– Нет, я не надену накрахмаленную нижнюю юбку! Только шёлковую, – говорила Елизавета главной хранительнице королевского гардероба. – Да, крахмал хорошо поддерживает форму одежды; да, нам не требуется много времени на одевание, – но сколько других хлопот возникает с этими накрахмаленными вещами! Малейшее соприкосновение может оказаться губительным для накрахмаленной юбки, а на ветру она надувается, как парус, и трепещет, как свивальник… Шёлковую юбку, будьте любезны, она приятнее и удобнее. Шёлковую юбку с серебряным шитьем… Шёлк лёгок, как нежное прикосновение руки, он трепещет и изгибается, подобно девичьему стану в объятиях милого друга, – не так ли, дитя моё? – с улыбкой прибавила королева, обращаясь к своей любимой фрейлине Джейн.

– Вы правы, мадам, – отвечала она, – шёлк очень приятен для тела.

– А насчёт милого друга? – продолжала улыбаться королева.

– Вы смущаете меня, мадам.

– Ну, ну, моя дорогая! – королева потрепала её по щеке. – Когда же нам посплетничать, как не за утренним одеванием? Тут все свои и мы можем не опасаться, что наши маленькие секреты станут известны двору… Что твой молодой джентльмен? Его зовут Энтони, кажется? Он тебе нравится, признайся?

– Но мадам, я не думала… – отвечала Джейн, но королева прервала её:

– Нижнее платье тоже шёлковое, белое, – сказала она главной хранительнице гардероба. – С серебром и синими камнями из Персии, – как они называются? Забыла…

– Так тебе нравится твой Энтони? – повернулась королева к фрейлине.

– Он вовсе не мой, мадам, – возразила Джейн.

– Да? Напрасно. Мужчины, которые нам нравятся, должны быть всецело нашими. Для этого не надо прилагать больших усилий, – ведь мужчины по природе своей удивительно просты и бесхитростны, и мы можем делать с ними всё что угодно. Просто мы, женщины, превозносим мужчин не по заслугам, а особенно тех, кого любим, – это у нас в крови… Верхнее платье из бархата, будьте любезны, – сказала королева главной хранительнице гардероба. – Нет, не это! Оно не подойдет к фижмам, в нём менее четырёх футов ширины, – его надо продать. За него можно назначить хорошую цену, правда? Платье, которое носила Елизавета, Божьей милостью правительница Англии, не может стоить дёшево. А мне дайте другое, из красного бархата, прошитое золотой нитью. Да, да, это, оно сшито по новой моде: с буфами на плечах, с жёстким лифом и глубоким декольте… Глубокое декольте необходимо для дам, не отмеченных красотой, – с усмешкой произнесла королева, глядя на Джейн. – Оно притягивает взгляд мужчин, заставляя их забыть о наших недостатках.

– Но мадам…

– Не спорь со мной, моя милая. Мы с тобою некрасивы и знаем это. Ну и пусть себе красавицы, вроде моей кузины Марии, выставляют напоказ свою природную прелесть, которая досталась им даром и которой они не умеют толком распорядиться. А мы владеем настоящим искусством обольщения, и оно настолько же выше незатейливого обаяния красавиц, насколько звучный стих поэта выше грубой речи простолюдина… Ты читаешь по латыни, Дженни?

– Плохо, мадам.

– Надо учиться, дорогуша. Гораций, Вергилий, Овидий – боже, какое совершенство, какая глубина! Но помимо мудрых мыслей ты найдёшь в книгах древних авторов множество забавных и трогательных историй, вызывающих как слёзы, так и смех.

Очень хороша также французская литература. Читала ли ты Клемана Маро? Превосходный был поэт, с независимым умом, с пылким и горячим воображением, – а язык его образен и ярок. Маргарита Наваррская выпестовала Маро при своём дворе, – нет, это не жена нашего славного повесы Генриха, который тратит на своих любовниц деньги, что мы посылаем ему на борьбу с Католической лигой герцога Гиза. Мой астролог уверяет меня, что Генрих станет королем Франции, великим королем, и я не удивлена – Бог мой, у французов всё может быть! Представляю его на престоле, – что за комическое зрелище! – рассмеялась Елизавета. – Хотя следует признать, что сражается он храбро, да и народ его любит, как нам докладывают, – во всяком случае, не меньше, чем Генриха Гиза, и больше, чем Генриха Валуа, которого во Франции никто уже не считает королём. Пусть Господь поможет нашему Генриху, – в конце концов, не зря же мы потратили на него горы золота… Ай, ты уколола меня! – вскрикнула Елизавета, оттолкнув камеристку. – Надо быть осторожнее, когда одеваешь королеву!

– Мадам, ваше величество, – засуетились вокруг Елизаветы другие камеристки, – сейчас мы уберём булавку. Вот так. Позвольте продолжать?

– Конечно, продолжайте, – или вы хотите, чтобы я вышла к послу полуголой?… О чём мы говорили? – Елизавета посмотрела на Джейн.

– О Генрихе Наваррском, мадам.

– Да, о Генрихе. Его ветреную жену зовут Маргаритой, но такое же имя носила его достойнейшая бабушка. Она была католичкой, однако протестанты находили защиту и покровительство при её дворе. Так и должно быть, – не гнать же нам от себя иноверцев, если они приносят пользу стране? Мой отец, король Генрих – Царствие ему Небесное! – после разрыва с Римом убивал у нас католиков; моя старшая сестра, королева Мария – упокой, Господи, её душу! – убивала протестантов, – а у меня исправно служат и те, и другие… У Маргариты Наваррской был дар привечать таланты: многие поэты, литераторы, ученые стали известными благодаря ей, и Клеман Маро – один из них. Вот послушай, что он написал, когда в Лувре поставили статую Венеры:

Тонко подмечено, правда? Мы не можем позволить себе излишеств в еде и питье, дабы не утратить стройность фигуры, но подобные ограничения делают нас вялыми, слабыми и холодными, как лёд. Какое ужасное сочетание: прекрасное тело, божественная стать – и бесчувственность! Быть может, оно подходит для мраморной статуи, но не для живой женщины из плоти и крови.

– К вам это замечание не относится, мадам. Вы ни в чём не ограничиваете себя, но вашей фигуре завидуют все молодые девушки при дворе, – сказала Джейн.

– Мне постоянно твердят это, – улыбнулась довольная Елизавета. – Мой отец был очень тучным, в старости он еле-еле ходил, а я, как видишь, не такая. Наверное, я пошла в мать, но я плохо помню её: всего несколько эпизодов детства, какие-то игры, обрывки разговоров. Бедная леди Анна – она вознеслась на вершину власти вопреки своему желанию, а погибла вопреки своему положению. Когда её привели на место казни, она сказала: «Я прощаюсь с миром и от всего сердца прошу вас молиться за меня». После этого она упала на колени и до последнего повторяла: «Иисус, прими мою душу». Придворные сочинили историю, что леди Анна простила моего отца перед смертью, и даже приписывают ей льстивые слова о нём, сказанные на эшафоте, – но это неправда. Я знаю, что она не простила его: не отказывая себе в праве на любовь, он лишил этого права мою мать. Он отнял у неё жизнь, а достаточно было низвести леди Анну с престола. Обида была слишком велика, а как говорила Маргарита Наваррская: «Обида имеет больше власти над женщиной, чем даже любовь, особенно если у этой женщины благородное и гордое сердце». Боже, даруй вечное блаженство Анне Болейн в твоих райских садах!.. Туфли с острыми носками и на высоком каблуке, – обратилась Елизавета к хранительнице гардероба. – Тупоносые туфли, которые так любила моя сестра Мария, мне кажутся уродливыми; хорошо, что мода на них прошла. И позовите моего парикмахера и хранителя драгоценностей… Так тебе Энтони пришёлся по сердцу? – Елизавета тронула фрейлину за подбородок.

– Я ещё не знаю, мадам.

– Ещё не знаешь? – прищурилась королева. – Да, наши симпатии бывают необъяснимыми и непредсказуемыми. Взять моего доброго, славного Дадли: я познакомилась с ним, когда ему было девять лет, а мне едва минуло восемь. Мы подружились и много времени проводили вместе, но по-настоящему он стал мне дорог позднее, гораздо позднее.

– Вы говорите о графе Лестере? – переспросила Джейн, испугавшись чего-то.

