Второй посев урожая был связан с очередными праздниками на острове. Их первые дни были посвящены воде. Плодородной земли на острове не хватало: большая его часть была покрыта лесами, прибрежные и центральные области занимали скалы и горы, а на остальной территории плодородные участки почвы чередовались с теми, которые состояли из песка и камней. Поля, поэтому, находились в разных местах, иногда в безводных; между тем, Бог Дождя имел капризный характер и поливал землю из своих небесных источников не сообразуясь с потребностями хорошего урожая. Островитянам приходилось брать воду из родников и ближайших рек, для этого существовали оросительные канавы. Но их приходилось постоянно поддерживать в порядке, так как они осыпались, размывались бурными дождями, а бывало, что вода просто уходила из родников, или быстрые реки вдруг меняли свои русла.

Отсюда на острове существовал старый обычай: перед посевом второго урожая батата собираться соседям и помогать друг другу в ремонте старых оросительных канав или в сооружении новых. При этом каждый хозяин, к которому приходили на помощь, в благодарность устраивал угощение для соседей, – и оно перерастало в общий праздник, праздник воды.

Распорядок его был следующий: вначале женщины приносили работникам разные легкие кушанья; хмельного не брали в рот до того, как выроют канаву. Когда она была выкопана, хозяин с молитвами отводил воду из источника на поле, – и лишь после этого все соседи, высказав хозяину поздравления и добрые пожелания, садились вокруг разложенных на земле скатертей с пищей и хмельными напитками. После пиршества юноши играли на флейтах из кости горного орла, а все остальные пели и танцевали.

Праздник второго посева начинался после праздника воды. Рано утром люди собирались в гостях у какой-нибудь семьи, и женщины готовили в складчину обильное угощение, которое должно было показать, как хорош был первый урожай, и что того же ждут и от второго. Пока гости кушали, женщины бесшумно выходили во двор и с наполненными кувшинами залезали на крышу жилища или на стену ограды. Едва мужчины покидали дом, как женщины поливали их водой, – это должно было очистить земледельцев от грехов, без чего сажать батат было нельзя. Все селенье наполнялось смехом и весельем, особенно радовались дети.

Облитые водой мужчины готовили мотыги, лопаты и грабли, а хозяин дома выносил поднос, наполненный перетертым бататом, и посыпал бататную муку на правое плечо старосты деревни, чтобы благополучие и счастье не покидали ее жителей. Затем все шли строем, храня торжественное молчание, на поля, а впереди шествовал староста, который нес в руках вылепленную из глины фигурку Матери-Земли. Ее помещали на особом столбе посреди полей, молились ей, просили о покровительстве, подносили дары, – и потом дружно приступали к посадке батата. Работа кипела и быстро подходила к концу; затем начинался праздник – вновь играла музыка, звучали песни, а танцы не прекращались до поздней ночи.

Наутро после этого проходила последняя, заключительная часть праздничной церемонии, главную роль в которой играли женщины, являющиеся олицетворением великой силы плодородия. В этот день первыми пробуждались замужние женщины; в лучших нарядах, они шли к храму Матери-Земли в Священном поселке, или к деревенскому алтарю в селениях острова, и совершали жертвоприношение богине цветами. Женщины молили ее о продлении молодости, красоты, о достижении супружеского счастья и здоровых детях; по возвращении домой они получали подарки от своих мужей.

В это же время девушки сходились вместе в одном из домов, чтобы погадать о замужестве. Каждая из девушек клала в кувшин какую-нибудь из своих безделушек, а другой кувшин наполняли перьями от рыжего петуха и белой курочки. Потом одной из девушек завязывали глаза, и она вытаскивала сперва чью-нибудь безделушку, а потом перышко. Если оно было белым, куриным, то владелица безделушки не могла рассчитывать выйти замуж в будущем году; если перышко было от рыжего петуха, то год обещал супружество.

Девицы, на чью долю выпадало скорое замужество, хотели узнать, конечно, кто будет их суженым, поэтому продолжали гадание. На маленьких плоских камнях они ставили углем особую метку – точку, линию, кружочек, крестик, петельку, галочку и тому подобное – каждая из которых обозначала юношу, прошедшего обряд посвящения в мужчины и имеющего право жениться. Девушки запоминали, какая метка к какому юноше относится, затем снова клали свои безделушки в один кувшин, а камни с метками бросали в другой, – и предоставляли судьбе выбор женихов, вытаскивая поочередно свои вещицы и камушки с обозначением имен юношей.

Надо сказать, что гадание на празднике второго посева было исключительно точным: многие из девушек выходили потом замуж именно за того юношу, за которого было предсказано; в частности, на предыдущем празднике Мауне, согласно гаданию, выпало выйти замуж за Капуну, – так оно и получилось.

* * *

В Священном поселке праздник второго посева прошел на этот раз по-иному. Началось всё с того, что Аравак нарушил древнюю традицию, по которой вождь должен был накануне празднества принести жертву перед храмом Всех Богов, а после уйти домой, предоставив власть народу на все время праздничных дней.

В этом году Аравак, совершив жертвоприношение, поднялся на помост посреди площади и уселся там на циновках, под навесом. По одну сторону от вождя встали старейшины, по другую – его сын Тлалок, который был облачен в богатую одежду, украшенную перьями, и имел головной убор из перьев птицы Моа: так доныне одевались только верховный жрец и великий вождь.

Далее народу было объявлено, что Аравак и Тлалок при помощи старейшин будут руководить всеми празднествами; люди сперва удивленно переглядывались, но затем бурно выразили свой восторг. Он был искренним: действительно, кому же и распоряжаться на празднике, как не великому вождю, – победителю врагов, грозе злых демонов, защитнику народа, – и сыну великого вождя, плоть от плоти его, – да еще мудрейшим и опытнейшим старейшинам? Странно, что раньше этот праздник проходил иначе; странно, что вождь и его сын не участвовали в нем, – люди недоумевали, как это могло быть?

При этом окончательно определилась роль верховного жреца Баиры; двусмысленное положение, которое он занимал в последнее время, принижение Баиры в ходе обряда поклонения Богу Войны и отсутствие верховного жреца при принесении в жертву пленников – наконец объяснились. Было сказано, что Баира общался с богами, и они указали ему, что старому и мудрому верховному жрецу следует обратиться исключительно к божественному, оставив суетные земные хлопоты и доверив совершение молитв и обрядов своему молодому помощнику.

Оба они, Баира и его помощник, находились здесь же, – и тотчас верховный жрец передал своему помощнику некоторые важнейшие предметы, необходимые для совершения обрядов, а после обратился с кратким словом к народу. Баира напомнил людям, что верой и правдой служил богам в течение всей своей жизни, молил их о благополучии островитян и просил о защите от демонов. Если что-то получалось у меня не так как надо, простите меня, проговорил верховный жрец, – и глаза его увлажнились.

Не удержавшись, Баира тут же поведал притчу, на которые, как все знали, он был большой охотник:

– Послушайте, люди, историю о солнце в капле росы… Давным-давно к одному мудрецу, жившему на земле, пришел рыбак. «Не знаю, что случилось со мной, о, великий мудрец, – сказал он, – но я не хочу больше выходить в море: меня перестали радовать его просторы, не веселит свежий ветер, дующий в лицо, и не смешат танцы дельфинов около бегущей по волнам лодки. Однако и жизнь на берегу меня отталкивает. Что мне делать?». «Для начала приходи ко мне наутро на завтрак», – ответил ему мудрец. «Но я болен, о, великий мудрец, я не в состоянии ничего есть и пить! Еще один день, и я умру от тоски и отчаяния». «У меня есть целебный напиток для тебя», – сказал мудрец и попрощался с рыбаком.

Рыбак явился на следующее утро к мудрецу раздраженным, не надеясь особенно на помощь, но ожидая услышать длительные поучения.

Мудрец поприветствовал своего гостя и пригласил в дом.

Он усадил рыбака за стол и протянул ему пустую чашку. Рыбак в недоумении посмотрел на мудреца: «Но что это значит?». «Ты должен научиться пить из пустой чашки», – ответил мудрец. «Но я не понимаю», – все так же недоумевал рыбак. «Учись видеть смысл там, где другие ничего не видят, и ценить то, что для других просто не существует, – и ты избавишься от своего недуга. Тогда и в капле росы увидишь солнце».

– О, люди! – продолжал Баира. – И я познал вкус отчаяния, но мудрые книги древних просветили меня. Истинно говорю вам, если человек не видит в капле росы солнца, то душа этого человека в опасности, ибо слепа она к тому, что озаряет ее и наполняет светом! И тогда демоны во тьме войдут в душу человеческую и завладеют ею. Люди, стремитесь к прекрасному, к вечному, к доброму даже в самом малом, потому что из малого складывается большое. И еще хочу сказать вам…

Тут Аравак, настороженно слушавший верховного жреца, перебил Баиру:

– А еще верховный жрец хотел сказать вам, что он всегда готов выслушать вас и поговорить с вами! Мы ценим его доброту, но не должны забывать, что он стар и болен… О, верховный жрец, наш народ благодарен тебе! Ты получишь от нас все, чего заслуживаешь; твоя старость будет окружена почетом и уважением… Проводите верховного жреца в его дом, – и да начнется наш праздник!

