Концепция древней Церкви была весьма далека от рационалистической щепетильности наших современных экзегетов. На Западе начинают постепенно ее формулировать, благодаря совсем недавним и пока еще разрозненным исследованиям. Я тут не больший специалист, чем другие. Но я ничего не придумываю. То, что я собираюсь вам рассказать, я почерпнул в работах ряда исследователей. Но представьте только себе изумление, охватывающее специалиста по первым векам нашей эры, когда он узнает, что тот греческий отец Церкви, которого они изучают, оказывается, считал, что Христос воплотился, явился в душе и в теле не только какого-то одного человека, но некоторым образом воплотился и во всем человечестве. От такой идеи они все просто пришли бы в ужас. Словно курица, увидевшая зубную щетку. И всякий раз они хватались бы за спасительную мысль, что это, наверное, всего лишь какая-то блажь, пришедшая в голову их автору. Они даже постараются его простить, хотя им, признаться, за него немного стыдно.

Ну так вот, с тем, что я хочу вам сообщить, будет примерно то же самое. И, конечно, всякий раз, когда наши сегодняшние богословы обнаруживают концепцию у первохристианских богословов, она их настолько удивляет, что они тут же торопятся списать всю ее необычность на недостатки языка изложения или же на причуды того или иного автора-одиночки. И остаются ни с чем. То, что я хочу вам открыть, это представление, которое было общим у всей первохристианской Церкви. Каждый из этих великих богословов и мистиков одновременно говорит это по-своему. У них могут быть расхождения по каким-то второстепенным подробностям и деталям, но общим остается способ понимания Христовой тайны.

Тут нужно добавить, что в поисках подлинного христианства нам стоит обратиться к греческим, а также к «восточным» отцам. На первых Вселенских соборах, выработавших сами основания нашей христианской веры, из более чем 3000 епископов только 25 говорили по-латыни. Конечно, каждый может сконструировать себе такое богословие, какое пожелает. Но тот, кто при этом хочет привязать это свое богословие к опыту первохристианской Церкви, должен обратиться за таким опытом к тем, кто созывал и готовил эти соборы. Тогда как у нас на Западе чаще всего сохраняют лишь формулировки, на этих соборах полученные, забывая то, что за этими формулировками стоит.

 

Христос, истинный Бог и истинный человек

Все богословы христианского Востока, как мы уже видели на примере св. Кирилла Александрийского, признают во Христе подлинное единство Его божественной и человеческой природы. Конечно, мы не знаем, что такое божественная природа, – по правде говоря, мы не до конца представляем, и что такое человеческая природа. Мы не знаем, ни что такое дух, ни что такое материя. Наши ученые уже больше не говорят о материи, да и о частицах тоже уже не говорят: разве что о функциях волны. Но уже не за горами то время, когда они и от этой формулировки откажутся в пользу какой-нибудь другой, но такой же временной и преходящей. Когда богословы говорят об этом единстве божественной и человеческой природы, они вовсе не пытаются проникнуть в химию и физику такого единства. Они используют для этого слова нашего повседневного языка. Точно так же мы говорим о жизни, при том, что никто не знает, что же это такое: жизнь; говорим о любви, и она остается для нас тайной за семью печатями и т. д. Все эти слова остаются просто привычными ярлыками, и все же и с их помощью мы можем порой выразить что-то очень важное.

Итак, для наших богословов самых первых веков христианства было очевидно, что Христос – истинный Бог и истинный человек, и это уже с самого момента зачатия Его в лоне Божией Матери, что Его человечество было прославлено и обожено, и это уже с самого момента Его появления на нашей земле. Далеко идущие последствия такой концепции мы заметили уже у Кирилла Александрийского: так Христу удается прорваться за пределы пространства и времени, как в душе, так и в теле. То, что наши западные богословы готовы признать лишь за воскресшим Христом, восточные видят уже в Младенце Христе, рождающемся в этот мир.

Свет Преображения, просвещающий все Ярче всего такой подход к тайне Христовой проявляется в толковании знаменитого евангельского рассказа о Преображении. Мы хорошо помним этот чудесный отрывок. Христос вместе с Петром, Иоанном и Иаковом взошел на гору, чтобы помолиться в тишине, в стороне от людей. И там Он «преобразился» перед ними, т. е. лицо Его просияло, как солнце, и одежды Его стали такими, будто их выбелил белильщик. Рядом с Ним оказались Моисей и Илия, и раздался голос с небес: «Сей есть Сын Мой Возлюбленный; Его слушайте».

