Указав на важность, которую мы придаём свидетельству мистиков, мы хотели бы вначале кратко дать несколько указаний на деликатную проблему их интерпретации, особенно в связи с психоанализом.
Если a priori однажды и навсегда допускается, как само собой разумеющееся, вместе со всем схоластическим средневековым богословием то, что вершины «союза с Богом» не могли бы действительно быть реальным союзом с Богом, участием в Его собственном Существе и в сознании, которое имеет Он Сам, в Любви, в которой Он Сам Себя любит, но скорее всего является эффектом определённого действия Его благодати на нашу душу — тогда становится очевидным, что «мистический союз» по праву попадает целиком в область психологического наблюдения и может приоткрыть только в общем и целом законы всей психики.
Например, это неявная рабочая гипотеза такого психоаналитика, как Антуан Вергот, который, впрочем, относится с особым уважением к феномену мистиков. Тем не менее, так же как и этот автор, но по другим причинам и в согласии с другой схемой, мы отказываемся, как разделять духовное и психическое, так и смешивать их.
В мистической перспективе, которая является нашей, святой — как говорит об этом святой Хуан де ла Крус (Иоанн Креста † 1591) — утешается не только Богом, но и через Бога, и в самом Боге. И в большинстве случаев наша человеческая психика также принимает в этом участие. И след этого участия нашей психики именно тогда (по праву, по крайней мере) попадает в область, доступную наблюдению со стороны психолога, но это ещё не сущность самого утешения.
Различие значительно. Впрочем, это изменение перспективы проявляется не только в единственном мистическом опыте «союза с Богом», но также, и в сильной мере, в мистических переживаниях или в интерпретации определённых явлений. Нам представляется, что это опять именно богословское допущение, которое вовлекает А. Вергота в рассмотрение всех случаев появления стигматов, за исключением, может быть, случая, происшедшего со святым Франциском Ассизским, как представляющих случай истерии.
Позволим себе прямо сейчас сделать некоторые уточнения по поводу этой особой проблемы, тогда и вопрос об интерпретации мистиков, в целом, окажется прояснённым.
Мы охотно согласимся с тем, что ещё мало известный психосоматический механизм, который обеспечивает переход психического впечатления к появлению ран, является одним и тем же как в случае стигматов, так и в любом случае истерии, включающем в себя появление подобных явлений. Мы без колебаний согласимся, что среди множества случаев известных стигматов многие не имеют никакого религиозного значения и только являются патологическими явлениями с религиозной установкой. Мы даже будем готовы допустить, безусловно, с меньшей уверенностью, то, что все стигматизированные обязательно обладают предрасположением истерического характера к приобретению стигматов. Сама проблема для нас выглядит так: можно ли из-за этого в целом свести все случаи стигматизирования к простому явлению истерии?
Если да, что является мнением А. Вергота, то очевидно, что такое явление, не позорящее того или ту, кто является жертвой, не будет представлять, однако, никакой особой ценности в качестве знака от Бога.
Если нет, тогда всё, очевидно, развивается иначе. Тогда богослов имеет не только право, но и обязанность спросить себя, нет ли некоторого знака, исходящего от Бога, и не должен ли он обнаружить некоторый замысел.
Итак, по поводу определённого явления стигматов у мистиков. А. Вергот сам берётся за проверку своей «гипотезы на характерном случае, который превосходно документирован: это случай с Терезой Нойман». Никто, впрочем, не сомневается, что сама по себе демонстрация, проведённая автором, достаточно впечатляюща.
Однако мы не можем не заметить, что А. Вергот цитирует только сочинения 1929 и 1940 годов, тогда как Тереза Нойман умерла только в 1962 году, то есть двадцать два года спустя после появления последнего процитированного сочинения. Кроме того, с тех пор появилось много других книг или статей, посвящённых её случаю.
Затем А. Вергот честно признался в том, что Тереза Нойман, по-видимому, частично, подобно кюре из Арса, имела дар чтения сердец. Это не то же, что появление стигматов, но, тем не менее, было бы трудно считать за удовлетворительное и подтверждённое чисто естественное объяснение стигматов, если бы это явление не получило бы своё объяснение, и это объяснение могло бы быть, тем же, что и для стигматов, или другим, независимым и дополняющим.
А. Вергот, также, не оспаривает другое явление, которое само оказывается в более прямой связи со стигматами. Действительно, как известно, появлялось кровотечение тогда, когда Тереза Нойман переживала сцены Страстей в видениях, отличающихся особо впечатляющим реализмом, так как они происходили, как представляется, не только перед ней, но и в трёх измерениях вокруг неё. И, кажется, хорошо установлено, что она слышала, как персонажи этих сцен говорили на подлинном арамейском языке.
Сказать, что эти два явления «привлекают парапсихологическое объяснение» — значит утверждать, исходя из этой дисциплины, что они также требуют, без доказательства, чисто естественного объяснения. Можно добавить, что нет «никакой идеи об их возможной связи с истерией» (там же), но между тем продолжать считать, действительно, достаточным объяснение стигматов истерической конверсией — это значит немного поторопиться.
