Небольшой мрачноватый зал кафе «Глобус» с низким, закопченным потолком и стенами, оклеенными обоями салатного цвета, заполнялся обычно с наступлением вечера.

Это было единственное место в городе, где гитлеровские офицеры имели возможность посидеть за стаканом вина и потанцевать.

Солдатам и местному населению входить в кафе запрещалось. Исключение делалось лишь для женщин. Они могли появляться в любое время, с кавалерами и без кавалеров, при условии мало-мальски приличного наряда. Но последнее принималось в расчет главным образом тогда, когда женщина появлялась одна, без офицера, что бывало событием довольно редким.

В городе все чаще и чаще останавливались на ночевку различные части, идущие к фронту. Офицеры, радуясь передышке, шли или в офицерский клуб или в кафе. Большинство предпочитало кафе: здесь было веселее.

Зал освещался большой люстрой, невесть откуда сюда попавшей .Она спускалась с потолка так низко, что человек среднего роста мог без труда достать до нее рукой.

Столы украшала самая разномастная посуда, начиная с бокалов чистейшего хрусталя, тарелок саксонского фарфора и кончая грубыми гранеными стаканами из обыкновенного мутного стекла. Скатерти пестрели красными и желтыми пятнами. В этот вечер кафе было переполнено. В половине десятого на подмостки, расположенные в углу, правее буфета, поднялись скрипач, аккордеонист, трубач, виолончелист и пианист. Вслед за ними под жидкие хлопки публики развязно выбежала певица, пользовавшаяся у офицеров местного гарнизона особой популярностью.

Это была размалеванная женщина неопределенного возраста, с выщипанными бровями и чудовищной прической, напоминавшей собой цветочную клумбу. Платье из плотной ткани канареечного цвета с голубыми разводами подчеркивало пышность форм этой особы. Она кокетливо раскланялась во все стороны и одарила кого-то воздушным поцелуем.

— Марго, привет! Повесели нас, старуха! — весело закричали офицеры.

Оркестр заиграл танго тридцатилетней давности, и Марго низким голосом, в нос, затянула:

Тотчас говор стих. Задвигались стулья, часть столов опустела, и на небольшом «пятачке» перед буфетом начались танцы.

Успевшие подвыпить кавалеры сталкивались с официантами, старавшимися пробраться сквозь плотный строй танцующих, наступали дамам на ноги, роняли пепел от своих сигарет на их плечи. Когда пение и музыка умолкли и танцующие хлынули на свои места, в зале появилась Юлия Васильевна.

Следуя советам полковника Бакланова, она еще днем предприняла разведку и выяснила, что

Готовцев действительно работает шеф-поваром в кафе «Глобус», что он жив, здоров, невредим. Все это удалось ей узнать без труда от безногого инвалида, продававшего мороженое возле дверей кафе. Инвалид оказался покладистым и добродушным парнем. Он охотно вступил в беседу. Пока Юля уничтожала безвкусное мороженое, единственным достоинством которого было то, что его долго держали на льду, инвалид выложил ей все, что ему было известно о кафе «Глобус».

Туманова узнала, что кафе содержит немец Циглер, что официантами работают русские, помощником повара — не то немец, не то поляк, шеф-поваром — известный здесь кулинар Готовцев. На работу он приходит часов в пять дня, а уходит поздно, не раньше двух ночи. Готовцев (а это мороженщику известно точно) работает еще в другом месте, на вокзале, где он занят с семи утра до двух дня. Но вокзальный ресторан — это уже не то, что было до войны. В нем раздают обеды проезжающим солдатам.

Все эти полезные сведения помогли разведчице ориентироваться. Правда, ее смущало то обстоятельство, что явка назначалась между девятью и десятью часами вечера. Ведь Готовцев мог принять ее и в шесть и в семь часов. Но, очевидно, были какие-то причины, с которыми подпольщикам приходилось считаться.

У Тумановой вначале появилась мысль — вызвать Готовцева или передать ему записку, но это шло вразрез с условиями, которые сообщил Чернопятов. Нельзя нарушать их. Ведь не просто же так, с бухты-барахты, подпольщики назначили явку не днем, а вечером и не на квартире, а именно в кафе.

