Первое, что сделал Шура, удалившись от трассы — он несколькими ударами монтировки сбил щит, рекламирующий близость «места для костра». Не надо, чтобы кто-нибудь еще попытался присоединиться к его уединению. Лишнее это.

Он понял, точнее — увидел, источник возмущенных криков на трассе. Где-то впереди по дороге стоял человек в ядовито-зеленом жилете, рядом — другой. Но другой не просто стоял, а прохаживался взад-вперед рядом с распростертыми на асфальте телами. Он им, наверно, читал Конституцию, отмечая номера статей меткими пинками. «Гайцы в свободном плавании», — подумал Шура. — «Нарушителям про «живой щит» втолковывают».

В лесу было хорошо, даже в таком высотном лесу. Тем более что он сразу скрыл дорогу, людей, машины из вида. Даже настроение как-то улучшилось. «Совсем с этой работой одичал, устаю от людского общества. Ничего не поделаешь — сила привычки».

Он шел по проселку достаточно долго, даже начал сомневаться, что пропустил кемпинг. Когда же дорогу перегородил огромный ствол упавшего когда-то давно великана, уверовал, что вывеска — всего лишь дешевый трюк. Написать-то написали — а вот построить забыли.

Для очистки совести он забрался на метровое в диаметре туловище поверженного гиганта и сразу заметил невдалеке полянку. На полянке — избушка без окон, стен и дверей. Добро пожаловать к месту для костра.

Вспомнилось, как когда-то вернулся с очередного контракта в середине февраля и поехал на дачу. Та стояла все время отсутствия одинокая, никем не навещаемая. Снега было во дворе не просто много, а очень много. А еще обнаружилась откуда-то с полей тропа, упирающаяся в веранду. Человеческих следов не просматривалось, и это вселяло некоторый оптимизм. Только что там, на этой веранде — зимовье зверей, что ли?

Шура проверил целостность замков. Откуда-то из-за закрытой двери донеслось невнятное ворчание. Так могут рычать собаки. Впрочем, могут и другие животные — он что-то никогда не прислушивался к оттенкам их голосов. Например, мыши, собравшись в тысячеголовую стаю, разом, все, как один, заворчат в пустую пятилитровую банку — покажется, что медведь.

Шура справился с замком и открыл дверь — рычание переросло в завывание. Точно — собаки, целых пять человек, не считая мелкого. Лежат в углу и строго переводят взгляд друг с друга на него. А чего тут смотреть — пошли вон, и вся недолга. Теперь здесь будет человек хозяйничать, полноправный владетель, не бомж приблудный. Устроили, понимаешь, себе гнездо.

Но собаки, видимо, считали по-другому. Сниматься с места и убегать в сырость и ветер они не торопились. Два больших пса, не торопясь начали потягиваться, выгибая спину дугой и по очередности вытягивая лапы. При этом они не прекращали издавать звуки «ву-ву-ву» — то ли прелюдию к лаю, то ли интермедию к рычанию. Старая большая сука, атаманша своры, вытянула губы, как лошадь, просящая яблоко и, поминутно облизываясь, показывала свои клыки. Практически молча и не меняя своей позы калачиком. Два средних кобелька с ошейниками на лохматых шеях остались неподвижными, лежат и в ус не дуют. Зато шестой, величиной с кошку, залаял тонко и протяжно — забрехал. Оставаться важным и солидным он не мог, поэтому подбежал к Суслову, лизнул того в сапог и мелко угодливо завилял хвостом.

— Собаки, — сказал Шура. — Вы что — обкурились, что ли? — Это мой дом, и я его хозяин.

Мелкий опять залился своей брехней, не переставая вилять хвостом. Один из средних в энергичном темпе подбежал к человеку от своей лежки и заглянул снизу вверх в глаза.

— Проходи-проходи, — посторонился Суслов. Пес выбежал на- оперативный простор, чихнул и, мелко-мелко перебирая лапами, затрусил куда-то, не оборачиваясь.

— Попрошу остальных тоже с вещами на выход, — предложил- Шура, но больше никто не пожелал покинуть свое пристанище. Только мелкий выскочил на порог, облаял все в зоне видимости и юркнул обратно.