– Да, теперь он граф Лестер, а тогда был просто Дадли… Но почему ты встрепенулась? А, ты вспомнила о его первой жене: у нас до сих пор болтают, что он сломал ей шею! Мой Дадли, мой добрый Дадли сломал её шею, – что за чушь! – сухо рассмеялась Елизавета. – Да он и цыплёнку шею свернуть не сможет; если в чём и можно упрекнуть его, так это в нерешительности. Как установили врачи, его жена страдала от неизлечимой болезни, при которой кости становятся такими хрупкими, что ломаются при малейшем сотрясении, даже при ходьбе. Бедняжка оступилась на лестнице и рассыпалась, как разбитая фарфоровая чашка… Зачем Дадли убивать свою жену? Чтобы жениться на мне? Но мне не нужен муж: я обручена с Англией, я умру девственницей, не нарушив этого великого обета! – последние слова королева произнесла громко, на весь зал.

– Ваше величество! – присели в поклоне фрейлины и камеристки.

– Ты думаешь, я не могла удержать Дадли от этого брака, – не могла удержать и от второй женитьбы? – сказала королева уже тише. – Могла. Но я боялась его настойчивости, – он так сильно хотел, чтобы я стала его супругой, а мне было трудно противиться этим уговорам, я была сама к нему неравнодушна. Однако в наших отношениях никогда не было ничего вульгарного, какие бы сплетни не ходили при дворе. Я готова одаривать мужчин своим вниманием, если они того заслуживают, своими ласками, если мне этого хочется, – но не более того. Повторяю, я навсегда останусь девственницей, и ни один мужчина на свете не познает меня! А Дадли, граф Лестер… Что же он был, есть и будет моим хорошим верным другом. Сейчас появился ещё кое-кто… Но, т-с-с, идёт француз, парикмахер…

– Ну, как, ваше величество? – спросил парикмахер, закончив свою работу. – По-моему, вы очаровательны. Бриллиантовые подвески на ваших золотистых волосах озаряют сиянием всё вокруг.

– На рыжих, на рыжих волосах, месье! – улыбнулась Елизавета. – Такими они были у моего отца, покойного короля Генриха, такие они и у меня. Мне нечего стыдиться этого. Причёской я довольна, однако, может быть, её следует дополнить сеткой с золотой, нитью? А поверх надеть шапочку из ярко-красного бархата, – такого же, как платье, – и украсить белым пером?

– Ваше величество, разрешите мне почтительно возразить вам! – воскликнул парикмахер, приложив руки к груди. – Ваша высокая причёска «en raduette» придаёт вам роста, между тем, сетка и шапочка на волосах отнимут его у вас. Если вы соблаговолите прислушаться к моему совету, я бы оставил всё как есть.

– А ты что скажешь, Дженни? – обратилась королева к фрейлине.

– Я согласна с месье парикмахером, мадам. Вы неотразимы и привлекательны в этом уборе, – восхищенно произнесла Джейн.

– Когда женщина хвалит женщину, это подозрительно, – королева бросила быстрый взгляд на неё.

– Мадам! – вспыхнула Джейн.

– Я пошутила, моя дорогая. Я не сомневаюсь в твоей искренности… Что же, месье, припудрите, как следует, мои волосы и на лицо наложите слой пудры погуще; не забудьте прорисовать сосуды, чтобы подчеркнуть прозрачность кожи. Помаду на губы нанесите цвета сочной вишни; на щеках сделайте живой румянец, а родинки и мушки не ставьте, они мне не подходят. Перчаток не надо, – все утверждают, что у меня очень красивые руки.

– Это правда, мадам, – в один голос сказали парикмахер и Джейн.

– Пусть господин посол удивится, когда королева выйдет к нему без перчаток. Но перстни я надену самые богатые, – да, да, вот эти, вы правильно выбрали их, милорд, – похвалила Елизавета хранителя королевских драгоценностей. – А какие духи вы мне посоветуете, месье? – спросила она парикмахера.

– «Дамасскую розу» и ничего другого! – вскричал парикмахер. – Немного за уши, немного на грудь. Если пожелаете, можно прикрепить ещё к поясу вашего платья флакончик с египетским мускусом. Это придаст особую пикантность запаху «дамасской розы», но не перебьёт её аромат.

– Ладно, так и поступим… Что же, заканчивайте поскорее, месье, – близится назначенный для приёма час. Не хотелось бы мне обижать господина посла ожиданием, – на губах Елизаветы промелькнула тонкая усмешка.

* * *

Придворные Елизаветы недоумевали, зачем их вызвали в Тронный зал: переговоры её величества с послом были секретным делом и велись обычно в присутствии наиболее приближенных к Елизавете лиц, но сегодня здесь было слишком много народа.

– Её величество, королева Англии! – выкрикнул важный церемониймейстер, ударив тростью об пол.

Все опустились на колени и замерли; королева прошла к трону и заняла своё место.

Придворные поднялись, и по залу пронёсся шёпот: при Елизавете не было ни одной королевской регалии, а между тем, испанский посол прибыл во дворец с официальным визитом. Подобное пренебрежение этикетом могло означать одно их двух: либо Елизавета выказывает открытое пренебрежение послу, либо она, напротив, подчёркивает особо доверительные, дружественные отношения с ним. Последнее было маловероятным: все знали, что королева недолюбливает дона Бернардино, её возмущают интриги посла, направленные против неё, но ещё большее возмущение вызывает у Елизаветы политика испанского государя, которую тот ведёт в последнее время.

Назревал скандал. Придворные с нетерпением оглядывались на открытые главные двери зала и посматривали на стоящего около них церемониймейстера, который должен был известить о прибытии дона Бернардино. Наконец, церемониймейстер стукнул своей тростью и провозгласил:

– Его светлость дон Бернардино де Мендоса, полномочный посол его величества Филиппа Второго, короля Испании, Португалии, Неаполя, Сицилии, Нидерландов, верховного сюзерена Священной Римской империи, короля Вест-Индии – и прочая, прочая, прочая!

Дон Бернардино вошёл в зал во главе своей свиты. Вид у него был надменный, губы презрительно сжаты, взгляд холоден. Покосившись на придворных Елизаветы, он на мгновение остановился, а потом дал знак своим свитским следовать за ним: если королева желает вести разговор при свидетелях, пусть будет так.

Посол прошествовал через весь зал, остановился перед тронным возвышением и поклонился королеве. Затем он поднял на неё глаза – и оцепенел. На голове Елизаветы не было короны, при королеве не было вообще никаких регалий, – мало того, её руки были обнажёнными, без перчаток! Лицо посла побагровело; он сделал движение, будто собираясь повернуться и уйти прочь, но сдержал себя и ровным голосом произнёс:

– Во здравии ли ваше величество?

– Благодарю вас, господин посол, – невозмутимо отвечала Елизавета. – А как здоровье вашего государя?

– Он здоров.

– А ваше здоровье?

– Оно могло быть лучше, если бы не постоянные заботы об укреплении союза между нашими странами, – сказал дон Бернардино, позволив себе выказать некоторое раздражение.

– Мы знаем, каковы они, эти ваши заботы, – с явной насмешкой проговорила королева.

– Я ценю ваше внимание, – смешался посол. – Но позвольте мне выполнить поручение моего государя, – сказал он через мгновение с прежней твёрдостью.

– Сделайте одолжение.

– Мой государь хотел бы получить разъяснения относительно некоторых действий вашего величества и ваших подданных, которые он полагает несовместимыми с отношениями союзников, коими считаются ваша и его державы, – строго и официально произнёс посол.

– Что же это за действия? – удивилась Елизавета.

– Я изложу по пунктам… Во-первых, вы поддерживаете врагов моего государя и врагов католической веры в Европе. В частности, деньгами и оружием вы помогаете мятежникам, которые восстали против нас и против святой римской церкви на Нижних Рейнских землях: в Голландии, Фландрии и прочих областях, по праву принадлежащих моему государю. Помимо этого, вы поддерживаете врагов апостолической веры в других странах, например, во Франции, где вы снабжаете всем необходимым войско нечестивого Генриха, короля Наваррского, – беспутного, развратного и богомерзкого человека, продавшего свою душу дьяволу.

Мой государь не намерен терпеть бесцеремонное, ничем не оправданное вмешательство в дела его державы, а также подлинную войну против святой римской церкви, которую вы фактически ведёте. Отступничество от истинной веры, которое произошло у вас, при вашем отце короле Генрихе, достойно сожаления и не даёт вам повода для борьбы с апостолической церковью повсеместно. Должен вам напомнить, что мой государь, как и его достойные предки, является верховным покровителем римской церкви. Он не может допустить, – и не допустит! – её поругания, а тем более уничтожения истинной христианской веры, – дон Бернардино остановился, ожидая ответа Елизаветы.