* * *

В течение всех праздничных дней Аравак оставался с народом и только утром последнего дня, когда замужние женщины отправились в храм Матери-Земли, а девушки гадали о женихах, вождь удалился в дальнюю комнату своего большого дома и остался там наедине с Тлалоком.

– Ты будешь на нашем острове первым вождем, которого не станут избирать, но признают его власть только потому, что он сын прежнего великого вождя, – говорил слегка во хмелю Аравак, скинув с себя праздничные одеяния и блаженно вытянувшись на толстых циновках, устилавших пол. – Я делаю всё, чтобы вышло именно так. Правда, наши враги еще живы, они прячутся в горах и рассчитывают отомстить нам за свое поражение, но Бог Войны поможет истребить их всех до единого. А после не пройдет и года, как на острове будут почитать и бояться великого вождя так, как не почитали и не боялись самих богов. Я покажу людям, что такое настоящая власть, они узнают, как тяжела и крепка ее длань., – и они будут рады этому, Тлалок, поверь мне! Ты заметил, как они радуются уже сейчас, едва ощутив крепость власти над собой? Запомни, Тлалок, люди слабы, они мечтают, чтобы ими управляли, – поэтому стоит им почувствовать истинную силу какого-нибудь человека, как они немедленно и охотно подчиняются ему. О, я давно это понял, – не зря же никто не осмеливался перечить мне за все годы моего правления! Будь и ты таким, Тлалок, не позволяй никому брать верх над тобой, хотя бы и в мелочах: Баира сказал правду – большое складывается из малого.

Лицо Тлалока вдруг затуманилось.

– Проклятый Кане! Проклятый сын рыбака! – злобно прошептал он.

– А? Что ты сказал? Кане?… А я ведь о нем позабыл, – недобро усмехнувшись, произнес Аравак. – До сей поры его появление у нас было нежелательно, – как бы мы с ним не поступили, всё было бы плохо. Но теперь – другое дело; теперь для еще большего закрепления своей власти нам необходимо казнить этого человека. Преступник, святотатец, смутьян – он стал причиной многих бед на нашей земле, и ныне сама справедливость требует, чтобы он понес кару. Его наказание послужит назиданию и устрашению всех, кто хотя бы в мыслях, хотя бы на мгновение усомнится в нас, поэтому казнь Кане будет долгой и ужасной, – ее запомнят навсегда. А его подругу, – деву, посвятившую себя богам, а потом предавшую их, – мы вернем тем, кому она должна принадлежать, то есть богам. Она станет нашей искупительной жертвой, и мы принесем ее особым, небывалым образом, – так чтобы жертвоприношение стало еще страшнее и необычнее, чем проступок… Я когда-то обещал ее отцу, Баире, что Парэ не пострадает, – но времена меняются, и слова, имеющие смысл вчера, делаются бессмысленными сегодня.

– О, отец, ты воистину – великий вождь! – Тлалок, сидящий возле Аравака, склонился и поцеловал его руку.

– Я знаю, – ответил Аравак на этот раз без тени улыбки. – А скажи мне, Тлалок, – прибавил он после короткой паузы, пристально глядя на сына, – хватит ли у тебя терпения дождаться, пока предки призовут меня к себе? Не захочешь ли ты стать вождем прежде, чем старость и болезни убьют меня? Сыновья всегда хотят оттеснить отцов, заняв лучшие места, а дом власти, который я строю, красив и притягателен, – не возникнет ли у тебя желание овладеть им ценой моей жизни?

– Что ты, отец! – вскричал Тлалок. – Мне и подумать страшно, что когда-нибудь я лишусь тебя. Пусть боги даруют тебе долгую-долгую жизнь!

– Когда-нибудь ты все равно лишишься меня, но если это произойдет слишком рано, то, боюсь, и тебе скоро придется последовать за мной в долину предков, – произнес Аравак, не отводя от Тлалока своего тяжелого взгляда. – Ты сейчас лишь моя бледная тень, – нравится тебе это, или нет, – и еще долго будешь тенью. Ты будешь ею многие годы даже после моей смерти, поэтому тебе нужно заботиться, чтобы у тени был хозяин, – ведь без хозяина она попросту исчезнет… Перестань хмуриться, Тлалок, я говорю это не для того чтобы тебя обидеть, я хочу предостеречь от опасности. Соблазны опасны для человека, нет ничего опаснее соблазнов, потому что они рождаются в нашей душе, исходят от нас самих, а борьба с самим собой – тяжелейшая борьба на свете, и мало кому удается одержать в ней победу.

– Клянусь, отец, я буду твоим преданным слугой и верным помощником до последних мгновений твоей жизни! – горячо сказал Тлалок, вновь целуя отцовскую руку. – А когда наши предки призовут тебя в свою страну, я заставлю всех людей воздавать тебе уважение, подобно одному из богов. – Я знаю, что я сделаю! – закричал он, хлопнув себя по лбу. – Я прикажу, чтобы люди из камня сложили твое изображение, и чтобы оно было огромным, видным издалека.

– Такое изображение лучше всего остального будет свидетельствовать о божественной природе власти и внушать трепет перед ней, – живо подхватил Аравак, приподнявшись с циновок. – Какая отличная мысль, – это боги вложили ее в твою голову, Тлалок!.. А может быть, и демоны, – тут же произнес Аравак со странным смешком, вспомнив старуху Кахинали. – Но не важно. Мысль хорошая, и знаешь, что еще надо будет сделать? Приказать, чтобы отныне и до веку всех вождей острова – меня, тебя, всех наших потомков – изображали в камне. И пусть эти изображения высятся вдоль пути, ведущего от входа в царство Матери-Земли к берегу морю, куда вступили в первый раз люди, прибывшие сюда с Сыном Солнца, и куда Сын Солнца вернется вновь. Все это будет означать, что вожди – дети Сына Солнца и посредники между ним и Матерью-Землей.

– Отец, отец, как ты велик! – Тлалок в третий раз поцеловал его руку. – Живи вечно, без тебя мы все осиротеем.

– Жить вечно я не буду, рано или поздно освобожу тебе место, – Аравак шутливо похлопал сына по плечу. – Однако тебе придется пока подождать: мы с тобой должны довершить начатое. Вот, я подумал, не пора ли снять запрет с вырубки леса на острове? Зачем нам столько лесов, – от них только один вред: они создают сырость, мешают передвигаться; в них прячутся злоумышленники. В то же время народу на острове все прибавляется: наши женщины плодовиты и рожают много детей. Значит, нам нужны новые поля для того, чтобы сажать больше батата, нам нужны бревна на постройку домов, нам нужна одежда из лубка. Хватит уже нам испрашивать разрешение на порубку каждого дерева!

– Так, так, так! – вскричал Тлалок. – Сколько будет полей, сколько будет жилищ!

– А насчет Кане…

– Великий вождь, великий вождь! – послышался голос из передней. – О, помилуйте нас боги!

– Кто там? – спросил Аравак, встав с циновки и поспешно накидывая верхнее одеяние. – Да входи же ты, – что кричишь, как помешанный.

В комнату вбежал один из прислужников Аравака.

– Великий вождь! О, боги! Это невозможно!..

– Если ты не перестанешь кричать, я вырву тебе язык, – грозно произнес Аравак. – Говори внятно. Что произошло?

– Женщины пошли в храм Матери-Земли молиться, – глядь, а он там… – прислужник выпучил глаза и замахал руками.

– Кто? Страшное чудище, злой демон, или сам зверь Рекуай? – с иронией спросил Аравак.

– Хуже, великий вождь! Там порождение ада – Кане, а с ним Парэ, отдавшая свою душу нечистой силе. Наши женщины, как увидели их, так сразу и разбежались, – а я помчался сюда, чтобы доложить тебе, великий вождь!

– Ты храбрый человек, – сказал Аравак, – я тебя награжу. Ступай, собери всех моих воинов, передай им, чтобы окружили храм Матери-Земли и выставили дозоры вокруг поселка. Я скоро приду.

– Ну что? – Аравак поворотился к сыну. – Боги ли нам помогают, демоны ли, – не знаю, но ясно, что высшие силы – на нашей стороне.

* * *

Аравак решил созвать народный суд для определения наказания для Кане и Парэ, потому что по такому важному делу именно народ должен был изъявить свою волю, а вождь и старейшины лишь выполнить ее. Из всех деревень, подчиненных Араваку, были вызваны в Священный поселок представители народа: каждому из них сообщили, когда явиться, и напомнили о святой обязанности судить честно и беспристрастно, сообразуясь с древними традициями и божественными установлениями.