Чем дольше и глубже Церковь размышляет над тайной Христовой, тем очевиднее ей становится, что этот эпизод – настоящий ключ к тому, что же на самом деле представляет Собой Христос. Отцы Церкви понимают, что этот свет, эта слава, не вдруг упали там на Христа, словно луч прожектора. Это не просто извне данный Богом знак, подтверждающий избранничество Сына. Сам этот знак был видим лишь краткий момент, всего лишь миг, пока длилось само событие. Но богословы-мистики отлично поняли, что слава эта была сиянием божественности Христа, сиянием, пронизавшим собою Его плоть и даже Его одежды: «Нынешний день на Фаворе очами человеческими было видено невиданное: видено было тело земное, сияющее Божественным светом – тело смертное, источающее славу Божества. ‹…› Хотя святое тело (Христово) с самой первой минуты ипостасного соединения совершенно обогатилось славою невидимого Божества, так что одна и та же слава и Слова и плоти, однако же эта слава, быв сокрыта в видимом теле, не могла быть видена теми, которые связаны узами плоти и, конечно, не могут вмещать того, чего не видят и ангелы».

И именно потому, что слава эта сияет в самой «плоти» Христовой, это само сияние Его Божества сквозь Его человеческую природу, то, соответственно, эта слава сияет в Нем изначально, она всегда у Него есть. Св. Иоанн Дамаскин до конца продумывает все следствия из этой мысли и делает выводы: это не слава вдруг на мгновение осияла на Фаворе Христа, нет, Он и до этого уже был во славе, это апостолы на мгновение удостоились чести и способности видеть и воспринимать эту изначально принадлежащую Христу славу: «Посему, когда Христос преображается, то Он становится не тем, чем не был, но, отверзая очи своих учеников и из слепых делая их зрячими, является им тем самым, чем был».

 

Христос воплотился уже будучи в славе

Но ведь это все меняет! Вы только подумайте: ведь через эту славу человеческая природа Христа неизбежно выходит за пределы времени и пространства и в то же время оказывается над законами нашего мира, по крайней мере, нашего материального мира. В этой точке сходятся мысли всех греческих православных отцов Церкви. Они шли в этом вопросе до конца. Потому что единство божественной и человеческой природ во Христе обычно понимают таким образом, что человеческая природа оказывается прославленной и особым, ей присущим образом разделяющей свойства божественной природы, и тогда, в нормальном случае, Христос никогда не должен был бы стареть. Тогда Он не может подхватить насморк или простудиться: Он не может разбить коленку, даже если упадет, и конечно, Он никогда не сможет встретиться со смертью. Слава Христа воскресшего, живущего ныне в вечности, так, что мы тут ждем Его таинственное Второе пришествие, принадлежала Ему уже с самого рождения, Его человеческая природа получила ее сразу же от Его божественной природы.

Если Он все-таки жил при этом точно так же, как живем мы с вами, то лишь потому, что добровольно на это согласился ради нашего же спасения. Я не буду приводить здесь многочисленных цитат. Их подчас бывает непросто понять, потому что для понимания нужно правильно проследить их контекст и понять особенности словоупотребления, свои у каждого автора. К тому же, я уже делал большую подборку таких цитат христианских мыслителей всех стран и времен, писавших на самых разных языках. Здесь же приведу лишь некоторые из них.

 

Итак, в детстве Христос и в самом деле постепенно рос и познавал мир, как и всякий ребенок. В действительности, Он бы вполне сумел «сделать так, чтобы и у ребенка уже проявилась потрясающая мудрость… Но тогда на уровне земного миропорядка это выглядело страшно и зловеще… И вот ради такого домостроительстя (икономии) Он и согласился подчиниться человеческим ограничениям». «Домостроительство», как и всякий порядок, нуждается в хорошем управителе, вот почему Бог, ради поддержания порядка, готов идти даже на не совсем привычные нам меры. Этот термин (икономия, домостроительство) часто используется в православном богословии, мы с ним еще встретимся.

Да, конечно, Христос ел, но «смешно было бы» утверждать, что Ему это было необходимо для поддержания жизни тела. Он просто хотел показать, что у Него настоящее тело, что Он не призрак». Другие богословы пошли еще дальше и даже признали, что Он вполне мог испытывать голод и жажду, как все люди, но лишь по собственной воле и только тогда, когда Сам этого хотел. После сорокадневного поста в пустыне под конец Христос и в самом деле испытал голод. Но лишь потому, что «в итоге, когда сам этого захотел, Он предоставил природе возможность исполнить то, что должно было быть исполнено».

