Начальник тайной негосударственной организации «Дуга» задумчиво просматривал сводки. Вроде бы все, как всегда, но он чувствовал тревогу.

Впереди был замечательный вечер пятницы, когда можно, никуда не торопясь, спокойно выехать на дачу, попить с женой алкоголя, послушать замечательную музыку, подготовить к субботнему празднеству баню. Дети приедут со своими детьми. Может быть, конечно, и не приедут. Но такое случается редко — хорошо у них: озеро, тишина, безлюдность, все блага цивилизации.

Аполлинарию было уже далеко за пятьдесят лет, но он не очень тяготился прожитыми годами. Больше переживала жена — Лена. Но он обычно говорил, успокаивая: «Наш век — на то и наш, что мы его коротаем вместе. Это не старость наступает — это жизнь, наша жизнь. Совместная. Пусть другие заботятся о пластических операциях, об очистках крови, об какой-то терапии стволовых клеток — все это пустое. Вон — таксисты, все, как один старики, даже если еще и не в годах. Организм на скорости свыше 30 километров в час изнашивается и дряхлеет скорее. Закон физики. А космонавты, преодолев скорость света, наоборот — остаются вечно молодыми. Парадокс». Всегда, конечно, приятней сознавать, что годы накапливаются не только у тебя, а и у всех окружающих. За компанию, так сказать.

Аполлинарий осознавал свое внешнее сходство с великим Артистом Олегом Борисовым и слегка втайне этим гордился. Втайне даже от самого себя, тем не менее с превеликим удовольствием пересматривал старый фильм «Крах инженера Гарина», если никого, конечно, не было поблизости.

Его очень устраивала полная государственная независимость, но донельзя угнетала сложившаяся в последнее время «демократия». Это было не просто капризом забравшихся на вершины политических бастионов персон, это было время такое. Присмотревшись, в любой стране мира обнаруживалась сходная картина: хоть в голозадой Нигерии, хоть в США. Везде насилие, основанное на лжи и лицемерии. Истина губилась в самом зародыше. Но это было неестественно для жизни и дальнейшего развития. И существующее положение все больше напоминало агонию. В России слова «Страна, забывающая свою историю теряет свое будущее» стали сродни с государственной изменой, а в Америке каждую неделю в тюрьмах становилось на тысячу заключенных больше. Пятьдесят две с лишним тысячи в год — нехилая порция для садистов и извращенцев, надзирающих над заключенными.

К нему в бункер пытались ломиться все, кому не лень: наши спецслужбы — американские спецслужбы, наши менты — не наши. Не наших было не так уж и много — под этим термином проходили нелюди. Не люди, силой своих психических отклонений сделавшихся нелюдями, а настоящие нелюди. Их безошибочно определял ветхий пес Дуремар. К счастью, такие визитеры были редки — нынешняя жизнь истребила почти всех. С ментами разбирались достаточно просто: их тупое, но старательно законспирированное воздействие, рождало ответное противодействие. Бункер мог выдержать любую атаку, что успешно и демонстрировал. Этому способствовали деньги, переводимые охочим до них властьимущим, которые старательно заминали особо неудобные ситуации. Объятых непомерной гордыней руководителей силовых акций без лишней щепетильности уничтожали. Армия к ним не лезла: было бы странно наблюдать войсковую операцию в центре северной столицы. Впрочем, и ей бы ничего не удалось.

Опасны были, как ни странно, обычные непредсказуемые сявки, вдруг обуреваемые жаждой действия. Например, тот глупый охранник — Выщдок. Сидит себе, дуется, ощущает свое полное превосходство — словом, известное состояние работника силовых органов, к тому же внутренних. Вдруг переклинивает его, казалось бы без всякого повода. В таких случаях только смекалка и сноровка избавляет от внезапных и непрогнозируемых последствий. Все работники «Дуги» — обычные смертные люди с необычными возможностями, но ничто человеческое им не чуждо: ножик в печени все равно достаточно губителен. Слава Богу, что майор милиции Евсюков выбрал местом жительства стольный град Москву и там, уверенный в своей правоте, поубивал всех. Но и в Питере, как и в любом другом, пусть даже с населением в семь тысяч человек, городе Евсюковых в избытке. Пока скрытых, но то, что они есть, не внушает оптимизма.

