Илья, представленный Андреем, скромно покашлял в кулак. Это был светловолосый мужчина средних лет, не худой, не толстый, под метр восемьдесят пять со спокойным взглядом серых глаз. Пожалуй, выражение его глаз было слишком даже спокойное, почти ленивое. Если бы Иван теперь не знал, что он — врач, то, пожалуй, расценил бы это, как признак равнодушия. Практикующие врачи — очень циничный народ, их нельзя удивить, а также испугать. Слово «смерть» для них — просто издержка профессии.

— А как же вы обойдетесь без лекаря? — тихо, чтобы, по- возможности, слышало как можно меньше людей, спросил Иван. — С вашей-то насыщенной жизнью?

— Денек перекантуемся как-нибудь, — пожал плечами Андрей. — Все равно за медикаментами ему надо идти. Да обещал помощь привлечь. Илья — человек ответственный, прошел так называемое «поздравительное» новогоднее наступление на неуловимого Джо. Так что ничего, выстоим.

Уже давным-давно при министре обороны Грачеве устроили в канун Нового года взятие враждебного вражеского Грозного. Хотели ко Дню рождения министра подарок устроить. 1995. Веха, когда были расстреляны и сожжены люди в погонах российской армии, вынужденные выполнять приказ, явственно отдающий кретинизмом. Это — если по умению воевать. И очень изящный, если рассматривать с точки зрения предпринимателей: а как иначе можно списать в утиль куда-то подевавшуюся со времен вывода войск из бывших соцстран высококлассную военную технику?

Выбираться с этого «укрепрайона» оказалось действительно несложно. Залезли со двора по пожарной лестнице на крышу и пошли себе в нужном направлении. Маршрут, конечно, выбирал доктор. Он, в отличие от диггера, на громыхающих железом скатах чувствовал себя вполне комфортно.

— И что, враги не пытаются таким же образом к вам- пробраться? — спросил Иван у врача, когда они только вылезли наверх.

— Но ведь они не имеют штанишек с пропеллером, чтоб с- крыши слетать, — ответил Илья. Голос у него был такой же спокойный, глуховатый. — По лестнице полезут, мы их одного за другим вниз спустим без всяких лифтов. Да и эту крышу наши парни постоянно пасут. Иначе как бы мы двинулись в путь без проверки? Организация у ментов есть, сила — тоже. Вот дисциплины — уже нету. Они вроде все вместе, но каждый старается урвать для себя. Как в стае. Да так всегда и было: прокуратура недолюбливала простых ментов, те — гибэдэдэшников, они, в свою очередь — каких-нибудь омоновцев, последние зуб точили на транспортные подразделения. И так по кругу. А все вместе нас ненавидели. Между собой они договориться могли, но вот с народом — достоинство не позволяло.

На некоторых особенно нацеленных на землю участках крыши явственно проступали следы когтей. Иван сразу же вспомнил, как здоровая кошка уволокла с собою тело одного негодяя на самый верх здания.

— Илья, а звери вас еще не атаковали? — поинтересовался- он.

— Да знаешь — нет, если ты не имеешь ввиду одну- этническую общность людей. Или нас много, или шумим, но пока обходилось. Только парни пару раз ночью видели горящие безумным красным цветом глаза, да смутные силуэты, — поделился врач. — Понимаю, скоро придет время, когда начнут нападать не только «мешки». Что же — дело житейское, будем и с ними бороться.

Панорама, доступная взору, нисколько не изменилась. Запустение и зловещая пустота, свойственная покинутым домам, как-то не ощущалась. Хоть не лежали на крышах голые красавицы, условно уединяющиеся для получения загара всем своим красивым телом, не шевелились занавески в окнах, не торчали в проемах мужики в майках с папиросами в зубах, но дома не пустовали. Где-то в них была жизнь. Скромная и испуганная, но все-таки человеческая.