— Ладно, господа, тогда я сейчас войду в дом, включу на- полную громкость «Ain't Talkin' 'Bout Love» старого доброго Van Hallen — полетят клочки по закоулочкам. Остальным своим друзьям-собакам накажете близко не подходить к этому дому, где пытают гитарными запилами. Даже, чтобы территорию отметить.

Обычно человеческая речь действует успокаивающе на домашних животных, если, конечно, не орать, как бешеному, или цитировать ежегодное обращение к Правительству.

Но эти собаки, похоже, были настроены решительно: большие кобели ощерились, как волки позорные и пропускать Суслова к двери не собирались. Оставшийся средний, поняв, куда дело клонится, плюнул и, не прощаясь, ретировался. «Ну ее в пень, такую любовь. Чего, мало по деревням сук, что ли? Не сошелся, поди, на этой клином белый свет. А избушка — да родная конура уютней! Пусть себе бьются за свое место под солнцем, нас и так неплохо кормят», — подумалось псу, и он убежал к родному подворью, где можно валяться на крыше конуры, кушать не только помои и ждать открытия сезона охоты. Мелкий проводил своего былого товарища до дороги, но вернулся обратно. Встал за Сусловым и облаял своих более рослых корешей.

Конечно, правильнее всего было взять дубину и погнать поганцев вон, но вот ведь какая незадача — все пригодные для выселения собак средства где-то под снегом или в труднодоступных местах. К машине возвращаться не хотелось. Поэтому Шура пошел на собак, как тигролов на амурского тигра. Единственное отличие — охотник держит перед собой удобную и прочную рогатину, Суслов же выставил только руки. Одет он был достаточно подготовлено для рабочих моментов, то есть в комбинезон, рабочие сапоги с непродавливаемыми носками и рабочие кожаные рукавицы.

— Рокнролл, — сказал он. — Аолумб, — ответили собаки. — Битва характеризовалась скоротечностью, порванными штанами и то ли мертвым, то ли притворяющимся псом.

Сука скомандовала нападение, Шура словил одного на сапог, другого зацепил за загривок руками, третья щелкнула зубами и отступила. Метко пнутая под живот, собака очень быстро утратила интерес к поединку, полетела, переворачиваясь в воздухе, как топор, и принялась ожесточенно вылизываться после приземления. Наверно, решила, что испачкала свой чудесный мех, столкнувшись с сапогом. Другой пес недолго находился в руках Шуры, быстро скинутый в стенку. Издал совсем несобачий звук, наподобие «хэк» и остался лежать, отдыхая. А сука, подлая, одним ударом своих клыков порвала штанину. Ей бы щенков воспитывать, а она честным людям брюки рвет. Суслов слегка опечалился, снова схватил пса, валяющегося у стены за задние ноги и начал им, как клюшкой гонять прочее хвостатое воинство. Как Королева, Фламинго и Крикет.

Сука ретировалась быстро: поджала хвост, мстительно заскулила и убежала, проклиная про себя и обещая собрать все собачье воинство, чтоб позднее отметить здесь каждый колышек, каждую стену. Ощутивший на себе всю силу футбольного гнева пес долго не мог взять в толк, чего же от него требуется, зачем его посторонними собаками по мордам бьют. Наконец, кряхтя и стараясь держать задние ноги на ширине человеческих плеч, ушел и он.

Остался Шура с собакой на руках и мелкий, ходящий королем на задних лапах: он, без всякого сомнения, считал себя инициатором и победителем битвы. Большой пес так и не пришел в себя — что с ним дальше делать, Шура понятия не имел. Искусственное дыхание «рот в рот», точнее — «рот в пасть» он решительно отверг. Бегать с ней по деревне, пытаясь обнаружить хозяина, было не совсем разумно. Оставлять во дворе тоже негигиенично. Он быстро вскрыл дверь внутрь и выудил себе из кладовки лыжи с ботинками и палки.

Так они и пошли за дом в направлении к лесу: Суслов и две собаки. Одна — на руках, другая путалась под ногами. Перекинутый через плечо, на манер охотничьего трофея, пес ужасно вонял псиной. «Был бы это благородный олень, как с картинки про Робина Гуда, пах бы, наверно, олениной», — думал Шура, скользя по насту. Мелкий рядом радовался и облаивал любые встречные кусты. Мертвую, или жестоко контуженую собаку он оставил под самой ближайшей сосной. Если в лесу водятся волки, то они обязательно наведаются к столь примечательному дереву.