Даже на Кресте, испросившему пить «Богу, Слову, Всемогущему, не трудно было бы сделать так, чтобы жажда Его не коснулась, но, поскольку Он решился претерпеть все остальные мучения, то и это Он выстрадал все так же добровольно».

В действительности, с самого рождения Христос «подставлял Себя под искушения и болезни, голод и жажду, потребность в сне, горе и страх». Но, в отличие от остальных, Он, конечно, был вне досягаемости для смерти. Если Христос согласился претерпевать все эти тяготы, то сделал это не «по природе», не «по необходимости», а «добровольно», и не только самим фактом Своего Воплощения, но поскольку хотел этого в каждый миг Своей земной жизни.

«И мы в свою очередь признаем, что эти страдания были добровольными, потому и не утверждаем, что Он претерпел их, как мы, по необходимости; нет, мы же говорим, что Он добровольно подчинил Себя законам природы и что Он добровольно позволил своему телу претерпевать страдания так же, как их претерпеваем мы».

«Потому что Он добровольно предоставил человеческой природе возможность действовать и претерпеть все, что ей надлежит… И согласился Он на эти человеческие и природные процессы не по необходимости и не вопреки Себе, а совершил все человеческим свершением… И все потому, что Сам решился на то, чтобы страдать, действовать и совершать все по-человечески… а не просто используя время от времени природные и плотские движения естества… Потому как Он Сам управлял своими человеческими страданиями и поступками, и не только управлял, но был их повелителем и судьей, хотя и использовал при этом подверженное страданиям человеческое естество…»; и Он пошел на это «не по необходимости или принуждению, как это бывает с нами, нет, но всегда это было добровольно и осознанно, так Он подчинился тем заушениям и мучениям, что претерпел от людей, так же подчинился и тем нуждам и тяготам, которые являются следствием самой человеческой природы».

Христос на самом деле испытывал голод и жажду. Не по необходимости, как мы, но «добровольно». Ему даже было страшно, хотя этот страх и был возвышеннее нашего. «У Господа естество не командовало волей, как у нас с вами». Глубинная причина этого лежит здесь: «Мы возвещаем Христа не как обожествленного человека, но как совершенно воплотившегося Бога». И это прямо противоположно тому богословию, которое выработалось на Западе и которое не осмелилось пойти дальше заговаривания об «обожении» человеческой природы Христа.

Христос, действительно, испытывал голод, жажду, усталость, желание спать, «но все это не было навязано Христу насильно, так, как если бы Он был побежден человеческой природой, как у нас с вами». И еще: «Христос плакал не по принуждению Своей божественной или человеческой природы». Однако, из этого не следует, что и наши испытания Христос преодолевал как бы понарошку, а не «воистину и реально». Когда Ему это было угодно, Он повелевал Своему естеству подчиниться законам этого мира; Он «позволял» Своей человеческой природе все, что ей присуще.

Да, верно, Христос во плоти познал все те слабости человеческой природы, которым мы сами подвержены, все ее тяготы и то, что в ней приходится претерпевать.

«Эти тяготы и искушения ведут лишь к искушенности, Иисус Христос им подвержен, но по доброй воле, и не только из-за добровольного Воплощения, что тоже имело место, но поскольку в каждый момент Своей жизни Иисус Христос свободно подчиняется законам природы нашего мира».

 

Это богословие неизвестно на Западе

Я надеюсь, что вы простите меня за этот шквал цитат, повторяющих друг друга. Я просто попытался вам показать, что ничего не выдумываю. Что это и в самом деле вера многих Отцов Церкви, внесших самый существенный вклад в разработку нашей догматики. И мы просто не сможем понять подлинный смысл и содержание наших догматов, если не примем и не осознаем то, что они понимали под тайной Христа.

Я мог бы тут же привести вам и другие цитаты: возгласы удивления западных переводчиков и комментаторов, открывающих для себя это богословие. Тогда вы сможете осознать, насколько такая концепция чужда нашему традиционному западному богословию. Переводчикам при этом обычно приходило в голову, что просто переводимый ими автор составляет исключение на общем фоне. А комментаторы упускали из виду, что это традиционное православное богословие. И точно так же все они часто выражали явное недовольство такими «дикими» идеями, казавшимися им не только чуждыми, но и еретическими.

