Он был среди людей уже столько времени, что, порой, начинал забывать про свою Родину, да что там — он забывал даже землю Маа, откуда начался его поход по векам и тысячелетиям, откуда он появился здесь, в этом мире. Там же был и выход обратно, которого уже не было — Маа раскололась самым безобразным образом. Сначала это его не очень-то беспокоило, но теперь он просто физически ощущал свою непричастность к этой реальности. Можно было выразить ощущение другими словами: «Этот мир его выдавливал, отторгая». Конечно, если бы проблема решалось закрытием глаз и хлопком в ладоши, он бы уже давно слился куда подальше. Но все было не так просто.

Он не мог попасть домой, но не мог и оставаться здесь боле. На уровне обострившихся и отшлифованных временем инстинктов ему становилось понятно: грядет перемена. Причем, вряд ли она к лучшему. Однажды ему уже довелось пережить потоп, охвативший столько земель, что, казалось, всю планету покрыла вода. Старина Ной, или как его принялись позднее называть безграмотные — Нух, конечно, сделал все, что мог. Но и он не был Богом. Погибли все, точнее — почти все.

Он выжил, впрочем, как и остальные особи его племени. Слава Богу, что их к тому времени осталось не так уж и много, не то тяжело было бы раздобыть себе пропитание. До сих пор мурашки по коже пробегают при воспоминании о тех мрачных годах. Что же, Божья кара для людей была вполне заслужена.

Второй раз пережить нечто подобное он совсем не хотел, понимая, что пережить-то как раз и не удастся. Бог никогда не повторялся в своих наказаниях. То, что он привык считать ностальгией по старости лет, на самом деле был просто страх. И это чувство заставляло его тосковать.

Он начал искать возможность для своего дезертирства, но поздно, очень поздно. С того момента, как гомосек Юсупов убил Распутина, когда сердце старца под водой перестало биться, ему показалось, что все, кранты, мир перешел за грань прощения.

Он со всей своей энергией и возможностями окунулся в поиски выхода. Иногда отчаянье от своих тщетных потуг заставляло его молиться, испрошая отсрочки. Самое забавное в этом было то, что Бог должен был быть категорично против него, а нечистый, стало быть — за. Он взывал к обоим, но ни тот, ни другой никак не отреагировали.

Когда-то много веков назад не без его непосредственного участия один болгарин с бешено горящими неистовым взглядом глазами создал очередную религию. Она не была чем-то хуже того же ислама, но, в отличие от последнего, ее не приняли, подвергли гонению и в конце концов изничтожили.

Тот верующий человек совершенно случайно застал его в самом разгаре охоты, то есть не во вполне благообразном обличье: несколько звериный вид, да еще и с полуметровыми клыками (о внешнем виде более подробно в «Мортен. Охвен. Аунуксесса»).

Ему показалось забавными все потуги этого болгарина на борьбу — махание крестом и призывы провалиться в тартарары — и, обретя вновь более цивилизованный облик, он пришел к нему на беседу. Его проповедь позднее, через много лет, вернулась к нему же в несколько измененном виде, но это его только позабавило.

«Бог-создатель, конечно — ключевая фигура. Но был еще и Сатанаил, что сидел и плакал на берегу океана от тоски, ибо привязан был к сей планете. Он-то и попросил Бога создать сушу. Тот — пожалуйста. Тогда Сатанаил самостоятельно сделал людей, чтоб было не так скучно, но вдохнуть в них жизнь не мог. Опять бог наделил людей душой — они ожили, Сатанаил же давай учить их пакостям против Бога, от зависти и просто от такого склочного характера. Но тут случились ангелы, надавали ему по рогам и отняли божественную суть — суффикс „ил“, загнали под землю, где он и злобствует о сю пору. Иногда, правда, вылазит наверх, чтобы полакомиться особо душевно падшими», — примерно такая прелюдия. Жаль, что успех «богомилам» развить не удалось.

Теперь он сам нуждался в помощи. Он поселился недалеко от тех мест, где когда-то погиб один мальчишка, ничем не примечательный, кроме воли к жизни, старого приятеля и обладания мечом (об этом также в «Мортен. Охвен. Аунуксесса»). Меч был замечателен не только качеством металла и послужным списком, но и своей редкой формой. Пес бы то с ним, да вот только буквально на днях выяснилось, что ему нужно хоть одним глазком взглянуть на тот легендарный клинок. Ибо тогда станет ясен весь путь, как он надеялся, домой.

