Бездельничать и наблюдать, поправится ли Шурик, или нет, Ваня не собирался. Врача можно было добыть в ближайшей поликлинике, заманить несколькими ювелирными изделиями из золота и потом припугнуть своей замечательной штурмовой винтовкой. Лишенные мук совести теряют чувство самосохранения, поэтому легко определится способность человека оказать помощь. Забоится — значит, свой. Нет — значит, чужой. Метод весьма сомнительный, но придется опробовать. Обнаруженные на складе «Дуги» золотые украшения вполне могут в нынешнем финансовом положении сойти за твердую валюту.

А еще жизненно необходимо придумать способ быстрейшего передвижения из Питера в Петрозаводск. Можно по железной дороге, докуда электрички ходят, можно по шоссе на самокате. Лучше, конечно, по воде. Но не на веслах же идти, к тому же против течения. И в прежние времена оно было достаточно сильным, вряд ли сейчас Нева в стоячую воду превратилась.

Теоретические выкладки должны подкрепляться практикой, то есть выход в город назрел и не подлежит сомнениям. Он сунулся, было, ночью, нацепив прибор ночного виденья, но далеко не ушел. Покрутился по окрестностям, выискивая поликлинику, и почему-то ничего не нашел. Коломну, как район, он знал плохо. Разве, что где-то здесь жил замечательный Виктор Викторович Конецкий. Все равно по ночам уважающие себя врачи по улицам не ходят, тем более, не сидят в поликлиниках. Зато шляется всякая преступная дрянь. Иван несколько раз менял свой маршрут, заметив впереди притаившихся злоумышленников. Играть с ними в перестрелку не входило в его планы. В темных переулках таились бесцветные «мешки», по крышам бесшумной поступью крались подозрительные хищники.

В общем, вышел Ваньша с утра. Одел бронежилет, любезно предоставленный «Дугой», повесил на плечо винтовку и пошел в сторону «Чудновки». Там, во всяком случае, он ориентировался. Опять же, Адмиралтейские верфи поблизости.

Встречный народ в большей своей степени тоже был настроен решительно. Кто-то оттопыривал карман добытым пистолетом, у кого-то сбоку на манер шашки болтался какой-нибудь палаш, позаимствованный у представителей гильдии мясников. То есть, передвигались по улицам только те, кто мог за себя постоять.

Попадались и менты. Раньше они выходили на промысел по двое, теперь барражировали чуть ли не отделениями: по шесть-восемь человек. Они были опасны, как обычно. Если раньше повод получить мзду был один: проверка документов, то теперь поводов не искали. Они гребли всех, кто попадался. Вопросов не задавали, жестко били, одевали браслеты и уводили в свои вотчины. Иногда стреляли, но, в основном, в ответ. Их действия были организованы и подчинялись какой-то системе. Иван, пробираясь к Обводному каналу, старательно избегал встреч с представителями власти.

Магазины, если и работали, то где-то в другом месте. Некоторые лавки, в основном продовольственные, носили следы былой «мародерки». Ваньша внутрь не заходил, опасаясь непредвиденных осложнений в виде засад. У него были другие цели.

Однако их реализацию пришлось отложить. У Варшавского вокзала в него выстрелили, и даже больше — в него попали. Пуля угодила в спину, ударила, как кувалдой, сбив с ног и заставив притвориться, если не мертвым, то смертельно раненным. Он не стал дожидаться, когда добрые стрелки придут его добивать и пополз к ближайшему контейнеру для мусора, вдруг расположившемуся посреди улицы. В него опять стреляли — одни пули рикошетили от асфальта, другие резали воздух над головой.

Добравшись к контейнеру, можно было перевести дух, но никак не рвать рубашку, выставляя всем на обозрение свою кевларовую поддевку. Получив порцию свинца, которая успешно вышибла из него весь дух, Иван потерял возможность оставаться внимательным. Только обретя вновь возможность снова дышать полной грудью, он осознал, что вокруг идет ожесточенная перестрелка. И к нему она имеет самое посредственное значение: кто-то стрелял, кто-то отстреливался. А мусорный бак, к которому он прибился — лишь одно составляющее настоящей баррикады.