Словом, Шура Суслов был настоящим укротителем, так что не беспокоился, если бы в облюбованном им «месте для костра» были еще кто-то, из числа друзей человека. Или врагов, но небольших габаритных размеров.

На крыше домика сидела одинокая птица весьма внушительных форм. Чем-то напоминала собой баклана, только вытянутого и с кривыми, как у альбатросов крыльями. «С таким размахом ей, поди, и взлететь-то тяжело», — подумал Шура, но птица поднялась в воздух легко и непринужденно, сделала круг над поляной и улетела в лес. Ноги ее, свободно свисающие, как у журавля, были вооружены хорошо различимыми когтями. «Просто птица Рух какая-то, схватит за загривок — и унесет в небо», — с опаской предположил Суслов, не решаясь некоторое время приблизиться к хибаре.

В избушке был бардак и запустение. Загадили в свое время преизрядно. И не лень было сюда для этого ехать. Он планировал провести здесь ночь, а утром разобраться, что делать дальше. Мысль о жене и детях как-то ненавязчиво все время выскальзывала из головы. Поэтому Шура, в меру своих возможностей, убрал хлам и безобразие. Посокрушался, как некурящий человек, отсутствию спичек, или зажигалки, но к удивлению обнаружил заветный коробок в приметном месте под самой крышей.

Когда он запалил костерок, стало веселее. Еды, конечно, не было в количестве, способном удовлетворить его аппетит, но на легкий перекус хватало. Шура постепенно сжег весь мусор, скопившейся здесь, поймав себя на том, что очень ответственно относится к этому занятию. Как тимуровец на апрельском субботнике.

Судя по подкрадывающимся сумеркам, солнце садилось достаточно рано. Наручные часы предполагали еще некоторое время светлому времени суток, но, видать, не срослось. Или настройка сбилась, или оборот Земли вокруг своей оси совершается несколько быстрее, чем в «нормальное» время. Он помнил один исторический момент, который всегда старательно обходили все творцы нашего прошлого, а именно — дипломированные специалисты, изучавшие минувшие века.

Как определялось время суток, если хронометры, как таковые, появились не так уж и давно? На выпуклый морской глаз, считали историки. То есть для ведения некоторого планирования были ориентиры только двух промежутков времени: закат солнца и его же восход. А между ними — дело вкуса. То есть — никакой хронометрии. Но так предки жить не могли, они же тоже люди. Сделали солнечные часы, песчаные и даже водяные. Откалибровали шкалу — и зажили себе припеваючи, прекрасно ориентируясь во времени и не теряя на пустые ожидания лишних моментов.

Есть такие древнейшие часы во многих музейных запасниках. Что характерно — зачастую показывают разную продолжительность суток. Ошибались неграмотные предки в подсчетах часов в сутках, говорят историки. Иногда 20 часов, как на самых древних, иногда 22. Так что же это получается: может и не бездна веков отделяет нас от былых грандиозных событий? Может, и не было тысячелетней истории Египта? Может, и так. Шура Суслов, отрешенно глядя на огонь, говорил себе, что время относительно. Не относительны только люди.

Сутки стали короче. За один миг. Нужно проверить, конечно, но все идет к тому. Природа изменилась. Так сколько же времени прошло? Для него, да и всех остальных соплеменников — нисколько. Сел в автобус, слез с автобуса. Был в одном мире — оказался в другом. За это время деревья выросли до небес, животные сказочно преобразились. По крайней мере, те, с кем довелось тут встретиться. Воздух — кристально чистый. Солнце, наоборот, не золотое, а красноватое. Что это — научный эксперимент мирового масштаба? Шура не питал иллюзий, что где-то вдалеке отсюда все осталось, как прежде. Что где-то продолжают угрожать «демократией» всему миру, где-то строят эпохальные планы о всеобщей муслимизации. Черта с два — все мы плыли в одной лодке. И теперь эта лодка для всех для нас развалилась, превратившись в убогий плот.

Но тогда остается другое объяснение: нематериалистическое. Точнее — не совсем материалистическое. Достаточно сделать одно допущение, и многое встанет на свои места. Божий промысел. Число Фибоначчи масштаба цивилизации.