Когда-то через несколько лет после развала Союза довелось быть Ивану в городе Палдиски. Уже прибалтийские ксенофобы тешили свою убогую душу, устраивая марши реабилитированных эсэсовцев, уже самовольно вывел свой парусник из порта Таллинн капитан «Крузенштерна» и добрался невредимый до Калининграда, уже пропали из продажи «Вана Таллинн» и «Рижский бальзам», уже выдавили весь военный флот с их баз. Уехали офицеры и их семьи, а дома остались. Приличные дома в три и четыре этажа, с вполне целыми оконными стеклами и полуприкрытыми дверьми подъездов тоже не выглядели разоренными, либо убогими. Они выглядели по-настоящему мертвыми, потому что в них не было людей. Может быть, правительство страны запретило занимать былые жилища «оккупантов», по крайней мере, на каждом из них чья-то рука неряшливо вывела именно это слово, причем в двуязычном варианте. Может быть, иная причина. Но рядом хотелось плакать. Такие чувства, такую тоску излучали эти умирающие строения.

Также и в Африке, где захваченные ангольскими, либо юаровскими, или нигерийскими неграми комфортабельные дома приходят в негодность, хотя продолжают стоять, и во многих квартирах жгут костры некогда самые «угнетаемые» народы, а в подъездах предпочитают давить из себя навоз, и бросать мусор через разбитое окно на балкон, или лоджию. И здесь, если довелось проехать поблизости в машине с решетками на окнах и вооруженными «охранниками», тоже слезы наворачиваются.

А в Питере — нет. Жив город, построенный на костях ливов, живы дома, а значит — жива Надежда. А это уже позволяет жить людям.

— Слушай, Илья, — снова обратился к своему спутнику Иван. — Это может показаться нескромно. Но вот такое дело: как вы с вашими погибшими товарищами обходитесь?

— Не подумай о нас превратно, Ваня. «Мешкам» они не- достаются. Хороним во дворе под брусчаткой. Как в свое время в Кентерберийском соборе, если мне не изменяет память, в вертикальном положении. Может быть, и не в соборе, и не в Кентерберийском, но где-то в Великобритании. Стоят наши павшие герои под землей и над головой у каждого могильный камень с надписью. Конечно, это не совсем по-христиански, но зато со всей нашей признательностью и душой. Пусть им земля будет пухом.

Ваньша хотел, было, поведать, как совсем недавно и сам похоронил своего боевого товарища, но передумал: решил немного уйти в сторону от мрачных тем и переживаний. И, чтобы отвлечься, ничего лучшего не смог придумать, как задать невинный вопрос:

— Если ты замечательный врач, как сказал Андрей, то ты — еврей?

— Не знаю пока, — очень серьезно ответил Илья. — Это как? — А вот так, — Илья внимательно посмотрел Ивану в глаза. — Если я тебя спрошу, на кого похожи нынешние евреи, то ты, не задумываясь, ответишь: на арабов. По крайней мере, внешне. Может быть такое? Пес его знает. В одном уверен: в давние времена жители Египта, не говоря уже о Греции и иже с ними, были светлокожими блондинами с голубыми глазами. Восстановленный по плащанице портрет Иисуса похож на все его иконописные изображения. Но арабских черт в нем нет, даже физиономистом быть не надо. Хотя, дело вкуса. Кто во что верит. Вот и непонятно мне, по крайней мере, они евреи, или, быть может — мы.

Наконец, дальнейшее продвижение по крышам сделалось решительно невозможным. Если они, конечно, намеревались попасть на Конногвардейский бульвар, где располагался один из скромных медицинских центров, именовавшийся, как то водится, «Европейским центром» с добавлением «профилактики заболеваний, амбулаторной и хирургической помощи». Когда-то этот «центр» начал с неотложной помощи бандитам, подстреленным в ходе своих «стрел» и «терок». Те по выздоровлению и спасали молодых хирургов от преследования и выклянчивания денег со стороны ментов. Тем временем искусство врачей-специалистов, поднявших на ноги не один десяток пациентов, снискало им славу и, позднее, защиту от ведомственной травли. Оборудование в этом Центре стояло самое современное, лекарства в закромах — тоже, зачастую даже без соответствующей разрешительной надписи банды под руководством Анищенко. Врачам нужны были действенные препараты, а не конъюнктурные, эффективные методы лечения, а не одобренные Минздравом. Поэтому Илья и его напарник стали достаточно известны в очень узких кругах, не обладая регалиями и титулами профессоров, академиков РАН и прочее.