Капуна тоже был в числе вызванных на суд народных представителей. Пришедший в его деревню посланник Аравака вызвал там жуткий переполох – люди решили, что Капуна предстанет перед судом в качестве обвиняемого, наряду с Кане, а значит, и все они обвиняются в пособничестве святотатцу. Плач и вопли раздались в деревне, а бледный, дрожащий Капуна долго не мог понять, что от него требовалось. Но зато когда выяснилась, наконец, истинная цель вызова Капуны в Священный поселок, радости не было предела. Жители деревни стали наперебой давать своему старосте советы, как вести себя на суде, которые сводились к тому, что следует отнестись к Кане сурово и жестко, поскольку односельчане этого преступника в первую очередь должны были показать степень своего возмущения его неслыханным, злодейским поступком.

Мауна хмурилась, недовольная недостаточно почтительным отношением жителей деревни к Капуне, но не прерывала этот поток словоизлияний: умная женщина, она понимала, что людям надо дать выговориться после испытанного ими испуга. Не пеняла она и мужу за то, что он допустил такое панибратство; напротив, вернувшись с ним домой, Мауна была ласкова с Капуной и принялась заботливо собирать ему одежду и еду для похода в Священный поселок.

– Ты наденешь завтра все самое лучшее, из белого лубка дерева махуте, – сказала она Капуне.

– О, эти наряды достались мне от отца, а ему от деда! – отвечал он. – Может быть, поберечь их? Когда еще нам разрешать использовать дерево махуте для изготовления одежды?

– Скоро мы не будем знать недостатка в лубке, а также и в бревнах для постройки домов, – уверенно произнесла Мауна. – Разве ты не слыхал, что наш великий вождь Аравак вскоре снимет все запреты на порубку леса?

– Слыхать-то, я слыхал, но можно ли этому верить? – протянул Капуна.

– Не сомневайся. Великий вождь мудр и знает, что нужно людям. В самом деле, не глупо ли нам ходить полуголыми и жить в старых домах, когда на острове полно леса? Скоро мы ни в чем не будем знать нужды! – Мауна засмеялась от удовольствия.

– Хорошо бы, – вздохнул Капуна.

– Так и будет. Пусть боги во всем помогают великому вождю, пусть продлят они его дни! – воскликнула Мауна.

– Пусть боги помогают ему! – охотно подержал ее Капуна.

– Затем я приготовлю для тебя краску из сока растения, которое старухи называют «ти», – продолжала Мауна.

– А это еще зачем?

– Раскрасишь лицо, шею и грудь.

– Но я же иду на суд, а не собираюсь отгонять злых демонов.

– Вот именно потому, что ты идешь на суд, ты и раскрасишься. Пойми, Кане и Парэ предались демонам, и ты, раскрасившись соком растения, которое демонов отгоняет, тем самым покажешь всем, что для тебя нет сомнений в демонической силе Кане и Парэ. Не сказав еще ни слова, ты уже одним своим видом обвинишь преступников.

– Как ты умна, – Капуна с уважением посмотрел на жену. – Я бы до этого не додумался.

– Боги дали мужчинам силу, а женщинам – сообразительность. И еще много чего боги разделили между мужчинами и женщинами, чтобы не жили они порознь, а были вместе. Поэтому, когда муж и жена живут в любви и согласии, – вот, как мы с тобой, – они соединяют дары богов. Понял, глупенький ты мой? – Мауна потерлась носом о щеку Капуны.

– Ты хочешь сказать, что у меня нет ума и нет сообразительности? – Капуна отстранился от нее.

– Конечно же, есть, – Мауна положила голову к нему на плечо. – Ты очень умен, но твой ум – мужской. Мужчины думают по-иному, чем мы, женщины, и мир видят иным, чем видим его мы. В детстве мне всегда было смешно смотреть, как отец лепил кувшины из глины. Он брал кусок, примеривался к нему, разглядывал со всех сторон, нюхал и даже пробовал на вкус; затем долго размышлял о чем-то и только после этого начинал делать кувшин. Так вы, мужчины, относитесь и к окружающему вас миру: вы разглядываете его, примериваетесь к нему и пробуете на вкус, чтобы потом изготовить из него нужные вам вещи. Мир для вас – заготовка на будущее. Совсем не так оцениваем мир мы, женщины: нам надо, чтобы от него была польза сейчас, мы готовы взять то, что он нам дает, и приспособить это для себя; нам нужно взять от него необходимое для нас, нашего дома и нашей семьи… Понимаешь? Вот, объясни мне, например, зачем Аравак хочет покарать Кане, зачем устраивает суд над ним?

– Ну, как это – зачем? – удивился Капуна. – Великий вождь заботится о порядке на острове, он защищает наши обычаи и наказывает преступников. Кане – преступник, поэтому вождь хочет наказать его.

– Видишь, ты рассуждаешь по-мужски, то есть непонятно о чем! – улыбнулась Мауна. – А по-моему, суд над Кане нужен для того, чтобы мы стали жить лучше.

Капуна изумленно уставился на жену.

– Опять не можешь понять меня своим мужским умом? – спросила Мауна. – Ну, какой смысл и какой толк во всех законах, в наших порядках и обычаях, если они не служат нам? Много ли было проку во всем этом при прежних вождях? Да, мы почитали богов, соблюдали законы и обычаи, но жили-то не очень хорошо! Но при Араваке мы заживем по-другому: его порядки и законы в чем-то отходят, может быть, от божественных заповедей, – простите мне, великие боги, если я грешу, – но они принесут нам пользу. Мы получим новые вещи, новые одежды и дома – и не когда-то в будущем, а скоро.

Знаешь ли, Капуна, мне кажется, что у великого вождя женский склад ума – ведь Аравак не придается бесполезным и бессмысленным мечтаниям, но примеряется, что можно взять от мира уже сейчас. Поэтому все женщины будут на стороне Аравака, поверь мне, и большинство мужчин тоже поддержат его, так как сами мечтают о том же, о чем мечтают женщины. Да что тут толковать! Даже враги Аравака выступили против него только потому, что завидуют ему и хотели бы оказаться на его месте.

А твой Кане – просто безумный, я всегда тебе об этом говорила. Он свихнулся окончательно: мало того, что похитил Парэ, нанес оскорбление богам, бросил вызов вождю, – так еще и заявился в Священный поселок вместе с ней! Будь я великим вождем, я бы наказала их обоих так, чтобы все навеки это запомнили! И наши люди думают так же, – ты слышал, что они тебе говорили.

Ты, смотри, не осрамись там, в Священном поселке, на суде, – будь потверже, покажи, что ты настоящий мужчина. Обещаешь?

– Можешь быть уверена! – воскликнул Капуна. – В конце концов, я староста, я выражаю волю наших односельчан, и, к тому же, я люблю и уважаю нашего великого вождя, нашего Аравака.

– Какой ты у меня молодец! Действительно, настоящий мужчина, – с гордостью глядя на мужа, сказала Мауна, – и вдруг схватилась за живот. – Ой-ой-ой! Он шевельнулся. Наш ребенок в первый раз пошевелился! Дай руку, положи сюда… Чувствуешь?

– Шевелится, – подтвердил растроганный Капуна. – Ого, да еще как шевелится!

– Ох, даже дыхание перехватило! – Мауна тяжело опустилась на скамью. – Будет мальчик, точно тебе говорю, мальчишки такие неспокойные… Ну, вот, Капуна, теперь ты должен заботиться о нас двоих – о своей жене и своем сыне. Не подведи нас, мы на тебя надеемся.

* * *

Суд в Священном поселке начался в дни, когда дул пронизывающий южный ветер. Он дул раз в году, в течение нескольких дней, из неведомой страны, и был очень холодным, – должно быть, страна, где он зародился, не знала тепла и света.

Небо было чистым и глубоким, солнце светило пронзительно ярко, но жар его не доходил до земли. Люди, собравшиеся на площади перед храмом Всех Богов, кутались в плащи и накидки, время от времени прикрывая лицо рукой, чтобы отогреть щеки и нос. Начало суда затягивалось, ожидание становилось невыносимым; когда, наконец, из дома Аравака появилась процессия, в толпе раздался облегченный вздох. Впереди шел сам вождь, за ним его сын Тлалок, затем молодой жрец, после них старейшины, а позади всех, в окружении воинов, – Кане и Парэ.

В полном молчании процессия проследовала на площадь, и здесь взошла на приготовленную деревянную площадку. Воины вывели Кане и Парэ на середину, и, сойдя на землю, окружили площадку плотным кольцом. Тлалок, молодой жрец и старейшины уселись на приготовленные для них циновки, а вождь остался стоять.

Ветер развевал перья на его богатом головном уборе, вздымал полы длинной роскошной накидки, сбивал набок висевшее на шее ожерелье из когтей орла и горных прозрачных камней, но Аравак стоял прямо и недвижно, не обращая на всё это никакого внимания. Известный всем тяжкий взгляд вождя был устремлен на толпу, и люди замерли, боясь пошевелиться.

