Сэр Джон ехал в поместье, где жила теперь принцесса Елизавета. В последние дни дождей не было, ярко светило солнце, и дорога успела просохнуть; между тем, она была пуста, сколько хватало глаз, не видно было ни проезжих, ни прохожих, – так что лошадь сэра Джона всё время норовила перейти на рысь.

– Нет, Арабелла, – говорил сэр Джон, сдерживая поводья, – мы никуда не торопимся. Я понимаю, – ты застоялась в конюшне и не прочь размять ноги, но пойми, глупо будет, если мы явимся раньше положенного часа. Мне вовсе не хочется сидеть в прихожей вместе с лакеями и дожидаться, пока принцесса закончит играть в мяч, примет ванну, съест свой полдник, а уж потом выйдет ко мне. Я узнал распорядок дня, которого она неукоснительно придерживается; мы должны прибыть после полдника, – не раньше, не позже, – а сейчас едва закончился обед. Ты спросишь, а какого чёрта мы так рано выехали из Лондона? Видишь ли, вчера и позавчера, и третьего дня сэр Эндрю отмечал свои именины. Тебе, Арабелла, трудно понять, каково жить человеку в стране с двумя вероисповеданиями: по католической вере полагается праздновать именины и прославлять своего святого покровителя, но протестантская не признает святых. Что же делать? Пришлось сэру Эндрю в первый день собирать друзей-католиков и отмечать с ними свои именины; во второй день он собрал друзей-протестантов и отмечал с ними уже не именины, но день апостола Андрея, ученика Спасителя, – а на третий день пили уже просто за здоровье сэра Эндрю. Мне пришлось хуже всех, поскольку я был рождён в католической вере и не выходил из неё, – точнее сказать, забыл о ней, – но моего покойного дядю Френсиса считали столпом английского протестантизма на том основании, что старик был собутыльником короля Генриха. Исходя из этого, в первый день я отмечал именины сэра Эндрю как правоверный католик, во второй день – как племянник своего великого дяди, героя протестантского движения, а на третий день я пил за здоровье сэра Эндрю уже в качестве самого себя. После такой бурной католическо-протестантской попойки мне бы отлежаться в постели, но надо ехать к принцессе Елизавете. Если бы не большая кружка эля утром, я не смог бы взобраться даже на осла, – так что не спеши, милое животное, а то потеряешь меня по дороге.

Лошадь фыркнула, мотнула головой и поплелась шагом. Сэр Джон с удовольствием вдохнул свежий осенний воздух с запахами увядающих трав и листьев, и сладко потянулся.

– Ничего, – сказал он, – в эдакий благодатный денёк быстро приходишь в себя. Природа добра к нам – она оставляет для нас одно хорошее.

…Двор принцессы Елизаветы был беспорядочен, однако в этом не было вины принцессы. Лишившись матери в раннем детстве, она не пользовалась вниманием отца: король Генрих хотел сына, наследника престола, и когда его третья жена Джейн Сеймур родила ему мальчика, Генрих совершенно охладел к Елизавете. Она росла заброшенным ребёнком вдали от двора, хотя и пользовалась всеми благами, полагающимися королевской дочери. Каждая следующая жена Генриха в зависимости от своего характера то отдавала предпочтение Марии, сводной сестре Елизаветы, нынешней королеве, то баловала Елизавету, – а то была холодна с обеими принцессами.

К Елизавете приставили хорошего учителя, который обучил её языкам и основам наук, но не было никого, кто смог бы привить ей необходимые для женщины знания о доме и самой себе. Враги Елизаветы со злорадством отмечали неряшливость принцессы, неумение красиво одеваться и её грубоватые манеры. Говорили, что за внешним порядком жизни двора Елизаветы скрываются хаос и сумбур, что придворные ведут себя вульгарно, а она им не препятствует. Говорили также, что её двор погряз в похоти; прибавляли шепотком, что Елизавета и сама имеет склонность к пороку. Всё это было отчасти верно, однако, с другой стороны, нужно отметить, что Елизавета всеми силами стремилась обуздать распущенность двора, что придворных для неё выбирала королева Мария, а вернее, сэр Стивен, – ну, а саму Елизавету никак нельзя было назвать распущенной, тем более, порочной! Так мысленно возражал сэр Джон врагам принцессы Елизаветы, подъезжая к её имению.