Бомжей они не лечили — те к ним не обращались. Но старались помогать всем, кто приходил за помощью, а не тем, у кого были Полисы и полные карманы денег. Во время войны полевые хирурги делали операции людям, а не гражданам. И немцы, и наши одинаково нуждались в неотложных мерах, если конечно, врач не клятвопреступник. Клятва Гиппократа, может быть, и не столь пафосна, как Присяга президента с рукой на соответствующей книге, но является не менее священной.

Любимый писатель у Ильи был Меттер, написавший очень много добрых и мудрых повестей, в том числе и «Ко мне, Мухтар!». Врачи в его книгах — настоящие люди, а не спекулянты здоровьем. Илье с коллегой очень хотелось быть похожим на них, поэтому они нисколько не думали о деньгах. Зато деньги думали о них.

Обеспеченные люди, видя внимание и участие к себе и своим близким, охотно перечисляли немалые средства, которых вполне хватало на достаточно обустроенную жизнь и приобретение диагностического оборудования. Светлую голову никогда не заменит тупой прибор с алгоритмическим набором действий, поэтому, вдруг, выяснялось, что эффективность громоздких и пугающих шкалами настроек и лампочками медицинских шкафов совсем не соответствует запрашиваемыми за них деньгами. И они обходились тем, что действительно было нужно. Любые анализы и детальные проработки организмов можно было всегда сделать в настоящих поликлиниках и больницах.

А не самые богатые приносили с собой подарки и просто выказывали свое расположение. К ним всегда можно было обратиться за помощью в житейских вопросах, люди с прикладными специальностями могли отплатить добром за добро гораздо большим, нежели денежными знаками.

Что-то получалось, что-то — не очень. Многие им помогали, так и держались.

А в свободное от работы время болели за «Зенит». Во время одной из игр Илья и познакомился с Андреем. Потом частенько попивали пиво, обсуждали футбол, да и не только его. Еще были книги, музыка, кино и прочий спорт. Тем для бесед возникало масса. Не надо было напрягаться и морщиться, выдавая пошлятину о политике, «бизнесе», знаменитостях и светской жизни. Если общение не утомляет, то это уже отдых. А возможность время от времени отдыхать следовало ценить.

Илья был тоже вооружен, но раздобытый неведомо где военный немецкий «Вальтер» в глаза не бросался и вообще служил, скорее, для того, чтобы придавать некую уверенность. Под неприметной вывеской Центра на двери угадывались следы взлома. Кто-то всеми возможными способами пытался вломиться внутрь.

— Наркоманы, не иначе, — посетовал Илья. — К нам одно- время чуть ли не каждый день с проверками наркосодержащих препаратов заявлялись. Молодые такие, важные, с лейтенантскими погонами в гардеробах. Все нас застрелить хотели, если бы было можно. Им-то было можно, вот только что-то не стреляли. Ничего не нашли, придурки. Только злобствовали зря. Пытались даже подбросить, но мы были начеку. Понимаешь, если относишься к ним без доверия и этого не скрываешь, то застать тебя врасплох сложно. Да люди еще помогли, отвадили эту орду к чертям собачьим. Но те затаили злобу. Пустили слух у подшефных наркоманов, что у нас есть наркота. Те к нам ломиться давай, а то и предлагали свою. Вот и пытались несколько раз дверь подломить, да не получилось. И замки у нас хитрые, да и к охране подключены. А сейчас, стало быть, по старой памяти наведались.

Дверь действительно открывалась хитро. Сначала, после отмыкания длинным круглым ключом с наружной стороны — сантиметров на десять, чтобы руку можно было в получившуюся щель запихать, а потом уже другим ключом внутренний замок, невидимый снаружи. Иван внутрь не пошел, остался на «шухере». Вероятность, что «наркоманы» пасутся где-то поблизости, была минимальной, но хотелось ее исключить полностью.

Иванова винтовка, которую невозможно было замаскировать под пилочку для ногтей, держала на дистанции случайных прохожих. Случись поблизости представители правопорядка, это был самый реальный способ привлечь его к административной и иной ответственности за хранение оружия. Но что-то и у той, и у другой стороны желаний поубавилось. У ментов — задерживать вооруженного человека, а у Ивана — подчиняться ментам. Просто повезло, если честно, и никто в погонах на встречу не попался.