Среди придворных прошло небольшое движение, десятки глаз устремились на королеву.

– Я внимательно слушаю вас, – бесстрастно сказала Елизавета.

– Во-вторых, – продолжал дон Бернардино, – ваши корабли постоянно нападают на наши суда, везущие груз из американских владений моего государя. Мало того, ваши подданные нападают и на наши города в Америке, разоряя и уничтожая их. В любой стране, по любым законам такие проступки называются пиратством и разбоем. Мой государь чрезвычайно поражён тем, что вы нисколько не стремитесь покарать преступников, – напротив, вы поощряете их к подобным злодеяниям и даже сами отправляете ваших подданных на разбой. Как это совместить с союзническими отношениями между нашими странами?

– Я вас слушаю, – повторила Елизавета.

– В-третьих, ваши агенты действуют при всех дворах Европы, даже в Московском царстве. Повсюду они привлекают людей, которые обеспечивают ваши интересы при этих дворах, в ущерб интересам других государств, в том числе интересам Испании. Ваши купцы всеми способами завладевают внешней торговлей и денежными потоками известных нам стран, не допуская к ним прочих купцов. Из-за этого казна моего государя не получает той прибыли, которую должна была бы получать, – и это тоже несовместимо с союзническими отношениями, – дон Бернардино оглянулся на своих советников, они согласно закивали головами.

– Я вас слушаю, господин посол, – окликнула его Елизавета.

– Последнее, четвёртое, – дон Бернардино сделал паузу. – Моего государя сильно беспокоит судьба вашей кузины, королевы Марии…

– Чем же она беспокоит его? – живо отозвалась Елизавета.

– Мой государь опасается, что поместив королеву Марию в заточение, вы можете причинить ей затем более существенный вред, – многозначительно проговорил дон Бернардино.

– Я не ослышалась, вы сказали «поместив в заточение»? – спросила Елизавета. – Помилуйте, господин посол, она умоляла нас, чтобы мы предоставили ей убежище! Несчастная женщина, первый муж которой умер, второй был убит, а третьему пришлось навсегда покинуть страну, – она, оказавшись без мужской поддержки, была так одинока… А я, всё-таки, её сестра, пусть и по линии дедушки, – к кому же было обратиться Марии, как не ко мне? Родственники должны помогать друг другу в беде.

– Однако вы всеми силами помогали её противникам в Шотландии, – возразил посол.

– Откуда у вас эти сведения? – с обидой воскликнула Елизавета. – Наоборот, я усмирила её противников. Они оставили мою сестру в покое, а её сына признали своим королём.

– Но вы заключили королеву Марию в замок.

– А вы бы хотели, чтобы я держала королеву на крестьянском дворе? Разве замок не подобает её положению? Она ни в чём не ведает нужды, живёт как подлинная королева, принимая гостей, устраивая пиры и театры. Иногда я просто завидую Марии, завидую её беззаботной жизни, – вздохнула Елизавета.

– Но вы приставили к ней стражу, – не унимался дон Бернардино.

– Охрану, господин посол, охрану! – поправила его Елизавета. – А как же иначе? Сколько людей было убито вокруг неё: муж, личный секретарь, другие достойные джентльмены, – а сколько раз жизнь самой Марии висела на волоске! Как же её не охранять?

– Так вы можете дать твёрдое обещание моему государю, что Марии ничего не угрожает? – спросил посол.

– От меня ей ничего не угрожает. Так можете и передать, – сказала Елизавета, выделив слово «от меня».

Придворные переглянулись и кто-то из них прошептал: «Велика милость королевы».

– Хорошо, с этим вопросом понятно, – согласился дон Бернардино. – А что по другим?

– Начну с третьего. Он – доказательство вашей слабости, – голос Елизаветы внезапно стал жёстким. – В чём вы нас обвиняете? В том, что мы более предприимчивы, более трудолюбивы, более изобретательны? Кто мешает подданным вашего государя добиться влияния при европейских дворах, привлечь на свою сторону нужных людей и обеспечить себе преимущество в торговле? Мы с вами здесь в равных условиях, но мы идем вперёд, а вы отстаёте, – зачем же вы обвиняете в этом нас, а не себя? Или вы хотите, чтобы мы замедлили шаг, коли вы не можете идти быстро? Но в таком случае найдётся кто-нибудь ещё, кто обгонит и нас, и вас, кто не станет оглядываться на отстающих. Мы не хотим быть отстающими, поэтому останавливаться в угоду вам мы не будем, – и вы поступили бы точно так же, вырвавшись вперёд.

– Но… – хотел возразить посол.

– Я не закончила! – резко оборвала его Елизавета. – Второй вопрос – доказательство вашего лицемерия. Разве не вы с неимоверной алчностью рыскаете по всему свету в поисках золота? Разве не вы истребили целые народы, чтобы завладеть им? Разве не вы узаконили жажду лёгкой наживы, презрев тяжкий, но честный труд, завещанный нам Богом? Ваш пример оказался таким заразительным, что теперь тысячи и тысячи алчущих хотят за один час добыть столько богатств, сколько им не заработать за всю жизнь. Как я, слабая женщина, могу справиться со многими мужчинами, одержимыми идей быстрого обогащения? Мы издаём законы против пиратства, мы вешаем пиратов и разбойников, но их число не уменьшается. Сейчас есть лишь один способ одолеть разбой – взять его под контроль. Если бы я не сделала этого, ни один ваш корабль не смог бы благополучно вернуться домой и все ваши поселения в Америке были бы уже стёрты с лица земли, – можете не сомневаться!

– Но… – хотел возразить посол.

– Не сметь перебивать королеву! Я слушала вас внимательно! – крикнула Елизавета. – Первый ваш вопрос – доказательство вашего ханжества. Вы хотите уверить нас, что боретесь за святость, вы хотите доказать, что продолжаете дело Спасителя? Ваши слова просто чудовищны. Сколько христиан вы истребили, прикрываясь именем Христа? Когда Генрих Наваррский приехал в Париж на свою свадьбу, вы в одну ночь убили семь тысяч его сторонников, которые знали и почитали Евангелие лучше, чем ваши паписты, – а по всей Франции в течение следующих семи дней было убито двадцать тысяч протестантов.

Двадцать семь тысяч человек за неделю, – не в войне, не при нашествии свирепых турок, а в мирное время, в ходе безжалостной резни христиан – мужчин, женщин и детей, – которую вы устроили! И вы смеете после этого попрекать нас тем, что мы помогаем Генриху? Да если бы он был даже язычником, ему следовало бы помочь из одного лишь сострадания! Однако он не язычник, а истинный последователь учения Спасителя, – в отличие от тупых и бесчеловечных Гизов, которым вы присылаете своих солдат и своё золото.

Можем ли мы не помогать ему, нашему брату по вере, можем ли мы не помогать и другим нашим братьям и сёстрам, которых вы уничтожаете так усердно, что земли Фландрии и Голландии, некогда процветающие, превратились благодаря вашим стараниям в безлюдную выжженную пустыню… Вы обвиняете нас во вмешательстве во внутренние дела вашего государя? – Елизавета зло улыбнулась. – Не вам об этом говорить! Вспомните, сколько заговоров вы устроили в нашей стране с тех пор как при короле Генрихе мы приняли евангелическую веру; скольких людей вы погубили, когда королева Мария отступила от этой веры, а ваш нынешний государь Филипп, бывший тогда её мужем, поощрял Марию к казням наших добрых протестантов!

Среди придворных при этих словах королевы раздались возмущенные восклицания. Дон Бернардино презрительно усмехнулся, не повернув головы в ту сторону.

– Да надо ли углубляться в прошлое, чтобы найти примеры вашего вероломства? – продолжала Елизавета. – Сколько заговоров вы лично устроили против меня, господин посол? Я знаю о трёх, но ведь их было больше? Вы пытались поднять против меня моих подданных, вызвать волнения в стране, свергнуть королеву и, возможно, убить её, – не так ли? Отвечайте!

Придворные Елизаветы зашумели и двинулись к послу. Люди из его свиты схватились за шпаги.

– Бернардино де Мендоса рожден не возбуждать волнение в странах, а завоевывать их! – гордо проговорил посол.

Елизавета подняла руку, призывая придворных к порядку.