Теперь очень важно было узнать, к какой стороне он подполз: к нашей, либо наоборот. Но людей Иван не видел, те стрелялись молча. Ругались, конечно, но из этих слов можно было сделать единственный вывод: они были соотечественники.

— Парни, отзовитесь, — выждав, когда интенсивность огня- чуть подупадет, закричал он. Если ему ответят, что он — вовсе самка собаки, значит, на той стороне — враги. А сам Ваньша на верной, вот только очень близко к неприятелю.

— За кого болеешь? — раздалось оттуда. — Стрельба снова возобновилась, и Иван получил возможность обдумать ответ. Болеть можно только за «Зенит», если ты в Питере. Но, вдруг, здесь случились какие-нибудь фанаты «коней», либо «спартачей», и теперь именно они бьются с местными? Впрочем, чтоб фанаты занимались смертоубийством, да еще не на домашней территории! Это же не свора с гор, ничего другого не умеющая, как только резать посреди Москвы чужих болельщиков! Фанаты всегда находили возможность договориться, ну и подраться в свое удовольствие. Если, конечно, люди в серой форме не провоцировали.

— Невский фронт, — сказал Ванадий, когда звуки выстрелов прекратили гулять эхом между домами. Он к фанатам себя никогда не причислял. Любил футбол смотреть, но без сердечных спазм.

Когда-то давно, когда Криштиану Роналду еще играл за Манчестер Юнайтед, довелось Ивану прилететь на пароход в порт, бывший по английским меркам не очень далеко от самого Манчестера. Судно где-то задерживалось, гостиница обещала спокойную ночевку с элем и футболом по телевизору. Но тут в дверь номера раздался стук, требовательный и торопливый. Это агент вернулся, слегка взмыленный и озабоченный. Не успел Иван расстроиться, что ночевка накрылась, а пароход внезапно приехал, как тот поведал замечательную историю: у него абонемент на троих, двое готовы ехать, третий, к великому горю — нет, потому что почти умер в больнице. Иван, как гостеприимный хозяин, посочувствовал и предложил по этому случаю выпить эля, двухлитровая бутыль которого стояла в холодильнике. Агент не возражал, если Ваньша приложится, но ему нельзя — за рулем, а ехать еще почти семьдесят километров. Ванька пил эль и смотрел на агента, агент сидел и смотрел, как он пьет эль. «Всего восемь фунтов», — наконец, сказал англичанин. «Ну и ладно», — ответил Иван. «Тогда поехали, чтобы не опоздать», — обрадовался агент и приготовил сдачу в два фунта. Ваньша насторожился, но банкнота с цифрой 10 уже была под пристальным вниманием (нельзя деньги на столе держать, им место — в кармане). Пока Ванадий натягивал ботинки, агент, радостно помаргивая, взял купюру, а на место положил две толстеньких монетки по фунту каждую.

Это Ивану не понравилось, но он пока виду не подал, чтобы потом, в удобном месте и в удобное время, выбить из этого наглого англичанина не только десять, но и пятнадцать фунтов стерлингов.

Они спустились к машине, где уже радовался подстриженный под лысого дядька с кулаками, как помойные ведра. Иван очень засомневался и на всякий случай сказал, что все деньги, кроме двух фунтов оставил дома. Англичане только рукой махнули в ответ, и машина, подобно стреле устремилась по хайвэю. И менее чем через час они уже запарковались поблизости от зеленой зоны, быстрым темпом миновали парк и вошли в магазин.

Здоровяк приобрел три литровых бумажных стакана с пепси-колой и трехлитровую бутыль какого-то особо выдержанного и крепкого эля. Иван робко протянул свои заветные две монетки, чего было явно недостаточно для оплаты, но агент только рассмеялся в ответ и деньги брать не стал. Конечно, не он же платил!