Меч пропал где-то в этих местах, но он не верил, что бесследно.

Блуждая в размышлениях и воспоминаниях, он натолкнулся на двух подвыпивших приятелей, которые, несмотря на уху в котелке, вовсе не выглядели рыбаками. Его очень удивило, что в этой стране есть еще «археологи», не черные или политически обработанные, а такие — тайные и бескорыстные, для которых поиски — интерес, а не бизнес. Отвести глаза — дело пары минут — и вот он уже «материализовался».

— Как вы здесь оказались? — спросил один из них, тот, что завалился наземь.

— Фокус-покус, господа.

Второй молча протянул кружку с дымящимся чаем. Наверно, даже, свою. Ладно, не плевал же он туда, в самом деле!

— Я тут мимо шел, решил вот пообщаться. Скучно, порой, знаете ли! Не беспокойтесь, я сам по себе, к государству отношения не имею. Не грабитель, не хулиган. Могу за хорошей беседой и водки выпить. Посижу чуток, да и пойду своей дорогой. Не обременю?

Парни переглянулись, но летний вечер, добрая еда, холодная водка, костер, стреляющий в небо искрами и тишина — это самое лучшее средство почувствовать себя умиротворенным.

— Я — Иван, он — Шура, разделите с нами еду, — сказал Ваня.

— И водку тоже разделите, — добавил Шура и вытащил из холодильника ополовиненную бутылку.

— Спасибо, — он кивнул головой. — Я привык, чтоб меня называли «Куратором», имя же мое нехорошее и сложное, да я и отвык от него. А можете — Сатанаилом. Как изволите.

Он рассказал, что всю свою жизнь занимается историей, истинной историей, в чем очень даже преуспел. Много знает из «краеведения». Объяснил, кто такие «богомилы», покритиковал оккультиста Скалигера, создавшего в 16 веке, так называемую, «хронологию», основываясь на масонство, смеялся над нынешней действительностью.

— Этот Скалигер напридумывал всего, а нам, точнее — вам с этим приходится считаться. Наше эра, до нашей эры — все это ботва. И настоящие римляне бились с германцами не так уж и давно: каких-то десять веков назад, а не до н. э. И Сократ мыслил в пятнадцатом веке, а не при царе Горохе. И евреи, под предводительством Моисея за пару столетий до Иисуса ходили поклоняться великому Богу-Савоафу. Радиоуглеродный анализ — полная ерунда, шарлатанство, способ внести сумятицу в умы, — говорил он, радуясь возможности высказаться, чем удивлял самого себя. Парни пьянели, его же алкоголь не брал. Но говорить хотелось.

— Кто такой Савоаф? Северный Бог. А евреи сорок лет не по своему жалкому клочку суши ходили. Они пошли туда, куда позднее отправился сам Апостол Андрей-Первозванный — беседовать с Богом. Куда, вы можете спросить? И я вам отвечу. Сюда. Моисей помер на горе Нево. Эта гора — остров в Ладоге, кою раньше и величали «Нево». А у острова — библейское имя. Потомки тех евреев даже государство создали, Хазарию. Запомните, следопыты, никакая летопись не писалась без вранья — всегда нужно было вставлять хвалу и почтение власть имущим, какой бы мразью они ни были, а то и в сан «святых» возвести. Правда — в устных преданиях.

— Минуточку! — вставил Иван. — Значит, евреи были здесь?

— А то! — он поднял палец к темному, как глаза ночного хищника, небу. — Этот парень, Лемминкяйнен, что жил в этой деревне. У него ж еще другое имя было! Каукомъели! Переводить не буду — пусть останется его маленькой тайной, но связано оно с его корнями, между прочим, хазарийскими. Кстати, занимательная штука эта ваша «Калевала». Его герои: положительный во всем — Иллмарийнен, и отрицательный — Лемминкяйнен. А между ними Моисей — Вянемёйсен. Мудро: все люди разные. Но следует отметить забавную вещь — золотого тельца создал как раз Иллмарийнен.