У Тумановой оставалось еще много времени, и она решила переждать в укромном уголке городского сада, на скамеечке за старой беседкой, среди кустов сирени.

Ровно в девять она появилась возле кафе. Прежде чем войти, она раза два прошлась мимо, охваченная сомнениями и нерешительностью, потом взяла себя в руки и переступила порог. Переступила, когда умолкла музыка, а войдя в зал, на какое-то мгновение растерялась.

Да и нетрудно было растеряться, попав с темной, тихой и безлюдной улицы в этот ярко освещенный, шумный зал.

Но девушка быстро овладела собой. Однажды ей довелось оказаться в обстановке гораздо более сложной: зимой сорок первого года под видом корреспондента одной из провинциальных немецких газет она попала на банкет старшего и высшего офицерского состава в Орле. Вот это было испытание! А сейчас что!… В ее сумке лежали надежные документы…

Неторопливой походкой, рассеянно глядя по сторонам и небрежно играя сумочкой, разведчица направилась между столиками к буфетной стойке, за которой, как она поняла со слов мороженщика, всегда находился хозяин кафе Циглер.

Он и сейчас стоял там. Навалившись животом на стойку, этот небольшой человечек, с черепом гладким и круглым, как бильярдный шар, краснощекий, с лихо подкрученными на кайзеровский манер усами, с нескрываемым любопытством смотрел на приближавшуюся молодую женщину.

Туманова подошла, поздоровалась на чистом немецком языке и, не ожидая ответа, спросила:

— Я могу видеть вашего шеф-повара?

Циглер оторвался от стойки и выпрямился.

На лице его можно было прочесть крайнее удивление. Он попытался уточнить:

— Господина Готовцева?

— Ну да!… Даниила Семеновича Готовцева, — подтвердила Юля, заметив, что офицеры, сидевшие близ стойки, обратили на нее внимание.

— А вы кто? — поинтересовался Циглер. — Что ему сказать?

— Скажите, что его просит сестра…

— О!… — воскликнул Циглер. — Сестра!

— А что? — любезно и не без кокетства улыбнулась Туманова.

— Ничего! Видит бог, ничего! Роскошная сестра! Господин Готовцев будет рад, и я лично разделяю его радость. Сию минуту! Сию минуту!… — он резко выбежал из-за стойки и, прищелкивая пальцами, скрылся за дверью, прикрытой тяжелой портьерой.

Туманова подумала, что удобнее всего было бы сейчас присесть, но поблизости свободного столика не оказалось. «Неудачное место, хуже и придумать трудно», — отметила она про себя, торопливо вынула из сумки веер и, развернув его, стала обмахиваться.

За ближайшим столиком шумела офицерская компания. Юля сразу разобрала, что говорят о ней.

Раздались возгласы:

— Катастрофически красива!

— Прямо до неприличия!

— Ослепнуть можно! В такой трущобе!…

— Я… я тут бываю ежедневно. И не видел. Поразительно!

У разведчицы дрожал каждый нерв. Но она спокойно стояла, опираясь на локоть, и внимательно разглядывала портрет Гитлера, заключенный в багетовую рамку.

Один из офицеров разлил вино по бокалам, поднялся и обратился к своим собутыльникам:

— Господа! Прошу встать! — все поднялись, загремев стульями. Офицер повернулся к Тумановой так, чтобы она его видела. — Пьем за ваше здоровье и благополучие, прекрасная фрейлейн! Вы лучший из трофеев в этом городе!

Он поднял бокал на уровень глаз, и все сделали то же.

Девушке пришлось наградить офицера улыбкой и слегка поклониться. В это время из-за портьеры показался Циглер и с ним человек в белом переднике и колпаке. На вид ему было лет тридцать пять, не более.

Туманова стояла вполоборота и сделала вид, что не заметила их появления. Это было обдумано заранее: ведь не могла она сразу же броситься мнимому брату на шею! Она не была твердо уверена в том, что придет именно Готовцев, которого она никогда в глаза не видела. Сейчас все решала выдержка, железная выдержка и нервы. Ведь сестра не может ошибиться и спутать родного брата с посторонним человеком. Если с Циглером по игре случая пришел не Готовцев, а кто-либо другой, то малейшая оплошность с ее стороны может повлечь за собой провал. Значит, надо выждать какие-то секунды. Пусть Готовцев, если он не лишен сообразительности, первым обратится к ней.