Несмотря на то, что он получил полные сведения о дворе принцессы, сэр Джон с любопытством вглядывался в его жизнь. Первое впечатление было, действительно, неблагоприятное. В воротах дремали два солдата: один из них лениво приоткрыл левый глаз, бросил циклопический взгляд на сэра Джона и тут же стал дремать дальше; второй солдат даже не проснулся. В обширном дворе было грязно, повсюду валялись какие-то тряпки, в цветниках расхаживали курицы; служанка, вышедшая из дома, высыпала мусор прямо на клумбу; дворовый мальчишка справлял малую нужду перед мраморной статуей Афродиты.

Сэр Джон прошёл в центральные двери дома, и никто его не остановил. Перед лестницей он встретил, наконец, офицера охраны, который поинтересовался его именем и спросил, зачем он прибыл. Узнав, что сэр Джон приехал с разрешения королевы, офицер потерял интерес к посетителю и скороговоркой рассказал, как пройти в покои Елизаветы.

Сэр Джон скоро заблудился в запутанных коридорах, он попал на половину фрейлин. Навстречу ему выбежали две растрёпанные девушки, чуть не сбив его с ног.

– О, какой славный джентльмен! Не молод, но ещё хоть куда! – выпалили они вместо извинения и с хохотом побежали дальше. Сэр Джон изумлённо посмотрел им вслед.

Наугад открыв какую-то дверь, он оказался в длинной анфиладе комнат. Пройдя две или три из них, он услышал странные звуки, доносившиеся из-за широкой портьеры. Сэр Джон остановился и навострил уши: сомневаться не приходилось – там занимались любовью, мужские вздохи перемежевались с женскими стонами и короткими страстными восклицаниями. Стараясь ступать бесшумно, он вернулся назад и продолжил поиски покоев принцессы.

В конце концов, он перехватил какого-то лакея, который отвёл его к Елизавете; сэр Джон пришёл вовремя – она собиралась выйти в сад, её сопровождала группа молодых дам и кавалеров.

* * *

Когда сэр Джон видел принцессу в последний раз, она была худощавым неказистым подростком; теперь её формы несколько округлились, но Елизавета была по-прежнему угловата. Ее лицо покрывал толстый слой пудры и румян (чтобы скрыть бледность, которая, видимо, с годами не уменьшилась, – решил сэр Джон). Ранее густые волосы поредели (ещё два-три года, и ей придётся носить парик, – с сожалением подумал он).

С некоторым удивлением сэр Джон посмотрел на аляповатый наряд принцессы: очень широкая, по нынешней моде, юбка ярко-бордового цвета плохо сочеталась с красно-коричневым корсетом и тёмно-вишнёвым плащом с большим меховым капюшоном – и уж совсем не к месту была розовая нижняя рубашка, выглядывающая из-под корсета. Тупоносые туфли на высоком каблуке были тоже розовыми с какими-то странными помпонами спереди. От головы до ног Елизавета была увешена драгоценностям: они были закреплены в её волосах, на корсете, юбке и даже на туфлях. На шее принцессы было тяжёлое ожерелье, на пальцах – огромные перстни.

– Ваше высочество, – склонился перед ней сэр Джон, – я прибыл, чтобы засвидетельствовать вам своё почтение и возобновить, если вы того пожелаете, наше знакомство. Когда-то я имел честь быть представленным вам, меня зовут…

– Сэр Джон, – тут же вспомнила его Елизавета. – Как же, мы с вами провели немало весёлых часов! Вы всё ещё играете в мяч? – спросила принцесса.

– Куда мне, ваше высочество, я ведь уже старик, – ответил со вздохом сэр Джон. – Время бежит быстро, и его нельзя остановить. Зато вам оно пошло на пользу: вы так похорошели за эти годы. Я думаю, лучшие женихи из королевских домов Европы мечтают о том, чтобы пойти с вами под венец.