– Люди острова! Вы знаете, зачем вас сюда позвали, – загремел над площадью голос вождя. – Вот этот человек похитил Парэ, дочь верховного вождя, посвященную богам, и жил с ней, как со своей женой. Вот она также стоит перед вами. Мы не знаем, насильно ли он удерживал ее при себе, или она жила с ним без принуждения, но в любом случае совершено величайшее святотатство. Ярость богов уже обрушилась на нас: порядок на острове возмутился, нашлись люди, дерзнувшие бросить вызов нашим обычаям. Всесильный Бог Войны помог нам одолеть злодеев, но война не закончена, и сколько еще прольется крови, нам не известно. Не известно и то, удастся ли нам вернуть себе милость богов, простят ли они оскорбление, которое нанес им Кане! На ваш суд, люди острова, я отдаю его, и пусть ваше решение будет мудрым и справедливым.

Толпа молчала.

– Кто скажет первым? – спросил Аравак.

– Старейшины! Пускай скажут старейшины! – раздалось на площади.

Аравак посмотрел в сторону старейшин; один из них поднялся и выступил вперед.

– Совет старейшин принял решение сразу после бегства Кане и Парэ. Об этом было объявлено на острове, – вы должны помнить, люди. Но скажу еще раз, здесь, на суде. Совет старейшин постановил, что преступление, совершенное Кане, должно быть строго наказано. Оскорбление, которое он нанес великим богам, должно быть отомщено. Только так мы можем вернуть себе милость богов, – проговорив это, старейшина вернулся на свое место.

– Таково слово старейшин, – произнес Аравак, – а теперь пусть прозвучит ваше слово, люди острова. Говорите прямо и открыто, никто не пострадает за свою откровенность. – Кто еще хочет высказаться? – Аравак медленно обвел взглядом толпу. Люди застыли в неподвижности, никто не проронил ни звука; слышалось только завывание ветра да стук плохо закрытой двери в храме Всех Богов.

– Великий вождь… – начал было говорить Кане, но осекся, потому что Аравак сурово оборвал его:

– Тебе еще рано! Твое слово будет последним.

На лице Кане отразились гнев и досада, но он сдержался и ничего не ответил вождю. С тревогой посмотрел он на Парэ – как она? Парэ улыбнулась ему, он улыбнулся ей в ответ, – и в это время раздался голос Аравака:

– Пусть скажет староста деревни, откуда родом тот, кого мы судим. Иди сюда, Капуна!

Кане вздрогнул и посмотрел на толпу. Из нее вышел съежившийся Капуна, его губы дрожали, а руки подергивались. На его обнаженной груди была раскраска, нанесенная соком растения «ти». Люди боязливо рассматривали эти магические узоры, ведь все знали, что такая раскраска наносится для отпугивания злых демонов, когда они совсем рядом.

С трудом взобравшись на площадку, Капуна встал возле вождя, отвернувшись от Кане и Парэ.

– Мы ждем твоего слова, – сказал Аравак.

– Я – староста деревни, откуда родом Кане, которого мы сегодня судим, – начал Капуна. – Он вырос на наших глазах, а когда остался сиротой, мы всей деревней заботились о нем. Могли ли мы подумать, что он отплатит черной неблагодарностью не только нам, но и всем жителям острова? О, мы давно замечали за ним неладное! Он еще с детства завел дружбу с демонами, и они помогали ему во всех делах. Рыба сама шла к нему на крючок, лесные птицы сами лезли в силки; батат, который он сажал, давал небывалый урожай. Все свое время Кане проводил в недостойных забавах и колдовстве: учил кур говорить по-человечески, заставляя посуду петь и танцевать, принуждал женщин свистеть птичьими голосами и скакать по двору, морочил наших людей, превращаясь в дерево или камень, а то и просто летал по воздуху над деревней.

Мы виноваты в том, что еще тогда не пресекли эти колдовские выходки, не обратились за помощью к великому вождю, совету старейшин и народному собранию. Но мы и представить себе не могли, до чего доведет Кане его дружба с демонами, – да и кто мог бы себе вообразить такое: похищение девы, посвященной богам, нарушение священных обычаев и вековых законов, внесение смуты и раздоров в мирную, спокойную жизнь нашего благословенного острова! Вот что может сделаться с человеком, который отдал свою душу злым силам, – какое это грозное предупреждение для всех нас!

Мы, односельчане этого преступника, прокляли его и уже осудили. Я призываю и вас, люди острова, поступить так же. Преступления, совершенные им, столь велики, что за них не должно быть прощения.

– Капуна, Капуна, что ты делаешь? – воскликнул Кане с горечью и печалью.

Капуну передернуло, лицо его посерело, руки задрожали еще больше, и он звенящим голосом выкрикнул в холодную пустоту неба:

– Я люблю наш остров и наш народ, я чту наши священные обычаи, я преклоняюсь перед нашими богами, – я жизнь готов отдать за всё это! Я…

– Мы поняли тебя, Капуна, – перебил его Аравак. – Мы знаем, что ты верно служишь своему народу. Тебе есть что добавить? Нет? Тогда ступай; твое слово будет учтено судом.

Капуна на негнущихся ногах стал неловко спускаться с помоста и упал бы, если бы его не подхватили люди, стоящие внизу.

– Кто еще хочет сказать? – спросил вождь.

Завывал ветер, стучала незакрытая дверь в храме Всех Богов, – люди молчали.

– Хорошо, если нет больше желающих, пусть скажут те, кого мы судим, – так велит обычай, – Аравак взглянул на Кане. – Говори, теперь можно.

Кане подошел к самому краю помоста и с жадным вниманием стал всматриваться в лица людей, стоявших внизу.

– Говори, – повторил Аравак, и в голосе его прозвучала угроза.

– За что вы судите меня и Парэ, люди острова? – спросил Кане. – Что мы сделали, в чем провинились перед вами? Разве можно судить любовь? Да, я полюбил Парэ, а она полюбила меня. Я полюбил ее с первого взгляда, как не любил никого на этом свете. Я умер бы, если бы она отвергла меня, и я готов был умереть, потому что сама смерть от любви к ней была бы для меня счастьем. Так я говорил Парэ при нашем первом свидании, и так оно и случилось бы, но великие боги вдохнули любовь и в ее сердце, и мы соединились – сначала душой, а потом и телом. В чем здесь грех, скажите мне? Ведь любовь – божественное чувство, и если боги позволяют нам любить, то могут ли люди противиться этому?

Я слышал здесь разговоры о том, что демоны вселись в меня; мой бывший друг рассказывал всякие байки и тоже утверждал, что демоны овладели мною, – но вдумайтесь, жители острова, какой вызов богам бросают те, кто говорят такое. Неужели боги отдали любовь во власть демонам, или, может быть, демоны сильнее богов и сами отняли ее у них? Никогда мне не приходили в голову подобные мысли, но наслушавшись ваших разговоров, я мог бы засомневаться в милости или всемогуществе богов… Но, конечно, боги, а не демоны, соединили нас и защищали нашу любовь. А уж было в ней что-то демоническое или не было, – не знаю. Я уверен, что не было.

Далее скажу вам, люди. Вы все время твердите, что Парэ – дева, посвятившая себя богам, и поэтому не имела права любить мужчину. А я, веря в богов, скажу вам, что если бы они хотели сохранить ее целомудрие, они бы его сохранили. Есть, ведь, другие посвятившие себя богам девушки, которым не суждено познать земную любовь. Их боги оставили для себя, но Парэ была предназначена для земной жизни. Так что же, мы опять будем сомневаться в божественном могуществе или станем сопротивляться божественной воле? В кого же вселились демоны – в меня и Парэ, или, все-таки, в вас?

А еще Аравак сказал, что из-за меня и Парэ возмутился порядок на острове, началась кровавая война, и она будет продолжаться. Я не понимаю, как это могло произойти. Тысячу лет на нашем острове не было войны; случались споры, случались ссоры, но всегда находилось мирное решение. Что нам делить, из-за чего драться? У нас всего вдоволь; каждый человек может жить, как ему хочется, не нарушая жизнь других людей. И если наш с Парэ поступок возмутил одних, а у других, наоборот, вызвал сочувствие, – то разве это причина для войны? Можно было договориться, можно было устроить раньше этот суд, что идет сейчас, – и войны не было бы. Если мы с Парэ в чем и виновны, так это в том, что не пришли к вам сразу после того как осуществилась наша любовь, – но мы были уверены, что вы поймете и простите нас, а кроме того, мы были счастливы, мы жили в своем прекрасном маленьком мире, забыв о мире большом.

Однако я думаю, что причина войны – не в нас. Бог Войны – чужой на нашем острове, его воскресили те, кто решил навязать нам чужие порядки и чужие обычаи. Я слышал, что у нас появились люди, которые хотят богатства и власти, и готовы во имя этого обирать и убивать других людей. Вот тут-то и надо вспомнить о демонах; вот таких-то предавшихся демоническому соблазну надо судить в зависимости от степени их вины. Вот такие люди опасны для нашей жизни, – а вы судите нас с Парэ, не совершивших ничего ужасного и ни в чем по-настоящему не виноватых.