– Вы можете оправдать своё предназначение где угодно, но не у нас, – сказала она, обращаясь к дону Бернардино. – Мы не хотим более видеть вас, извольте покинуть нашу страну.

– С большим удовольствием, – сквозь зубы процедил дон Бернардино. – Прикажете передать моему государю всё что вы сегодня говорили?

– Как вам будет угодно.

– Я передам ему ваши слова точь-в-точь, – с угрозой произнёс посол.

– Как вам будет угодно, – повторила Елизавета. – Я вас не задерживаю.

Посол коротко поклонился королеве, стремительно развернулся и пошёл к выходу из зала. Люди из его свиты поспешили за ним, по-прежнему держась за шпаги и озираясь по сторонам.

Подождав, когда испанцы выйдут, Елизавета встала с трона и приказала всем удалиться.

– Сэр Уильям и сэр Френсис, задержитесь! – прибавила она. – Мне надо поговорить с вами. Пойдёмте в зал Совета.

* * *

Зал Королевского Совета был существенно перестроен за последние годы. При Генрихе здесь всё было проще и грубее: два громадных, топившихся толстенными бревнами камина стояли у внешней стены зала, трубы от них выходили на улицу прямо через эту стену; узкие и длинные, похожие на бойницы окна размещались высоко над полом, в их свинцовые рамы была вставлена слюда, которая даже в ясный летний полдень пропускала призрачный свет; гобелены, висевшие на трёх внутренних стенах, поражали своими гигантскими размерами, но рассмотреть что-либо на них было невозможно из-за многолетнего слоя копоти, – по той же причине нельзя было различить рисунки на потолке.

При Елизавете свинцовые рамы заменили на деревянные, вставив в них прозрачное венецианское стекло; камины переместили к внутренней стене, уменьшив их размеры и выведя трубы через потолок, – печники, достигшие значительного успеха в своём ремесле, теперь умели это делать, – кроме того, камины перестали коптить, что позволяло украсить зал, не боясь сажи. Потолок покрыли гипсовой лепниной с геометрическим фигурами и цветочным орнаментом; панелями из светлого дуба закрыли стены, а их стыки были спрятаны под изящными пилястрами; над порталом с креслом королевы был помещён расписанный яркими красками герб королевской династии, – на нём, в сине-белом поле переплелись в объятиях красного дракона алая и белая розы.

Этот герб избрал себе Генрих Седьмой, дедушка Елизаветы, первый король династии Тюдоров; он пришёл к власти после долгой междоусобицы, в которой одни дворяне сражались под знаком Алой розы, а другие – под знаком Белой. Оба враждующих лагеря воевали с таким усердием, что почти полностью истребили друг друга, а заодно до основания разорили страну. Дедушка Елизаветы сумел выплыть на волне этой смуты и добыть королевскую корону; злые языки утверждали, однако, что новый король происходит из рода свинопасов. Герб должен был опровергнуть эти сплетни: красный дракон был древним знаком рода Тюдоров, – этот род владел обширными землями в стране, когда тут ещё не было ни англов, ни саксов, ни норманнов; а переплетённые в лапах дракона алая и белая розы напоминали о том, что знатные семейства Англии, дотоле смертельно враждовавшие друг с другом, примирились именно под властью Генриха Тюдора.

– Мой царственный брат Филипп хочет разорвать переплетённые розы, – сказала Елизавета, усаживаясь в обитое шёлком кресло и взглянув на герб. – А пуще того, ему хотелось бы сжечь их и развеять пепел по ветру. У него прямо страсть какая-то сжигать всё и всех.

Сэр Ульям позволил себе улыбнуться:

– Это болезнь, ваше величество.

– Вы думаете, милорд? – засмеялась Елизавета. – Может быть, может быть… Рассказывают, что будучи ребёнком, Филипп сжигал на кострах кошек и собак, – а когда вырос, принялся за людей. Однако по его виду не скажешь, что он жесток: у него приятная внешность, любезное обхождение, учтивая речь. Не говорю уже о его образованности: он перечитал все сколь-нибудь известные книги, знался с лучшими умами Европы, ему посвящали свои труды ученые и писатели. Помню, когда он женился на моей сестре Марии и приехал жить к нам, я был потрясена глубиной его суждений; я не знала и сотой доли того, что знал он. Вот и решайте после этого: то ли болезнь порождается высоким умом, то ли высокий ум порождается болезнью.

– Однако вы совершенно здоровы, ваше величество, – возразил сэр Уильям.

– То есть глупа? – с усмешкой взглянула на него королева.

– Ваше величество! – возмущенно воскликнул сэр Уильям.

– Каждый мужчина считает, что женщина глупее его, – продолжала Елизавета. – Филипп тоже полагал, что я не пойму, для чего он хотел жениться на мне после смерти моей сестры. По его мнению, я не могла ему отказать хотя бы из чувства благодарности: ведь он спас меня, когда я была обвинена в заговоре против своей сестры и заключена в Тауэр. Для чего он это сделал? Из политического расчёта? А возможно, он был ко мне неравнодушен?… Порой мне казалось, что Филипп любит меня, – но, как бы то ни было, не любовь двигала им, когда он делал мне предложение. Пусть я глупая женщина, однако я понимала его истинные цели: он хотел сохранить Англию под своей властью и не допустить восстановления у нас евангелической веры.

– Это так, ваше величество, – кивнул сэр Уильям.

– Вы могли хотя бы из вежливости сказать, что Филипп любил меня, – с нарочитым укором произнесла Елизавета. – Нехорошо разочаровывать женщину в таком деле.

– Но у вас мужской ум, ваше величество, – сказал сэр Уильям с великим почтением.

– Вы, наверно, думаете, что это комплимент? Вы возвысили меня до мужчины? Благодарю вас за столь высокое мнение, милорд, – Елизавета изобразила поклон. – Однако оставим шутки, поговорим о серьёзных вещах… Мы дали повод Филиппу для ещё одного обвинения нас в неблагодарности. Чем это закончится?

– Войной, – ответил сэр Уильям.

– Неизбежно?

– Полагаю, что да, ваше величество.

– Ну, что же, ведь мы этого желали, правда? – Елизавета посмотрела на сэра Уильяма и сэра Френсиса.

– Благодаря заботам вашего отца и вашим, – сказал сэр Уильям, сделав паузу и посмотрев на королеву, – Англия окрепла, её хозяйство стремительно развивается, государственная казна наполнилась. Нам теперь уже тесно на нашем острове, мы выросли из своей детской кроватки, – извините за такое сравнение. Да, мы выросли и нам нужен простор, но куда бы мы ни взглянули, везде нас стесняет огромная империя вашего царственного брата. Пожалуй, только в Московии мы можем развернуться, как нам того хотелось бы, но она далеко и сильно отличается от привычного нам мира. Хотя доходы нашей Московской компании велики, но кто может поручиться, что станется в будущем в этой непредсказуемой дикой стране…

– А помните, как московский царь Иван сватался ко мне? – вдруг засмеялась Елизавета. – Вначале он изображал из себя рыцаря, но когда я не ответила на его предложение, грубо обругал меня. Разве рыцарь ведёт себя так, даже если дама ему отказала? Сразу видно, что в Московии рыцарства никогда не было! Хороша бы я была, если бы вышла за царя Ивана: он, наверно, бил бы меня, как простолюдин бьёт свою жену, а не то совсем убил бы! Говорят, он собственноручно убил трёх из своих семи жён: одну из них прямо в карете утопил в реке, – и лишь за то, что эта бедная женщина от страха не смогла исполнить какой-то немыслимый каприз царя. Наши агенты сообщали нам, что царь Иван зверски избивал и свою невестку, а когда наследник престола, тоже Иван, вступился за несчастную супругу – царь так отделал его, что Иван-младший через три дня испустил дух. Ну и нравы, – король Генрих никогда не позволил бы себе ударить мою мать, и даже перед казнью с ней обращались вежливо. Дикая страна Московия! Самое удивительное, что московиты любили своего царя, хотя он истребил их без малого двести тысяч человек за время своего правления, – и продолжают почитать после его смерти.

– Они считали его очень умным, а между тем, он совершил много глупостей. Он вёл долгую бессмысленную войну в Ливонии и совершенно разорил собственную страну, – вставил сэр Уильям. – При этом царь Иван полагал, что он хитрее всех в политике, – а мы без труда подчинили его волю своим интересам. Сколько выгод мы извлекли из сватовства царя к вашему величеству, а потом к леди Мэри! Именно после этого мы так укрепились в Московии, что при нынешнем царе Федоре и его лорд-канцлере Борисе ничто не делается там без оглядки на нас.

