Эдик, предложивший свою помощь, тащил Шурика на плечах, как заправский спасатель. Иван, по такому случаю примеривший прибор ночного видения себе на голову, шел в арьергарде. Он примерно представлял направление движения, зафиксировав в мозгу положение городской мэрии, Сенной площади, предполагаемого Исаакия и кинотеатра «Баррикада». Компас, чьему направлению он доверился изначально, отчаянно врал. То есть, не врал, конечно, но север представлял в ином месте, нежели было это во времена иные. Если такое новое положение стрелки постоянно везде, а не следствие какой-то местечковой природной аномалии, то ничего страшного, можно делать поправку и ориентироваться дальше.

Обмен полковника и Шурика прошел в классическом стиле «Мертвого сезона». Правда, наш «Ладейников» не мог передвигаться самостоятельно, его выволокли, как мешок картошки к условленному месту и там бросили. Да и полковник не ограничился презрительным и испытующим взглядом: ему пришлось на руках оттаскивать Шурика в темноту, где Эдик легкими движениями проверил пульс, наличие жизненно важных органов, где им полагалось быть, и дал добро «врагу» на переход.

Полковник со связанными ногами возвращался к своим, пытаясь сохранить соответствующее рангу достоинство. Он шел маленькими шажками, поддерживая спадающие штаны, и очень недовольно шевелил головой из стороны в сторону. Менты, предполагая нацеленность оружия в их босса, замерли в готовности.

Не доходя до ворот метров пятнадцать, полковник упал. Он не споткнулся, не запутался в ногах, просто кончилась веревка, коей, предположительно, тот прикреплялся к мифическим «террористам». Менты потратили некоторое время, требуя из своего укрытия «дать еще слабины», но никто на их слова не реагировал. Понятное дело, ведь эту веревку вообще никто не держал, она была привязана к куску арматуры, любезно выпирающему из стены. Ивану пришлось пожертвовать частью своего стратегического запаса.

Потом, конечно, мелкими перебежками до полковника добежали, веревку безжалостно ножами покромсали, включили загодя подготовленные мощные прожектора и приготовились атаковать застигнутых врасплох злодеев. Но они смогли осветить только безжизненное тело холуя, коченеющее у стены, и никакого присутствия «террористов».

Иван и Эдик с Шуриком уже успели покрыть большую часть расстояния до двери.

Когда группа преследования ее достигла, то дверь была уже намертво закрыта вбитыми с обратной стороны деревянными распорками и железными клиньями. Иван использовал все, что только смог найти, чтобы заблокировать вход.

— Как там Шурик? — вытерев пот, спросил Иван. — Да никак, — ответил даже не особо запыхавшийся Эдик. — Врача ему надо. Или, для начала, полный покой.

— Ничего другого предложить нельзя, кроме как терпеть. — Вот ведь досталось ему в эти дни! — вздохнул Ваньша. — Маньяки какие-то!

— Нет, — очень серьезно ответил Эдик. — Маньяки действуют- для личного удовлетворения, да к тому же, как правило, в одиночестве. Они — как звери. А эти, что истязали твоего друга — люди. Они удовлетворяют зрелищем коллектив. В одиночестве каждый из них — прекрасный семьянин, детям по вечерам про белочек сказки читает, жене ласковые слова на ушко шепчет, о родителях своих заботится. А в жизни, правильнее, наверно — профессиональной жизни — забьют дубинкой до инвалидности любого, кто попытается не проявить должного почтения. Им важно доказать свою значимость и никчемность прочих. Да чтобы коллеги видели и оценили!

Дабы хоть как-то разрядить обстановку, да отвлечься от совсем черных дум, Иван поведал Эдику про знаменитого одесского стармеха по фамилии Бастрюков.

На голландском флоте про этого пережитка командно-административной системы знали многие. Некоторым довелось пересекаться по работе — те дополняли образ былинного старорежимного председателя райисполкома причерноморского города, нашедшего себе применение не в анналах новой власти, а на судах, да под капиталистическим флагом.

Каким образом ему удалось заполучить лицензию — это тайна. Но о ней никто не задумывался, у каждого был свой подход для получения и подтверждения диплома. Вот поступки, творимые Бастрюковым, точнее, объяснение их — были овеяны грифом «секретности», если такие грифы еще где-то летают на просторах былой супердержавы.