– Правильно! – послышался чей-то одинокий голос на площади. В толпе произошло движение: все старались разглядеть того, кто это выкрикнул, и одновременно испуганно косились на вождя.

Аравак, хладнокровно слушавший речь Кане, не обратил ни малейшего внимания на крик на площади.

– Мы выслушали тебя, сын рыбака. Теперь послушаем ту, которая раньше была девой, посвятившей себя богам, – сказал вождь.

Кане отступил на пару шагов, и его место заняла Парэ. На ней было длинное нелепое одеяние из толстого, плохо обработанного лубка, волосы распущены, никаких украшений, – но она и в таком виде была очень красива. Лицо Парэ было милым и кротким, – казалось, что она стоит не перед судом, который решает жить ей или умереть, а вышла поговорить с добрыми друзьями, любящими ее, как и она их.

– С раннего детства я служила богам, – сказала Парэ, и тихий ее голос удивительным образом был слышен всем людям. – Я думала, что так будет всегда, и не желала другой жизни. В наших храмах и святилищах мне было хорошо, я молилась там, а боги отвечали мне. Они были со мною ласковы, и я любила их всем сердцем. Земная любовь была мне не нужна; я не могла понять, почему все женщины не отдают себя богам, почему они стремятся к грубым мужским ласкам, предпочитая их возвышенной любви к божественному. Мужчины не вызывали у меня никаких чувств, я относилась к ним не лучше и не хуже, чем к другим живым существам: птицам, рыбам, бабочкам, деревьям и цветам. Я видела, как все живое ищет свою вторую половину и производит потомство, но мне было незнакомо это желание – оно было таким незначительным по сравнению с моим призванием служить богам.

Так продолжалось до состязания на Празднике Птиц, где я должна была возложить венок на голову победителя. Им стал Кане, и я полюбила его сразу, с первого взгляда, – но не за то, что он победил, а просто моя душа устремилась навстречу его душе. «Это он», – услышала я голос свыше; дыхание мое перехватило, а сердце пронзила острая сладкая боль, от которой не было спасения. Весь мир исчез, остался один Кане; он теперь был моей жизнью, и без него я умерла бы.

Больше я не могла служить богам, везде я видела только его, и думала только о нем. Я знала, что это тяжкий грех для девы, посвятившей себя богам; я молилась, чтобы боги избавили меня от этой любви, но мои молитвы были неискренними, потому что в душе я не хотела этого.

Я призналась во всем моему отцу; он мудр и опытен в делах божественных и людских. Он назначил мне испытание: я должна была жить в пещере около Священного озера столько, сколько будет нужно, чтобы убедиться в силе своей любви или победить ее.

Я старалась, – боги тому свидетели, – старалась терпением и самоотречением победить любовь, однако вышло иначе. Кане разыскал меня; он сгорал от любви так же, как я. Оставалась последняя надежда, что боги образумят его, но нет – они позволили ему быть возле меня, они вложили в его уста такие нежные слова, которые можно слышать лишь на небесах, – и настал миг, когда я не могла больше сопротивляться. Мы ушли из святого места, мы поклялись в любви и верности друг другу, мы стали мужем и женой.

Я не была похищена, я добровольно пошла с Кане. Если вы считаете, что я совершила святотатство, осудите меня за него, казните меня, – но пусть моя смерть будет последней насильственной смертью на острове. За что вы убиваете людей, которые даже не знали о моем поступке и никак не помогали мне? Зачем вы воюете? Я долго служила нашим богам, однако среди них не было кровавого Бога Войны. Откуда он взялся, почему вы вдруг начали почитать его? Может ли бог хотеть истребления людей, может ли упиваться потоками крови? Наши боги добры: за тысячу лет они приняли от нас в жертву только девять человек, которые сами отдали себя на заклание во имя богов, – никого из них не принуждали расстаться с жизнью. Откуда же взялся этот ужасный Бог Войны? А может быть, он и не бог, а демон, притворяющийся богом? Демоны часто принимают облик высших существ, и за их льстивыми словами скрывается зло. Я читала об этом в наших таблицах с древними письменами, – будьте осторожны, люди!

– Всё сказала? – спросил Аравак. – Мы, конечно, благодарны тебе за твои поучения, – дева, посвятившая себя богам, и отдавшаяся земному мужчине. Жаль, правда, что мы не услышали, раскаиваешься ли ты в святотатстве и оскорблении богов, – но хорошо, что ты напомнила нам о состязании на Празднике Птиц: сын рыбака действительно стал там победителем и был объявлен Сыном Большой Птицы. Тем тяжелее его преступление: Большая Птица выбрала его среди всех юношей острова, а он предал ее, нашу главную заступницу и покровительницу! Значит, ты и он – оба обманули тех, кто отметил вас своей милостью и кому вы должны были преданно служить.

Вождь поправил свою накидку, развеваемую жестоким ветром, и обратился к толпе на площади:

– Народ острова! Ты выслушал старейшин, верховного жреца, старосту деревни, откуда родом сын рыбака; ты выслушал и тех, кого мы обвиняем. Обычай соблюден полностью. Теперь тебе решать, народ острова, чего заслуживают преступники.

Воины Аравака раздали всем, кто был на площади, по два камня – белый и черный. Потом молодой жрец прошелся с корзиной, и люди бросали в нее эти камни: белые камни за оправдание Кане и Парэ, черные – за их осуждение. Когда корзину вытряхнули перед старейшинами, оказалось, что она полна черных камней, среди которых был лишь один белый. Таким образом, Кане и Парэ были приговорены народом к смерти; старейшины утвердили этот приговор, вождь должен был исполнить его.

* * *

Но наступило время, когда нельзя было казнить. После второго посева урожая, на целый лунный цикл на острове объявлялся строжайший запрет на убийство всего, что движется. Это были дни почитания Матери-Земли, а она не терпела убийств и кровавых жертв.

Оставив Кане и Парэ под крепким караулом, Аравак решил начать то, что было задумано им с Тлалоком: приступить к изготовлению каменного идола, прославляющего вождя. Прежде всего, надо было проложить дорогу от Священного озера, где был вход в царство Матери-Земли, к берегу морю, куда должен был вернуться Сын Солнца. Для этого пришлось рубить деревья в роще у озера, нарушая заветы предков, но островитяне уже не считали это кощунством. Приступая к порубке деревьев с некоторой робостью, они вскоре приободрились и развеселились. С треском падали деревья, и люди встречали каждое падение радостными криками.

Пока одна группа прокладывала дорогу, другая отправилась на Западную гору за большой каменной глыбой, из которой можно было вытесать изображение вождя. Отправившиеся туда мужчины побаивались старой колдуньи Кахинали, живущей на вершине Западной горы, однако Аравак вначале высмеял их, заявив, что это ребяческие страхи, затем сурово пригрозил, а в завершение дал им несколько своих воинов для охраны, – и мужчины пошли на эту гору.

Пока тяжелую глыбу волокли через весь остров, в Священном поселке обсуждали, как приступить к работе над идолом. Конечно, изображение вождя должно было изготавливаться по тем же правилам, что и изображения богов, – о них же было известно следующее. Идолы эти были одухотворены: идол изготовлялся как раз для того, чтобы в нем пребывал определенный дух или бог. Человек не властен был, разумеется, над богами и духами, но он мог пригласить их поселиться в сделанных для них изваяниях, которые следовало устанавливать в местах красивых и отдаленных от суеты, чтобы боги и духи чувствовали себя там хорошо. В этом случае можно было надеяться, что они будут посещать сделанные для них изваяния, которые становились, следовательно, самым простым и естественным способом для связи человека с богами: это была как бы дверь, пропускающая в иной мир.

Понятно, что дверь, куда бы она ни вела, а уж особенно дверь в иной мир, следовало изготавливать тщательно и в строго определенном порядке, – не случайно, идолы вытесывались молча, в тихом уединенном месте, без лишних свидетелей. При этом мастер считал удары и прикосновения резца к дереву: так идол Духа-Покровителя Домашнего Очага вырезался пятьюдесятью двумя прикосновениями резца – по числу недель в году. Дух-Хранитель Деревни высекался трехсот шестьюдесятью пятью ударами резца, – по числу дней. За каждым ударом стояло заклятие; если ошибиться в счете, сделать хоть один лишний удар – идол терял защитительную силу; если сделать меньшее число ударов – на эти дни или недели деревня или домашний очаг окажутся не защищенными. Ограничение на число ударов не позволяло создать идолов красивыми и совершенными, поэтому они выглядели грубыми и как бы плохо отесанными, но в действительности за этой кажущейся грубостью стояло великое таинство. Во время работы над идолом обычно происходило чудо: мастер начинал работать с бревном, но в какой-то момент работы к нему приходило ощущение, что он общается с богом, которому вырубает идол.