Тем более что пришлось бы также дать отчёт о другом явлении, о котором на этот раз А. Вергот не сказал ни слова, и которое, однако, представляется всё более несомненным: известно, что в течение более 35 лет Тереза Нойман жила так, что ничего не ела и ничего не пила, кроме частицы хостии, которую ей давали во время каждого причастия вместе с глотком воды для проглатывания. Явление — совершенно фантастическое, особенно, если добавить, что каждую пятницу, переживая страсти Христовы, она часто теряла, в основном, через кровь и пот, несколько килограммов веса. Всё это было точно зафиксировано в клинике при соблюдении самых строгих условий с 14 по 28 июля 1927 года. При её поступлении и при выходе из клиники Тереза весила 55 кг. За первую неделю она потеряла 4 кг и восстановила 3; во вторую неделю она потеряла только 1,5кг и восстановила 2,5кг.
Добавим ещё то, что «отказ части церковных властей признать сверхъестественными «мистические» опыты Терезы Нойман» не является таким уж категорическим, так как 6 июня 1971 года епископ Ратисбон распорядился о проведении канонического расследования. Напротив, мы, в целом, противостоим насколько можно интерпретации свидетельства мистиков через чисто сверхъестественное, как будто было возможно мистикам «видеть» или «слышать» всё, что происходило, даже сверхъестественное, без какого-либо взаимодействия с их собственной психикой: как будто сам опыт союза с Богом в мистике единения с Богом не принимал от человеческой психики никакой особой окраски, и при последнем рассмотрении союз с Богом осуществляется только в одном Боге без всякого реального союза, в самом мистике, между божественным и человеческим. Но это совсем не является, как нам кажется, смыслом христианства!
Отсюда вытекает то, что интерпретация свидетельства мистиков не является простой. Без всякого сомнения, вклад психологов и психоаналитиков может быть очень ценным, как для выявления случаев ложной мистики, так и для интерпретации этой постоянной и неразрывной смеси божественного и человеческого, которая непременно является подлинной мистической жизнью, даже если мы можем достичь только человеческой точки зрения.
Но не следует более забывать, что каждый человек спасается, по крайней мере, в силу своего доброго участия в выполнении определённой миссии рядом со своими братьями. Среди святых миссия мистиков очень близка миссии пророков или апостолов. Первая группа апостолов определила подлинность свидетельства святого Павла, который познал Христа только через мистический опыт. Святой Павел стал в полном смысле слова Апостолом! Это тоже действие Божие, которое продолжает действовать через людей после Христа так же, как и до Него. Правильно утверждать, что мистики ничего не добавляют к Откровению. Но часто они понимают лучше теоретиков, так как они переживают более интенсивно откровенную тайну и в этом, конечно, хоть отчасти их миссия среди нас, особенно, на Западе, состоит в возвращении к сердцу тайны каждый раз, когда умозрительные построения угрожают нам отвлечением от неё.
Уточним ещё раз, что с этой точки зрения нам представляется в значительной степени искусственным желать выделить тех мистиков, кто особенно соответствует «народной» религии, любящей необычные явления, от тех, кто принадлежит к «великим мистическим традициям» и кто более сдержан и интеллектуален. Можно увидеть в этом просто разницу темпераментов, выбранных Богом для выполнения различных миссий. Но пусть послание тех и других является в основе одним и тем же — отвлечённые богословы, официально признанные, не ошиблись, оказав одинаковое недоверие и тем и другим, предав их забвению.
Не могло быть и речи в произведении, столь кратком, об оправдании каждый раз одной интерпретации перед другой, или даже о выборе или использовании того, а не иного свидетельства. Повторим следующее: в этом лабиринте мистических переживаний нить Ариадны, за которой мы следовали, является богословием великих учителей Церкви и именно первоначальной Церкви, мистической Церкви и Церкви Востока. И здесь две традиции, Востока и Запада, проявились для нас как удивительно взаимно дополняющие и способные к взаимному просвещению: богословская традиция Востока (усовершенствованная, исходя из мистического опыта, опыта часто невыразимого) и мистическая традиция Запада (к несчастью, игнорируемая спекулятивным богословием Запада, свидетельство которого настолько убедительно, насколько оно не соответствует тому, что было в то время официальным богословием на Западе).
Безусловно, мы иногда опирались на такое свидетельство, которое некоторые посчитают во многом спорным. И мы могли бы сказать: ну и что. Вместо того или иного факта, или того или иного мистика, которых можно было бы исключить, можно процитировать десять других. Для нас важно видение в целом; определённое понимание центральной тайны христианской веры, которая — как мы в целом убедились — приобретает наиболее логичную и наиболее рационально удовлетворительную связность только на уровне высокой мистики.
И именно во имя рационального требования нашего времени, как и во имя его духовного требования, мы можем решиться перефразировать известную формулировку, утверждая: или христианство в XXI веке будет мистическим или его вовсе не будет.