Бастрюков пил, но в очень умеренных количествах. Про таких говорят «умеет пить», и некоторые алкоголики могут даже позавидовать. Две банки по 0.33 пива крепостью 5.2 оборотов, или сто грамм серьезного алкоголя — он в ауте. Нет, на ногах держаться мог с легкостью, но вот что-то с головой делалось не того. При протрезвлении — никаких воспоминаний и мук совести. Только легкое похмелье. Бухать с ним отказывались все, но этому предшествовал чей-нибудь печальный опыт.

В далеком и нищем Белизе опыт совместного потребления алкоголя с Бастрюковым приобрел капитан Николас Зеггерс. Шестидесятилетний голландец выглядел достаточно зверски, почти по-упыриному. Может быть, такое впечатление складывалось, потому что он был лыс, как колено, рост — два метра, широченные плечи и никакого намека на жир, только мышцы и сухожилия. А, может быть, из-за его пронзительного взгляда, полуприкрытого кустистыми бесцветными бровями.

В неизвестной белизской деревне к ним прибился одесский капитан с другого судна, с греческого. Николас обрадовался встрече с коллегой, Бастрюков — с земляком, тот — с коллегой и земляком. Купили полуторалитровую бутыль неразбавленного местного рома и пошли обратно, чтоб слиться в братской попойке. Было жарко, поэтому постепенно вливаемое в тело каждого из троицы пиво способствовало обильному потовыделению и хорошему настроению.

И тут стармеха накрыло. Проходная была поблизости, так что лучшего места и придумать было нельзя. Бастрюков гневным пролетарским взглядом окинул голландца, пробормотал что-то, типа: «понаехали тут всякие» и ударил Зеггерса в лицо. От удара он упал. Не Николас — тот вообще не понял про агрессию против себя и даже помог подняться Бастрюкову на ноги. Однако стармех сдаваться не привык, он потер ушибленный кулак и со словами «такие, как ты позорят Украину» лягнул земляка. В этот раз взаимопонимание было достигнуто, капитан с греческого судна, полубог, по определению, отвесил оппоненту могучий подзатыльник. Стармех снова оказался в партере, а страж с проходной, учуяв для себя, латиноамериканской морды, поживу, с криком рассерженного павиана бросился к ним из своей будки.

Охранник, увешанный медалями за победу над всем прочим миром, вытащил пистолет и стал им дирижировать, словно силясь удержать равновесие, но тщетно. Зеггерс вытащил оружие из его цепких рук и положил к себе в сумку. Наверно, таким образом, по простоте душевной предложил свои услуги в переноске тяжести обессиленному стражу Законности. Все оглянулись на лежащего в грязи Бастрюкова, но того там уже не оказалось. Его вообще нигде не оказалось. Растворился вместе со своей книжицей украинского моряка. Уполз, гад, в траву к скорпионам.

Охранник был очень недоволен, мечтал арестовать голландца и хохла, но для этого, вполне вероятно, нужно было бы привлечь помощь остальной милитаризированной военной мощи этого суверенного государства, кроме него самого. Все равно перевес сил был за моряками. Про Бастрюкова забыли: был, да сплыл.

Они подошли к проходной и добродушный Николас вытащил из сумки пистолет и бутылку пива. Пиво было самым дорогим по местным понятиям, именовалось Colt 45, и выглядело очень холодным и заманчивым. Ну, а пистолет ничем особо примечательным не отличался, просто кольт — и все. Охранник, словно поставленный перед выбором, взял потную банку и в два глотка ее осушил.

Потом они втроем допили все пиво, оценили эту прелесть и пошли к радушному Николасу вкушать добрую еду с ромом и кока-колой. На судне работал кондиционер, блюдо тигровых креветок призывно требовало испачкать о него руки, а в своей каюте сидел Бастрюков. Про него сразу же вспомнили, охранник твердо заявил, что ни через проходную, ни через высокую стену с колючей проволокой тот пробраться не мог. Чудо! Взяли второго механика гидом и пошли на опознание: а тот ли Бастрюков залез в каюту?