– Да, с Мэри мы поводили Ивана за нос, – Елизавета не переставала улыбаться. – Он сам устроил себе ловушку, предложив руку моей племяннице. Неужели царь всерьёз мог подумать, что мы отдадим её за него, – ведь к этому времени мы уже хорошо знали, что он из себя представляет? Мэри была старой девой, – товар несколько залежался, – но не выдавать же её замуж за жестокого дикаря, тирана своего народа, убийцу своих жен и сына! Не говорю уже о том, что царь Иван был не в том возрасте, когда женятся, – к тому же, болен сифилисом, поразившим его мозг и размягчившим кости. Отличный жених для моей племянницы, нечего сказать!.. Однако выгоду из его сватовства мы извлекли, действительно, немалую, – жаль, что он умер так быстро… Но извините, я не дослушала ваш доклад.

– Нам нужен простор для деятельности, но мы не выйдем на него, если не победим короля Филиппа, – продолжил сэр Уильям. – Наши интересы идут вразрез с его интересами: усиление Англии – прямая угроза для его империи. Не надо забывать также о том, что для маленькой Англии безусловны важны заморские владения, но путь туда нам опять-таки преграждает Филипп.

– Вы забыли о нашем религиозном долге, – заметила Елизавета. – Я повторю то, что сказала послу: мы не можем оставить на растерзание инквизиторам и фанатикам-папистам наших братьев по вере. «Христос на нашей стороне, он с нами в праведной войне», – поют гугеноты во Франции и они правы. Вообще, следует чаще вспоминать о нашем служении Спасителю и реже – о меркантильных интересах нашей державы. Война – низкое дело, но она должна вестись под высокими лозунгами. Люди готовы умереть во имя высоких идей, однако не хотят расставаться с жизнью из-за чужого кошелька.

– Ваше замечание справедливо, ваше величество, – поклонился королеве сэр Уильям. – Что же касается военных приготовлений, то они у нас идут полным ходом, как вам известно. Уже сейчас мы располагаем кораблями, которые способны успешно сражаться с испанскими. Наш флот растёт и через год-два мы не побоимся нападения испанцев: мы разобьем их на море и не допустим вторжения в Англию.

– Умоляю вас, не сглазьте, сэр Уильям! – воскликнула Елизавета. – Не надо искушать судьбу.

– Да, ваше величество… Позвольте сказать, в заключение, что наши братья по вере, о которых мы упомянули, достаточно успешно воюют с испанцами во Франции, Голландии, Фландрии, Чехии и в других областях Европы. Они оттягивают значительные испанские силы, а наши доблестные моряки в то же время не дают покоя испанцам на морских путях. Это всё послужит нам значительным подспорьем в войне с Филиппом, – закончил сэр Уильям.

– Благодарю вас, милорд… А что скажите вы, господин начальник секретной королевской службы?

– Я вам докладывал три дня назад, ваше величество, – коротко сказал сэр Френсис, сделав шаг вперёд.

– Разговаривать с вами – одно удовольствие! – усмехнулась Елизавета. – Да, вы докладывали мне, но тем не менее, я прошу повторить основные положения вашего доклада.

Сэр Френсис вздохнул:

– Слушаюсь… Наши зарубежные агенты сообщают, что в Европе недовольство политикой короля Филиппа приняло всеобщий характер. Испанский двор не смог усилить своё влияние в европейских государствах. Наши агенты контролируют все тайные каналы связи испанцев и решительно пресекают попытки создать союз против нас. Королю Филиппу не удастся найти союзников для борьбы с нашей страной.

– Вы уверены в этом, милорд? – спросила Елизавета с плохо скрываемой радостью.

– Я начальник вашей секретной службы, – холодно сказал сэр Френсис. – Я докладываю вам лишь то, что проверено и перепроверено.

– А что с обстановкой внутри Англии? – терпеливо продолжала спрашивать Елизавета.

– Мне трудно понять, что конкретно вас интересует, – проговорил сэр Френсис, глядя в пол.

– Начнём с парламента, – сказала Елизавета.

– Парламент полностью поддерживает ваше величество. Любое ваше решение будет единодушно одобрено, – ответил сэр Френсис, не поднимая глаз.

– Отлично. В политике должно быть меньше парламентаризма. Меньше парламентаризма, – и всё будет прекрасно! – живо произнесла Елизавета, – Если мы не можем обойтись без парламента, если таков порядок в нашем государстве, – бог с ним, пусть парламент существует, но господа парламентарии должны знать своё место и не выходить за обозначенные для них границы. Мы тратим просто-таки неприлично большие деньги на парламент, и он должен быть нам послушен, – не так ли?

– Именно так, ваше величество, – с готовностью воскликнул сэр Уильям, а сэр Френсис промолчал.

– А нет ли волнений среди благородного сословия? – спросила Елизавета.

– За тридцать лет вашего правления благородное сословие привыкло служить вам. Волнений нет и не предвидится, – отрезал сэр Френсис.

– Очень хорошо. А что купечество и народ? – не унималась королева.

– Преданны вам, – лаконично ответил сэр Френсис.

– Никогда ещё в нашей истории не было такой полной поддержки монарха, как теперь, – подхватил сэр Уильям. – Народ прославляет ваше величество и молит Бога, чтобы он продлил ваше правление на долгие годы.

– А как же наши католики? – возразила Елизавета. – Разве они не проклинают меня за то, что я восстановила в Англии евангелическую веру?

– Ну, если только какие-нибудь негодяи! – воскликнул сэр Уильям. – Но есть испытанные способы, чтобы покончить с ними: реквизиции, конфискации, лишение прав, а для самых отпетых – аресты и казни. Если мы будем решительны и тверды, никто не осмелится выступить против власти.

– Я бы не стал употреблять слово «никто», – вмешался сэр Френсис.

Он поднял голову и посмотрел на Елизавету.

– Что вы имеете в виду? – спросила она с неприятным чувством, заранее зная ответ.

– Пока жива Мария Шотландская, есть опасность, что католики попытаются возвести её на трон. Она – последняя надежда на восстановление католичества в нашей стране. Не следует забывать, что Мария тесно связана с нашими врагами в Европе. Испанцы пойдут на всё, чтобы она стала королевой.

– Вы преувеличиваете, милорд, – Елизавета отвернулась от него.

– Нет, это вы преуменьшаете опасность, ваше величество, – упрямо сказал сэр Френсис. – Я вам говорил три дня назад и не устану повторять, что нельзя начинать большую войну, если в вашем тылу зреет смута. Вы спрашивали меня тогда «о ноже в спину Англии»? Мария – это тот самый нож.

– Перестаньте! Я не желаю этого слышать, сэр Френсис, – резко оборвала его Елизавета. – Вы забываетесь, милорд. Мария – моя кузина, она особа королевской крови; как вы смеете говорить о ней такие вещи, я запрещаю вам! Я никогда не причиню ей вреда, – запомните, никогда!

Сэра Френсис отвёл глаза и мрачно пробормотал:

– Как прикажете, ваше величество.

– Что же касается войны с Испанией, – прибавила Елизавета после паузы, – я знаю, что у меня тело слабой и немощной женщины, но у меня сердце и желудок короля, и при этом короля Англии, – и я с презрением отвергаю саму мысль о том, что Испания отважится вторгнуться в границы моего государства. Я не допущу такого бесчестья, я скажу нашим солдатам: «Я сама возьмусь за оружие, я сама буду вашим генералом и судьей и вознагражу каждого, кто проявит мужество на поле боя».

– Прекрасные слова, ваше величество! – с восхищением вскричал сэр Уильям. – Они войдут в историю!

Королева улыбнулась и милостиво кивнула ему.

* * *

В гардеробной комнате были вытащены из шкафов и сундуков десятки нарядов Елизаветы. Перед громадным зеркалом она примеривалась то к одному, то к другому платью, и отбрасывала их в сторону. Камеристки суетились и толкались вокруг неё, а главная хранительница королевского гардероба была близка к обмороку.

– Нет, не то, снова не то, опять не то, и это не то, – говорила Елизавета, перебирая очередную партию нарядов. – Боже мой, как бедно я живу! У меня нет хороших вещей, скоро будет не в чем выйти ко двору. Приходится на всём экономить, – а что делать, надо сокращать расходы: я не могу бросать деньги на ветер, я должна быть примером для нации… Нет, это невыносимо, лучше я просижу целый вечер в нижней рубахе, одна, – чем надену что-либо из этих обносков.