Самым опасным участком была Исаакиевская площадь, поэтому они свернули к Неве и пошли по набережной. Ваньша, как мог, прикрывал своим телом, облаченным в бронежилет, доктора Илью с полным рюкзаком всяких лекарственных средств за спиной. Почему-то было страшно, и паранойя шептала на ухо о взгляде снайпера, упертом прямо в лоб.

— Слушай, Илья! — неожиданно сказал он. — А тебе не- кажется, что эта ваша игра в Брестскую крепость — не совсем верный способ борьбы? Убийство неестественно для людей. Я имею ввиду человекоубийство.

— Здесь надо смотреть глубже, — ответил доктор. — Мы- обороняемся, а они на нас нападают. И это, своего рода, не что иное, как месть. Если бы мы их из-за угла подкарауливали, то тогда это — преступление. Во всяком случае, перед самими собой. Они могли себе позволить избить любого болельщика на футбольном матче, только потому, что тот не понравился. Неважно чем: прической, одеждой, выражением глаз, дорогим телефоном в руке. Или на концерте так влупить дубинкой промеж ушей, что помощь получить можно было только в Склифе. Вспомни, как били уроды в начале девяностых на «Рок против наркотиков». Парни из «Синдереллы» даже спросили: у вас тут что, метод гестапо?

— Нет, это все понятно. Бог не справедлив, он и есть- справедливость. И справедливость восторжествует рано или поздно, — Иван усмехнулся. — Почти по Платону. Я имел ввиду нечто другое. Начав убивать, сможете ли вы остановиться?

Илья на несколько минут задумался, потом в сердцах махнул рукой:

— На войне люди тоже убивали. Позднее, в мирное время, — большая часть из них смогла как-то взять себя в руки, успокоиться и радоваться жизни. Ведь так? Да и Каин после убийства Авеля тоже не поскакал крошить всех направо и налево.

— Ну, тогда просто народу было еще маловато, — ответил- Иван и засмеялся.

Они миновали Исаакий и решили удалиться от набережной. Идти оставалось совсем недолго. Но едва они подошли к Большой Морской, от Англеттера отделилась группа милиционеров, вооруженных, нервных и воинственных, как обычно. Игнорируя всякие крики, требующие остановиться, приказывающие предъявить документы, укоряющие незаконным ношением оружия, оскорбляющие самками собак, Ваньша и Илья бросились назад и помчались вдоль домов у реки.

Однако менты были настроены решительно. То ли винтовка, то ли объемистый рюкзак за спиной ввели их в искушение, потому что, едва они обогнули поворот, открыли огонь. Парни еле успели упасть на мостовую. Из ближайшей подворотни тут же вылетел «мешок», но завял, сраженный пулей. За ним еще один, и еще. Участь их была такой же. Тем не менее, сектор огня сместился на этих тварей, что позволило Ивану с доктором заползти в следующий проезд. Он, как оказалось, был сквозным, ибо там встретились еще менты, количеством трое. Они торопливо и бесстрашно мчались на всех парах, чтобы своим внезапным появлением внести сумятицу и положить конец незаконным действиям двух преступников.

Ваньша с колен выстрелил, причем очень метко — куда-то в промежность самому резвому бегуну. Пуля «Вальтера» Ильи легко пробила убогую, наверно сделанную по китайской технологии, броняжку второго человека. Третий мент, не сумев оценить мгновенно изменившуюся обстановку, влекомый инерцией, заплелся ногами за своего коллегу и рухнул наземь. Подняться ему уже было не суждено — Иван вложил в удар прикладом всю недосказанность в их диалоге с врачом. А смолчали они, видать, очень много, потому что голова несчастного превратилась в нечто бесформенное.

Илья одними губами изобразил «Не убий?», но Ваньша понял вопрос. Отвечать на него было некогда, он подхватил один из вывалившихся АКСу и помчался вперед. Илья устремился за ним, оставляя за плечами корчившегося человека и два бездыханных тела.

Они бежали настолько быстро, насколько это у них получалось, вжимая голову в плечи, будто ожидая в каждую секунду выстрелов в спину. Едва они скрылись за высокой дверью, Иван забросил трофейный автомат за вертушку и увлек Илью за собой, огибая шахту лифта.