В своей прекрасной книжке «Иисус из Назарета» Йозеф Ратцингер (папа Бенедикт XVI), размышляя о Преображении, сделал шаг по направлению к восточным отцам, хотя и не достиг еще полноты восточнохристианской традиции. В отличие от большинства католических богословов, он понял, что этот чудесных свет Преображения не упал на Христа извне, словно луч прожектора, как просто знак, данный Отцом. Он понял, что этот свет – сама божественность Христа, просиявшая сквозь Его человеческое естество. Но он, похоже, так и не сумел понять, что сияние это было постоянным, что оно связано с единством двух природ, божественной и человеческой, во Христе. Для Папы же это всего лишь краткие и преходящие моменты: «Пре ображение – это событие молитвы. Видимым становится то, что совершается, когда Иисус говорит с Отцом, тесное единство Его бытия с Богом здесь становится светом». Т. е., если я правильно понял терминологию, то здесь говорится, что бытие Иисуса становится чистым светом лишь в те краткие моменты, когда Он говорит с Отцом. Это событие, которое происходит лишь в этот момент. И тут мы еще далеки от той первохристианской традиции, верность которой сохранили наши православные братья. К тому же, Папа не строит на этом богословской системы.

Из западных богословов, кроме мистиков, вполне почерпнул все богословское богатство восточнохристианской веры один лишь Морис Зюндель. Но верно и то, что Зюнделя, как и Варийона, можно отнести скорее к «духовным писателям», чем к «богословам» в привычном Западу понимании этого термина. Зюндель понял, что в Воплощении «Слово стало плотью», как говорит апостол Иоанн, но сделал из этого вывод, что в таком полном единстве божественной и человеческой природ во Христе «плоть стала Словом» («Поэма божественной литургии», 1926, под псевдонимом: брат Бенуа).

Теперь вы видите, как огромна разница, насколько то богословие, которое я вам предлагаю, привычно и традиционно для одних, и совершенно непривычно и скандально для других. Неудивительно поэтому, что первое издание моей книги «Чтобы человек стал Богом» осуществили именно православные.

 

Истина порой может выглядеть неправдоподобно

Я вполне понимаю, что и вам такое представление о Боговоплощении может показаться странным. Но не отворачивайтесь от него слишком быстро. К тому же, я вас предупреждал. Мы совершим путешествие в мир, который кажется просто фантастическим. Но ведь фантастической кажется уже сама мысль о Воплощении Бога, а не только мои речи. Затем подумайте о свидетельствах тех многочисленных святых и мистиков, которые годами могли обходиться без еды и питья. Некоторые из них вообще утратили способность есть. Когда они пытались это делать, чтобы не привлечь к себе внимания или на праздничном пиру, то сразу заболевали: их тошнило, и пища выходила обратно.

Подумайте еще о тех многочисленных святых, которые могли появляться в одно и то же время в разных местах, как при феномене билокации, о тех, кого видели парящими над землей или просиявшими ярким светом и т. д.

 

Дезинформация по телевизору

Я умоляю своих читателей не верить на слово всем тем впечатляющим передачам, которые показывают по телевизору. Хотя и тут все же заметно стало некоторое улучшение. Теперь владельцы телеканалов уже не так панически боятся получить за религиозную передачу тысячи протестов от разъяренных «ученых». Раньше им нужно было тщательно подготовиться заранее и хорошо уравновесить каждого «религиозника» теми, кто любой ценой будет ему противоречить. В идеале таким противовесом должен быть бородатый и маститый профессор, совершенно несведущий в той области, о которой он берется здесь рассуждать. Такая неосведомленность как раз и позволяет ему с уверенностью разносить в пух и прах всех свидетелей. Я видел много таких уверенных бородачей на тех телепередачах, в которых сам участвовал, например, в программах об околосмертных переживаниях. И каждый раз мне приходилось, правда, уже после телеэфира, убедиться в том, о чем я подозревал с самого начала: эти первоклассные и маститые «ученые» говорили всегда очень уверенно и даже властно, но говорили о том, о чем не имели ни малейшего представления! Они заранее нагромоздили себе целую кучу разных объяснений, даже не подозревая, что другие ученые, не менее первоклассные и маститые, с такими же званиями и учеными степенями, годами занимаются этими проблемами и уже давно успели доказать, что такие объяснения здесь не работают. И все-таки нужно признать, что и на телевидении дело стало меняться к лучшему. Стали появляться передачи, в которых пытаются вести разговор о всех этих «паранормальных» феноменах честно и без предвзятости. И это уже хорошо.