Завершением работы была установка изваяния: множество людей приходило, чтобы передвинуть его на должное место. Несмотря на тяжесть идола, невзирая на препятствия на пути, люди тащили и тащили его туда, где ему было бы хорошо, и где богу было не зазорно посещать свое изображение. А все, кто участвовал в установке идола, могли рассчитывать на благосклонность изображенного в нем бога и покровительство в земных делах…

Когда каменную глыбу с Западной горы приволокли к проложенной от озера до моря просеке, лучшие мастера Священного поселка пришли сюда и принялись за работу. Поскольку все было обговорено заранее, разногласия у них возникли лишь по одному поводу: сколькими ударами вытесать изображение вождя? До сей поры еще не было случая, чтобы идола ставили в честь человека; не было и опыта резьбы по камню. Понятно, что пятьюдесятью двумя прикосновениями резца вытесать это изваяние было нельзя – как из-за сложности работы с камнем, так и из-за уважения к вождю. В самом деле, что за изображение получилось бы из каменной глыбы после пятидесяти двух ударов; а с другой стороны, неужели вождь равнялся по своему положению только Духу-Покровителю Домашнего Очага, занимавшему не очень видное место в ряду прочих духов, не говоря уже о богах? Триста шестьдесят пять ударов больше подходили для идола вождя, но и тут были сомнения: таким количеством ударов высекался Дух-Хранитель Деревни, но ведь Аравак был хранителем всего острова?… После долгих раздумий мастера пришли к выводу, что изображение вождя надо делать с помощью не менее тысячи ударов, так как до правления Аравака на острове прошла тысяча лет, и это время, как теперь всем было ясно, было ожиданием появления великого вождя.

После того, как этот сложный вопрос был решен, работа стала быстро продвигаться; в ходе ее у одного из мастеров возникла прекрасная мысль – увенчать изваяние Аравака каменным убором, похожим на священное украшение из перьев птицы Моа, что будет свидетельствовать о божественном происхождении великого вождя.

* * *

Между тем, минули дни почитания Матери-Земли, а вместе с ними был отменен и запрет на убийства. Аравак и Тлалок закрылись в дальней комнате дома вождя, чтобы обсудить, как казнить Кане и Парэ. Эта казнь должна была быть необыкновенной, невиданной, она должна была потрясти воображение островитян, дабы надолго вселить в их сердца трепет перед властью богов и властью вождя. Нужно было найти упоминание о чем-то подобном в древних таблицах с письменами, но Баира, умевший читать их, был тут не помощник. После вынесения приговора его дочери он затворился ото всех и не участвовал даже в церемонии почитания Матери-Земли.

К счастью, молодой жрец тоже немного разбирался в письменах, и он представил Араваку и его сыну описание одной из казней святотатцев. Вкратце, в пересказе молодого жреца эта казнь выглядела так:

«В стародавние времена одну девушку, совершившую святотатство, вначале на семь дней поместили в затвор, а потом водили от дома к дому, дабы все люди могли увидеть преступницу и выразить свой гнев и возмущение.

Вечером люди собрались в храме крылатого Бога Мщения, плакали, молились и просили прощения за прегрешения. В полночь под музыку труб, флейт и рожков верующие отдали Богу Мщения свои подношения и вновь молили о снисхождении. Когда звуки музыки стихли, появилась колонна жрецов; в центре колонны находилась девушка, совершившая святотатство. Жрецы еще раз громко объявили людям, в чем ее вина, и прокляли преступницу от имени всего народа, – после чего, опрокинув ее на спину перед изображением Бога Мщения, отрезали девушке голову. Затем они собрали хлеставшую из горла кровь в большой горшок и обрызгали ею идола бога, стены храма и подношения верующих.

С туловища девушки содрали кожу, и ее натянул на себя верховный жрец. В таком виде он появился перед собравшимися, которые занимались тем, что отплясывали под барабанный бой, – и присоединился к ним. Став во главе танцующих, жрец совершал магические телодвижения с быстротой, которую позволяла плотно облегавшая его тело липкая от крови кожа девушки».

Выслушав этот рассказ, Аравак приказал молодому жрецу удалиться и взглянул на сына.

– Что ты думаешь о такой казни? – спросил вождь.

– Наши предки умели наказывать святотатцев, – ответил Тлалок.

– Да, умели, – согласился Аравак. – Мы у себя на острове позабыли многие славные обычаи старины. Однако не вызовет ли подобное наказание отторжение у наших жителей? Не станут ли они проклинать нас за чрезмерную жестокость?

– Но мы же сами хотели, чтобы казнь была жестокой, – и мы правы, отец! Пусть люди ужаснутся, пусть они трепещут перед властью богов и великого вождя! – возразил Тлалок. – Что касается отторжения, можешь быть уверен: его не будет. Кто-то скажет, наверно, что казнь слишком жестока, но таких будет немного; большинство станут наблюдать ее с тайным восторгом и долго еще будут смаковать подробности. Вспомни нашу битву с врагами: как нерешительно вышли на бой воины, как не хотели убивать, – и как быстро вошла ярость в их сердца, как безжалостны они стали! В каждой человеческой душе скрыто желание убийства, и нет ничего сладостнее, чем убивать, или видеть, как убивают.

– Ты становишься мудрым, Тлалок. Ты будешь хорошим вождем, ты будешь великим вождем, – Аравак потрепал его по щеке. – Хорошо, ты меня убедил. Иди, скажи молодому жрецу, пусть он все приготовит для казни, даю ему два дня. Парэ будет первая, а Кане пускай посмотрит, как умрет его возлюбленная, а после настанет и его черед…

В ночь перед казнью Священный поселок усиленно охранялся. Воины Аравака держали караулы возле погребов, где сидели Кане и Парэ, возле дома великого вождя, у храма Всех Богов, в котором должна была пройти сама казнь, на главной улице поселка, у всех входов в него и на окрестных холмах. Всюду горели факелы и костры, зажженные таким образом, чтобы в их свете одни караульные могли видеть других, и никто не смог бы пройти незамеченным.

Отдельные дозоры были выставлены около жилища верховного жреца Баиры. Он не выходил из дома уже тридцать дней, и несколько раз к нему присылали людей, чтобы узнать, жив ли он и не нуждается ли в чем-нибудь, – ответ был один: «Мне ничего не надо. Я молюсь богам. Они пока еще не призвали меня в страну мертвых».

Затворничество Баиры было на руку Араваку, он боялся, что верховный жрец может помешать казни своей дочери. Правда, у Баиры было много детей, рожденных от связей с женщинами острова, – однако всем было известно, что Парэ занимала особое место в сердце старика. Если бы Баира захотел помешать казни, вождю пришлось бы вступить с ним в открытое противоборство, а это было некстати. Поэтому к дому верховного жреца были приставлены старые проверенные воины вождя; им было дано распоряжение не выпускать Баиру ни при каких обстоятельствах.

В этом Аравак совершил ошибку: старые воины с детства привыкли почитать и уважать верховного жреца, и мысль о том, что им придется силой удерживать его, была для них дикой и кощунственной. Когда вскоре после полуночи Баира вышел из дверей своего дома, воины встали было на его пути, но стоило верховному жрецу просто сказать им: «Дайте дорогу», как они подчинились. Впрочем, Баира не спешил уходить: он обошел всех воинов, читая слова молитв и произнося заклинания, затем дал каждому из них священного напитка, а в заключение размеренно и внушительно произнес: «Забудьте о том, что вы меня видели. Продолжайте исполнять свою службу, а если вас спросят обо мне, скажите, что я не покидал дома». «Да, верховный жрец. Мы не видели тебя, и ты не покидал дома», – как завороженные отвечали ему воины.

Выйдя со двора, Баира направился по главной улице Священного поселка к погребам, где были заключены Кане и Парэ. На улице ему встретился патруль, но и эти воины не посмели перечить верховному жрецу, – тем более что он свободно шел по поселку, а значит, имел на это право. Выслушав заклинания и отведав священного напитка, они покорно повторили за Баирой: «Да, верховный жрец, мы не видели тебя. Мы никого не видели на улице».

Погреба охраняли молодые воины из пополнения. Разглядев верховного жреца, они сперва растерялись, не зная, можно ли ему находиться здесь, потом хотели послать гонца к Араваку, но замерли, как вкопанные, когда Баира медленно проговорил: «Смотрите и слушайте, воины, – и пусть никто не произносит ни звука». Заклинания и напиток Баиры произвели на молодых воинов действие еще большее, чем на их старших товарищей: они попадали наземь и уснули непробудным сном, так что Баире оставалось только обойти их бесчувственные тела и отодвинуть засовы погребов – правого, где сидел Кане, и левого, где находилась Парэ.

Оттуда пахнуло холодом и сыростью. Щурясь в непроглядную темь, верховный жрец негромко позвал:

– Парэ! Кане! Выходите. Это я – Баира.

– Отец! Это ты? – раздался после короткой паузы слабый голос Парэ.

– Да, я. Выходи, у нас мало времени… Кане, где ты? Почему молчишь? – спросил Баира.

– Они держат его связанным и с заткнутым ртом. Боятся, чтобы он не убежал и не подговорил стражников, – сказала Парэ, выйдя из погреба. Вдохнув свежего воздуха, она пошатнулась, и привалилась к двери, чтобы не упасть.

