Сначала они забежали в ничем не примечательный подъезд стандартной пятиэтажки. Саша двигалась за майором, даже не пытаясь как-то сориентироваться. Иначе бы это грозило потерей времени. Несмотря на то, что сделалось совсем светло, вокруг оставалось относительно тихо: так бывает, когда весь город спит. Или — никого нет.

— Это улица Кирова, здесь живут мои родители. Или жили, — сказал Макс. — Поедим и двинемся дальше. Много времени не займет.

Однако часа два на все-про-все ушло. Сначала долго не открывали. Потом мама майора долго плакала, не в силах толком ничего рассказать, а отец все сокрушался, что пришлось выбросить в мусоропровод несколько ведер пыли, неизвестно откуда взявшейся. Он, сотрудник былого, добакунинского КГБ, многого из действительности не понимал, но видеть реальную картину вещей не разучился. Сам-то Гена, как он просто представился Саше, передвигался с трудом, практически на костылях. Но настоял на том, чтобы жена сходила в ближайший продуктовый магазин столько раз, сколько бы смогла. За полдня удалось сделать кое-какой стратегический запас. Но потом выходить на улицу сделалось опасно: и выстрелы, и безобразные жесточайшие драки между людьми, и нападения каких-то «мешков». По телевизору — полнейшая ерунда, драка и кривлянье гномов. По радио — режим радиомолчания. Телефоны — в отключке. В двери стучались какие-то люди в камуфляже и с оружием. Ругались и били прикладами по косякам, но двери оказались из железа не китайского качества — выдержали. Что делать, что ждать?

Макс, как мог, успокаивал, а мог он плохо. Пришлось Саше внести свои коррективы в очень жесткие рассуждения майора. Верить никому нельзя, только после того, как внимательно посмотреть в глаза. Ненормальность и нацеленность на насилие легко диагностируется по взгляду. Притворство и подавление желаний почему-то перестало быть в ходу. Каждый — и «наш», и «ненаш» — теперь достаточно честен перед самим собой. Выход один: затаиться, насколько это возможно, и ждать. Вполне вероятно, что ситуация войдет в контролируемое русло. Тогда легче будет принять решение о способе выживания.

— Может, пойти в церковь? — робко спросила мама. — И что? — возмутился Макс. — Ну, там молиться можно. Иконы стоят. Священник ходит. К- Богу ближе.

— Что за глупость! — вспылил майор. — Религия — опиум для- народа. При общении с Богом посредники не нужны. Иконы — это не идолы, это красота и духовность. Они не подменяют Бога, они всего лишь помогают сосредоточиться на самом основном, что не даст тебе ни одна церковь, ни один храм.

— И что же это? — чуть обиделась мама. — Вера, мама! — уже спокойно ответил Макс. — Наша Вера. — Мы веруем в Бога, на него и уповаем, а не на священника, пусть он хоть трижды архимандрит. Или есть Вера, или ее нет. Прямой путь, без всяких ответвлений. Зачем различие: право, либо лево? Чтобы одни смогли льготу получить на торговлю сигаретами и алкоголем, а другие — нет?

Мать только вздохнула в ответ и покивала головой, то ли соглашаясь, то ли сожалея.

Макс помнил историю самого образования «церквей», как таковых, но не стал распространяться. Отец тоже знал, что давным-давно греческие «орфики» основали религиозные сообщества, «церкви», где очищением души верующего и помощь во избежание круговорота рождения служили причастия — «оргии». Они переглянулись, но не стали развивать этой темы.

К тому же греческое поклонение Вакху и Орфею, породившее орфиков, корнями уходило в менее «цивилизованное» фракийское общество с более широкими и простыми взглядами. Тогда понятие «души» несло гораздо больше практического смысла, к чему, с сожалением приходится признавать, наше общество возвращается благодаря растущему влиянию государственного политического института, именующегося «церковью».

Когда Макс и Саша вышли из дома родителей, день расцвел в полном своем великолепии: тени даже в красноватом «полумарсианском» освещении сокращались, не сверяясь с часами. Народ упорно продолжал ориентироваться по своим хронометрам, поэтому на улицах оживления не наблюдалось. Где-то дрались между собой женщины в халатах продавцов с баджиками на карманах, где-то полуобморочные подростки вызывающе вскрывали замерший посреди дороги «Геленваген», слабо сопротивляющийся морганием фар и прерывистым мяуканьем клаксона. Иногда попадались неподвижно лежащие коричневые «мешки».

— Куда мы теперь? — спросила Саша. — Ко мне, — ответил Макс. — Думаю, надо повысить- маневренность нашей группы. Пешком, конечно, тоже неплохо, но до Питера нам придется добираться тогда очень и очень долго.