– Но это новые платья, ваше величество, – осмелилась возразить хранительница королевского гардероба.

– Новые? Я надевала некоторые из них уже по два раза! Вы, наверно, забыли? Слава богу, для приёма посла удалось найти хоть что-то подходящее: это красное бархатное платье – единственное приличное у меня, – вздохнула Елизавета. – Ты не представляешь, милая Дженни, как тяжела жизнь королевы, – хуже, чем у нищенки, – продолжала она, обращаясь к своей фрейлине. – Нищенка может расхаживать в чём ей вздумается, но королева обязана одеваться в соответствии со своим саном. Даже на частной встрече я должна выглядеть королевой Англии, а не обычной женщиной по имени Елизавета.

– Я сочувствую вам, мадам, – сказала Джейн.

– Да, да, да, – рассеянно кивала королева. – Однако что же мне надеть? Может быть, это, коричневое? Или бежевое? Или палевое с жёлтым верхом?… Нет, вот это, бледно-синее, с голубой подкладкой. Ну-ка, прикиньте, как оно будет на мне! – сказала Елизавета камеристкам и после, глядя на себя в зеркало, прибавила: – Да, остановимся на нём. Решено, его я и надену!

Камеристки радостно вскрикнули, а главная хранительница гардероба тяжело перевела дух и вытерла пот со лба.

– Королеве приходится делать не то, что она хочет, а то, что от неё ждут, – говорила Елизавета, пока её одевали. – Лишь наивные простаки воображают королевскую жизнь царством свободы: на самом деле, это каторга, галеры, рудники, вечное рабство. Но каторжник может бежать, раб восстать, а как быть несчастной королеве? Если бы я бросилась в бега, меня бы поймали, вернули и насильно посадили на престол; слишком много людей зависит от меня… Туфли жемчужные, на золотом каблуке, с золотыми пряжками, – распорядилась Елизавета, повернувшись к хранительнице гардероба. – Так получилось, что места возле меня занимают те, кто мне вовсе мне нравятся. Я терпеть не могу сэра Френсиса, – прошептала королева на ухо Джейн. – Он грубый и жестокий; он собственноручно пытает подозреваемых, – я иногда вижу кровь у него под ногтями. Но он гений секретной службы, его агенты повсюду: они рассыпаны по всей стране и по всей Европе, – да что там по всей Европе, по всему миру! Сэр Френсис знает всё, что говорится в лачуге бедняка, в доме купца и дворянина, во дворце вельможи и в королевском дворце; он читает все тайные письма, которыми обмениваются наши враги; он умеет раскрывать заговоры против нас и путать планы наших противников с такой легкостью, с какой ребёнок разрушает кулич из песка. Дорогая Дженни, ты недавно при дворе, будь осторожна: опасайся сэра Френсиса, это очень опасный человек!.. А причёску я, пожалуй, оставлю прежнюю, утреннюю, – королева посмотрелась в зеркало, потрогала свои волосы и бриллиантовые подвески на них. – Да, оставлю, – передайте парикмахеру, что его услуги сегодня больше не понадобятся. Хранителю драгоценностей скажите, чтобы принёс мою шкатулку из красного дерева, я сама выберу украшения… Сэр Уильям тоже не очень приятный человек, – вновь зашептала Елизавета на ухо фрейлине. – Он мой давний знакомый: начинал службу ещё при моём отце и боролся с католиками, затем служил моему юному брату Эдуарду и проводил умеренную политику, а после его смерти поступил на службу к моей сестре Марии и стал преследовать протестантов. Сэр Уильям дважды менял веру: при короле Генрихе перешёл из католичества в протестантство, а при королеве Марии вернулся обратно в католичество. Сейчас он остаётся католиком, подбивая меня при этом на борьбу с католическими общинами в нашей стране и католическими государями в Европе. Сэр Уильям ловко управляется с финансами Англии, благодаря ему наша казна непрерывно пополняется, но ещё быстрее растут его доходы: вездесущий сэр Френсис раздобыл сведения о вкладах сэра Уильяма в заграничных банках, – я была поражена! При моём отце сэру Уильяму отрубили бы голову за вольности с государственными средствами и вывод таких огромных денег из страны, но сейчас мы входим в Европу и надо с этим считаться, – приходится закрывать глаза на некоторые прегрешения… Здесь мои любимые драгоценности, – сказала она, принимая шкатулку из красного дерева. – Что же выбрать? Наверно, вот это жемчужное ожерелье, с «кокосовым» жемчугом. Не буду даже говорить, сколько за него заплачено португальским купцам, – но разве я не могу позволить себе маленькую прихоть? Серьги выберем тоже жемчужные, а перстни наденем с дымчатыми бриллиантами; утверждают, что такие камни – большая редкость, и, кроме меня, они имеются лишь у персидского шаха… Ну, что же, я готова. Мисс Джейн, вы пойдёте со мною, остальные могут быть свободны…

– Сейчас ты увидишь того, кто заменил мне моего старого доброго Дадли, – тихо говорила королева, ведя Джейн в свою личную комнату, что находилась рядом с гардеробной. – Мой Дадли – хороший человек, но на него нельзя опереться. Лишь однажды я ощутила в нём опору: когда была заключена в Тауэр по обвинению в заговоре против королевы Марии, моей сестры. Именно тогда Дадли покорил моё сердце, а дальше следовали одни разочарования. Он абсолютно ничего не смыслит в государственных делах, да и свои собственные запустил до безобразия. Два раза он был женат, как ты уже знаешь, и оба раза неудачно. О, нет, я не имею в виду достоинства и недостатки его жён, а материальную сторону брака: каждый нормальный мужчина, женившись, увеличивает своё состояние, но Дадли ухитрился уменьшить его! Я дала ему графский титул, наделила землями, выдала значительную субсидию из казны, однако каким-то непостижимым образом он стал ещё беднее. В результате, он принялся оказывать кое-какие услуги испанцам, а когда отношения с ними у нас начали портиться, Дадли предложил свою помощь французам. Сэр Френсис давно точит на него зубы, и если бы не моё покровительство, Дадли пришлось бы туго. Впрочем, моя милая Дженни, мне кажется, что тот мужчина, с которым я сейчас увижусь, немногим лучше Дадли в практическом смысле, – со вздохом призналась королева, – но что же поделаешь, он мне нравится! Ты – женщина, ты меня поймёшь… Иди, разыщи его в передней комнате и приведи сюда.

– Да, ваше величество, – ответила Джейн, которой самой не терпелось взглянуть на нового избранника королевы. – Но как мне узнать его?

– У него на камзоле должны быть приколоты две розы – алая и белая, как на моём гербе. По ним ты его и узнаешь. Ступай!

Через несколько минут Джейн вошла в комнату в сопровождении молодого мужчины. Он был высок и строен; его свежее румяное лицо обрамляли густые длинные локоны чёрных волос; тонкие усики не скрывали пухлых сочных губ; соболиные брови почти срослись на переносице, а из-под них живо блестели темно-карие выразительные глаза.

Мужчина подошёл к креслу королевы, встал на одно колено и почтительно поцеловал ей руку:

– Я счастлив видеть ваше величество, – раздался его приятный грудной голос.

– Вам долго пришлось ждать? – спросила Елизавета.

– Пять или шесть часов, но это пустяки: главное, что я удостоен вашей аудиенции, – отозвался он, ещё ниже склоняя голову.

– Меня задержали государственные дела, сегодня был важный приём во дворце, – вы слышали? – сказала Елизавета. – Встаньте. Дженни, дорогая, подай ему тот маленький бархатный табурет! Садитесь, сэр Роберт, – здесь, у моих ног.

– Я не осмелюсь сидеть в присутствии королевы, – возразил он. – Моё скромное звание не даёт мне такого права.

– Но я уже дала вам его, – Елизавета лукаво прищурилась на него. – Или вы хотите, чтобы это право было закреплено законом?

– Вы меня не так поняли, ваше величество! – на щеках сэра Роберта выступила краска. – Извольте, я сяду. Для меня закон – ваше желание, и выше этого закона не может быть ничего.

– Как мило вы покраснели: прямо-таки девица на выданье! – засмеялась Елизавета. – У вас, должно быть, и кожа нежная, как у девушки. Ну-ка, проверим, – она провела ладонью по его лицу. – Так и есть. Давно вы начали бриться?

– Ваше величество, – окончательно смешался он.