Научный обскурантизм в этом отношении вполне может сравняться с клерикальным обскурантизмом. То же самодовольство и та же ударная сила. Тут нужно еще добавить, что в некоторых странах те, кто в таких передачах исполняет роль зрителей, – это не просто люди с улицы, им за это платят. И поэтому им говорят, как они должны правильно отработать полученную плату: в каких местах аплодировать, а в каких выражать возмущение. Как в разных заранее записанных передачах, где громким смехом вам четко показывают, в каких местах и вам следует смеяться. В мире, где мы с вами живем, все стало заранее сфабрикованной фальшивкой. Сфабрикованной то жадными только до денег фирмами, то государством. И второе еще хуже первого.

 

Но вернемся к тайне Христа. Если Христос был обожен в Своем вочеловечении, от самого момента Его зачатия во чреве Пресвятой Богородицы, не впадаем ли мы тут снова в латинское недомыслие о том «блаженном созерцании Бога», какое было якобы у Христа даже на Кресте? Но нет! Богословие наших православных братьев далеко от этого ушло. Дело в том, что ими было разработано еще и богословие Страстей (страданий) Христовых, значительно отличающееся от привычных нам западных подходов.

В западном восприятии, как мы уже заметили, Христос как бы разделен надвое. Его душа уже пребывает в вечном блаженстве, тогда как тело наделено способностью страдать, чтобы умиротворить праведный гнев Отца, гневающегося на нас. Кроме ужаса, которые просто невольно вызывает такое странное представление о Божественной Любви, тут недопустимо еще и это разделение души и тела Христа. Тут даже не нужно обращаться за помощью к «гуманитарным наукам», нелепость такого подхода и так сразу бросается в глаза.

Традиция древней Церкви, продолженная нашими православными братьями, знает другое разделение. Мне, конечно, сразу придется предупредить, что, к сожалению, если свести всю эту гибкую систему объяснений и толкований к простой схеме, то она не вызовет у вас слишком большого доверия. Но схема латинского богословия, та вообще идет просто против самой сути Евангелия. А эта хотя бы полностью этой сути соответствует. К тому же, как мы еще не раз увидим, похоже, что и святые часто проживали в своих житиях ту же самую тайну.

Итак, предложенное разделение проходит уже не между душой и телом, но прорезает и душу, и тело. Нам предлагают различать и в душе, и в теле Христа две разновидности моментов или аспектов: аспект славы и аспект испытания. На этот раз уже нет никакой угрозы единству Христа, Его души и тела. Тело, как и душа, как мы видели, участвует в обожении, берущем начало в единстве Христа с творческой мощью Бога. Но душа, как и тело, тоже может оказаться заброшенной в условия нашего мира, в удаление от Бога. Линия такого раздела пронзает и тело, и душу.

Однако, оба эти аспекта жизни Христа не придуманы богословами. Мы все это находим и в свидетельствах евангелистов. «Отцы» Церкви просто сделали из них соответствующие выводы. Конечно, их манера выражения кажется временами слишком абстрактной. Но за их словами все же стоит подлинная и реально пережитая ими тайна.

 

Рассказы свидетелей

Итак, с одной стороны, Христос может ходить по водам (Мф 14: 22–33). Он повелевает ветру и буре (Мф 8: 23–27), лодка, в которую Он входит, вдруг оказывается сразу на противоположном берегу озера, вместо того, чтобы просто по нему плыть. Сила исходит из Него и исцеляет прикоснувшуюся к Нему с верой кровоточивую женщину (Мф 9: 20–22). Он читает в сердцах людей и говорит им то, что было с ними в жизни (Ин 4: 16–18). Он предсказывает разрушение Иерусалима (Лк 21: 5–7). Лицо Его вдруг просияло ярче солнца. Наконец, властью от Бога Ему данной, Он прощает грехи (Лк 5:20).

С другой стороны, Он ест, Он пьет, Он страдает, Он «скорбит смертельно» (Мф 26:38; Мк 14:34) и, в конце концов, умирает. Но, что еще более таинственно, невероятно и выглядит фантастически для Бога, это то, что Он проходит через искушение в пустыне, перед выходом на общественное служение, сразу после явного знака благоволения Божия, проявившегося в момент Его Крещения. И там, в пустыне, Его искушали три раза, число тоже символическое. И еще раз, тоже три раза, Он был искушен в самом конце Своей жизни, во время моления о чаше в Гефсиманском саду, перед Страстями.

