весло человек с лодки. — Зови свой ОМОН, да еще и налоговую полицию впридачу.

Перед словом «ОМОН» было, конечно, употреблено обиходное дополнение, но оно было настолько нецензурным, что повторять нет смысла — и так каждый знает.

Закончив свою реплику, парень пихнул веслом мужчину, достающего телефон, тот оперся о плечо друга, и они вывалились в воду. Спасательные жилеты на них обоих были козырные: с множеством кармашков, со свистками и фонариками, а также брошюрами «Как вести себя на воде».

Люди зацепили освобожденную от экипажа лодку и чуть отплыли вместе с ней в сторону, потом не спеша побросали сети обратно в озеро, собрали всю рыбу и перегрузили к себе. Один из них повернулся к изрыгающим проклятия и угрозы:

— Вы — хозяева жизни. А значит ли это, что вы бессмертны? — спросил он, махнул рукой, и они, запустив мотор, ушли куда-то в Ладогу, волоча за собой трофейную лодку.

Лодку потом прибило к берегу, два окоченевших тела с мертвыми телефонами тоже. Мобильники имеют свойство самоотключаться, едва только оказываются во враждебной микросхемам водной среде.

Толика с товарищем хоронил почти весь город. Народ плакал, не стесняясь слез. За двести километров от них тоже хоронили двух человек. Полгорода на кладбище стреляли салютами, обещали всем отомстить, клялись продолжать дело, но никто не плакал — наверно, очень крепкие люди были.

Ладога брала к себе всех, не считаясь с морально-волевыми качествами. Гибли и замечательные честные люди, и полная мерзость, забывшая понятие «совесть». Аполлинарий, получив сводку о трагедиях на озере за прошедший с момента обнаружения древней ладьи месяц, схватился за голову. Однако, по-прежнему «Радуга имела место быть».

— Пока, — прошептал Аполлинарий. — Пока еще так.