Оказался тот, но почему-то совсем пьяный. Наверно, развезло. Он сидел на диване за прикрученным к палубе столом и смотрел в никуда. «Дед», — сказал второй механик Денис. — «Тут народ интересуется, как ты пробрался в порт». «Работник райисполкома пролезет везде!» — глубокомысленно изрек Бастрюков, зацепился взглядом за блестящие погоны охранника и наметил движение через стол, чтобы их укусить. Но Денис был начеку и вставил стармеху в рот подобранную здесь же подушку серого цвета с почти черными разводами. То ли это была подставка под ноги, то ли поглотитель соответствующих по окрасу мыслей. Бастрюков принялся ожесточенно ее трепать, а все четверо ушли, чтобы предаваться чревоугодию и винопитию.

Иногда Бастрюков бывал трезв и не лез ни на кого драться. Тогда он лез ремонтировать технику. «Это», — говорит, — «работает неправильно». Он брал сначала гаечные ключи, потом трубы для усиления момента затяжки болтов, потом самые тяжелые кувалды, потом убегал в запой. Техника, как правило, после такого обслуживания работать отказывалась и начинала приносить массу проблем для второго механика Дениса.

А под конец своего контракта, когда весь народ отказывался не только пить, но и разговаривать с Бастрюковым, тот начал заниматься даже самоубийством. Идет, бывало, по палубе и видит: сверху с крышки трюма свисает болтающийся на ветру кусок веревки. Просто так тот трепыхаться не может, значит к чему-то привязан. Бастрюков, стоя снизу, начинает эту веревку тащить на себя. Тяжело, но та подается и вываливает на голову десятикилограммовый талреп. В итоге: шишка в два кулака, из-под волос хлещет кровь, остановить которую можно только жгутом на шее, либо мочой, имеющей свойство в некоторых случаях свертывать кровь. Ссать себе на макушку, даже в профилактических целях, любой одессит не позволит, тем более бывший начальник райисполкома. Даже капитану. Смерть таких кудесников не берет, даже инвалидность их сторонится. Выжил Бастрюков, уничтожив судовые запасы бинтов и йода.

Снял повязку и опять с головой бросился в работу: поправил пластиковый шланг, в котором к тому моменту протекала вода температурой кипятка. Этот шланг был достаточно высоко, стало быть, поправлять его было не совсем удобно. Поэтому Бастрюков, ожегшийся пальцами, сделал неловкое движение и содрал шланг к едрене-фене. Визг самоубийцы был слышан даже на Кубе, мимо которой судно как раз проходило. Возникший на месте едва зарубцевавшегося шрама пузырь своими размерами напоминал вторую голову.

— Вот такие встречаются кадры, — подвел итог своей байке- Иван. — Манеру поведения каждый определяет для себя сам. Никто не сможет заставить бить беззащитного человека, никто не заставит вылить себе самому на голову кипятка. То, что люди делают — ответственность не коллективная. Каждый отвечает сам. Общество может, конечно, определить манеру поведения, но вина за содеянное будет всегда висеть на исполнителе. Прикрываться чужими приказами — пустое дело.

— Согласен, — сказал Эдик. — Пора, наверно, двигать- дальше?

Шурик, уложенный на все мягкое, что сумели найти в своем багаже, пока был привал, не стонал. Кажется, даже спал. Лицо его жестоко отекло и напоминало подушку. Несмотря на то, что мудрый Эдик в некоторых местах проколол кожу до крови, всех синяков избежать не удалось. Руки-ноги были не переломаны, а вот несколько ребер выглядели явно того. Короче говоря, Шурик, словно побывал в автокатастрофе, даже не в одной.

— Лишь бы отек грудной клетки никак на работу сердца не- повлиял, — заметил Эдик. — Снимки надо сделать, да с сотрясением мозга бороться. Лекарства необходимы. В общем, без врача никак не обойтись.

— Понятно, конечно, — мрачно кивнул Иван. — При всеобщей- коммерциализации былого государства, да в нынешних условиях задача становится достаточно сложной. Деньги можно найти, только являются ли они до сих пор платежным средством? А за бесплатно современные гиппократы и осмотр не проведут. Разве что под дулом автомата.