 

Искушения Христа

Три искушения в начале, три искушения в конце. Мы, конечно, узнали здесь все тот же образный язык, условный код. Когда мы читаем в Писании, что Бог сотворил небо и землю, то это не значит, что Он не создавал облаков и птиц, всего того, что будет между небом и землей. Это значит, что Бог сотворил все, начиная с неба и заканчивая землей. Или, когда в Апокалипсисе говорится, что Христос – Альфа и Омега (Откр 1: 8; 21: 6), т. е. первая и последняя буква, на нашем языке это звучало бы: А и Я, – то это вовсе не значит, что Он не будет и М или Р. Это значит, что Он – всё, от начала и до конца.

Следовательно, тут под знаком искушения представлена практически вся жизнь Христа. Рассказывая об искушении Христа в пустыне, св. евангелист Лука использует очень сильное выражение: «И, окончив все искушение, диавол отошел от Него до времени» (Лк 4:13). В Гефсиманском саду, перед арестом, Христос начинает молиться. Что же тогда произошло на самом деле между Ним и Отцом? Апостолов при этом, как нам сообщают, сморил сон, они уснули. Петр, Иаков и Иоанн должны были следовать за Ним чуть поодаль; те же апостолы, что присутствовали и при Его Преображении на Фаворе. Но они остались чуть в отдалении, на некотором расстоянии. Христос «отошел от них» и остался один, лицом к лицу с Тем, у Кого нет лица, со Своим предвечным Отцом. Молился ли Христос вслух? Могли ли эти трое апостолов слышать Его молитву? Возможно. Видимо, слова, донесенные до нас евангелистами, это уже что-то вроде краткого пересказа, в котором уже после событий была предпринята попытка восстановить и угадать весь ход драмы.

Но у Христа выступил пот, как при агонии, «и был пот Его, как капли крови, падающие на землю» (Лк 22:44). Это, похоже, апостолы на самом деле видели. Возможно, всякий раз, как Он подходил к ним. Эта деталь красноречиво говорит о масштабе драмы. Похоже, что феномен этот, кровавый пот, уже немного известен. Он может возникнуть в момент очень сильной, невыносимой боли, например, при ампутации без анестезии. Но в этот момент речь идет еще не о физических страданиях Христа. Он пока еще в Гефсиманском саду. Просто масштаб Его психологических страданий приводит к тем же результатам.

Смысл этой драмы передан нам одной-единственной фразой, с которой Христос обращается к Отцу: «… не Моя воля, но Твоя да будет!» (Лк 22:42). Вся проблема в этом необходимом переносе центра, когда другой должен стать нашим собственным центром, занять место нашего Я, а этому Я следует уступить все свое место другому. Вся динамика любви только в этом.

 

Христос «сделался для нас жертвою за грех»

Формулировка эта кажется фантастической, кощунственной. Но это не мое изобретение. Это слова апостола Павла из Второго послания к Коринфянам (2 Кор 5:21). Перед этим он увещевал нас примириться с Богом – от имени Христова и во Христе. И после этого добавляет: «Ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом».

Довольно странно видеть, как богословы приходят от этой фразы в замешательство. Но не беспокойтесь, я вовсе не собираюсь тут претендовать на единственно-правильную интерпретацию текста. Я только хотел бы обратить ваше внимание на одну маленькую деталь, поскольку в ней-то как раз и проявляется глубже всего принципиальная разница между тем богословским подходом, который я, вслед за «греческими Отцами», хочу вам предложить, и принятой на Западе интерпретацией. Так, например, Иерусалимская Библия так поясняет этот отрывок: «Он юридически отождествил Иисуса со грехом и обременил Его тем проклятием, какое влечет за собой грех». Экуменический перевод при этом вообще включает комментарий прямо внутрь текста: «Тот, Кто не знал греха, Он был, ради нас, отождествлен с грехом…». Т. е. на этот раз идея отождествления идет уже от самого текста, т. е. от апостола Павла.

Другими словами, при таком понимании оказывается, что Христос вообще не «грешил» ни разу, никогда. Это Бог-Отец сделал так, чтобы выходило, «будто» Сын был грешником, ради нашего спасения. Из-за этого юридического маневра проклятие, заработанное нашим грехом, уже больше не лежит на нас, а ложится на Христа. Отсюда проистекают все те ужасные богословские теории о справедливости и отмщении, которые нам слишком хорошо известны, и по которым спасение, в конце концов, просто сваливается нам на голову, а мы для этого ничего особенно не делаем и даже ничего не меняем в собственном сердце.

Но тут не место рассуждать об особенностях стиля апостола Павла. Ведь Павел не говорит, что Бог сделал Христа «грешником», но что Христос стал жертвою за «грех», а это совсем другое дело. И Бог не просто решил, что сделает так, «будто бы» Его Сын грешил. Он действительно сделал Его жертвой «за грех», действительно связал Его с грехом. По крайней мере, так говорит текст.