К удивлению Ванадия парни пепси-колу пить не стали, а безжалостно вылили ее в кусты. На такое расточительство наши люди идти не готовы, поэтому он поднапрягся и вылакал весь свой стакан, даже ни разу не рыгнув. Англичане пожали плечами и — давай переливать эль в освобожденные емкости.

В итоге у них получилось три полных фирменных, пепси-кольных, стакана с крепким элем внутри. Но пить никто не торопился, ибо все они влились в огромную веселящуюся толпу, прошли строгий полицейский контроль, где отбирали запрещенные предметы — в том числе и бутылки с пробками, и очутились, о, чудо — на ОЛД ТРАФФОРДе.

Да, оказывается, они приехали не куда-нибудь, а на еврокубковый матч Манчестер Юнайтед — Лион. Иван за такое зрелище, да еще на знаменитом стадионе, готов был отдать не восемь, а даже девять фунтов, он завыл, как все манкунианцы, и запел вместе со всем сектором гимн клуба, не зная ни одного слова. Французов встретили добрыми словами «смерть, смерть, смерть», и игра началась. И Бербатов, и Роналду, и Скоулс, и даже Райан Гиггз были кремнями. Но в туалет хотелось невыносимо. Мочевой пузырь, как известно, не резиновый. Литр халявной пепси-колы активно сражался с подливаемым по мере игры элем и готовился активно прорвать все шлюза. Уйти до перерыва — все равно, что выразить неуважение любимому клубу, да еще и в самом фанатском секторе. Когда судья просвистел время ланча, глаза Ивана были на макушке, а кулаки — в карманах. Это было просто чудом, что не нужно было искать сухую одежду, Ванадий даже разделся в индивидуальной кабинке, исследуя себя самое. Он просидел в туалете весь перерыв, так сказать, про запас и пропустил шоу с известными в Европе коллективами. Но это стоило того.

На второй тайм Ваньша был настроен гораздо спокойнее. С лысым дядькой они допили по полтора литра эля на рыло, и Иван с удивлением отметил про себя, что нить игры теряется. То ли от того, что с утра пережил утомительный перелет, то ли от того, что лионцы проигрывали и отыграться уже не пытались. В общем, последнюю треть тайма он спал. Если бы в России кто-нибудь дознался, как он непочтительно повел себя в свой первый и последний раз на легендарном стадионе, его бы побили камнями.

Но Иван никому не рассказывал, а если и говорил, то все равно никто ему не верил. Вот и сейчас, вместо того, чтобы придумывать свои болельщицкие привязанности, он назвал целое фанатское движение, зарегистрированное и даже вполне легальное.

— Уважительно, — ответили из-за баррикады. — С кем- пересекался?

— С Саней Пановым, с Игониным, — ответил Иван, который- как-то раз сидел в Пулково рядом с былым питерским игроком. Тот ему даже майку подарил, правда, с другой фамилией, с игонинской.

— А нынешних кого знаешь? — Игроков? — Их каждый знает. Я про бригадиров говорю. — Михаил Боярский и Евгений Орлов, — скороговоркой- отозвался Ваньша. Никаких бригадиров он, естественно, не знал, да и некогда ему было в фанатских кругах обретаться. — Никого не знаю.

С той стороны раздался смех, который смогли перекрыть только звуки стрельбы и щелчки пуль у Ваньши над головой. Он вжался в землю и скорее почувствовал, чем услышал, как в мусорном баке приоткрылся люк для сбора отходов.

— Короче, на счет три, — изрек голос, и Иван весь- подобрался. Человек, с кем он разговаривал, был вполне вменяемым. Стало быть, другие, с кем они перестреливались — могли таковыми и не быть. И эти другие видели, что незнакомец, вероятнее — связной, имеет только одну возможность забраться к своим коллегам. Получить пулю в задницу совсем не хотелось. Но выбора особо не было. Здесь належаться он всегда успеет. Может быть, даже в виде трупа.