Когда-то перепись населения библейским любимчиком Давидом послужила поводом для жесточайшей эпидемии чумы. Ну, сейчас переписывают всех, кого не лень. Тотально. Обмен паспортов, ИНН, страховые и медицинские полиса, номера банковских карт, чертовы выборы — подсчет потенциальных налогоплательщиков похож на охоту. Зачем? А догадайся, если фантазии не хватает — то для улучшения благосостояния народа. По крайней мере, какой-то его части. Здесь бедствие связывается с Богом косвенно. Точечное воздействие, на цивилизацию, как таковую, не очень сильно повлиявшее.

Космические катастрофы с участием Земли. Библейские упоминания. Да что там библейские — даже в «Калевале» о них можно прочесть. Шура хмыкнул, глядя на синие язычки пламени, весело пляшущие на комкающихся боках пластиковой бутылки от пива «Охота»: при желании можно поменять местами ссылки на Библию и родную «Калевалу». Все наши планеты — как кегли. Сбил одну — зашатались другие. Результаты — бури, землетрясения, ночь длиной в год, голод и болезни. Не из куска ли Земной плоти получилась Луна? Из той, что была когда-то на месте глубочайшего и таинственного Тихого океана? Опять Божья воля не совсем явная. Наказал, но не убедил.

Однако все это лишь, так называемые, «кары господние». За неестественное поведение, за нарушение истинных Законов: веры, любви и надежды. Как ребенка в детском саду: сколько ни ставь в угол, все равно в школу пойдет.

Вот только Потоп был уже мало похож на кару, по сути своей — истребление всего живого. Выжившие обитатели ковчега обнаружили совсем другую Землю. Но они, родственники Ноя, просто пережили катастрофу — грандиозная степень «простоты». Выжили, размножились — и что мы имеем теперь? Ладно, не это важно. Важное, как раз, то, что это была Божья кара планетарного масштаба, масштаба цивилизации. Это была первая репетиция «Конца света». Можно тысячу раз доказывать естественность потопа, приводить расчеты, защищать диссертации и завоевывать кафедры в институтах и университетах, но никогда не срастется, обязательно возникнет вопрос, ответом на который будет «Ээээ».

Шура шевелил мусор в огне, подбрасывая, временами, заготовленные с помощью ножа ветки кустарников, колосящихся, как живая изгородь по краям полянки. Стало совсем темно. Из леса кричали незнакомыми голосами, трещали ломаемыми сучьями и вообще нисколько себя не ограничивали присутствием человека. Не было у живых существ пока привычки к людям. Появится — начнут жрать. Но Шура об этом почему-то не переживал.

Настолько глобальные изменения в нынешнем окружающем мире, похоже, были не просто так. Допуская Божий промысел, можно было прийти к неутешительному выводу: случился «Конец света». Точнее, аналогичная былому Потопу кара вселенского масштаба. Она касалась только живых существ, точнее — человеков. Если тогда выжили только избранные, праведники и праведницы, то теперь остались существовать, по всей видимости, кто ни попадя и в больших количествах. Себя Шура никак не мог отнести к самым достойным людям на Земле. Так же, как и тех ментов, что на дороге чинили свой Закон, свято веруя в свою избранность. Хоть бы и внутригосударственного масштаба.

Итак — вторая репетиция «Конца света». Можно надеяться, что Бог любит троицу, но это мало должно волновать кого бы то ни было. По крайней мере, сейчас. Просто так оставить людей в прежнем состоянии, но в новых условиях — нецелесообразно. В Потопе все погибли, всего лишь несколько человек выжили. Из первоначальных достойнейших из достойнейших получилось то, что мы имели до недавних пор. Теперь должно было что-то измениться. Приобрести новое качество, или, наоборот, потерять.

Зачем идти по пути наибольшего сопротивления, создавая у «новых» избранных «новые» особенности? Проще тогда было не позволить прочим выжить. Нет, не то. Легче всего — что-то отнять. Ломать — не строить. Люди должны претерпеть изменение. Только тогда во всем этом будет смысл. Но какое?