Он потряс своей автоматической винтовкой, Эдик с ухмылкой кивнул головой.

— Однако как быстро мы в партизан превращаемся, — сказал- он.

— Жизнь диктует правила поведения. Тем не менее, — отвлечемся и будем констатировать факт, что наша подземная одиссея подходит к своей финальной стадии. И она будет охарактеризована, как самая тошнотворная часть подземных скитаний.

После некоторого перерыва в обычном своем функционировании, город стал возвращаться к жизни. И если изначально свежесть и чистота воздуха могла равняться аналогичной на поверхности, то теперь с каждым часом она насыщалась более естественными запахами для замкнутых подземных систем. А именно — все отчетливее тянуло фекалиями. Дело понятное, найдется очень мало людей, выдающих фиалки после усвоения пищи. Чтобы выбраться наружу не где-нибудь в бункере с злыми охранниками, а в колодце двора здания бывшего СЗРП, надо было переходить в канализацию.

Ни Ваня, ни Эдик, ни даже Шурик не обладали в должной мере средствами, позволяющими гулять по потокам нечистот без всякого ущерба для своей обуви, одежды и обоняния. Оставалось надеяться, что вся система, устроенная еще при царе-горохе, достаточно просторна и пока не загажена всеми активными и пассивными пользователями.

Особую неприятность составляли крысы, которые не отличались излишней брезгливостью и могли неожиданно спрыгнуть из какой-нибудь неожиданной ниши прямо на голову. Бывало, что и кусались, подлые. Людям после этого непременно нужно было вколоть дозу противостолбнячного препарата. Но крысы о своем существовании до сих пор не напоминали, поэтому хотелось верить, что все они ушли на дальний кордон и там затаились.

Парни изготовили из подручных средств, точнее — майки Эдуарда, три ковбойских забрала для носа и рта, приняв, как эталон запаха — аромат пота, сдобренного былым антиперспирантом Нивея. Вокруг уже сгущалась совсем другая атмосфера, поэтому никакого побочного воздействия на нежные рецепторы носа никто не ощутил. Шурик так даже в себя не пришел.

Иван, как единственный проводник по подземельям пошел вперед, Эдик с привязанным на плечах раненным товарищем замыкал торжественное шествие. Дерьма было немного, вялотекущая вода с ингредиентами еле закрывала подошвы обувки. Не успел еще трудовой народ заявить о своих достижениях в полном объеме, не отошел от спячки.

Шурик, ранее бывший не очень тяжелым, все более набирал вес. Пот заливал глаза, проклятая тряпка на носу мешала вдохнуть вонь полной грудью. Эдик выбивался из сил.

Когда Ваньша указал рукой наверх, это было просто наградой, золотой медалью, ленинской премией и праздником. Едва Иван залез и со скрежетом отодвинул чугунный люк, в образовавшемся круглом проеме стали видны звезды. Эдик держался обеими руками за скобы лестницы и одними глазами пытался смотреть вверх. Он даже мысли, что они промахнулись, и вылезли где-нибудь на станции метро «Девяткино», не допускал. Больше лазать по норам с утяжелениями на плечах он был не в силах.

Иван добился ориентирования со стопроцентным попаданием. Ночь, объявшая Питер, аплодировала ему мерцанием незнакомых созвездий. Или эти звуки легких ударов, словно одной ладони о другую, раздавались из ближайшего здания. Ваньша не стал уточнять, сбросил Эдику веревку, чтобы тот обвязался ею: залезать с ношей без поддержки было довольно рискованно. Если из дома напротив кто-нибудь пялится в окна, то ни открытый люк, ни силуэт склонившегося над ним человека не будет виден — густая тень покрывала все действо густой, почти осязаемой темнотой. Если, конечно, у наблюдателей не окажется на голове прибора ночного видения.

Шурика решили приводить в чувство уже внутри здания. Конечно, оно могло быть заперто изнутри на какой-нибудь хитрый замок, но в таком случае там обязательно должен кто-то находиться. Впрочем, обычно такие старинные высокие и тяжелые двустворчатые двери использовали ручку швабры или щетки вместо запора. Ключи и замки тоже имелись, но где-нибудь в пожарном имуществе: от кого прятаться, если круглосуточно внутри сидит унылый охранник?