– Я не собираюсь замуж, милорд, – засмеялась Елизавета. – Пример моей матери не внушает оптимизма насчёт брачных отношений. И не надо мне льстить: как мне помнится, вы всегда отличались тем, что говорили правду, даже если она звучала цинично. Оставайтесь верны себе, сэр Джон, в этом ваше преимущество.

– Как прикажете, миледи. Приятно видеть, что и ваш характер не изменился, – он почтительно поцеловал ей руку.

– Я рада, что вы опять при моем дворе, – сказала Елизавета. – Надеюсь, ваши неприятности закончились?

– Неприятности? Пожалуй, их не было, миледи, – возразил сэр Джон. – Разве можно назвать неприятностью безбедное житье на лоне природы? Я был всеми забыт, а значит, меня никто не тревожил. Древние философы посчитали бы это счастьем.

– Зачем же, в таком случае, вы возвратились в шумную и беспокойную столицу? Неужели суета Лондона привлекает вас? – спросила Елизавета, поддерживая шуточный тон беседы, но её глаза остро впились в сэра Джона.

– Право, не знаю, – пожал он плечами. – Наверное, человек такое существо, которое не может жить в покое. Зачем он оставляет тихий берег и устремляется в бурное море? Ладно, если его манит прибыль, но когда её нет? Почему нас привлекают опасные путешествия и сладостно волнует смертельный риск? Я не знаю… Такими нас, видно, создал Бог.

– Опасные приключения? При моём дворе? Вы снова мне льстите, милорд, – улыбнулась Елизавета. – Это самое спокойное место во всей Англии, – тихий берег, как вы говорите. Если вы ищите приключений, вы ошиблись адресом.

– Я выражаюсь фигурально, миледи. Впрочем, мы говорили о шумной и непредсказуемой лондонской жизни. Я вернулся в Лондон, однако знакомых у меня в столице осталось мало, а при дворе её величества королевы Марии их вообще нет. Куда же мне было податься, как не к вам? Примите старика по нашему давнему знакомству и по своей безмерной доброте, ваше высочество, – склонился сэр Джон перед Елизаветой. – Её величество королева Мария не возражает против этого, – прибавил он, распрямившись.

– Вы видели королеву? – Елизавета бросила на него всё тот же острый взгляд.

– Нет, миледи. Кто я, чтобы удостоится аудиенции её величества? За меня попросили мои приятели, которых мне удалось разыскать и которые очень уважают вас, – сэр Джон с расстановкой проговорил последнюю фразу.

Елизавета искоса глянула на свою свиту.

– Конечно, я приму вас, милорд. Воля королевы – закон для всех её подданных. К тому же, мне самой приятно видеть вас. Можете бывать у меня запросто, на правах старого друга, – сказала Елизавета. – Но пусть вас не обманывают его седины, – обратилась она к своим придворным. – Сэр Джон – известный обольститель. Бойтесь его, дамы… Надеюсь, вы не будете злоупотреблять моим доверием, – повернулась Елизавета к сэру Джону. – Я стараюсь поддерживать при своём дворе высокую нравственность.

– Я это заметил, ваше высочество, – с полной серьёзностью произнёс сэр Джон.

Елизавета усмехнулась.

– Я рада, что вы не изменились, – повторила она. – Пойдёмте с нами в сад. Заезжие лицедеи обещают показать нам пантомиму. Посмотрим вместе.

* * *

Принцесса Елизавета любила театральные представления, поэтому в её саду была оборудована постоянная площадка для них. Деревянные, крашенные под мрамор колонны стояли полукругом на широкой лужайке; перед ними был сооружён дощатый настил для сцены и насыпаны три земляных вала, один над другим, наподобие скамей в амфитеатре. Во время представлений около колонн устанавливали декорации, за которыми актёры переодевались и ждали своего выхода; придворные усаживались на устланные коврами земляные скамьи, для принцессы ставили кресло. Со всех сторон площадку окружали высокие заросли можжевельника, создавая плотную зелёную стену; вечером зажигали факелы, в их мерцающем свете игра актёров делалась особенно выразительной.