Туманова продолжала смотреть, улыбаясь, на веселую компанию, когда раздался возглас:

— Валечка!

Она нарочито вздрогнула. Вспыхнувшая от волнения краска на ее лице оказалась как нельзя кстати. Повернувшись и сделав шаг навстречу, она отозвалась не менее радостно:

— Брат, Даниил!

Они бросились друг к другу, обнялись и расцеловались на глазах у всех, как заправские артисты. Встреча получилась такой естественной, жизненно правдивой, что вызвала дружные аплодисменты офицеров, чего никак не ожидала Туманова.

Теперь уже можно было прикладывать руки к горящим щекам, смущенно улыбаться.

— А я-то тебя уже неделю жду! — радостно говорил Готовцев, держа «сестру» за руки и заглядывая ей в глаза.

«Молодчина!» — восторгалась в душе Туманова.

— Никак не могла, — ответила она быстро. — Не отпускал комендант. А ты все такой же!…

— Да что я!… Что мне сделается?! Я здесь, как у бога за пазухой! — и Готовцев подмигнул хозяину кафе. — Хорошо сделала, что вырвалась. Что же мы стоим тут? — Он рассмеялся. — И на нас смотрят, как на чудо! Пойдем! У меня здесь каморка.

Он обнял ее за талию и повел в ту же дверь, из которой только что появился. Когда они оказались в полутемном и длинном коридоре, Готовцев оглянулся назад и, никого не обнаружив, шепнул:

— Здорово получилось! Ей-богу, здорово! И комар носа не подточит. Но все же… — он приложил руку к груди. — Горячо стало… Вот так оно бывает в жизни. Сюда, сюда! — Он показал на узенькую щель, в которую проглядывал свет.

А хозяин кафе в это время стоял за стойкой, подкручивал усы и думал о чем-то своем. К нему подбежал официант. Циглер поцеловал кончики сложенных пальцев и умиленно произнес:

— Красотка! Бутончик! Антик!

— Прошу бутылку «Мартеля».

— Не могу… Понимаешь, не могу!… — сказал Циглер.

— Простите? — недоумевающе переспросил официант. — Уже нет «Мартеля»?

— Не могу оставаться равнодушным при виде подлинной женской красоты. Я эстет! — и спохватился: — Тебе что?

— «Мартеля»… Бутылку «Мартеля», — повторил официант.

— Сию минуту! — и Циглер повернулся к буфету.

Офицеры за длинным столиком уже пили за счастливых брата и сестру.

А они в это время сидели в небольшой, без окон, с глухими стенами клетушке, освещенной крошечной электролампочкой под самым потолком. Всю обстановку составляли железная койка с матрацем без простыни, покрытая неизвестно как сюда попавшей мохнатой казачьей буркой, и ящик с пустыми бутылками.

Готовцев и Туманова сидели рядом на койке. Готовцев с любопытством разглядывал документы «сестры», выданные оккупационной администрацией города Минска: паспорт, удостоверение и пропуск, дающий право на беспрепятственный проезд всеми возможными видами транспорта в город Горелов и обратно. Срок пропуска исчислялся десятью сутками. На паспорте имелись все необходимые отметки. Удостоверение свидетельствовало, что владелица его состоит на службе в минской военной комендатуре в качестве переводчицы.

Готовцев покачал головой и, возвращая документы, произнес:

— Ничего не скажешь… Чистая работа! С такими документами можно и до Берлина доехать. Показывали кому-нибудь?

— Да, один раз, у моста, — ответила Туманова, спрятала документы в сумку и невзначай бросила взгляд на литографию с изображением свирепо глядящего Гитлера, наклеенную на стене.

— Чудно? — спросил Готовцев, заметив ее взгляд.

Разведчица усмехнулась:

— А вы привыкли?