Тексты, подобные этому, или, скорее даже, долгие размышления над всей жизнью Христа в ее целокупности подвигли восточных отцов Церкви к пониманию тайны Христовой во всей ее глубине. И речь тогда, для отцов, идет не о «как бы», которые привело бы нас лишь к выданному нам извне спасению. Речь идет о том, что Сын взял на Себя наш «грех», нашу непокорность, чтобы победить их в Себе, для того, чтобы и мы смогли, в свою очередь, победить их, одновременно и в Нем, и в самих себе, потому что мы все в Нем.

Св. Максим Исповедник говорит, например, что Христос «берет на Себя» «из милосердия» наши «противоречия» и «противоборства», и делает это «по относительному усвоению», «как врач лечит болезни больного». Т. е., выходит, как мы и говорили, что Христос и в самом деле взял на Себя даже саму нашу «непокорность». Но это не значит, что Он должен оставаться «непокорным». Так Он не смог бы нас спасти. Но нужно, чтобы Он пропустил через Себя, на самом деле испытал, что такое эта «непокорность», иначе Ему не удастся исцелить ее в нас.

Наши западные богословы и тут умудрились все упростить: чем больше святой в ходе жизни укрепляется на путях святости, тем больше у него отвращение ко греху. Но Христос ведь Бог, а значит Он гораздо более свят, чем самый святой из сонма святых, а значит у Него должно быть тогда самое сильное, абсолютное отвращение к малейшему нашему несовершенству.

Хорошо: для человека, который медленно продвигается по пути святости, чтобы в конце соединиться с Богом, это вполне нормальное движение. Это схема, соответствующая медленному подъему, постепенному обожению. Для Христа же все обстоит в точности до наоборот. Тут все могущество Божественной Любви снисходит в нашу нищету. «Потому что мы возвещаем Христа не как обожествленного человека, но как совершенно воплотившегося Бога».

 

Итак, и в самом деле нужно – я снова возвращаюсь к этому вопросу, как Шарль Пеги снова и снова, по спирали, возвращается к волнующим его темам, – нужно, чтобы Христос действительно взял на Себя наши немощи и искушения. По-настоящему, а не понарошку. Иначе и спас бы Он нас тоже только понарошку. А значит, нужно, чтобы Он на самом деле, изнутри, испытал эти немощи и искушения на Себе.

Так, например, сын одних моих знакомых с раннего детства терпеть не мог сыр. От одного его запаха и даже вида у него подступала тошнота. Если Христос именно так переносит наши искушения, то Ему будет совсем нетрудно их преодолеть. Но вряд ли бы Ему удалось нас спасти при помощи такого жалкого маскарада. Нужно, чтобы Он испытал их на самом деле, как Свои собственные искушения.

А для этого нужно, чтобы Он освободился, если можно так выразиться, от привилегий своей божественности. Нужно, чтобы Он, сама святость, сама чистота, вошел в саму нищету нашей бедной чувственности. О, конечно, нет необходимости в том, чтобы Он испытал все наши искушения во всевозможных подробностях! Ему вовсе не нужно пропускать через Себя нашу тягу к водке, виски или кальвадосу, или к тем красотам, что мы созерцаем на пляже. Нет, достаточно будет испытать глубоко внутри Себя то, что будет корнем всех наших искушений, как мы уже видели: это жуткое желание добиться собственного счастья, не заботясь о счастье других людей.

Евангелия говорят нам об этом очень скупо. Мы можем прочесть лишь о трех искушениях в начале и в конце Его земной жизни. И все же этот текст, при всей его сдержанности, отражает самую суть разворачивающейся драмы: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф 26:39). А углубляться еще сильнее в душу Христа – кто на такое способен? И кто осмелится?

Нам остаются лишь капли кровавого пота в Гефсиманского саду, под оливами. И Его крик, на Кресте, незадолго перед концом: «Боже Мой! Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мк 15:34; Мф 27:46).

 

Человеческая слабость и божественная сила

Вот по этим наметкам «отцы Церкви», раннехристианские богословы и пытались понять всю тайну жизни Христа. А также на основе своего собственного жизненного опыта, в чем я глубоко убежден, и подтверждения этому мы вскоре увидим на примере свидетельств многих мистиков, как западных, так и восточных, с первых веков христианства и до наших дней.