В дождливую и холодную погоду представления не устраивались. Сейчас как раз собирался дождь, небо вдруг заволокли тучи, повеяло зябким ветром, – но Елизавета решила не откладывать зрелище: помимо любви к театру, причиной этого было желание поговорить с сэром Джоном.

– Нет, не сюда, – сказала она слугам, которые хотели поставить её кресло спереди, – поставьте сзади, наверху. И рядом кресло для сэра Джона, – я так давно его не видела, что мне хочется с ним поболтать.

– А мы не промокнем? – сэр Джон взглянул на небо. – В моём возрасте самое опасное – это простуда; остальное всё неважно. Что за погода, – когда я ехал к вам, солнце светило, как летом, ничто не предвещало дождя!

– Что толку сетовать на то, что мы не можем изменить? – заметила Елизавета. – Я прикажу подать вам горячий грог – пейте, сколько хотите. А сверху мы накинем толстенную дерюгу, получится что-то вроде шатра. Помните, как однажды вас нашли в таком шатре с одной из моих фрейлин? Её звали Рэчел.

– У вас поразительная память, ваше высочество, – закашлялся сэр Джон. – Кстати, а Рэчел всё ещё при вас?

– Нет, милорд. Всех моих старых друзей удалили от меня. Я окружена теми, кто угоден моей сестре-королеве, а точнее говоря, сэру Стивену. Но не будем об этом… Эй, скажите актёрам, чтобы они начинали! – крикнула она. – Мы не лягушки, чтобы дожидаться хорошего дождя!

Забили барабаны, тонко пискнула свирель. Из-за декораций с нарисованными на них египетскими пирамидами и верблюдами выскочил актёр, одетый шутом. Кувыркаясь, он колесом прошёлся по сцене, совершил головокружительный прыжок и встал, как вкопанный, перед зрителями. Барабаны замолчали.

– Смотрите прекраснейшую пантомиму! Исключительно для вашего удовольствия и чтобы порадовать её высочество! – закричал шут, кривляясь и гримасничая. – «Антоний и Клеопатра» – древняя история любви! Лучшее исполнение, какого вы не увидите даже при дворе короля Франции!

Он перекувырнулся через спину, захохотал и убежал за декорации: зрители похлопали ему. Мелкие капли дождя застучали по дощатому настилу сцены; на ней появилась Клеопатра в лёгком одеянии и с бумажной золотой короной на голове. Молодой актёр, исполнявший роль египетской царицы, делал вид, что ему жарко, и обмахивался веером. Сэр Джон поёжился.

– Выпейте грогу, милорд, – сказала ему Елизавета. – Я бы могла разделить с вами мой плащ, но боюсь, что это будет дурно истолковано. Давайте я накрою вас дерюгой.

– О, ваше высочество, мне до сих пор никогда не приходилось сидеть с наследницей престола под одной дерюгой! – улыбнулся сэр Джон.

– Вы ошиблись, милорд, я не наследница, – возразила Елизавета, – и не стану ею, если моя сестра Мария родит сына или дочь.

– Учитывая её лета и то, что она не замужем, шансы невелики.

– Но они сохраняются, и до тех пор я никто: незаконнорожденная дочь, которую отец признал лишь под конец жизни и которую он поставил на последнее место в списке претендентов на корону. Принцессой меня называют исключительно из приличия, а вы говорите – наследница! Вы шутите, милорд, – с горечью произнесла Елизавета.

– Однако всё может перемениться, – многозначительно сказал сэр Джон. – Жизнь делает порой неожиданные повороты.

– Да? – Елизавета взглянула ему в лицо. – На нас смотрят, к нам прислушиваются, – вдруг шепнула она и, повысив голос, спросила: – Почему вы не пьёте, милорд? Вам не по вкусу наш грог?

– Ах, ваше высочество, он превосходен, но я слишком много пил в последние три дня, – также громко отвечал сэр Джон. – Видите ли, у моего приятеля были именины, и он, чтобы никого не обидеть, отмечал их сначала по католическому образцу, потом – по протестантскому, а затем совместно, в знак примирения обеих религий. Из-за этой проклятой веротерпимости мне пришлось столько пить, что больше в меня не лезет. Я и не знал, что толерантность приводит к пьянству.