Готовцев нахмурился, опустил голову, толкнул носком ботинка ящик и проговорил:

— К этому нельзя привыкнуть. Делаю вид, что привык, с трудом терплю. Терплю потому, что надо. Иной раз до того тошно, что не знаешь, куда себя деть. Согласен хоть к черту на рога, лишь бы не видеть этих противных морд! — он встал, приоткрыл дверь в коридор и объяснил: — Так лучше… Будет видно, если кто подойдет. Хотя никто в мою каморку и не заглядывает.

Они помолчали. В условиях нелегальной работы часто бывают моменты, когда люди, встретившиеся по паролю, до этого не видавшие друг друга, исходя из требований конспирации, не знают, о чем можно и о чем нельзя говорить. Так было и сейчас. Туманова понимала, что Готовцев — только промежуточное звено, что он не должен знать, для чего и с каким поручением она явилась. Его дело — принять ее и передать кому следует, по цепи, в которой он, Готовцев, связан, очевидно, лишь с одним человеком и ни с кем другим. И, конечно, он не знает Чернопятова, потому что не всем подпольщикам дано знать руководителя подполья.

Юля чувствовала себя связанной. Это понимал и Готовцев.

После недолгого молчания она спросила:

— Как будем действовать?

— Как приказано, — ответил он. — Завтра вечером сведу вас туда, где вы нужны или кто вам нужен.

— Только завтра, и вечером? — удивилась Юля.

Готовцев развел руками и пояснил:

— Не подумайте, что это мой каприз. Мне строго наказано, как поступать. Утром ко мне придет товарищ Степан…

— Сюда?

— Нет, на вокзал. Я работаю в двух местах. Он придет и скажет, куда вас проводить.

Получалось не совсем так, как рассчитывала разведчица. Она тешила себя надеждой к утру выбраться из города окончательно вместе с драгоценными документами о «драконе», и такое долгое ожидание ее никак не устраивало. Она не могла держать Бакланова в неведении более суток. Там могут бог знает что подумать!

«Кто такой Степан? — рассуждала она про себя. — Во всяком случае это не Чернопятов. Того звать Григорий Афанасьевич. Его подпольная кличка «Комбат». И еще вопрос, кому меня передаст Степан? Возможно, что между ним и Чернопятовым стоит еще кто-то. Возможно, что Степан не знает Чернопятова так же, как не знает его и Готовцев. Тогда я не вырвусь из города и вечером. Это уж совсем плохо».

— О чем вы так задумались? — участливо спросил Готовцев. — Что вас беспокоит?

Туманова вздохнула, провела рукой по лицу.

— Я планировала иначе.

— Ничего не поделаешь! Если бы все зависело от меня…

«Конечно, он прав, — рассуждала Юля, — он поступает так, как ему приказано, но от этого не легче. Значит, надо немедленно покинуть город, пробраться в лес и информировать Бакланова. Завтра же вечером можно вернуться в город. Да в лесу и спокойнее, нежели здесь. Но вообще сложно…»

— Видите ли, — заметил Готовцев. — Город наш невелик. Тут каждый человек на счету, и это заставляет быть очень осторожным. Товарищ Степан правильно делает: если я сейчас поведу вас к нему, это всем покажется подозрительным. И мало ли что может случиться!…

Пока Готовцев говорил, Юля уже твердо решила: .

«Вернусь в лес. Рацию пока вносить в город не буду. Потом ею займутся товарищи…»

— Ну, что ж, — проговорила она, порываясь встать. — Скажите, где и в какое время я увижу вас завтра?

— А… куда же вы? — оторопело и с удивлением проговорил Готовцев.

— Пойду за город и пробуду там до вечера.

— Да что вы? Да разве я допущу это? Хорошенькое дело! Хм! Приехала сестра, а родной брат выпроваживает ее среди ночи. Тут и дураку взбредет в голову что-нибудь недоброе.

— А как же быть?

— Да никак. Останетесь у меня.

— До завтрашнего вечера?

— А что? Вы не беспокойтесь. Здесь лучше, чем в любом другом месте, да и, кроме того, вы же моя сестра!

— Ну, а если мне надо покинуть город? — улыбнулась Юля.

Готовцев помолчал немного и сказал:

— Только не сейчас, не ночью. Не мое дело расспрашивать, что вас тянет за город. Значит, нужно. Но это рискованно и может навлечь подозрение не только на вас, но и на меня.

