Двигаться в проломе можно было с достаточной степенью комфорта: свети себе фонариком и иди, не пригибаясь. Людей в этом тоннеле не было уже давно, валялась желтая газета «Гудок» 1974 года выпуска. Газета, конечно, к желтой прессе не имела никакого касательства, просто от времени она потеряла первозданную серость и обрела осеннюю жухлость. Фотографии БАМа (Байкало-Амурской магистрали) выглядели, как старинные изображения на забытых всеми могильных плитах. Иван, уже помнивший себя в том далеком году, побоялся взять листки в руки, даже несмотря на увлечение архаикой. «Какое будущее нам предлагали!» — почти с ностальгией подумалось ему.

Коридор был достаточно сухим и не засижен ни бомжами, ни всякой живностью — кошками и крысами. Наверно, потому, что упирался в тупик, капитальный и изначальный. Так бывает, и это, в принципе ничего не значит. Иван повернул назад, на сей раз более тщательно исследуя пространство не только перед собой, но и сверху и снизу.

Покрытые сухой ржой скобы уходили вверх, что давало новый простор для передвижения. Люк наверх был деревянным и усиленным с той стороны каким-то запором. Волшебная титановая монтировка справилась с досками без излишнего фанатизма. Забравшись и оглядевшись, Ваня отметил, что стало значительно светлее. Все оттого, что маленький сегмент полукруглого подвального окна, утопленный в асфальте в течение неоднократных дорожно-ремонтных работ, пропускал сквозь чудом сохранившееся донельзя грязное стекло минимум света. Здесь уже валялись иссохшие костяки крыс, испытавших, вероятнее всего в свое время, веселящее действо ароматизированного крысиного яда.

Ивану нужно было держать свой путь к северо-востоку, чтобы выбраться на дорогу, ведущую в Карелию. К сожалению, подземные лабиринты не дают право свободного выбора маршрута. Ползешь, ползешь, двигаясь все время на север, а вылезешь в ремонтном цеху Кировского завода на юго-западе. Получишь кувалдой по башке, и пока работный люд оцепляет режимную территорию в ожидании службы безопасности, снова работаешь руками-ногами, как землеройка, пыхтишь и теряешь пот. Вынырнул — а ты уже в Отрадном, а рядом сидят подростки и пилят фугас времен Великой Отечественной, вырытый в ближайшем окопе.

Ходили байки, что есть у какого-то замшелого диггера подземная карта Питера, но это, на взгляд Ивана, было провокацией. Даже у подготовленных диверсантов и шпиенов таких рисунков не могло быть. Разве что — карта метрополитена. Так она на каждой станции висит. Информация, полученная человеком и никому не сообщенная, попросту умирает. А если знают двое — знает и свинья. Создаст себе маршрут законспирированный диггер-одиночка, поделится за кружкой пива с лучшим другом-коллегой — а к вечеру следующего дня получает под писку. Да не просто под писку, а подписку о невыезде с потерей гражданских прав. Вот тебе и карта подземного Питера. Держи в башке, води за собой желающих, но никакой систематизации.

С полуподвального помещения удалось опуститься на два уровня ниже. Иногда проход казался засыпанным, но не настолько, чтобы его нельзя было преодолеть. Виной подобных оползней могло быть только метро. Иван вслушивался в стены с помощью своего тренированного уха, подкрепленного алюминиевой походной кружкой, и, наконец, разобрал в далеком неясном гуле приход поезда. А также последующий уход этого самого поезда. Значит — метро функционирует, по крайней мере, пока.

Вообще-то так и должно быть — электричество-то в наличии! Чубайс не очухался. Впрочем, он же теперь строит нано-роботов, величиной с маковое зернышко. Да неважно, главное — сейчас там, в действующих поездах должно быть столпотворение, как в час пик. И менты всю эту толпу пасут, как песцы пасут леммингов. Опасное соседство. А наземные трамваи? Ехать могут, но некуда — дороги прочим транспортом перекрыты.

Иван отбросил идею пробираться к станции метро.

Начали встречаться лужи — Нева где-то рядом. Удивительно, ни одной маломальской крысы не попалось, первыми покинули город, что ли? Преодолев несколько несерьезно запертых дверей, он все-таки оказался в каком-то рабочем ответвлении подземной железной дороги. Поезда здесь не ходили уже много лет, но рельсы определенно могли привести к активному тоннелю. Нельзя было пройти мимо, не осмотревшись. Компас рекомендовал двигаться в этом же направлении, но почему-то было страшно.