– Боже, какая прелесть, он смущается! – воскликнула Елизавета. – Как это забавно! Ну, ну, ну, сэр Роберт, не надо хмуриться, – я не смеюсь над вами, я вами любуюсь… А не нарядить ли нам его в женскую одежду? – сказала она Джейн. – Принеси какое-нибудь платье, – мы устроим маскарад!

– Ваше величество! – сэр Роберт вскочил с табурета.

– Ладно, платья не надо, но губы и щёки мы вам покрасим и напомадим. Опять сопротивляетесь? Не вы ли говорили, что моё желание для вас закон?

– Ваше величество, – обреченно вздохнул сэр Роберт.

– Дженни, дорогуша, неси помаду и пудру. Сэр Роберт, вернитесь на табурет! Вы ведь не хотите огорчить свою королеву?

– Ваше величество! – возопил пунцовый сэр Роберт.

– Ах, как вы разгорячились! – засмеялась Елизавета. – Не надо так волноваться, – это шутка, всего лишь шутка. Но вы обязаны объяснить мне, зачем вы добивались моего расположения? Что вами движет, – расчёт, корысть, тщеславие или иное чувство?

– Ваше величество! – сэр Роберт снова поднялся с табурета. – С юных лет я восторгался вами как королевой и как женщиной!..

– С юных лет? А сейчас вам сколько? – перебила его Елизавета.

– Двадцать один, – но это не имеет никакого значения…

– Да, когда мне был двадцать один год, это тоже не имело значения, – опять перебила его королева. – Итак, вы с пелёнок восторгались мною.

– Ваше величество! Позвольте мне сказать! – с отчаянием произнёс сэр Роберт.

– Да, пожалуйста, я вас слушаю, – Елизавета замахала руками, показывая, что она больше не будет его перебивать.

– Мой дядя…

– Вы говорите о графе Лестере? – тут же переспросила Елизавета.

– Да, ваше величество.

– Так что же сделал ваш дядя?

– Он всегда внушал мне, что вы – великая королева и несравненная женщина. Такая правительница, как Елизавета, твердил дядя со слезами на глазах, родится один раз в тысячу лет; все англичане должны на коленях благодарить Бога за то, что он даровал нам её.

– Бог здесь ни при чём, – возразила Елизавета, – англичанам меня даровала моя матушка. Она родила меня, но моё появление на свет никому не принесло тогда радости.

– Ваше величество! – с возмущением воскликнул сэр Роберт.

– Так оно и было. Но я опять прервала вас. Продолжайте.

– Я привык почитать ваше величество; я полюбил вас всем сердцем, – хотя никогда не видал вас и не слышал ваш голос.

– Какой, однако, силой внушения обладает ваш дядюшка! – заметила Елизавета. – Вот уж никогда бы не подумала! Он умело скрывал от меня этот свой талант. Но продолжайте, я более не стану вас перебивать.

– Какое счастье для меня было лицезреть вас, когда я впервые прибыл во дворец! Но я не смел даже приблизиться к вам – кто я, и кто вы!

– А когда вы «лицезрели» меня в первый раз? – спросила Елизавета.

– Три года тому назад, ваше величество. Во дворце был большой приём на Рождество.

– Это во время сильных холодов? Когда Темза промёрзла на три фута? Странно, но я вас совершенно не запомнила, а ведь во дворце было немного приглашенных на то Рождество.

– Где вам запомнить меня, ваше величество! – с горечью сказал сэр Роберт. – Я решительно ничего собой не представлял, был очень юным и неопытным.

– Зато теперь вы постарели, приобрели влияние и опыт, – улыбнулась Елизавета. – Продолжайте, продолжайте, я вас слушаю!

– Ваше величество, вы можете сколько угодно издеваться надо мной, – выпалил сэр Роберт с мрачной решимостью человека, готового высказаться до конца, – но для меня не было и нет женщины, которая могла бы сравниться с вами. Я больше не принадлежу себе: я ваш – весь, до последнего дыхания. Возьмите меня или отбросьте в сторону, как ненужную вещь, – я с радостью подчинюсь любому вашему желанию, потому, что оно исходит от вас. Я люблю вас, как никого не любил, – можете казнить меня за дерзость. Я не мог молчать, я должен был сказать о своей любви, а далее поступайте, как хотите.

– По-вашему, я красива? – спросила Елизавета, дождавшись, когда он закончит, и пристально глядя на него.

– Я не знаю, что такое красота. Для меня существует лишь одно мерило красоты – это вы.

– Однако я несколько старше вас? – продолжала допытываться Елизавета.

– Какое мне дело до вашего возраста! Я люблю вас такую, какая вы есть.

– Но я королева, и вам не подняться до меня, как бы вы того не желали. Разве мужчина может по-настоящему любить женщину, которая выше его по положению?

– Я в восторге от того, что люблю королеву! А мысль о том, чтобы подняться до вас кажется мне дикой и кощунственной. Вы единственная, великая и неповторимая королева Елизавета, быть возле вас – уже великое счастье!

– Сядьте, сэр Роберт, – проговорила Елизавета и как бы невзначай дотронулась до густых прядей его волос. – Вот какой пылкий кавалер! – со смехом сказала она Джейн. – Что ты об этом думаешь?

Джейн робко улыбнулась и промолчала.

– А признайтесь, сэр Роберт, были такие дамы, которые оказывали вам своё особое расположение? – спросила королева.

– Ваше величество! – с обидой возразил он.

– Запомните, – строго произнесла Елизавета, – если вы хотите, чтобы мы с вами были друзьями, ни одна дама больше не должна привлекать ваше внимание. Вы меня поняли? Кроме того, вы не должны помышлять о какой-либо форме отношений между нами, которая будет содержать хотя бы что-то вульгарное, что-то от грубого зова плоти. Таким образом, став моим другом, вы принимаете добровольный обет монашества, – согласны ли вы на это?

– Ваше величество, я был готов любить вас безмолвно и безнадежно, не имея ни малейшего шанса приблизиться к вам! Могу ли я отказаться теперь от своего счастья? Ставьте мне любые условия, ставьте их побольше, – я с восторгом исполню их! – вскричал сэр Роберт, покрывая поцелуями руку Елизаветы.

– Об этих условиях мы сейчас и поговорим, – сказала Елизавета, улыбаясь. – Дженни, ступай, я жду тебя утром.

* * *

Джейн вышла из дворца уже в сумерках; она направилась в дворцовый парк. Он сильно изменился со времён короля Генриха: здесь по-прежнему стояли могучие дубы и вязы, но аллеи расширили, вдоль них установили статуи античных богов; кирпичные стены парка заменили живыми изгородями, а вместо ветхих построек непонятного назначения возвели павильоны в итальянском стиле и даже один грот с маленьким водопадом. Этот грот, расположенный там, где раньше была тайная канцелярия Генриха, сделался любимым местом свиданий влюблённых; сюда теперь спешила Джейн.

Едва она подошла к гроту, от него отделилась неясная тень.

– Леди Джейн, это вы? – раздался мужской голос.

– Да, милорд, – ответила она.

– Я жду вас уже несколько часов.

– Простите, Энтони, но я не могла прийти раньше. Королева не отпускала меня: сегодня у её величества был длинный день.

– Да, я слышал, – сказал Энтони, приблизившись к Джейн и целуя ей руку, – был посольский приём, а после королева удостоила личной аудиенции сэра Роберта, племянника графа Лестера.

– Так вы уже знаете и об этом? – удивилась Джейн.

– Во дворце ничего нельзя скрыть, – усмехнулся Энтони. – Сотни глаз, сотни ушей, сотни болтливых языков. Пожалуй, одному сэру Френсису удается держать в тайне свои дела, – но такая у него служба, что без тайны нельзя. Он ведь тоже днём был у королевы?

– По-моему, да… Вы звали меня, чтобы узнать дворцовые новости? – с насмешкой проговорила Джейн.

– Зачем вы так? – укоризненно произнёс Энтони. – Я ждал очень долго и потерял было надежду увидеть вас, – а вы смеётесь надо мною. Вы жестоки, леди Джейн.

– Но я не понимаю, для чего вы ждали меня? Целый месяц вы шлёте мне письма, назначаете встречи, а когда я прихожу, засыпаете меня вопросами о королеве, о том, что она говорила и делала. Вы пишете о каких-то своих чувствах ко мне, однако я не вижу этих чувств. Зачем я вам, сэр, чего вы от меня хотите? – Джейн смотрела ему прямо в глаза.