– Ох, сэр Джон, сэр Джон! – Елизавета, смеясь, хлопнула его по руке. – Вы неисправимый вольнодумец и циник! Помню, когда я была девочкой, вы так смешно рассказывали мне про чудеса святого Игнатия, что со мною чуть не случилась маленькая неприятность… Ладно, давайте смотреть пантомиму, – актёры из кожи вон лезут, чтобы нам понравится.

На сцене Клеопатра безутешно убивалась, получив известие о гибели Цезаря. Это известие принёс ей всё тот же одетый шутом актёр, который по ходу действия играл роль судьбы и попутно объяснял происходящее на сцене. Отдав письмо пребывавшей дотоле в блаженстве Клеопатре, шут так и пояснил зрителям: «Письмо об убийстве Цезаря в Риме».

Простирая руки то к небесам, то к пирамидам, то, почему-то, к верблюдам, Клеопатра отчаянно рыдала, дергала себя за волосы, била в грудь, а закончила тем, что достала громадный пузырёк с большой, видной всем надписью «яд» и собралась опорожнить его. Однако появившийся на сцене Антоний, красавец в жестяных латах, успел предотвратить эту попытку и после недолгой борьбы отнял пузырёк у Клеопатры. Затем он упал на колени перед царицей и принялся объясняться в любви. Шут, стоявший в дальнем углу сцены, прокричал: «Объясняется в любви» – чтобы ни у кого не оставалось сомнений.

Клеопатра стала потихоньку сдаваться, и, в конце концов, Антоний заключил её в объятия…

Между тем, пошёл сильный дождь, актёры и зрители начали мокнуть, но принцесса Елизавета весело захлопала в ладоши, придворные – вслед за ней, и представление продолжалось.

– Вот вы говорите, что у моей августейшей сестры мало шансов выйти замуж, – шептала Елизавета сэру Джону, – однако у неё были женихи, как вам, конечно, известно. В первый раз её сосватали в двухлетнем возрасте за французского дофина; потом, в шестилетнем возрасте, она была помолвлена с императором Карлом, – а когда ей исполнилось одиннадцать, наш отец Генрих снова решил выдать её замуж за французского дофина. Только после того как отец развёлся с королевой Екатериной, матерью Марии, и женился на моей матери, он перестал сватать Марию к европейским королям, надеясь на рождение наследника английского престола от собственного брака. В конце концов, отец всё-таки добился своего – его третья жена Джейн Сеймур родила ему сына Эдуарда, нашего покойного короля. Милый мальчик, я любила его всем сердцем, и он отвечал мне любовью! Богу было угодно рано забрать его к себе, – и моя сестрица теперь королева Англии… Но тем более важно для тех, кто служит ей, не допустить, чтобы я стала королевой после неё. Они понимают, что поплатятся за свои преступления, и поэтому всеми силами хотят выдать Марию замуж, а после дождаться рождения у неё детей. Вы слышали, что её сватают к Филиппу, сыну императора Карла?

– Нет, – ответил пораженный осведомлённостью принцессы сэр Джон.

– Первая жена Филиппа – Мария Португальская – умерла, и кое-кто мечтает устроить брак моей сестрицы с ним, – шёпот Елизаветы был еле слышен. – Епископ Эдмунд, глава Совета по делам церкви и преследователь наших несчастных протестантов, боится, что без помощи извне ему не удержать Англию в повиновении. Правда, лорд-канцлер сэр Стивен опасается, что женитьба Филиппа на моей сестрице сделает нашу страну чересчур зависимой от могущественной империи Карла. Сэр Стивен так любит власть, что не хотел бы делиться ей даже в самой малой степени с кем бы то ни было… Сэр Стивен и епископ Эдмунд пока не договорились между собой, однако план замужества Марии продолжает обсуждаться ими. Это такая большая тайна, что сэр Стивен не делится ею даже с Королевским Советом. Не удивлюсь, если об этом сватовстве не знает ещё и моя сестрица, – улыбнулась Елизавета.