Страх — вещь полезная, лишь только научиться его бороть. Не у всех это получается, да и не всегда одинаковым образом. Когда-то на контракте забрел к ним на пароход седой волосатый дядька, замечательно умеющий скалить зубы. Не в смысле смеяться, а по-настоящему, как собака какая-то, щериться во весь рот. Позднее выяснилось, что это он таким образом проявлял некое дружелюбие, типа — улыбался. Но не просто так, а по-понтовому. Отрепетировал в юности перед зеркалом свое понятие голливудской улыбки, да так и привык. Глаза — не самые ласковые, а все зубы на обозрение. «Любите меня, я — красавец» — такое вот представление для встречных-поперечных.

Был этот дядька Андреем, да к тому же механиком с рефрижераторного судна. То есть, почти рыбак. Зашел он побеседовать, покрасоваться, газеток стрельнуть. Разговаривать с ним было, в общем-то, не о чем, но ему этого и не было нужно. Андрей остро нуждался в новых ушах. Не в медицинском или каком-нибудь канибаллистическом смысле, а нужны ему были новые слушатели. Всего лишь. На своем судне все уже переслушали его байки, где он — дартаьян, друзья — депутаты, квартира — в Москве, дом — в Балаклаве.

Много всякой ерунды Андрей наговорил, но Ивану запомнился один рассказ про далекие южные широты. Это была байка про страх.

Их судно, рефрижератор — как водится, стоял где-то в дрейфе на самом юге Индийского океана, почти что у кромки льдов Антарктиды. То ли ждали они чего, то ли по какой другой причине. Где-то поблизости нарисовался другой пароход, тоже русскоязычный, знакомый, с одной и той же Севастопольской базы. Расстояние между ними было не более мили. Решили капитаны обменяться неведомо чем. То ли планами на будущее, то ли опытом работы, а, может быть, и чем-то материальным.

Снарядили шлюпку, запихали в нее третьего штурмана с радиостанцией УКВ, боцмана-рулевого, матроса для переноски тяжестей и Андрюху, ответственного за работу шлюпочного мотора. Спустили их всех в море, несмотря на слабые протесты по поводу высокой волны, сумерек и холода и оттолкнули багром: плывите! Они и поплыли.

Встречающая сторона подсветила всеми прожекторами, так что добрались, как по стрелке. То судно не дрейфовало, работало самыми малыми ходами, то есть долгой и продолжительной встречи быть не могло. Матрос, приспособленный для обмена ящиков, пакетов и одной бухты тонкого пенькового троса, дело свое знал и без потерь осуществил весь процесс. Еще бы — замерзший боцман, потерявший надежду на халяву в знак гостеприимства опрокинуть в себя грамм триста водки, был зол и мог матроса наказать за излишнюю медлительность волшебным пенделем. Тем не менее, время ушло. На полярный океан упала ночь, небо решительно заволокло какими-то тучами и стало еще холоднее.

Закончив обмен, судно «откланялось», включило полный морской ход — и уехало по своим делам. Утлая шлюпка развернулась в обратный путь, только ехать было некуда: ни своего парохода, ни его огней не видать. Третий штурман осипшим голосом возопил в рацию, чтоб им дали направление, как плыть. Ответом было полное молчание, даже радиопомехи прекратили шипеть и потрескивать. Штурман перешел на другой канал — тишина. Он начал бросаться словами на всех доступных частотах — хоть бы кто отреагировал. Тогда молодой навигатор перешел на недоступные частоты. Его осадил мрачный боцман: «Ты так только собак можешь приманить — они ультразвук слышат». И сразу вздрогнул так сильно, что шлюпка закачалась, а мотор заглох. В прореху туч выглянула луна, осветив немного океана вокруг них. Открывшееся зрелище не вселяло оптимизм. Поверхность воды резали своими, похожими на косы, плавниками касатки. Их было много. И были они рядом. Штурман уронил свою молчаливую радиостанцию и, закрыв лицо руками, заплакал. Понятное дело — парню едва минуло двадцать три года. Боцман схватился за весло, словно собираясь отталкиваться от черных спин китов-убийц. Андрей принялся безуспешно заводить мотор, а матрос шепотом заорал: «Не надо! Они услышат и залезут в шлюпку!»

Моментально упал туман, наверно, потому что все в лодке разом вспотели, а кое-кто не только вспотел. Облака опять навалились на луну, и никто не догадался посмотреть в краткое прояснение видимости, где же находится их родной рефрижератор. Все любовались касатками.