— Шесть, пять, три! — закричал голос из бака, и Иван в- лучших традициях человека-кошки взмыл в открывшийся зев. Он не успел удивиться, куда же делась цифра «четыре», потому как прямо над головой грянул дружный залп. Чья-то сильная рука вцепилась в его холку, и Ваньша, ударяясь локтями, коленями и винтовкой о края люка, был затащен внутрь.

Выбрался из мусорного бака он уже самостоятельно. Напоминаний, чтоб пригнуться, двигаться внутрь не последовало. Но Ваньша в них и не нуждался. Он щелкнул предохранителем и пристроился рядом со стреляющим из винтовки Мосина парнем. Тот в его сторону даже ухом не повел. Некогда ему было. На баррикаду пыталась накатить целая волна людей, одетых в серый городской камуфляж. Они палили из своих укороченных автоматов и пытались приблизиться, ловко маневрируя по улице, пропадая в проемах окон и выбитых дверей.

Иван выцелил одного и, нажав на курок, заставил того споткнуться, взмахнуть руками и завалиться наземь.

— Ты чего? — зашипел сосед. — Спугнешь! Рядом бей и как- можно реже. Понял?

Иван закивал головой, хотя не понял вообще-то ничего.

Камуфлированные парни тем временем подбирались все ближе и ближе. Защитники баррикады отвечали вялым и неметким огнем. Ваньша вообще прекратил стрелять, недоумевая. Он вполне серьезно подумывал, как бы отсюда удрать, чтоб, по крайней мере, не попасть в руки атакующих. Но тут раздалась короткая команда: «Ходу!», и народ хлынул в разные стороны от своего огневого рубежа. Некоторые завалились прямо под контейнеры и быстрыми движениями засыпали себя мусором, некоторые попрыгали в выгородки к зарешеченным подвальным оконцам. Каждый выбрал себе место, словно при игре в прятки. А Ивану такого укрытия не находилось. Тогда он просто побежал к единственной видимой ему двери с какой-то вывеской. Добраться до нее, однако, было не суждено. Не потому, что нужно было преодолеть еще девять ступенек до входа, и не потому, что она открывалась наружу, или была заперта, а потому что в него начали стрелять. Ваньша не был настроен опять проверять крепость своего бронежилета, поэтому бросился через перила, которые успел достичь, под крыльцо. Мигом развернувшись дулом наружу, он не мог как следует разглядеть нападавших, потому что монументальная урна закрывала обзор. Стало быть, и его видно с трудом.

Но это было неважно. Нападающих было достаточно много, и они по какой-то причине сосредоточили все свое внимание именно на нем. Может быть, потому что перепутали с каким-нибудь злоумышленником, а может, потому что успели только его и заметить. Урна кололась мелкими крошками цемента, принимая на себя все огневую мощь, Иван даже не мог сделать в ответ ни одного выстрела. Получить в голову какой-нибудь дурной рикошет — дело нескольких секунд, сохранить жизнь можно было только выходом в плен. Однако в живых оставлять его, судя по всему, никто не собирался. Как же он не расслышал стрельбу и вылез под выстрелы! Чувство досады преобладало над всеми остальными: страха перед смертью, обиды на бросивших его парней, жалости к полумертвому Шурику, долга перед близкими.

Но к большому удивлению ситуация изменилась в одну секунду. Вновь восстали из своих убежищ бойцы, произвели по одному выстрелу и бросились врукопашную. Бились они жестко, понятие «плена» было забыто. Люди в маскхалатах были искуснее, но их после внезапной контратаки осталось едва ли половина. И из этих пятерых только двое выглядели здоровыми и бодрыми. Но и эта парочка способна была нанести максимальный урон. Никто не пытался уступить. Парни в гражданской одежде бились прикладами своих винтовок и даже примкнутыми штыками. Они не упражнялись в ловкости, выказывая навыки уличных драк, безжалостных и скоротечных. Противостояли им отлично тренированные бойцы, способные элегантно и долго махать руками и ногами. Казалось, что мастерство должно победить, даже несмотря на то, что численное преимущество было не в их пользу, но главное-то в драке — сила воли, а не сила тела.