Заключение, к которому все они пришли, состоит в том, что Святость Бога, абсолютная Чистота Бога должна была каким-то образом оставить Его человеческую природу, Его тело и Его человеческое сердце, чтобы дать Ему возможность реально и глубоко испытать то, что мог бы испытать наибеднейший из нас.

Возможно, в моей жизни найдется какая-то склонность, которой я слишком долго уступал, привычка, с какой давным-давно смирился, принцип, до сих пор управлявший моей жизнью, тайная рана, над которой я давно замер, что-то в моем окружении, чего я никак не могу принять, и т. д. Все это и есть карма, пленником которой я оказываюсь, а порой даже не хочу от нее освободиться. Вот все это Христу и нужно испытать во мне, вместе со мной, чтобы меня от этого освободить, чтобы высвободить мою свободу. И нужно, чтобы Он испытал это так же сильно, как и я.

Но, чтоб иметь возможность меня освободить, Ему придется действовать лучше, чем это получается у меня самого. Вот тут-то и нужно, чтобы Его божественность не совсем покинула Его человеческую природу. Если Он, и только Он может меня спасти, то все это потому, что только Он может любить так, как я сам любить не способен, любить как Бог, любить Божьей любовью.

Речь здесь идет о чем-то очень конкретном, о механизме, который может нам показаться утонченным и напомнить, еще раз, мыслительные построения богословов. И все-таки на этот раз попробуйте подумать сами. Ведь когда вам в книгах или телепередачах объясняют строение вашего тела или всей Вселенной – это ведь тоже не просто. Неужели вы хотите, чтобы погружение Бога в наш с вами мир оказалось простым и понятным феноменом, соответствующим элементарной схеме?

Нет! Это невозможно. Но мы увидим дальше, что многие святые, в начале своего жизненного пути тоже не понимавшие таких богословских тонкостей, в конце сумели понять их на собственном опыте, и тем самым сумели понять тайну жизни Христа.

То есть нужно, чтобы между божественной и человеческой природами во Христе была тонкая связь, было бы одновременно и взаимопроникновение и раздельность. Взаимопроникновение дает Его человеческому сердцу силу Божественной любви и тем самым позволяет победить наши немощи и искушения.

На опыте мистиков мы можем убедиться, что это вроде бы чисто умственная схема на самом деле соответствует чему-то совершенно реальному. Богословы первых веков христианства были слишком целомудренны, чтобы приоткрыть нам свой собственный личный опыт. Лишь сравнивая их тексты с позднейшими текстами наших западных мистиков, можно догадаться, что и у отцов Церкви тоже был и аналогичный опыт, и аналогичные искушения. Говорили же они лишь о Христе, чтобы донести до нас, как они понимают тайну Его существования. Но к такому пониманию тайны они пришли в свете своего собственного опыта.

 

Как Христос вернул нам свободу

И тут мне еще раз хотелось бы показать вам, что я ничего не придумываю. Но на этот раз я не буду мучить вас длинными и многочисленными цитатами. Я их собрал в достаточном количестве в других книгах и уверен, что при желании их можно там найти, потому что речь здесь идет о фундаментальных вещах, общих для всех раннехристианских богословов. Ограничусь поэтому лишь несколькими самыми существенными моментами, выкристаллизовавшимися в ходе веков.

1. Существует как бы «разъединение», разведение двух природ во Христе, так что Божественная сила в Нем не мешает Ему глубоко, в человеческой плоти и сердце, прочувствовать наши испытания и искушения.

2. Такое разъединение не всеобъемлюще. Оно, если хотите, избирательно, так что между двумя природами порой существует и взаимопроникновение. Сила Божественной Любви в Нем сообщает человеческой воле ту бескорыстность, которая нужная для победы над нашими слабостями.

3. Христос в нас, и мы в Нем, за пределами пространства и времени. Это схема голограммы. Поэтому этот динамизм любви может распространяться и на нас, если мы этого хотим, и тем самым даровать нам победу над нашими слабостями.

Позже мы увидим все эти элементы у многих наших западных мистиков всех времен и культур, самых разных темпераментов и видов духовного опыта. А сейчас взглянем бегло лишь на несколько примеров таких текстов, за которыми стоит древняя традиция. Конечно, в них все изложено не так систематично, как это изложил вам я. Разные логические этапы, мною разделенные, здесь будут даны в смешении или будут выражены одновременно. Кроме того, каждый автор выражает одни и те же истины своим собственным языком. Но я думаю, что, прочитав все это внимательно, вы сможете вычленить здесь все те основные пункты, которые я вам только что перечислил.