Мотор с семнадцатой попытки завелся, и они поплыли куда-то. Третий штурман, включив радиостанцию на прием хоть чего-то, высунулся почти во весь рост с носа лодки, уже не беспокоясь про близость китов — все равно не видно было ни зги, ни перед собой, ни под собой. Он указал направление, куда ехать, боцман пожал плечами и порулил.

Ехали они не очень долго, чуть не пробив борт своего парохода. Позднее штурман никак не мог понять, почему ему померещилось именно это направление. То ли шелест волн там был несколько иной, то ли просто интуиция. Но дома их никто не ждал. Они кричали, били веслом по обшивке, бросались наверх болтами из ремонтного набора — тщетно. Судно, как будто умерло.

Держаться рядом с бортом при относительно высокой волне было тяжеловато. Если мотор в очередной раз заглохнет или в нем кончится топливо, то их растащит в разные стороны. И тогда — точно кранты.

Но спустя полчаса барражирования в опасной близости от громадины парохода где-то наверху хлопнула дверь, и все окоченевшие моряки лодки разом закричали: «Ааааа!»

Наверху услыхали и даже разглядели, свесившись с борта. Потом спустили лебедки и подняли, несколько раз ударив шлюпку о борт. Позднее выяснилось, что от этих соприкосновений набор лодки в нескольких местах лопнул.

Никто их обратно не ждал. Капитан, будучи на вахте взамен отпущенного третьего своего помощника, УКВ приемник просто выключил, чтоб не мешал в тишине пить чай с лимоном. Никто не стоял на борту, готовый принять обратно отправленных с визитом коллег. О судьбе шлюпки, вдруг, стало всем наплевать.

Когда штурман, Андрей, боцман и матрос ворвались на мостик, заикаясь от пережитого, пытались высказаться, капитан, суровый шестидесятипятилетний татарин, прогнал их вон, затопав ногами и замахав кулаками: «Как вы смеете мне что-то еще говорить? Вам что — надоело работать?» И все разошлись, кроме вахтенного третьего штурмана, которому надо было еще делать прокладку курса на месяц вперед. Капитан пошел пить водку в каюту.

Вот, пожалуйста, две реакции на страх.

Первая — членов экипажа, отправившегося в шлюпке. Их страх перед гибелью заставил найти единственно верный курс в тумане ночи, помог, в конечном итоге, спастись.

Вторая — капитана, которому все страхи побоку, особенно чужие. Ему до них не снизойти, он, всесильный, плевал на страхи. И если что-то произойдет с ним самим, то он никогда не убоится. Не потому, что настолько бесстрашен, а потому что этого не может быть с наделенным правом казнить и миловать. И в лучшем случае — удивится, даже погибая. Такая вот вещь — власть, пусть даже и мизерная.

И этого надо опасаться. Так решил Иван, осторожно, по стеночке двигаясь вдоль тоннеля. Было страшно идти в полной темноте, так как фонарик он, опасаясь демаскировки, выключил. Летучие мыши пропали вместе с крысами, так что бояться вспугнуть какую-то живность не стоило. Разве что неведомую доселе зверюшку.

Где-то за плавным поворотом, как бы его назвали гонщики — «ноликом», что-то засветилось. Светлячки и прочие грибы-гнилушки у метро не живут — электричество их отпугивает. Значит — слабая лампа аварийного освещения, свечей в пять — не больше. Куда ведет это техническое ответвление путей — знать не следует. Может — в тупик, а может — соединяет с другой веткой.

Иван, и без того «бесшумный, как коростель» поудобнее перехватился за арбалет. Вокруг было все также пустынно. За одной еле теплившейся лампочкой виднелась другая, где-то дальше — третья. И так до основного тоннеля. Там на электричестве тоже экономят, но не так уж радикально.

Вдруг, сбоку обрисовалась вполне приличная с виду дверь. Железная, конечно, но не запущенная до ржи. И замка на ней не висело. Против кого? Чужие здесь не ходят.

Петли, конечно же, скрипнули. Не настолько уж работники метрополитена опустились, чтобы смазывать удаленные от основных маршрутов двери. А внутри горел достаточно сильный свет.

Иван, отчаянно заморгав, не торопился войти — глаза привыкли к темноте, поэтому приходилось выдерживать паузу, чтоб не ввалиться внутрь слепым кутенком.

— Кто там? — донесся из помещения испуганный мужской- голос.

Хотелось, конечно, ответить: «Это ты — там, а мы — здесь», но не до шуток. Как с таможенниками, погранцами и прочими ментами — забыть, что такое чувство юмора.

— Путевой обходчик метрополитена, — ответил Иван. — Васька, ты, что ли, сидишь?