Удостоверившись, что это действительно здание былого СЗРП, Иван потянул на себя витую рукоять. Дверь отворилась, словно специально незапертая.

Пыльно, тихо и сумеречно: под пустым столом охраны что-то горело. То ли ночник, то ли опущенная на пол настольная лампа. И ни одной души. То ли сторож ушел, куда глаза глядят, то ли поднялся наверх. Смысла болтаться по пустым этажам и кабинетам не было никакого, разве что с целью воровства. Тогда бы входную дверь на швабру замкнул. Получалось, что на данный момент здание пустовало. И это было неплохо. И эта мысль была неверной.

Иван проверил, что за шахтой лифта действительно проглядывалась подсвеченная голубоватым светом дверь, выглядевшая стеклянной. Можно было заносить Шурика и прощаться с Эдиком — тот намеревался идти домой на Фурштадскую.

Сначала ему показалось, что упала пресловутая швабра — звук очень здорово напоминал удар деревянной рукояти о паркет пола. Но потом понял, что ошибся. Такие здоровые и уравновешенные парни, как Эдуард, от неожиданных хлопков в обморок не валятся. А Эдик бесконечно долго падал назад, все еще продолжая держать на руках бессознательного Шурика. На его губах застыла стеснительная полуулыбка, а на груди расцвело темной кляксой пятно.

Иван прыгнул вперед, срывая на ходу с плеча винтовку, упал, больно ударившись плечом, перекатился, как мог, одновременно снимая оружие с предохранителя. В него тоже ударили выстрелы, но не столь удачные: не умели стрелки отрабатывать подвижную мишень, им статика была привычнее. Ваня встал на колено и, одномоментно прицелившись, спустил курок, совместив мушку с огоньком, означающим чью-то настроенность на игру в снайпера. Бросился вперед, прыгнул головой через вертушку, затормозил в чье-то тело. Тело отлетело в одну сторону, Иван же осыпался на пол. Не позволив себе ни единого мига медлить, вскочил и ударил, практически не глядя, по врагу прикладом. Отскочил к стене, пригнулся и выстрелил еще раз. Снова дернулся в сторону, готовый в любой момент открыть огонь на каждое шевеление. Но больше никто не двигался.

Ваньша включил свой фонарик, держа его в стороне от себя, и попытался сориентироваться. Два человека, один пистолет, больше, вроде бы никого. Он присмотрелся и зло сплюнул: тела принадлежали совсем молодым парням, практически мальчишкам. Одному Иван разворотил всю голову, ударив, вероятно, прикладом, другому попал в грудь. Оба были гопниками, судя по одежде, точнее теперь — мертвыми гопниками. Может быть, конечно, он и ошибался, так как не был большим экспертом в молодежных культурах, но в Петрозаводске аналогичным образом ряженые пацаны у гиблого места, у «оврага», имели обыкновение забивать велосипедными цепями случайных прохожих, не считаясь с их статусом. Эти раздобыли себе пистолет неизвестной марки и без всяких колебаний спустили курок в отличного человека, хотя спокойно могли переждать и дальше заниматься своим интересным делом: потрошить офисы.

Иван не страдал угрызениями совести: на войне — как на войне. Самый страшный враг всегда делался тот, кого пытались жалеть. Дети-убийцы резали в родных белорусских лесах фашистов без всякой пощады и чувства самосохранения. Не у каждого взрослого мужика поднимется рука на подростка, и это утверждение не имело обратной силы. Но Ваньша не знал, кого убивал. Это его спасло. Но Эдик! Черт побери, смерть редко бывает заслуженной. Глупость и неизбирательность — вот основные ее качества!

Иван не мог позволить себе терять время и обыскивать все этажи. Он перебрался обратно, схватил обоих своих парней за руки и оттащил в непростреливаемое место, а именно, к двери в «Дугу». За Эдиком тянулась широкая черная полоса.

С трудом ворочая языком, еле слышно проговорил Эдик, когда Иван склонился над ним, и умер.

Ваня закончил стихи, вышедшие когда-то из-под пера Вадима Егорова, и до того ему, вдруг, сделалось паскудно, что он поднял лицо вверх и завыл.