– О, боги, что с тобой сделали! – Баира с ужасом рассматривал свою дочь, которая была похожа на бледный призрак ночи. – Сможешь ли ты идти?

– Смогу, – Парэ улыбнулась и прижалась лицом к плечу отца. – Я знала, что ты меня спасешь… Но Кане? Помоги сначала ему.

– Сейчас. На, выпей пока вот это, – Баира достал из-за пазухи маленький кувшинчик из синего прозрачного камня. – Два-три глотка, не более. А я спущусь за твоим Кане и освобожу его. Где факел?… Я пошел.

Через короткое время послышалось тяжелое дыхание, и Парэ увидела в глубине погреба своего отца, который одной рукой придерживал бесчувственное тело Кане, а во второй нес факел, освещая себе дорогу. Парэ, ощутившая после чудодейственного снадобья необыкновенный прилив сил, бросилась навстречу отцу и помогла ему вытащить Кане наверх.

Переведя дух и вытерев пот со лба, Баира протянул дочери все тот же кувшинчик из синего камня:

– Влей в рот своему мужу несколько капель. Держи Кане под шею, чтобы не подавился.

Парэ исполнила все в точности; по телу Кане прошла сильная дрожь, он застонал, выгнулся и открыл глаза.

– Кане! Мой Кане! – Парэ гладила его голову и плакала. – Ты жив!

– Парэ? Ты снишься мне? – прошептал Кане, не понимая, где он находится. – Какой чудесный сон.

– Дай ему еще несколько капель, тогда он окончательно придет в себя. Торопись, нам пора уходить, – сказал Баира.

– Парэ! Так ты не снишься мне? – вскричал вне себя от радости Кане, глотнув снадобье. – Любимая моя, мы опять вместе? А, тут верховный жрец! Вот кому мы обязаны освобождением! О, Баира, у меня нет таких слов, чтобы выразить мою благодарность! О, верховный жрец…

– После ты выразишь мне свою благодарность, – прервал его Баира. – Ты можешь встать? Тогда вставай и пошли. Воины, которые сторожили вас, скоро очнутся, и тогда нам всем несдобровать. Пошли же, я выведу вас из поселка так, что никто не заметит этого.

Баира привел беглецов в укромную бухту у подножья прибрежных скал. Даже Парэ, родившаяся и выросшая в Священном поселке, не знала о существовании этой бухты, – и никто, видимо, не знал о ней, кроме Баиры. Самое удивительное, что здесь оказался плот с веслами и с парусом, а также с большим запасом еды и воды. Кто мог построить его и принести сюда все это? Парэ хотела спросить отца, но он покачал головой, запрещая задавать вопросы, и сказал:

– Смотрите, небо бледнеет и звезды потускнели. Скоро взойдет солнце, и его лучи осветят один из двух ваших путей. Первый из них – на другую сторону острова. Там среди деревьев и камней прячутся враги Аравака, которые примут вас с радостью. Теперь, когда они разгромлены, вы – их надежда: пострадавшие от жестокости вождя, но спасшиеся от лютой смерти – вы будете живым примером, вдохновляющим людей на борьбу с ненавистным Араваком. Кто победит в этой борьбе, знают лишь великие боги, но если победа будет за вами, ты, Кане, сам станешь вождем, а ты, Парэ, будешь делить с ним власть, ибо все женщины острова с восторгом поддержат тебя. Однако власть ваша будет суровой, потому что демоны овладели душами людей, и вам придется сражаться либо с демонами, либо с людьми, а может быть, с теми и другими одновременно.

Ваш второй путь – за море. Оттуда привел нас Сын Солнца, и туда он ушел от нас. Тысячу лет назад жизнь там была плохая, но за такое большое время, возможно, она наладилась. В древних таблицах написано, что за тысячу лет люди образумятся, познают добро и справедливость, и станут жить в прекрасном светлом мире, где вождем будет сам Сын Солнца. Кто знает, не попадете ли вы сразу в этот прекрасный мир, когда пересечете океан? Но попасть туда нелегко: четыре полнолуния добирались до нашего острова люди, ведомые Сыном Солнца; морские чудовища подстерегали их и немало людей погубили. Вы же отправитесь вдвоем, вам будет очень трудно; да и найдете ли вы прекрасный светлый мир по ту сторону океана? Не всё, записанное в священных таблицах, сбывается в срок, а люди – везде люди: у нас, на острове, ходили слухи, что на старых землях давно уже правят злые демоны, а может быть, даже зверь Рекуай.

Но пора принять решение. Какой путь вы выбираете?

Кане посмотрел на Парэ и прочел ответ в ее глазах.

– Мы поедем искать счастье за океаном, – горячо произнес он. – Первый путь не для нас. Мы не будем бороться с демонами с помощью демонов; когда со злом борются злом, то где же здесь добро? Когда мы шли в Священный поселок, мы верили, что зло отступит, – теперь веры нет. Нам больше нечего делать на этом острове; пусть боги смилуются над его людьми, – а мы уходим отсюда навсегда. Прости нас, верховный жрец, если ты ждал иного.

– Прости нас, отец, – повторила Парэ. – Наверно, мы просто слабы, чтобы жить в мире, полном злобы.

– В ущелье, где вы прятались, растут нежные цветы, которых больше нигде нет на нашем острове. Они могут жить только в этом месте, на мягкой земле, защищенные от палящего жара и пронизывающего ветра. Разве они виноваты в этом? Ведь нежность так хрупка и беззащитна. А люди – глупцы; им бы беречь ее, но они насмехаются над нею… Зло может победить, но оно несет в себе смертельную болезнь, обрекающую его на гибель, – проговорил Баира, поглядывая на светлеющий горизонт. – Я одобряю ваш выбор, – и да пребудут с вами великие боги!

– Отец! – Парэ бросилась к нему.

Он обнял дочь, провел рукой по ее волосам и вдохнул их запах.

– Теперь иди, – сказал он. – Когда взойдет солнце, ваш плот должен быть далеко в море.

– Верховный жрец… Отец! Не беспокойся за Парэ: клянусь, что я не дам ей погибнуть, – сказал Кане, прощаясь с Баирой.

– Я верю, – ответил верховный жрец и прибавил с легкой улыбкой: – Как никак, ты – Сын Большой Птицы и она уже не раз защищала тебя своим крылом.

* * *

Солнце всходило над океаном. Баира всё стоял на берегу и смотрел на далекий уже парус, едва видный в сияющей лазури. Наконец, смахнув старческие слезы, он побрел по узкой тропинке, ведущей через расщелины скал наверх, к Священному поселку.

Баира шел, опустив голову, поэтому вздрогнул от неожиданности, когда чей-то хриплый голос прокричал ему чуть ли не в ухо:

– Ну что, верховный жрец, отправил в никуда дочь и зятя?

Из-за громадного камня появилась колдунья Кахинали, непонятно как тут очутившаяся.

Баира нисколько этому не удивился.

– Уже пронюхала? – спросил он.

– Как же, как же! – прокаркала старая ведьма.

– Уж не пришла ли ты проститься с ними? – сказал Баира, безуспешно пытаясь изобразить насмешку.

– Ты хочешь уязвить меня, верховный жрец? – Кахинали загородила ему дорогу. – Напрасно. Можешь верить или не верить мне, но эти молодые люди мне нравились. Они были просты и благородны, они смело шли вперед, – и, наконец, они не боялись любить и быть любимыми. На нашем острове все хотят любви, от мала до велика, даже вождь Аравак втайне хочет, чтобы его любили, – колдунья захихикала, – но никто не желает нести жертвы во имя любви, отдать за нее всё, что у него есть, даже самую жизнь. В результате любовь превращается в надрыв, вопли, слезы и стенания, – а то еще хлеще: принимает такой вид, что боги ужасаются, а демоны приходят в восторг. Давно я не встречала настоящей любви на нашем острове, поэтому Сын Большой Птицы и дева, посвятившая себя богам, были милы мне.

– Ты говоришь о них в прошедшем времени, будто Кане и Парэ уже нет на земле, – мрачно заметил Баира.

– На нашей земле их, конечно, уже нет, – и это к лучшему, – старуха осклабилась и отбросила с лица длинные пряди тонких волос, свисающие с полуголого черепа. – Они чужие в нашем мире, и ты сам это отлично знаешь. В ущелье, где они прятались, растут нежные цветы, которых больше нигде нет на нашем острове. Они могут жить только на мягкой земле, защищенные от жара и ветра, – ведь нежность так беззащитна и хрупка…

– Ты подслушивала? – Баира взглянул в лицо колдуньи.

– Я?! – изумилась Кахинали. – Да что ты, верховный жрец. Зачем мне подслушивать, когда я и без того слышу шорох травы на острове, шевеленье водорослей на дне океана и шум ветра в облаках? Тебе ли, верховный жрец, не знать, что весь мир находится в нас самих? Можно ли подслушать самого себя?