Ему не ответили, но и шагов, даже самых осторожных различить было нельзя. Или тот, кто прячется в комнате, весит, как пушинка, или — не предпринял никакой попытки приблизиться к открытой двери.

Иван на всякий случай резко промелькнул на фоне темноты, преодолев одним прыжком освещенный участок. Если бы его ждали с оружием, непременно бы выстрелили. Не спецназовец же там засел.

Глаза, наконец, обрели способность нормально видеть, и он вошел внутрь, готовый при первом же подозрении на агрессию вскинуть свой арбалет. У видавшего виды стола сидел крупный мужик с крайне беспомощным видом. Он вроде бы даже не очень отдавал отчет происходящему. Напротив него стояли мутные стаканы, кое-где с остатками засохшей заварки и даже маленький литровый электрический чайник марки «Витёк».

— Ого, — порадовался Иван. — Чайком не угостите? — Двести рублей, — ответил тот, даже не глядя на- него.

— Крутой ценник, — удивился диггер. — Ладно, я уж- как-нибудь обойдусь простой водичкой.

— Не, ну ты посмотри! — сказал, вдруг, ни к кому не- обращаясь, мужик. — Как кинули! Все забрали — ничего не оставили. И не выйти отсюда!

— Почему не выйти? — Так там на выходе этих мешков полно. Лежат, караулят. — Бесцветные. Эти самые опасные. Те, что коричневые, просто валяются. Не прыгают.

Иван оглядел помещение, но ничего полезного не обнаружил. Бытовка, заросшая производственной грязью. Кривые табуретки и стол — вот и все богатство. Рабочая необходимость рабочей бригады.

— Сам-то кто? — спросил он, обращаясь к незнакомому- мужику. Почему-то явное чувство антипатии преобладало над сочувствием и состраданием. Было очевидно, человек попал в беду, плохо ему и неспокойно. Но утешать и, тем более, предлагать помощь не хотелось.

— А тебе что за дело? — тот опять уставился перед собой. — Только остановился, вещи вытащил из багажника. Знал бы, что такая гадина попадется — уехал бы сразу же. Заплатила, тварь, не торгуясь. Чем там брызнула? Или укол какой? Все пропало. Стоял у машины — и вот уже в подземелье. И мешки шевелятся. Не, ну ты посмотри, как кинули?

— Так ты таксист что ли? — понял, наконец-то, Иван. — Таксист, — согласился мужик. — Был. Где теперь моя- машина? Кинула, тварь. Из Москвы шмыгнет — и ищи потом. И ведь ни один мент заявление не примет. Придется платить. Да, здесь тридцаткой не отделаться.

Ваня никогда не любил таксистов. Подлая и наглая когорта бездельников, спекулирующая наличием автомобильных прав. Их цель всегда была и всегда будет — нажива. Заработки любой ценой. Моральных норм никаких. Надо перевезти деньги от престарелой бабушки, все ее накопление за жизнь, все ее «гробовые» деньги — с превеликой радостью. На чувствах старого человека решили нагреться нелюди, позвонили, что сын (дочь, внук, внучка) попал в милицию и та, неподкупная и честная, теперь требует сто пятьдесят тысяч, чтобы «отмазать» от тюрьмы. Принимает таксист деньги от шатающейся, дрожащей и плачущей бабульки и преспокойно уходит. За десять тысяч комиссионных отправляет оставшуюся сумму куда-нибудь в Анапу банковским переводом и ни о чем не беспокоится. Какая, нахрен, совесть? Деньги! Взорвали чурки людей в поезде или аэропорту — таксисты тут как тут. За «сто счетчиков» вывезут к ближайшей станции метро или в окрестности. Горе у вас? А нам по барабану. Заплатишь — помогу. Нет денег — подыхай. У аэропортов и вокзалов, у гостиниц и ночных клубов рубят «капусту» пузатые дядьки с ноликами вместо глаз. Какое государство — такое и такси. Но разве не бывает исключений? Разве нет честных, работающих за счетчик, не общающихся с бандитами, не наживающихся на горе? Есть, но Иван таких не встречал. Это исключения, которые только подтверждают правило. Таксист, как и мент — это образ жизни.

— Так что же ты сидишь тут, в стенку смотришь? Иди к- метро, там нет твоих «мешков», — предложил Ваня. — Москва, знаешь ли, слезам не верит.

— А ты мне заплатишь? — ответил тот, резко подымаясь. — Глаза его, тем не менее, оставались какими-то бешеными.

— Заплачу, заплачу, — ответил Иван, на всякий случай- отодвигаясь подальше и подымая свой арбалет.