— И что? — поинтересовался Суслов, разливая остатки водки из бутылки по кружкам. Легкий хмель, несмотря на изрядное количество принятого на грудь, присутствовал, дурь, туман и тяжесть в голове — отсутствовали. Ночной гость, выпив и закусив, протянул руку куда-то себе за плечо и тут же ее вытащил, словно просто почесался. Но в кулаке оказалась зажато горлышко Абсолют Куррант, что призывно переливался и булькал в мутном стекле литровой емкости. Шура, обрадованный и несколько озадаченный, невежливо заглянул сотоварищу по выпивке за спину: там покоился всего лишь небольшой рюкзак защитного цвета. Алкоголь незамедлительно улегся в рефрижератор доходить до кондиции.

— А то, — усмехнулся гость. — Поражаюсь я вам, человекам. Вроде бы и признали в 1930 году науку «этологию», а ведете себя — стыдно порой становится. Эта этология изучает поведенческие замашки соотносительно с животными повадками и инстинктами. Она должна помочь по сути своего существования людям отличаться от зверья. Но посмотри в телевизор: сидит, глаза пучит, щеки дует, блеет глупости. Точно так же ведет себя любой примат, которому создали бы условия оказаться на верху в своей иерархии. Или опричнина: создана для грабежа своего же народа в карман «государства» и в свой карман, который бездоннее. Зачем? Да для извращенного самоутверждения — «я покажу, кто тута хозяин». Случись беда — спрячутся, сволочи под лавки. Но хороших людей — большинство. Откуда же берутся опричники? Или, говоря по-вашему, по-северному — кромешники? Этология нас учит, что особь, ощущающая себя безнаказанной теряет самоконтроль. За плечами у нее не выработанный образ поведения, а стадо, которое в случае чего порвет всех на части. Но это стадо не может давать отпор кому-то равному по силе: оно специализируется на беззащитных одиночках. И эта специализация приводит к ложному чувству собственного бессмертия. Но это же не так по моему глубокому убеждению. Доводилось мне работать с контролерами качества: умнейшие и добрейшие люди. Но только одна проблема — не живут долго (об этом в книге «Кайкки лоппи»). Не может человек быть всемогущим, теряет он свою человечность. Становится скотом. Этология! Но Иисус Христос, понесший кару за всех и каждого, оставил вам совесть, которая и единственная должна быть за плечами. Она отличает вас всех от животных.

Наступил момент тишины. Только костер изредка стрелял своими короткоживущими светлячками-искорками. Ивану подумалось, что в такой момент, если верить народу, кто-то обязательно рождается. Кто-то нехороший.

— Кстати, эти опричники, Басуровы и Скуратовы, при Иване Грозном были. Сколько времени-то минуло! — сказал он.

— И что? Название не меняет сути. Не согласен?

— Не согласен, — ответил Иван. Потом сощурил один глаз, посмотрел на Суслова: тот в ответ поднял руки, согнув их в локтях и выставив ладони, потом попеременно клюнул пальцами плечи. Ванька хмыкнул и добавил:

— Согласен.

— То-то же, — гость хлебнул остывшего, но не менее душистого от этого чаю. — Не понимаю многого, да теперь и не хочу понять. Сейчас для меня главное — след, который я нашел. А уж по нему я ходить умею. Буду целеустремленным, как Куллерво. Был такой герой в «Калевале»?

— Куллерво был, — согласился Ваньша. — Только он нисколько не герой. Злобствовал, ничего не умел, был рабом, убил жену Лемминкяйнена, изнасиловал свою собственную родную сестру, а потом покончил жизнь самоубийством.

— Не, тогда беру свои слова обратно, — замахал руками гость. — Чего-то это перебор. Зачем про такого в народных эпосах упоминают?

— Кстати, — он, отложив кружку, поднял палец в небо. — Что вы скажете о конце света?

— До 2012 года еще дожить надо, — ответил Суслов, одновременно кивком головы испрашивая у Ванадия разрешения достать водку. Тот отреагировал с похвальной скоростью: сначала степенно кивнул, а потом уже пожал плечами.