Энтони выдержал её взгляд и простодушно ответил:

– Да, вы правы, мне интересно всё, что делает наша королева. Это так естественно: мы любим её величество и хотим знать о ней побольше. Но встреч с вами я ищу не для этого, – Энтони набрал воздуха и выпалил. – Джейн, милая моя Джейн, я не решался открыться вам, однако теперь молчать больше нельзя. Я люблю вас, Дженни, люблю страстно! Я тотчас попросил бы вашей руки, но ваш опекун далеко, он отбыл на континент; сразу по его возвращении я буду иметь честь говорить с ним о вашем замужестве.

– Неплохо сначала было бы узнать, люблю ли я вас и хочу ли за вас замуж, – сказала Джейн с иронией.

– То есть как? – неподдельно изумился Энтони. – Вы не любите меня? Я вас совсем не мил?

– Ваше признание очень серьезное и требует такого же серьезного ответа. Я не знаю, Энтони, люблю ли я вас: иногда мне кажется, что люблю, иногда я в этом вовсе не уверена. Может быть, узнав вас поближе, я пойму, чего хочет моё сердце, – но пока я не могу согласиться на ваше предложение. Не обижайтесь, я сказала вам чистую правду, ведь в таком деле нельзя лгать, – Джейн кротко улыбнулась ему.

– Ах, Джейн, вы убиваете меня! – воскликнул Энтони. – Однако вы правы, поспешность здесь будет вредна: брачный союз заключается на всю жизнь, – а что такое брак без любви? Это уродец, которому суждено превратиться в чудовище или умереть. Что же, узнайте меня получше, и тогда, я не сомневаюсь, в вашем сердце вспыхнет ответное чувство.

– Да, узнать вас получше мне бы очень хотелось, – повторила Джейн. – Не странно ли: вы знаете обо мне почти всё, но я о вас – почти ничего.

– Что же тут странного? – возразил он. – Я давно знаком с вашим опекуном и от него слышал рассказы о вас.

– Почти как сэр Роберт, – прошептала Джейн.

– Простите?

– Нет, пустяки. Пожалуйста, продолжайте.

– Не удивительно, что прибыв ко двору и узнав, что вы тоже находитесь здесь, я захотел вас увидеть, – Энтони развел руками и улыбнулся. – Ваш опекун так красочно вас описывал, что мне просто не терпелось взглянуть на его прелестную подопечную.

– Вы не поверите, милорд, но со мной он всегда был суров и временами даже груб; я не слышала от него ни одного ласкового слова, – с горькой усмешкой сказала Джейн.

– О, такое часто бывает! Пожилые люди имеют свои странности: в глубине души ваш опекун, конечно, любит вас, но старается не показывать это. По его мнению, мягкость и снисходительность вредны в деле воспитания девиц, – разъяснил Энтони.

– Вам известно, что творится в глубинах его души?

– Я же сказал вам, что давно его знаю, – нашёлся Энтони. – Мы подолгу беседовали с ним, и он был со мной достаточно откровенен.

– Как всё это не похоже на моего опекуна: откровенность, задушевные беседы, – покачала головой Джейн. – Когда вы успели так с ним подружиться? Извините, но сколько вам лет?

– Двадцать пять.

– И как давно вы знакомы с моим опекуном?

– Боже мой, милая леди, можно подумать, что вы обучались искусству допросов в школе сэра Френсиса! – принужденно засмеялся Энтони. – Зачем понимать мои слова буквально? Когда я говорю «давно», это означает исключительно моё собственное восприятие времени: господи, да для меня и год назад – уже очень давно! К тому же, бывает ведь и так, согласитесь, что год пролетает как час, а час тянется как год. Другой раз, зная человека всего пять минут, вы будто всю жизнь с ним знакомы, а бывает и наоборот – вы всю жизнь с ним знакомы, а совсем его не знаете.

– К какой вере вы принадлежите? Вы католик? – продолжала спрашивать Джейн.

– Как вы догадались?

– Мой опекун не стал бы водиться с протестантом.

– Вы правы. Я католик, – но благодаря нашей мудрой королеве теперь это не является преступлением. Не собираясь возвращаться в лоно католической церкви, Елизавета не преследует сторонников апостольской веры. Ведь королева не собирается возвращаться в лоно католической церкви? – Энтони посмотрел на Джейн.

– Полагаю, что нет.

– Так я и думал, она похожа на своего отца, – пробормотал он.

– Что вы сказали?

– Нет, ничего!

– Да, мой опекун – католик, но я придерживаюсь евангелического вероисповедания, – с гордостью произнесла Джейн. – В этой вере меня крестили, в ней я воспитана. Быть может, опекун потому и невзлюбил меня, что я не католичка.

– Вы ошибаетесь, он вас любит, – возразил Энтони. – Если бы вы могли услышать, с какой теплотой и нежностью он отзывался о вас, – вы бы сами поняли, что он вас любит.

Джейн недоверчиво покачала головой и промолчала.

– Однако оставим старика в покое, поговорим о нас, – Энтони взял её руку в ладони и поднес к своим губам. – Джейн, милая Джейн, я полюбил вас с первого взгляда, с той самой минуты, когда впервые увидел вас во дворце…

– На Рождество три года назад? – с улыбкой переспросила Джейн, снова вспомнив сэра Роберта.

– Почему на Рождество три года назад? – удивился Энтони.

– Так просто, пришло в голову… Извините, я вас перебила.

– Во дворце тогда было много дам и девиц, но я видел лишь вас одну. Так бывает, когда вы входите в сад, где растёт множество пышных цветов, но вы не можете отвести взор от одного цветка, который глубоко тронул ваше сердце и заставил вас не замечать иных красот, кроме его нежной красоты. Так бывает, когда вы едете по горам и вдруг среди их великолепия попадаете в тихую скромную долину, которая неизъяснимым образом в одно мгновенье становится для вас самым желанным местом на земле. Так бывает, когда вы смотрите на небо, где в ночной синеве блещут тысячи звёзд, но вы видите только одну, которая своим неповторимым сиянием озаряет вашу душу и заставляет её плакать от счастья.

О, Джейн, если бы я был поэтом, я написал бы для вас стихи, которые пылали бы от любви, как пылает сердце в моей груди; если бы я был музыкантом, я сочинил бы для вас песню о любви и сыграл бы мелодию к ней на струнах моей души; если бы я был художником, я написал бы ваш портрет, чтобы все люди смогли увидеть вас такой, какой вижу вас я! Они увидели бы ваши темные волосы и чёрные глаза, белоснежную кожу, тонкие линии лица, лебединую шею и стройный стан, – они поняли бы, что вас нельзя не полюбить. О, если бы я мог передать вам свои чувства! Они не выдуманные, они настоящие, – и они зажгли бы любовь в вашем сердце! – вскричал Энтони.

– Вы это уже говорили. Прошу вас, будьте проще, и не надо этого кривлянья, что принято сейчас среди джентльменов из числа придворных. Я выросла вдали от двора, мне такое поведение неприятно, – сказала Джейн. – Энтони, вы мне не безразличны, потому я принимаю ваши письма, прихожу на встречи с вами, – но постарайтесь не разочаровать меня, если хотите, чтобы я полюбила вас.

– Ваша искренность глубоко трогает меня, – Энтони поцеловал ей руку. – Я постараюсь заслужить вашу любовь.

– Будем молить Бога, чтобы он не оставил нас, – со вздохом отвечала Джейн. – А теперь прощайте, мне пора возвращаться во дворец.

– Но позвольте и мне спросить вас: каким образом вам удалось стать приближенной королевы? – Энтони не отпускал руку Джейн. – По слухам, Елизавета в вас души не чает и доверяет вам свои интимные секреты.

– Её величество слишком добра ко мне, – вздохнула Джейн. – Когда мой опекун привёз меня ко двору, кто-то рассказал королеве о том, что я сирота и у меня нет ни одного родного человека на свете. Её величество велела привести меня к ней, – как она сама потом призналась, собираясь подыскать мне достойного жениха, – но после разговора со мною внезапно переменила своё решение и оставила меня при себе. У королевы очень доброе сердце, какие бы мерзкие слухи не распространялись о ней.

– О, да, многие люди могли бы рассказать, как добра королева Елизавета, – жаль, что большинство из них уже покинуло этот мир, – прошептал Энтони.

– Что вы, милорд?

– Нет, ерунда. Не было, нет, и не будет в Англии лучшего монарха, чем Елизавета, – пусть Господь дарует её долгие лета! – громко сказал он.