Аполлинарий позавидовал этим, как их там — «ночным дозорам». Они и живут до полного посинения, и чуть что — «всем выйти из сумерек», и начальником у них «оскароносный» режиссер Меньшов. Очень выразительные персонажи.

А тут приходится готовить себе смену, тоже Аполлинария, иначе — никак. «Дуга» — не «дозоры», тут бессмертных не бывает. Дело-то, конечно, житейское, бывало уже неоднократно. Но вот время было не самое удобное, чтобы сосредоточиться на «Handing over protocol», схожий с мемуарами, где каждый предыдущий Аполлинарий оставлял от себя внушительные дополнения.

У них существовал такой обычай: сдавать и принимать дела под кронами «сторуких» сосен, бывших поистине бессмертными. Они всегда произрастали в одном месте у излучины реки Олонки, что в южной Карелии. За ними особо никто не наблюдал, может быть, конечно, старые деревья умирали, на месте их вырастали новые, но все они, помимо местоположения, характеризовались многочисленностью тонких стволов, плотно растущих с одного корня. Такой вот феномен. Он давно уже собирался съездить проверить, все ли в порядке с чудесными деревьями, но вот как-то до сих пор и не собрался. Не дай Бог бесчинствующие в тех местах бригады чурок-лесорубов позарятся на святое!

Аполлинарий предполагал, конечно, к чему идут истоки обычая передачи дел в таких непомпезных местах. Аполлон — брат Артемиды, был очень могущественным богом, если верить эллинскому пантеону. Но относился ли он к олимпийцам? Древний город Олонец, умирающий ныне, неспроста именовался так, что до сих пор нет ясности в причине такого названия. Родина Аполлона — отнюдь не Эллада. Бог-Олень, Аполлон, просто Олон — как-то звучит очень знакомо. Между прочим, Илья Муромец, богатырь, совсем уж никакого отношения не имеет с городом Муромом. Ливвик Чома Илья, рыцарь Ливонского ордена (об этом в следующей моей книге «Не от мира сего»), получил свое прозвище от названия рода-племени «мурома», подозрительно созвучного с «норманн». Суффикс «ец» — только показатель принадлежности. Олонец тоже принадлежал Олону, да не простому Олону, а Аполлону.

Аполлинарий не был язычником, не был многобожцем, он верил в одного Бога, единого и могучего. Но даже его осведомленность не могла ему посодействовать сделать то, что позволяли себе ветхозаветные люди, которым часто говорили: «Не упоминай имя Господа всуе». Это была проблема, выходящая за грани его персоны, это была ныне общечеловеческая проблема. И не только человеческая, как выяснилось совсем недавно.

Одним прекрасным августовским днем, скорее, даже — вечером, к дверям их офиса подошел низкорослый крепкий мужчина с несколько неприятной наружностью. Едва он только взялся за дверную ручку, как дремавший доселе Дуремар вдруг, в один миг, преобразился. Из валяющегося неопрятного и облезлого древнего пса он превратился в крепко стоящую на всех четырех, готовых к прыжку, лапах сторожевую собаку. Шерсть на загривке поднялась дыбом, так что вся плешивость волшебным образом исчезла, будто ее и не было. За толстой стеклянной дверью стоял яростный боец, готовый к схватке не на жизнь, а на смерть. Да ладно бы стоял, но он еще пел отчаянную боевую песнь берсерка, в которой главной интонацией была решимость.

Посетитель не предпринял попытки открыть дверь, видя, какой ему уготован прием, осторожно отдернул руку, вздохнул и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, пошел, минуя шахту лифта к выходу.

— Внимание, — сказал Аполлинарий, который с первой же судорогой Дуремара, включил охранный периметр на четвертую, наивысшую, степень защиты. — У нас гости нечеловеческого класса.

В камеру наружного наблюдения он видел, как незнакомец, выйдя на улицу, не предпринял никаких намерений скрыться. Наоборот, он прислонился плечом к стене здания, всем своим видом показывая, что торопиться ему некуда.

Аполлинарий, конечно же, оценил намек, без излишних колебаний обернулся к напряженной и решительной Саше Матросовой, случившейся в этот день на дежурстве, и сказал:

— Надо обсудить что-то. Пойду узнаю — с кем. Без нервов и срывов. Действовать согласно установкам. Со мной будет все в порядке, «похороните меня за плинтусом».