Сбитый с ног пинком ноги в голову, получивший в грудь сокрушительный удар локтем, парень в черной куртке с надписью «Dead end» во всю спину должен был лишиться всяких чувств и желания сопротивляться, чтобы принять в живот лезвие боевого ножа, но он не позволил себе этого сделать. С неистовым хрипом он извернулся совсем невозможным образом и впечатал-таки обрезок трубы в шею своего убийцы. Оба остались лежать на асфальте, один — с легкой улыбкой на губах, другой — с гримасой страха.

Иван видел это как в замедленном действии, его тело самостоятельно навело винтовку на очень рослого, похожего на раскормленного до гигантских размеров ребенка, спецназовца и нажало курок. Правая половина зверской рожи «ребенка» разлетелась брызгами и кусочками. И в тот же момент все кончилось. Парни в гражданской одежде с бешеными глазами, окровавленные и хрипящие, добили прикладами лежащих и стонущих специалистов, похватали их автоматы и бросились к покинутой баррикаде.

Через несколько секунд раздались уже не скупые, и, судя по крикам с той стороны, меткие очереди.

Иван, ошалело глядящий на трупы вокруг себя, спросил в никуда:

— Что это было? — Это война, брат, — ответил ему спокойный голос из-за- спины. — Или ты считаешь как-то иначе?

Произнесший эти слова оказался высоким парнем со светлой бородой, обширной лысиной и насмешливым взглядом голубых глаз. Иван никак не считал, тот, видимо, догадался об этом и протянул руку.

— Андрей. Теперь ультрас. Раньше рядовой питерский- болельщик с двадцатипятилетним стажем, — представился он. — Зенит — чемпион.

— По метанию кирпичом, — пожал руку Иван, все еще под- тягостным впечатлением от последствий бойни, и тоже назвал себя.

По стечению обстоятельств в день «Хе» менты забрали товарищей Андрея под вполне благовидным предлогом: проверка документов. А у них были некие совместные дела в подготовке очередной игры своей команды. Теперь просто так болеть было нельзя, должны были соблюдаться ряд формальностей: плакаты — на цензуру и корректировку, речевки — на согласование и прочее, прочее.

Менты никого без затей не берут. Или они денег хотят, или поступил заказ на человечка. Попробуй заикнуться о некой конституции, да о том, что носить документы с собой не входит в перечень обязанностей взаимоотношений «государство — гражданин», получишь в свое говорящее устройство от тупого красномордого деревенского сержанта, таким вот образом добывающего себе постоянную прописку в городе.

Парней забрали в прошлой жизни, в этой — оставшиеся в живых коллеги-болельщики пошли выручать. Собралось их всего-навсего человек сорок. Вполне достаточно, чтобы милицейский начальник выслушал и объяснил суть претензий. Да, в принципе, и так все было ясно. Их заказали «зверьки», проплатили и проследили за выполнением. Теперь наших надо было выручать.

А выручать-то было уже некого. Нет, вообще-то товарищи никуда не делись, но вот состояние их сделалось плачевным: избитые до посинения, неспособные самостоятельно передвигаться. Самые главные граждане страны, словно, с цепи сорвались. Тогда пришлось взять у Адмиралтейского объединения из сарая одного из «черных» копателей весь арсенал, что имелся: винтовки и патроны к ним. Все товарищи уже слышали, что устроили правоохранительные органы на «Зимнем стадионе» (Иван, конечно, не был в курсе, но и знать не хотел. Во-первых, потому что большая часть из такого рода слухов — вранье. Во-вторых — провокация, нацеленная на получение политического авторитета одними негодяями и умаление оного другими).