— Конечно, двадцать двенадцать — это дата. Но когда она наступит — вот в чем вопрос. Счет-то у нас неправильный. Счетовод Вотруба, он же мессир Скалигер, дал отмашку, когда ему, болезному, это захотелось. Совсем недавно, лет эдак пятьдесят тому назад, один лысый кукурузник отдал приказ взорвать на Новой Земле бомбу, не считаясь с последствиями. Главное, чтоб она была мощнее, чем у подлых американцев. Взорвали — будь здоров, дело нехитрое. Сидят генералы в бункере, обложились очкастыми учеными и смотрят сквозь черные очки. Бомба была самая обыкновенная, только немного водородная. А мощность взрыва — запредельная. Ухнуло по высшему разряду — очаг возгорания засветился солнцем и не гаснет. Пять минут горит — государев люд друг друга поздравляет, по спинам хлопает, десять минут — дырки под ордена приготавливает, полчаса — воздух в бункере портится. Это заболевают медвежьей болезнью ученые, до которых, наконец, доходит, что термоядерная реакция вступила в фазу необратимости, и конец ее наступит только тогда, когда выгорит в атмосфере весь, понимашь ли, кислород. Но конец света не наступил, хотя по всем расчетам должен был. Слишком большая честь для лысого ублюдка, быть могильщиком всей человеческой цивилизации на Земле. Искусственное солнце начало тухнуть и сгинуло, будто прихлопнул кто-то. Кто?

— Бог всемилостивый, подсказывает мне интуиция, — сказал Суслов, сворачивая алюминиевую голову с бутылки. — Только, вот у нас церковь отделена от государства. Поэтому государству и плевать.

— Ага, зато соединена с КГБ, — заметил Иван. — Поэтому государству дважды плевать.

— Мне нравится ваш юмор, следопыты, — кивнул головой гость. — Спустя несколько лет, в одна тысяча девятьсот семьдесят пятом году на Западной Украине один недобитый бандеровец-экскаваторщик сковырнул из-под пластов угля черное непрозрачное стеклянное яйцо. Он его осматривал и так, и сяк, наконец, решил кокнуть. Бил о ковш своего экскаватора — не разбил, бил кувалдой — не сломал. Тогда по пьяному делу подарил в ближайший школьный бандеровский музей. На беду кто-то из, так называемых, «ученых» это дело прочухал и яйцо взял для научных экспериментов. Исследовал и очень озадачился: форма стекляшки соответствовала не десятичной системе счисления, как у нас, а двадцатичетырехкратной. Но не это главное. Главное то, что этот контейнер содержал в себе еще ядро, плотность которого была отрицательной. То есть — обычное антивещество, заключенное в псевдостеклянную оболочку. Дальнейших опытов не получилось — а они должны были быть грандиозными: вскрытие любыми путями. Хозяин яйца прибежал, надавал всем по мордам и был таков со своей собственностью. Куда оно делось, почему этот неграмотный экскаваторщик так всполошился — загадка. К тому же бандеровец напрочь все забыл, будто ничего и не было. На деле опять человечество чудом разминулось с концом света: один грамм антиматерии способен уничтожить город, размером с государство Ватикан с сопутствующим ему окружением. В яйце же был заключен не один килограмм. Мораль: ваш Господь-Бог хранит человечество, но если и решится наказать за все хорошее, то сделает это самостоятельно, не подставляя никого из человекоподобных существ.

— Это хорошо, замечательная новость, — заметил Суслов. — Но есть еще и плохая?

— Плохая в том, что наказание это неизбежно. С определенного момента неизбежно.

— Вот горе-то какое! — сказал Шура и потряс головой: глаза у него начали слипаться.

Они еще побеседовали с четверть часа о том, о сем, даже пошутили. «Сатанаил», или «Куратор» неизменно сохранял невозмутимое выражение своего злодейского лица. Наконец, он поднялся со своего места и попросил разрешения откланяться. Суслов, дав согласие, незамедлительно начал раскатывать на заготовленном заранее лапнике свой спальный мешок, побрызгал внутрь и на всего себя репеллент и изготовился ко сну. Затуманенным дремотой взором он последний раз зафиксировал картину: гость и Ванька беседуют, стоя на самой грани освещенного огнем круга. Низкорослый и коренастый Иван выглядит на фоне своего собеседника высоким и хрупким эльфом, а его оппонент не отбрасывает никакой тени, вот ведь незадача. Он машет рукой в сторону склона, куда они собираются завтра идти, что-то объясняет, но глаза у Шуры слипаются. «Правда в устных словах. Кривда — на бумаге. Врут все, особенно менты и покровительствующие им толстые тетки, политики, юристы, саночники и бобслеисты, педрилы и альпинисты, дворники и таксисты. Устно врут, а потом уже на бумаге. Разговорный жанр правдив — какая чушь», — подумал он и заснул.