Не дожидаясь ответа, он убрал защиту на обычный первый уровень и вышел к беснующемуся Дуремару. Тот, ощутив поддержку, сразу же изобразил особое рвение пойти и закусать всех нелюдей к чертям собачьим. Аполлинарий, нисколько не брезгуя, положил руку на собачью голову и проговорил несколько успокоительных для любой собаки фраз мирным и уверенным тоном.

— Закрой пасть, шченок, — сказал он и добавил. — Молодец. Хорошо.

Дуремар сразу успокоиться, конечно, был не в состоянии, но как мог постарался сдержать себя. Он, дрожа, как лошадь, всей шкурой, поскуливая и ворча проклятия на своем, собачьем, языке лег на пол. «Надо бы ему, что ли, сердечных капель потом дать», — подумал Аполлинарий и вышел в вестибюль.

Как он и предполагал, ожидание несостоявшегося посетителя было отнюдь не праздным.

— Здравствуй, Аполлинарий, — сказал тот, едва заметил вышедшего шефа «Дуги». — Я — Сатанаил и пришел к вам за помощью.

Аполлинарий не удивился, его мозг моментально начал прокручивать любые события, связанные с канувшей в Лету сектой богомилов, но на удивление всплыло другое имя, точнее — регалия.

— Здравствуй, Куратор, — ответил он, но больше ничего не добавил.

Сатанаил, точнее — Куратор, тоже нисколько не смутился. Он внимательно посмотрел в глаза «Олега Борисова», для чего ему пришлось порядком задрать голову. Никто из них даже не предприняли попытку протянуть друг другу руку для пожатия. Пауза была почти физически ощутимой, как выливаемая из банки чрезмерно сгустившаяся краска.

— Мне нужна от тебя маленькая помощь, — наконец, повторил Куратор.

— Бывает, — пожал плечами Аполлинарий.

— Мне нужно взглянуть на Пламя. Только взглянуть. Я его в руки не возьму. Сдам всю свою клиентуру, финансовые потоки, акции прошлые и предстоящие.

Аполлинарий слегка озадачился: за один взгляд выкладывать все, чем оброс за все свое существование можно было только в одном случае. Куратор клал на кон то, что ему не должно было больше пригодиться. Цена так дорога только по причине спасения жизни своих близких, либо, за отсутствием таковых, самого себя. Значит — он решил покинуть этот мир, отбросив все, ставшее ненужным.

— Неужели все так плохо? — спросил он.

— Скоро сам поймешь, — ответил Куратор. — Ну так как насчет маленького одолжения за столь соблазнительную компенсацию?

— С чего ты решил, что Пламя у меня?

— Аполлинарий! Вопрос неуместен. Если я пришел к тебе, значит убежден, — сказал Куратор.

Аполлинарий согласно кивнул головой. Но это отнюдь не означало, что он принял предложение своего собеседника.

— Могу я поинтересоваться, зачем тебе нужен собственный взгляд, ведь есть же в запасниках музея фотографии?

— Не надо играть со мной, — невозмутимо возразил Куратор. — Сам же прекрасно знаешь, что никаких описаний, ни, тем более — фотографий, нет нигде: ни в музее, ни в отчетах археологов, ни в этом Олонце.

— Мой ответ — нет, — сказал Аполлинарий, пришедший к решению. — Ты, как я понимаю, не будешь успокаиваться. Что же, война — так война. Может быть, попытаешься произвести впечатление, показав свой истинный облик?

Сатанаил вздохнул, как показалось — с долей огорчения, посмотрел зачем-то в небо, потом сощурил глаза в ненавидящем взгляде. Аполлинарий свои глаза не отвел, постепенно созерцая проявляющуюся, как фотобумага в проявителе, личину Зверя.

— Превосходные клыки! — наконец, проговорил он. — Теперь понятна причина уникальности скелетов саблезубых тигров. Приступим прямо сейчас?

— Нет, зачем же, — с трудом проговорил Куратор. Несмотря на желание одним ударом оторвать голову этому самоуверенному человеку, он научился за все прошедшие века себя контролировать. — Может быть, я потеряю некоторое время, но ваши убытки будут в конечном счете просто невосполнимы.

— Поживем — увидим, — ответил Аполлинарий и, не прощаясь, пошел к себе в офис.