Саша не совсем поняла, что имел ввиду ее товарищ по походу, но возражать не стала. Майор производил на нее самое положительное впечатление своей рассудительностью, здравым смыслом и, самое главное, тем, что он, будучи ментом, таковым не являлся. Точнее, поступал нетипично. Вряд ли у кого из граждан России сохранилось превратное мнение по поводу действий парней в мышиного цвета форме, принадлежащих к «божественному» ОАО под названием «МВД». Макс таковым не был.

— Майор, погоди! — крик прилетел сзади, едва они свернули- к модным новостроям, где, как выяснилось, жил Макс.

— Спокойно, — сказал он Саше и снял пистолет с- предохранителя.

К ним походкой хозяев жизни приблизились два больших парня, безоружных на первый взгляд, в странного покроя форме: полувоенной-полументовской.

— Майор, ты местный? — поинтересовался один из них, у- него на бедре висела почему-то ракетница. Другой сразу попытался невзначай зайти за спину, но на его пути встала Саша, напялившая для маскировки по требованию Макса старомодные солнечные очки, в каких его мама иной раз работала на дачном огороде.

— Чего молчишь? — снова спросил тот, что с ракетницей. — Местный, спрашиваю?

— Чего надо? — ответил Макс. — А чего хамишь? — Волнует? — Меня — нет, — сказал парень и кивнул на своего коллегу. — Его волнует.

Макс, не успев приказать своему разуму не отвлекаться, отвел взгляд, сразу же отметив про себя свою ошибку. Его собеседник тем временем очень ловко извернулся всем телом, сместился одним движением вбок и даже непонятным образом вытащил из-за пазухи у майора его же пистолет. Прошел всего один миг, а в спину Максу уперся ствол «Макарова», одна десница сделалась заломленной до болевого предела, и под ноги, брызгаясь кровью, упала чужая огромная рука, сжимавшая в кулаке большой нож, наподобие мачете.

Такие вещи случаются и по отдельности крайне редко, а уж одновременно — это особое везение нужно. Макс скрипел зубами от боли в заломленной конечности и вставал на цыпочки, на ухо зло сопел парень в камуфляже, где-то рядом надрывался в ругательствах другой голос, тоже мужской, а Саша вообще куда-то пропала.

— Ладно, согласен, — вдруг просипел неизвестный обидчик почти прямо в ухо майору и отбросил от себя пистолет.

Майор отошел в сторону, растирая вывернутую кисть, и наступил ногой на пистолет, словно утверждая окружающим: это — моё. Наверно, он чего-то пропустил, потому как вся диспозиция из мирной и благодушной превратилась в кровавую и враждебную. Его обидчик затягивал на манер жгута поясной ремень на плече своего товарища, причем тот, бледный и потный, сидел на бордюрчике, словно однорукий бандит. Саша со своим мечом Гуннлоги наголо стояла поодаль в раскованной и многообещающей позе. Назвать ее по манере стойки легкомысленной и даже распутной — все равно, что танк сравнить с Борисом Моисеевым.

Макс поднял свой пистолет и направил его на былого истязателя.

— Еще какие-то вопросы имеются? — спросил он, стараясь не- глядеть на чужую руку, так и продолжающую сжимать мачете.

— Да пошел ты, майор, — ответил ему парень. — Ну и что- теперь прикажешь нам делать?

— Как это что? — удивился Макс. — Идти в больницу. За- поворотом увидишь здание, не ошибешься. Чего хоть хотел-то?

Эти двое были бойцы еще одной армии, именующейся МЧС. Столичные, элитные, подчиняющиеся лично Шойгу. Умений у них было много, понтов — еще больше. С ментами не пересекались, но повадки были те же. Поздоровались у управы, пожали друг другу руки, а очутились на лодочной станции Смоленска. Из оружия — одни весла, да вот ракетница. В чужом месте — все равно, что голый.

Никак не могли взять в толк, что происходит. Передрались с очумевшими придурками, некоторые из которых и по-русски-то не говорили. Нож вот отобрали. Увидели, что творится вокруг полная неразбериха, решили в ближайшую пожарную часть добираться. Да никак сориентироваться не могли. Прохожие в большинстве своем молчали, или мычали, как овцы. На ночевку зашли в какую-то квартиру, первую попавшуюся. Хозяев выгнали на улицу «мешков» кормить. Забыли даже спросить, как до пожарки-то добраться. Но надо было вооружаться. Или в воинской части оружие добывать, или у ментов. Военных тоже еще найти надо, а менты поодиночке даже сейчас не ходили. Да, вдобавок, стреляли без предупреждения. Вот и сунулись к одинокому майору. Девка не в счет, а напрасно. Хотели про ближайшую часть МЧС спросить, да табельное оружие тиснуть.

С тем и ушли получать первую медицинскую помощь, унося в пакетике отрубленную руку.