– Пропусти меня, Кахинали, – сказал Баира, – я устал, я иду домой.

– Так об этом-то я и собиралась с тобой потолковать! – колдунья даже взвизгнула от удовольствия. – Куда ты торопишься, верховный жрец? Зачем ты хочешь прервать свою жизнь раньше времени? Тебе ведь известно, что вождь Аравак не простит побега Сына Большой Птицы и девы, посвятившей себя богам. Вождь Аравак приготовил отличную казнь для них; какой урок для народа, какое зрелище для него! И вот ты, разрушивший планы вождя, явишься в Священный поселок с повинной, совсем как твоя дочь и твой зять! О, верховный жрец, как ты молод и наивен!

– Нашла мальчишку, – пробормотал Баира.

– Не обижайся. Я вдвое, а может быть, втрое старше тебя, но и я иногда ощущаю детские порывы, – а порой мне кажется, что я всё еще миленькая хорошенькая девочка, которой я была много десятков лет назад, – скрипуче рассмеялась старуха. – Не обижайся, верховный жрец, и послушай меня: не пытайся повторить поступок дочери и зятя. Как ты сам понимаешь, тебя не предадут всенародной казни, – тебя отравят или удавят тайно. Да, тебе надоела жизнь, тебе надоели люди, но надо ли кончать свое существование подобным образом, раньше срока? Не забывай, в загробном мире не будет многого из того, что есть в этом.

– Пропусти меня, Кахинали, я устал, – упрямо повторил Баира.

– Да, да, да, я так понимаю тебя! – торопливо проговорила старуха и зашлась в кашле. – Подожди, верховный жрец, не уходи, я еще кое-что скажу тебе, – Кахинали вцепилась своими корявыми пальцами в одежду Баиры.

– Хорошо, я выслушаю тебя, – со вздохом произнес он, видя, что от колдуньи не отвязаться. – Но не думай, что твои слова имеют для меня значение.

– Скажи вождю Араваку, что это я помогла бежать Сыну Большой Птицы и деве, посвятившей себя богам, – переведя дух, выпалила Кахинали.

Баира взглянул в глаза колдуньи – они горели, подобно углям, и в них нельзя было ничего прочесть.

– Зачем мне лгать? – спросил он. – Зачем возводить на тебя напраслину?

– Да уж не для того, чтобы спасти твою жизнь ценою моей! – заклокотала старуха, смеясь и сдерживая кашель. – Ты мудр, верховный жрец, и я не собираюсь хитрить с тобою. Все просто, – очень, очень просто! Многие вещи, которые сегодня нам кажутся сложными, очень просты, если посмотреть на них из завтрашнего дня. Ты вот упрекнул меня за то, что я сказала о твоей дочери и твоем зяте в прошедшем времени, – но они, действительно, уже прошлое для нашего острова. А что у нас в настоящем? Аравак и его сын Тлалок. Теперь-то они легко справятся со всеми своими врагами и установят безраздельную власть над людьми.

Ты слышал, конечно, о том, что лучшие мастера Священного поселка делают из камня большого идола, изображающего великого вождя? – Кахинали осклабилась, показав свой беззубый рот. – Вождь хочет быть подобен великим богам, а лучше бы даже превзойти их. Возможно, ему это удастся: Аравак давно правит, к нему привыкли, его боятся, и многие искренне уважают вождя. Но Тлалок никогда не добьется славы и могущества своего отца; сын вождя глуп, зол, мелочен, обидчив и болезненно честолюбив. Когда он станет вождем, люди вначале будут слушать и почитать его – из уважения к памяти Аравака, а также по привычке и под давлением власти – но скоро у Тлалока появится много-много сильных врагов. В конце концов, его свергнут, убьют или принесут в жертву богам, – и что тогда? Ни ты, ни я не можем этого предугадать… Может начаться страшная резня, после которой на острове никого не останется.

Вот зачем ты нужен живым, верховный жрец, – именно тебе нужно уберечь власть от неразумных и гибельных поступков, ведь на твоего молодого помощника нет никакой надежды – он поет под дудку Аравака и Тлалока. Живи долго, верховный жрец, и спаси свой народ от гибели!

– Ты обещала, что не будешь хитрить, но с каких это пор тебя беспокоит судьба народа нашего острова? – заметил Баира. – Разве ты отказалась от службы демонам, желающим зла людскому роду?

– У нас с тобой разные понятия о добре и зле, и нам не договориться, – возразила колдунья. – Но в одном мы с тобою схожи: мы не желаем, чтобы люди погибли, – ибо если их не станет, то кто будет служить богам, как бы этого хотелось тебе, или демонам, как этого хотела бы я?… Поэтому ты должен вернуться в Священный поселок, – но не с повинной, а как человек, раскрывший преступление. Ты должен вновь стать настоящим верховным жрецом, – таким, чтобы твое влияние было не меньше влияния Аравака; ты должен направлять вождя и его сына, не давая им совершать ничего, что имело бы ужасные последствия для людей острова.

– Опять ты лукавишь, Кахинали, – не поддавался на ее уговоры Баира. – Если я спасу наш народ для того, чтобы демоны овладели им, то можно ли назвать это спасением? Люди отвернулись от богов, а значит, уже погибли; какая разница, когда они погибнут окончательно?

– Ты ли говоришь такие жестокие слова, о, верховный жрец? – воскликнула старуха. – Разве ты можешь вот так вот, запросто, отказаться от борьбы за спасение людских душ? Давай сразимся – твои боги против моих демонов – и посмотрим, кто победит. Во всяком случае, твоя совесть будет чиста: никто, на земле и на небе, не упрекнет тебя в том, что ты сдался на милость врага.

– И все-таки, я не пойму: тебе-то зачем это? Твои демоны и так уже почти победили, – сказал Баира, подозрительно глядя на колдунью.

– Ладно, выложу начистоту. С тобой, действительно, нельзя хитрить, – старуха выпрямилась, усмешка исчезла с ее лица, а глаза яростно сверкнули. – Всё дело в этом «почти», – видишь ли, верховный жрец, на нашем острове еще сохраняются остатки божественного, еще есть люди, для которых боги выше демонов. О чем говорить, когда сам Аравак не решился полностью предаться демонам и сохранил культ богов. Сильные мужчины часто бывают слабы, как дети. Да, да, слабы, как дети, – так я и сказала вождю!..

Впрочем, демоны не могли бы существовать в нашем мире, не будь на то позволения богов. Видимо, так и должно быть, чтобы люди выбирали между теми и другими, – и мне ли противиться предначертанному? Я не обманывала тебя, когда предлагала честную борьбу: пусть время решит, чей будет верх.

– Но у тебя времени не будет, – возразил Баира. – Ты скоро умрешь: мне страшно представить, что сделает с тобой Аравак в наказание за побег Кане и Парэ, если поверит в твою помощь им.

– Ну, ну, ну, верховный жрец! Теперь ты стал лукавить! – колдунья ехидно засмеялась, наклонившись и повернув голову набок. – Ты же понимаешь, что меня убить нельзя. Они будут думать, что это я горю на костре, а гореть будет старая коряга; они вообразят, что это меня скинули в пропасть, а полетит туда тяжелый камень; они увидят, как мое трепещущее сердце вынуто из груди, а это будет всего лишь сердце курицы! Моя смерть придет в свой срок, – и никто из людей не в силах приблизить его.

– Хорошо, я тоже стану говорить с тобой откровенно, – взгляд Баира вдруг сделался тяжелым, – тяжелее, чем бывал взгляд вождя, – и старуха пригнулась и съежилась под ним. – Ты предлагаешь мне честную борьбу. Но разве честную борьбу ведут нечестными способами? Прежде всего, я должен буду обмануть Аравака: сказать ему, что ты помогла бежать Кане и Парэ. Он примет, конечно, мой обман, потому что это выгодно вождю. Получается, что Сын Большой Птицы и дева, посвятившая себя богам, воспользовались помощью старой колдуньи, верной служительницы демонов. Значит, правы были вождь и все, кто встал на его сторону: Кане и Парэ действительно отдали демонам душу. И наконец, если я останусь верховным жрецом, то тем самым окажу поддержку власти Аравака и Тлалока, освящу ее именем богов.

Вот чего ты добиваешься, Кахинали, но не жди, что я предам моих богов. Наверно, я был не лучшим их слугой, раз допустил, чтобы на нашем острове творились такие вещи, но я до последнего дыхания не оставлю мою службу. Я пойду в Священный поселок, я расскажу, как и зачем я спас Кане и Парэ – и будь что будет! Пусти меня, старая ведьма, дай мне дорогу!

Баира взял колдунью за плечи, отодвинул ее в сторону и зашагал по тропинке.

– Глупец! Глупец! – завизжала Кахинали. – Наивный глупец! Все равно тебе не победить – верх будет мой, мой!

Затем раздался звук, похожий на крик птицы, хлопанье крыльев, – и когда Баира оглянулся, за его спиной никого уже не было.

Старик вздохнул, и продолжил свой путь.