– У вас неплохие осведомители, миледи, – заметил сэр Джон.

– Что делать, – с детства мне приходится самой заботиться о себе, – лукаво проговорила Елизавета.

– Но я слышал, что при дворе королевы Марии появился молодой человек, к которому она весьма расположена. Это сэр Роберт Дадли, – сказал сэр Джон.

– Он был с визитом и у меня.

– Вот как? – сэр Джон был поражен. – Когда же он успел: прежняя новость ещё не остыла, а уже испеклась свежая. Прыткий юноша.

– За те дни, что вы праздновали именины вашего приятеля, много воды утекло… Этого Дадли я знала ещё в детстве, он мне ужасно не нравился тогда. Теперь он снова побывал у меня, и я опять от него не в восторге. Не знаю, что нашла в нём моя сестра, но мне он всегда казался болваном. Да, красив, но глуп безмерно, двух слов связать не может, – а по характеру он, по-моему, просто тряпка. Пусть себе Мария потешится, если он ей приятен, но я дала ему понять, что у меня ему делать нечего, – презрительно усмехнулась Елизавета.

– Более чем странно: сын и брат казнённых заговорщиков, – да каких заговорщиков! – свободно разъезжает между дворами королевы и принцессы Англии, и никто ему не мешает… Пожалуй, я выпью грога, надо прочистить мозги, – от вращения в высших сферах кружится голова, – сэр Джон налил себе полный стакан.

– Плесните и мне немного, – сказала Елизавета. – Похолодало, и дождь зарядил пуще прежнего.

Дрожащие от холода придворные смотрели, как на сцене насквозь промокший Антоний убивает себя после поражения от Октавиана. С трудом вынув из разбухших ножен деревянный меч с облупившейся серебряной краской, Антоний приставил его к груди и с неимоверными вздохами взвёл глаза к мрачному небу. Тряся головой, он будто повторял чьё-то имя: «вспоминает Клеопатру», – крикнул шут, который был тут как тут. Издав ещё несколько глухих стонов, Антоний пронзил себя; это было сделано так искусно, что меч вышел у него из-под лопатки. «Ах!» – раздались возгласы в публике.

На сцене появилась Клеопатра. Увидев пронзённого мечом Антония, она пала на его тело и зашлась в плаче. Несмотря на то, что мокрое платье мешком висело на ней, а парик стал похож на паклю, Клеопатра вызвала сочувствие в зрителях. Забыв о холоде и дожде, они с замиранием смотрели, как Клеопатра вытащила из корзины настоящую змею. Шипящая, извивающаяся тварь была последним живым существом, которое видела несчастная царица Египта, потому что в тот же миг Клеопатра приложила гадину к шее и была ужалена. Закатив глаза, царица рухнула у ног своего возлюбленного. «Умерла!» – сообщил шут.

Выбежавшие на сцену служанки египетской царицы и римские солдаты подняли останки Антония и Клеопатры, и положили их на погребальный костёр – он был сложен из бутафорских поленьев и обрывков красного шёлка. Тут же в руках служанок затрепетали такие же красные шелка, и Антоний и Клеопатра исчезли. «Землю покинув, души влюблённых на небе покой обрели!» – заключил шут. Ударили барабаны, пропищала свирель, – представление закончилось.

Елизавета похлопала, зрители тоже выразили своё удовольствие; актёры мужественно кланялись под проливным дождём. Когда аплодисменты стихли, придворные, оглядываясь на принцессу, встали со своих мест. Елизавета дала им знак идти во дворец, а сама задержалась на минуту.

– Сэр Джон, мне доставила удовольствие беседа с вами, – сказала она. – Вы, будто добрый старый дядюшка, развлекли и развеселили меня. Оставайтесь у нас, сколько хотите, а если уедете, приезжайте опять.

– Непременно, моя принцесса, – ответил сэр Джон с глубоким поклоном. – Надеюсь, что мне удастся в будущем очень-очень-очень развеселить вас.