От Макса решили двигать с рассветом. Саша так и не пыталась никак прокомментировать произошедшее событие, будто его и не было. Она, наконец, поняла, что имел в виду майор, когда предложил увеличить маневренность. В большой и просторной квартире места хватало для двух дорожных велосипедов, один из которых был явно женским.

— С женой катались. В прошлой жизни, — сказал майор. — Она в отпуске, в Карелии у родителей. Мне туда же надо. Вроде бы по пути.

Собрались, насколько хватило фантазии и опыта путешественников. Макс придумал ментовскую свою одежду взять с собой вместе с удостоверением на всякий пожарный случай. Еще лучше бы было в ней поехать, да больно дикое получалось зрелище: мент и велосипед. Это все равно, что Ельцин, выделывающий коленца рядом с Женей Осиным перед своими выборами. Сравнение с дрессированным медведем.

Главная проблема была в том, чтобы проснуться на рассвете. И ее удалось успешно решить благодаря Максу: тот поставил будильник на десять часов раньше былых шести утра и просыпался каждые полчаса, как горный барс. Он с облегчением вздохнул, когда можно было прекратить ждать в кровати рассвета, разбудил Сашу и чуть было снова не заснул.

В городе было тихо, где-то догорали некие строения, но без излишней рекламы: горят — ну и пес с ними. Так, конечно, будет не всегда. Разбойники всех мастей, как и проросшие из незабвенных революционных чекистов ублюдки, всегда приходили по ночам. Будет, обязательно будет перераспределение ценностей, никуда от этого не деться. Сопротивляться очень тяжело, практически невозможно. Все они прикроются законом — попробуй тут ослушаться!

Это было под силу лишь таким замечательным личностям, как Нестор Михненко, он же батька Махно, да как Семен Буденный. Оба красных командира верили в себя и не верили в политику. В итоге Махно умер в своей постели, окруженный заботой жены и дочки в Париже, пережив многих своих недоброжелателей, завистников и убийц. А Буденный, без всяких сомнений и колебаний оборудовал свой загородный дом, словно неприступную огневую точку. Он нисколько не сомневался в правоте революции, но никак не сопоставлял ее дело с главарем НКВД Ежовым.

Ежов был высшим представителем Закона государства, а Буденный клал на него помимо знаменитых усов еще и некоторые части своего закаленного в Гражданской войне тела. Жену прославленного кавалериста взяли в магазине, его же пытались заарестовать несколько дней. Он сидел на укрепленном чердаке и вел огонь с двух американских пулеметов «Максим». Вообще-то готовы были четыре, но и двоих вполне хватало, чтобы косить наседающих энкавэдэшников со всех сторон. Подступы были пристреляны, вся челядь сидела в подвале, бомбардировки авиацией и артиллерией можно было не опасаться. Ежов бесновался, а Буденный живым сдаваться совсем не собирался. Неразделимость Закона и Ежова подверг сомнению в свое время расстрел последнего до смерти. Буденный перестал истреблять представителей законной власти только тогда, когда Верховный главнокомандующий дал свое слово о беспристрастном разбирательстве. Судя по тому, что похоронили Семена Михайловича глубоким старцем, слово свое Сталин сдержал. Вот жену вызволять из лагерей было сложно.

Такую легенду поведал Макс за завтраком. Для поддержания тонуса и создания приподнятого настроения. На что Саша глубокомысленно изрекла:

— Политику — политическая смерть. Иногда раньше- физической, иногда — позже.

Макс, поперхнувшись яичницей с сосисками, пару раз хлопнул в ладоши.

Ехать по сумеречным улицам, даже пустынным, было непросто. Электричество пока каким-то чудом не отключалась, но к хаотично расположенным мертвым автомобилям добавилось изрядное количество мусора, в том числе и битых пивных бутылок. Велосипед — не танк, ему воздух нужен, то есть, дырки и проколы — не нужны. Велоаптечка, конечно, хорошо, но она не является панацеей. Разве что — отсрочкой.

А тут еще проклятые «мешки», вылетающие из всяких подворотен и темных углов. Саша ехала, как кавалерист перед сабельной атакой. Макс, вооруженный лыжной палкой — как сумасшедший лыжник. Зрители, случись такие, порадовались бы непременно.

Несмотря на неполную потерю детских навыков в езде на двух колесах, амортизаторы, переключение скоростей, карбоновую раму, падения случались. Один раз асфальт настолько жестко ударил по человеческому достоинству и прочим частям тела, что из сумки Макса даже вывалился автомат.

Чем ближе они добирались к окраинам, тем медленнее приходилось двигаться. Любой самый завалящийся дэпээсник оштрафовал бы их на миллион прожиточных минимумов с полной конфискацией имущества. Макс, как и Саша, прекрасно понимали, что тяжело ехать только первые сто километров. Потом открывается второе дыхание, и последует клиническая смерть. До Питера ни много, ни мало, семьсот километров. К концу жизни можно вполне домчать.