— Не, ну ты посмотри, как кинули! — сказал мужик и вышел- из бытовки. Он двинулся в правильном направлении, по своим следам, наверно.

Иван на некотором расстоянии двинулся следом. Вдруг, таксист, закричал, как резаный: «Мешки! Мешки! Опять кинули!» и заметался из стороны в сторону, как заяц в лучах фар. Что-то сейчас же сбило его с ног, Ваня с арбалетом бросился на помощь.

Это что-то действительно напоминало обесцвеченный мешок, деловито и стремительно обволакивающий замершего на земле с выпученными глазами таксиста, как чулок ногу. Пока Иван в некоторой доле смущения пытался придумать, как бы, не повредив мужика, снять с него эту напасть, на него тоже кто-то прыгнул. Он стрельнул, болт легко пронзил летевший мешок и воткнулся в стену. Странная тварь сморщилась, как резиновый матрас, проткнутый гвоздем, и опала вниз. Ваня сразу же вытащил верный альпеншток и, примерившись, несколько раз ударил поглотивший мужика мешок, стараясь попасть в районе ступней человека. Из образовавшихся дырок вытекла некая желто-коричневая жижа, а сама тварь, похоже на то, не перенесла вентиляции в своем теле и испустила дух. Иван хотел, было, уже вызволять таксиста, как бросил взгляд на молоток: в местах соприкосновения с жижей дерево рукояти почернело, словно обуглилось.

— Хороший желудочный сок! — сказал он, отходя от тела в- «мешке». — Как кровь у «Чужого».

Ваня несколько раз воткнул альпеншток в стену, пытаясь вытереть капли едкой, как кислота субстанции, выдернул обнаруженный болт и пошел обратно. Вот, оказывается, какие «мешки» имел ввиду спятивший таксист. Бесцветные, пустые, охотятся; коричневые, полные, уже наохотились.

Сзади ощутилось движение: это гигантскими прыжками мчались на дичь другие мешки, поздно прочухавшие. Бросив взгляд за спину, Иван отметил, что на сдутых тварей бросились их соплеменники. Одна вывернулась на мешке с таксистом, другая — на пустом неудачнике. Дальше наблюдать было некогда, он закрыл за собой дверь бытовки, решив переждать. Несколько влажных шлепков по двери, открывающейся наружу, никак не могли повлиять на доступ внутрь. Судя по всему, интеллект у прыгающих желудков был никакой, так что можно было вскипятить себе чаю.

Иван просидел в бытовке совсем недолго. Мешки, потыкавшись по стенам, ускакали обратно на промысел, то есть к ближайшей ветке метро. Невско-Василеостровской, пожалуй. Он попил благополучно заваренный чай с шоколадкой и двинулся дальше.

Где-то наверху тоннеля обнаружился лаз с железными скобами. До них дотянуться было непросто, но и не невозможно. Здесь начиналась другая вотчина, катакомбная: ход сделался узким и ветвистым. Ничего более не придумав, Ваня пошел вслед за слабым сквозняком, что в конечном итоге должен был привести к выходу на свежий воздух.

Пришел он к новым пластиковым трубам, по которым, возможно, передвигалась вода, или прятались провода.

Сверху стукнула дверь, и чей-то не самый радостный голос проговорил про исправительную колонию номер 3 в Скопинском районе Рязанской области, где, как известно, сидят несчастные менты. Иван поднял свой арбалет и по вполне цивильным ступеням поднялся на уровень выше. Вовремя поднялся, потому как злобный дядька в мундире поднял руку на окровавленного человека на полу. В этой руке был зажат отнюдь не веер.

Кричать: «Никому не двигаться! Работает ОМОН!» Ваня не стал, потому что, во-первых, никто и не двигался: парень на полу весь сжался, не в силах увернуться от грядущего удара, а человек в форме как раз достиг своего апогея в мощном богатырском замахе. Во-вторых, работающих ОМОНовцев он в жизни не видел, посчастливилось, наверно. Иван просто спустил тетиву. Промахнуться было невозможно. Вместе с метко пущенным болтом пришло осознание, что теперь он — вне Закона, нынешнего закона. Очень печально, честно говоря.

Однако, снявши голову, по волосам не плачут.

— Шурик! Вот так встреча! — сразу же забыл он терзания- совести, ибо в избитом человеке узнал Шурика Степченкова, с которым довелось встретиться не так уж давно у ладожской лодки Вяйнемёйнена.

— Иван, коровий сын! Ты-то откуда здесь? — ответил- Шурик.

— Стреляли…