— Пусть теперь все здание обыскивают сверху донизу, — переводя дыхание, сказал он.

Илья ничего не ответил: давненько он уже не бегал так быстро и так долго.

Внутри в «Дуге» ничего не изменилось, Шурик тоже был на месте, лежал и отрешенно смотрел в потолок. Судя по всему, ему было совсем нехорошо.

Илья, увидев его, мгновенно преобразился: из спокойного и хладнокровного он превратился в энергичного и внимательного. Тщательно вымыв руки, он облачился в резиновые перчатки, маску, набросив на плечи какой-то тонкий зеленоватый балдахин. Осмотр и ощупывание Шурика сопровождались непонятными записями неизвестным врачебным языком на стикерах, наклеенных на стену. Потом последовала серия каких-то уколов, освобождение пациента от одежды, и переноска его на разгруженный от канцелярии письменный стол.

— Мне нужна кипяченая вода, пластиковый пакет для- мусора, яркий свет, и будешь держать его за руки, — приказал Илья.

— Яволь, — не очень охотно отозвался Ваньша. Он боялся- вида крови, предполагая, что легким массажем дело тут не ограничится.

Потом он потел под столом, удерживая руки Шурика от движений. Ноги были надежно прикручены ремнями. Обезболивающие уколы подействовали, но раненный товарищ все равно стонал, жалобно и как-то конфузливо. Что-то звякало в тазу с кипятком, в мусорный пакет летели окровавленные тампоны, и со стола однажды брызнула струйка крови. Иван уже начал терять сознание, когда сверху, наконец, раздался голос: «Алес!»

— Махен цюрюк, — отозвался Ваньша и поднялся. Шурик лежал- с закрытыми глазами и, казалось, просто спал. Дыхание у него сделалось ровным и спокойным, да и цвет лица, свободный от синяков, вроде бы изменился — человеческим он стал, что ли. Нижняя часть груди и живот были забинтованы идеальной белизны бинтами, сквозь которые не проступала ни одна капелька крови.

— Сейчас перенесем его обратно на диван, я поставлю- капельницу — и пусть спит, сколько пожелает, — сказал Илья, освобождаясь от маски и халата. Перчатки уже давно лежали в туго скрученном пластиковом пакете с использованным хирургическим инвентарем. — Я оставлю таблетки и перевязку. И еще пару уколов на всякий случай. Швы можно будет снять через неделю. Думаю, справишься. Бинты, если здесь нет, придется стирать. Все.

Когда Шурик был вновь на диване с иглой в вене и капающей туда питательной жидкостью, Ваня задал самый умный вопрос, на какой был способен:

— Доктор, он будет жить? — Илья остался ночевать здесь же, в офисе «Дуги». Иван, не мудрствуя лукаво, извлек найденный с первой же попытки коньяк «Кутузов», будто по запаху. Еда обнаружилась тоже в изобилии, правда, скорее, из стратегических запасов: тушенка, спагетти и «спиртованный» хлеб. Оба чувствовали гигантскую усталость, навалившуюся на плечи, как тулуп военного образца в снегопад: если часовой не будет передвигаться, то задерживаемая овчиной масса снега, в конце концов, придавит его. Коньяк позволял не быть раздавленным, но разговоры велись вяло, словно приложение к постепенно пустеющей бутылке.

Илья рассказал, что пришлось вручную вправлять Шурику сломанные ребра, а один из кусочков кости даже удалить, потому как он давил на печень. Слава богу, что не пробил ее, не то резкая потеря кровяного давления вызвала бы паралич, ну и — смерть. От этого и цвет кожи у сотрудника «Дуги» был желтоватым. Присовокупить сюда сотрясение мозга — вот и вся история болезни.

— Ничего, — добавил доктор. — Теперь до Победы заживет. А- печень восстановится, так как это единственный орган, способный на регенерацию.

Они еще поговорили за жизнь, пока не кончился коньяк, а утром Илья отправился в обратный путь, где его ждали товарищи по «Невскому фронту», где у них была своя «Брестская крепость».

От автомата, брошенного вчера, не осталось и следа.