Усталость появлялась не от вращения педалей, даже задница с непривычки не разваливалась сиденьем на две половины, дело было в другом. Когда-то Саша смотрела фильму про финских солдат, проехавших с боями пол-Карелии на велосипедах, стреляющих со своих карабинов и бросающих гранаты, не выпуская руля. Наверно, это была военизированная банда финских эквилибристов. Они с Максом ехали друг за другом, что было не совсем тактически верно: приходилось распределять внимание по трем сторонам, а не по двум. Но так было, как выяснилось, безопаснее.

Когда они ехали рядом, то Макс, проткнув алчущий еды «мешок», слегка вильнул и, восстанавливая равновесие, снова взялся рукой за руль, чуть его подвернув, чтоб выровняться. Все бы ничего, если бы он вцепился в свой руль, а не в соседнего велосипеда. В итоге полетели вверх тормашками оба. Потом пришлось лежа дырявить «мешки», по закону подлости, скопившиеся именно на этом участке пути.

— Все, — сказал Макс, останавливаясь. — Женщинам нужен- отдых.

— Ну тогда я рядом покатаюсь, пока они отдохнут, — ответила Саша, тем не менее слезая со своего транспорта.

— Есть много интересных вещей на свете, — проговорил- майор, облокотившись на руль. — Некоторые я даже видал. Но вот такое зрелище — впервые.

Он указал куда-то вбок. Саша посмотрела в том направлении и даже слегка присвистнула.

Между домами очень так естественно расположился большой самолет, совершенно целый. Стоя на хвосте, упершись крыльями в строения по краям, он выглядел всего лишь прихотью архитектурного гения, воплощенной таджикскими строителями. Такое впечатление создавалось потому, что никакие следы разрушений не только у аэроплана, но и поддерживающих его домов не присутствовали.

— Польский? — попыталась предположить Саша. — Польские в Смоленск чего-то перестали летать, — ответил- Макс. — Будто поставил кто-то.

— Метелиляйнены, — пробормотала Саша. — Кто? — Да были на Севере великаны в стародавние времена. — Назывались «метелиляйнены». И в Библии про них писали, и в сказках о них говорилось.

— Ты действительно так думаешь? — удивился Макс, — принявшийся даже озираться кругом, словно в поисках притаившихся за фонарными столбами гигантов.

— Нет, не думаю, — ответила Саша. — Вряд ли такое- возможно. То, что было — то прошло. Эволюция никогда не повторяет своих творений, если они оказываются нежизнеспособны. Великаны вымерли, значит, была к этому причина, которую устранить не удалось.

Они пошли по дороге, ведя велосипеды рядом. Макс о чем-то думал, то ли вспоминая что-то, то ли придумывая. Внезапно он остановился, несколько раз оглянулся назад и, наконец, проговорил:

— Нам не по трассе на Питер. — Это как? — удивилась Саша. — Ну, во-первых, там обязательно какой-нибудь смотровой- пункт ГИБДД. При нынешних свободных нравах, да их вооружении, можно попробовать самоубиться как-нибудь менее жестоко. А во-вторых, поедем иным маршрутом. И если все удастся, то можно будет значительно сократить время нашего путешествия, — он еще немного подумал. — Или увеличить. Как ветер подует.

Саша ничего не сказала, только плечами пожала. Идея добраться до Питера на велосипедах все больше смахивала на неудачную авантюру. И в прежние времена романтики железных коней и открытых дорог имели большой шанс проклясть свою идею, упершись в банду уродов, какие бы те ни были по своей профессиональной принадлежности. Ну а сейчас ситуация, конечно, изменилась. И изменилась в худшую сторону.

День опять начался, загубив все показания часовых стрелок. Асфальт, более-менее ровный, сменился дырами, но не очень большими — машину не спрячешь. Стало быть, хоть дорога и дрянная, но вполне езженая. Дома по краям изменили свою высотность. Они доехали до пригородов, и даже больше — промчались сквозь них, не вспугнув ни одного человека: аборигена, либо пришлого, злобного, или равнодушного. «Мешки» иссякли, наверно близость леса их не воодушевляла.

Макс слез со своего велосипеда, поджидая Сашу.

— Знаешь, Александра, что мне непонятно? — и, не- дожидаясь ответа, продолжил. — На окраинах городов всегда кучковались собаки. Да и в частном секторе их было достаточно.

— Достаточно для чего? — усмехнулась та. — Ну, чтобы вдоль заборов скакать и глотки рвать на- велосипедистов. Теперь же — никого. Словно и не было.

— Были, — уверенно сказала Саша. — Почему ты так считаешь? — изумился майор. — Потому что ты стоишь в свежей куче собачьего- дерьма.