В общем, Андрей сотоварищи захватили этот небольшой опорный пункт охраны общественного порядка, где тусовались беспризорные участковые и строили планы постовые патрульной службы. Здесь даже камер, как таковых, не было. Сидели за решеткой горемыки в ожидание решения начальства: то ли дальше отправлять, то ли домой выпускать. Стало быть, и оружейной комнаты не имелось.

Это было самым досадным, потому как никто просто так расходиться по домам не собирался.

— Это мой город, — говорил Андрей. — Я здесь родился, — вырос, здесь и умру. Те, кто меня поддерживают, остались со мной. Будем биться. Это же счастье — умереть за Родину.

Стрельба постепенно стихла. Подтянулись другие бойцы. Сначала они деловито освободили трупы в пятнистых одеждах от всего оружия и боеприпасов, разгрузок и бронежилетов. Потом одного за другим выволокли тела в окно ближайшего здания.

— Таким вот образом мы пополняем свой боезапас, — объяснил Андрей. — Эти спецы прут, как танки, уверенные в своей неуязвимости. Мы доказываем обратное. Ты уж прости, что не предупредили. Заманим гадов внутрь, а потом уничтожаем. Теперь мы готовы повоевать немного подольше.

— А как же эти жертвы среди вас самих? — Иван указал на- троих погибших и двух раненных.

— Ты можешь предложить другой способ поиска вооружения? — вопрос Андрея носил чисто риторический характер. — Мы здесь воюем в комфортных условиях. Вода есть, артобстрелов нет. Трупы не разлагаются: сбросим с окон на ту сторону, в овражек — «мешки» их за полдня переработают. В правоте своего дела мы уверены. У них, оборотней, дефицит специалистов. Как это ни странно звучит, но ни подрывников, ни снайперов, ни каких еще образованных ребят нет. Мяса и обычных тупых держиморд — пожалуйста. Поэтому некоторый паритет, однако, мы учимся, они — нет, не барское это дело. За спиной у нас — никого, о ком бы душа болела. Надежды, правда, тоже ни на кого. Но появляются новые люди, встают плечом к плечу. Бьются вместе. Правда, приходится за всеми вновь прибывшими приглядывать. Зашлют к нам диверсанта — плохо будет всем.

— Не, не, парни, — поднял Иван обе руки, будто сдаваясь. — Я просто мимо шел. С вами воевать тут не могу — у меня на руках раненный товарищ. Я не диверсант. Мне врача надо найти.

— А нет ли у тебя, друг сердешный, не шпион и не- диверсант, что-нибудь поесть? С продовольствием у нас пока сложилось не очень хорошо. Решаем, конечно, этот вопрос, но слишком много приходится отвлекаться. Оборотни лезут, словно здесь медом намазано.

— А как же им не лезть, — хмыкнул Иван. — Если вы их- гнездо разворошили. Они теперь не успокоятся, пока вас всех до одного не перестреляют.

Он достал из своего рюкзака стародавнюю, еще с первого дня, бутылку коньяку и скудный сухой паек. Андрей воодушевился, свистнул людей и сдал весь продуктовый набор в общий стратегический запас. Все, кроме алкоголя. Разлил по пластиковым стаканчикам и обвел рукой — берите, товарищи. Кто-то выпил, кто-то отказался, что было для Ивана удивительно. Как-то не вязался облик футбольного фаната с трезвой нормой жизни.

— Мы с парнями тут делились впечатлениями и пришли к соглашению. Наше отличие от тех, кто на нас нападает, совсем мизерное: они убивают, и мы убиваем всеми доступными способами. Но отличие все же есть. В 41 году цивилизованные немцы в первый же день войны применили «живой щит» из раненных, женщин и детей. В девяностых нецивилизованные чурки сделали то же самое, захватив больницу. Совсем недавно и менты отличились, поставив «живой щит» из гражданских людей в машинах около Москвы. Кажется, что это неестественно и ненормально, претит человеческой сути. Но этим занимаются люди, которые ходят рядом, питаются той же едой, учились в тех же школах, и они — такие же, как мы. Но мы — не такие, как они. У них человеческие чувства подменились чужими приказами, чужой ответственностью и своей собственной мертвой душой. Как бы они не прикрывались масштабными «государственными» делами, но если это несет горе и унижение — так это и не люди тогда, а нелюди. Как с таким грузом можно жить-то?