Туманова колебалась. Доводы Готовцева звучали убедительно. Но мысль о том, что она более суток не подаст ни одной весточки разведотделу, очень тревожила ее.

Она вздохнула и вымолвила:

— И все-таки мне надо уйти.

— Куда? Зачем? — горячо возразил Готовцев. — Я не вижу в этом никакой необходимости. Да мне Степан голову оторвет, если с вами что случится!

— Ничего со мной не случится, — успокоила его разведчица. — Документы у меня в порядке, и я вольная птица.

Готовцев недоумевающе пожал плечами, задумался и, придя, видимо, к какой-то мысли, сказал:

— Не будем спорить, сестричка. Сейчас я вас никуда не пущу. В этом можете не сомневаться, а если вам так уж нужно выйти за город, то вы сделаете это утром. Вот так, — и он прихлопнул рукой по своему колену. — Вам далеко шагать, если не секрет?

Туманова подумала, что ничего страшного не будет, если ответит на вопрос правильно. И она ответила:

— Шесть километров.

Готовцев задумался, что-то соображая и подергивая себя за мочку уха.

— В каком направлении?

— На Оршу.

— Отлично. Все сделаем как нужно. Утром рано я поеду на ферму за молоком и захвачу вас. Высажу на шестом километре или где вы найдете нужным, а на обратном пути заберу. В вашем распоряжении будет час. Хватит?

— Пожалуй, — неопределенно ответила девушка.

Этот вариант являлся как бы компромиссом и устраивал ее. Утром она свяжется с армейским центром и информирует обо всем Бакланова.

— Договорились, — подвел итог Готовцев и усмехнулся. — И волки сыты, и овцы целы. Старшего брата всегда надо слушать. Отдыхать будете здесь. Закройтесь изнутри и спите на здоровье! Сторожа я предупрежу, а хозяину объясню, что вы не в ладах с моей женой и на дом идти не хотите.

— А он как, ваш хозяин, сговорчивый человек? — поинтересовалась Туманова, уже окончательно утвердившись в решении последовать совету Готовцева.

— Он чудак большой, — пояснил Готовцев. — С ним можно договориться о чем угодно. Да разве в этом дело… Иногда задумаешься, и так тоскливо станет на сердце, что завыть хочется…

— Это почему же?

— Ну как вам сказать… Степан требует, я выполняю. Понимаю, что Степан не для себя старается. Завожу дружбу вот с такими, как Циглер, да и еще кое с кем из посетителей. Иногда и выпить приходится, подчас и Советскую власть ругнуть…

Разведчица засмеялась: «Чистая душа этот Готовцев!»

— Ведь это же для дела. Понадобится — и «хайль Гитлер!» крикнешь, — заметила она.

— Понимаю, все понимаю, — ответил Готовцев. — Но вот люди, наши, советские люди, живущие здесь, не могут этого понять, и объяснить им нельзя. Для них Готовцев — фашистский прихвостень, пособник. Ярлык пособника нацепят, и будет он на шее до самой могилы болтаться.

— Это уж слишком, — возразила Юля. — Придет время, и все объяснится.

— Хм… — усмехнулся Готовцев. — А как же все это объяснится? Не так это просто, как вам кажется. Ведь людей не десяток и не сотня. Целый город…

Ну, хорошо, придут наши. Что вы прикажете делать мне и Степану? Ходить по дворам и докладывать каждому, что мы, дескать, вот какие, а не такие, как вы думали, или выступить на митинге? Или пропечатать наше фото в газетах? Вот оно, какое дело, дорогая… и думать об этом тяжко.

Туманова молчала, не находя, что ответить.

—А в общем будет видно,—и Готовцев встал. — Унывать нечего. Не это главное. Вы есть хотите?

— Не откажусь. С утра во рту, кроме мороженого, ничего не было.

— Что же вы молчите!—с укором произнес Готовцев. — Сейчас я вам закачу такое порционное блюдо, что вы пальчики оближете.

Он вышел.

Юля пощупала рукой койку и подумала: «Не так страшен черт, как его малюют».