«Черт, да мы же просто потеряли совесть!» — вдруг, его осенила внезапная догадка. Шуру моментально бросило в жар, он даже вспотел. Как же так, человеческие души тем и характеризуются, что они могут испытывать муки совести. А еще страдать, либо радоваться от любви. Или души людей почернели?

«То есть, от нас отвернулся Бог?» — пришла еще одна ужасная мысль. Но он ее сразу отогнал: всегда остается надежда на исправление. Без этого не стоит и возиться. Без надежды — настоящий «Конец света». Судный день и прочее. А им — новый отсчет по новым правилам. Если из праведников Ноя в конечном итоге произросли государственные деятели, установившие по всему миру норму лжи, лицемерия и доминанту единственного хобби: унижение человека, то нынешние условия приведут к… Бог лишь ведает, а человеку все предстоит пережить.

Самые жестокие тираны всех времен и народов произросли из «демократов». Произросли и произрастают. Благими намерениями выложена дорога в Ад. Не делай добра не получишь зла. Самый жестокий хозяин — из бывших рабов.

Шура Суслов мрачнел все больше. Он пытался подумать о своей семье, но как-то всегда сбивался с мысли. Никто из людей с дороги не пошел за ним к «месту для костра». Это было хорошо, но чувствовалось ужасное одиночество. Он невзначай съел все свои дорожные запасы, но так и не утолил чувство голода. Единственное верное решение, которым он должен был руководствоваться сейчас — это лечь спать. По морскому опыту он знал, что слова «утро вечера мудренее» не пустой звук. То, что вечером кажется ужасным и безысходным, к утру становится вовсе и не таким страшным. Находятся вещи пострашнее: например, массовое размножение негров или реформы в области здравоохранения и образования.

А то, что он тут придумал, уверенный в логике, может быть, объяснится как-нибудь иначе каким-нибудь иным «мудрецом». Только надо изловить этого толкователя.

Шура не пошел под крышу избушки и растянулся у костра, одевшись подобающим для сна образом. Он еще успел посокрушаться по безвозвратно уходящему в историю времени, когда для того, чтобы лечь спать, человек раздевался, а не наоборот, как наступило утро.

Шура потянулся, с трудом выпрямляя затекшие под головой руки, отметив про себя, что костер почти потух, а он вполне жив и ни кем не съеден, только кушать очень хочется.

На произраставших поблизости гигантских лопухах скопилось достаточно росы, чтобы и умыться, и напиться. В лесу кто-то щелкал. Не орехи — а так просто самовыражался с использованием голосовых связок. Что-то мелькало между сучьев, что-то стремительно передвигалось среди деревьев. Шура решил в заросли не углубляться и тут же бросился на ближайшую кочку животом.

Как он потом пытался себя оправдать — сработал охотничий инстинкт. А если бы вместо невесть откуда свалившегося, похожего на кальмара, животного оказалась местная змея, капли яда которой хватило бы на паралич верхних дыхательных путей всего народного Хурала Молдовы и нижних — народного Сейма Кыргызстана?

Тем не менее, кальмар был извлечен, проигнорирован при попытке кусить своим клювом и жестоко избит обо все подручные средства: траву, землю и ближайший ствол дерева. Уже в своем стойбище Шура, нисколько не мучаясь совестью, воткнул в несчастного головонога нож и, как мог, освежевал. Он никогда не любил кушать морские дары, за исключением рыбы, но тут не до привередничанья. Запихнул тушку в горячую золу и принялся ждать.

Через десять минут после этого из леса вышел человек в купальном халате с початой бутылкой виски в руках. И походка и внешний вид человека были донельзя знакомыми. Не потому, что раньше встречались, или, например, выросли в одном и том же детском садике. Его Шуре неоднократно доводилось видеть и в «Солдатах неудачи», и в «А вот придет Полли», и в обоих «Ночах в музее», и в «Знакомстве с родителями» и даже в «Медиаторе Судьбы». Хотя, вполне возможно, что это был какой-то двойник — все может быть в нынешнем мире. Шура не подал виду и не стал досаждать человека своим знакомством.

А тот подошел поближе и сказал, вроде бы, ни к кому не обращаясь:

— Почему на самом донышке бутылки виски Jack Daniel's- from Tennessee нарисовано 68? Может быть, 89?

А потом протянул бутылку: угощайся, брат!