Иван ничего не ответил: уже давным-давно они с Сусловым об этом переговорили. Зачем вообще Андрей эту тему завел? Пытается оправдать свою войну с ментами? Не бывает справедливых войн. Что бы люди не совершали, а умирает каждый поодиночке, и не на кого переложить груз ответственности за содеянное.

— Нам проще, чем безвестным парням 22 июня 1941 года в Брестской крепости. Их не смогло сломить стократное преимущество законопослушных, цивилизованных, посещающих службы в церквях граждан-фашистов. Умирая от ран, голода, жажды, они царапали на стенах последние слова «Прощай, Родина». И вряд ли они имели в виду громадную репрессивную машину поддержки господства одного класса над другим. Перед их угасающим взором были жены, дети, родители, родная природа. Это — Родина. И не что иное. Не политики, не менты, не барыги, не «выборность всех органов снизу доверху» — пошло все это в пень! Разве мы не сможем отстоять свой уголок Питера? Последний выстрел в фашистов был сделан неизвестным героем крепости спустя десять месяцев после начала войны. Вообще тогда гитлеровцы сделали два просчета, что предопределило дальнейшую полную неудачу восточной кампании, — Андрей увлекся рассуждениями. Видимо, коньяк помог окончательно сформировать доктрину их поведения. Не просто «ярость благородная», но и пример дедов и прадедов. — Первое — они начали с предательства. Почему в Брестской крепости не было ни одного командира высшего звена? Куда делся, к примеру, комполка полковник Матвеев? Не успели прибежать к своим бойцам из-за внезапной бомбежки? Лейтенант Егоров влился в ряды защитников, примчавшись из деревни Речица. Он успел, а полковники — нет. Но никто — ни комиссар Фомин, ни капитан Зубачев, ни лейтенант Акимочкин, ни майор Гаврилов, ни старший лейтенант Потапов, ни лейтенант Кижеватов, ни подросток Петя Клыпа и его брат-лейтенант Николай, ни солдаты Филь, Матевосян, Махнач не прекратили своего противостояния врагу. Потому что они бились за Родину.

Андрей горестно вздохнул и махнул рукой. Его товарищи, рассевшись прямо на грязном, забрызганном кровью асфальте, думали каждый о своем. Никто не проронил ни слова. Поэтому Иван, чтобы хоть как-то разрядить сгущающуюся атмосферу, спросил:

— А второй? — Что? — не понял Андрей. — Ну, ты сказал, что было два просчета. Как насчет- второго?

— А, — он даже усмехнулся. — Немцы пошли на полное- уничтожение наших. Они забыли пословицу, одинаковую во всех станах: «Загнанная в угол мышь сражается отчаянно». Взять крепость они не могли почти полтора месяца, да и нужно ли было это? Чтобы не было бессмысленных жертв всегда должна оставаться дорога для отступления. И в древние века так было, все полководцы прекрасно об этом знают: нельзя отрезать врага от всех путей спасения. Обороняющиеся всегда сражаются гораздо яростней, чем нападающие. В итоге здесь у фашистов за неделю боев потери составили пять процентов от всех потерь по всем фронтам, да еще лишились дорогущей бомбы весов 1800 килограммов. Вот тебе и блицкриг.

— Позволь, Андрей, я так понимаю, у вас этот единственный- путь вон отсюда все-таки имеется? — спросил Иван, стараясь, чтобы никоим образом не задеть патриотический настрой.

— Да, — просто ответил тот. — И даже врач есть, который- поможет твоему товарищу. Знакомься — Илюха Герчин. Сосед по дому Михаила Бирюкова, наш до мозга костей, хирург от Бога.