Конечно, нужно все время держать в уме, что реальность, о которой мы с вами говорим, ни в коем случае не сводится только к голограмме, она гораздо больше и богаче. Схема голограммы здесь – всего лишь сравнение. Кроме того, нужно не забывать, что наша с вами голограмма представлена в своей голохронной версии, т. е. она «работает» сквозь тысячелетия и сквозь толщу пространства. Похоже, что она одинаково «работает» и для живущих на земле, и для умерших, т. е. живущих в мире ином. Вот почему я призываю читателей прислушаться к тем сообщениям и свидетельствам из мира иного, которые принято считать «паранормальными», я их уже не раз приводил в своих предыдущих книгах. Приводить их здесь в деталях не имеет смысла, это заняло бы слишком много времени. Но именно тут я вижу ту точку, в которой все эти свидетельства из мира иного совпадают с опытом наших мистиков. Это реализация схемы голограммы или принципа матрешки. Это подлинное «общение святых», наконец-то принятое всерьез.

Похоже, что Майстер Экхарт вплотную подошел к этому вопросу, он писал: «Учителя обычно учат тому, что все люди одинаково благородны по своей природе. Я же скажу, воистину: все то благо, которым обладали все святые, Мария, Матерь Божия, и Христос по своему человечеству, все мне принадлежит в этой самой природе!» Речь в этом тексте, естественно, идет не о материальных благах. Благо, о котором идет речь, это добродетели и сама святость. Все тут становится общим, и вот уже святость даже Девы Марии и самого Христа становится тогда и нашей святостью.

Вот почему Христос говорит, что за нас «посвящает Себя», чтобы и мы были «освящены» (Ин 17:19). Но до того, как святость стала общим достоянием, таким же общим достоянием стали грех и непокорность. Христос пришел разделить с нами нашу участь грешников, чтобы даровать нам возможность разделить святость. И в этом вся тайна Воплощения, как мы с вами уже видели.

 

Нет ничего «тайного, что не было бы узнано»

В этом приведении к общему знаменателю всех наших жизней и всего нашего опыта, уже не останется ничего тайного и скрытого. Мы будем совершенно прозрачны друг для друга, как в нашем общем прошлом, так и в нашем настоящем. Не останется ничего «тайного, что не было бы узнано» (Мф 10: 26). Мы тогда образуем одно общее бытие.

Кто из нас не испугается такой перспективы? У кого тотчас же не возникнет желания спрятаться от посторонних взглядов, укрыться под землей или в мышиной норе? Мне все это вполне понятно. И при этом я верю, что все будет именно так. Но не будем забывать, что страх этот у нас примерно одинаков, потому что каждый из нас представляет тут себе этих «других», тех, от чьих взглядов так тянет укрыться, по своему жалкому образцу. Не стоит забывать и того, что там, в мире ином, эти другие примут нас с состраданием и любовью, приближающимися к любви и состраданию самого Христа. А наши слабости они воспримут, как свои собственные.

 

Поверить в любовь других

Святая Гертруда Хельфтская, уже будучи тяжело больной и немощной, как-то спросила, должна ли она всегда вставать при чтении Евангелия. И тогда она услышала внутренним слухом ответ самого Христа, сообщившего ей, что всякий раз, когда она совершает что-то крайне трудное, выходящее за пределы человеческих сил, Он принимает такое усилие от нее, словно чудесный подарок. Но всякий раз, когда она отступает перед невыносимой болью, Он воспринимает это так, как если бы Ему самому пришлось на этот раз уступить и отступить. «Я воспринимаю это так, сказал Он, как если бы Я сам был болен и Мне пришлось бы прибегнуть к такому щадящему отношению к Себе». Вот как деликатен Бог в своей любви к нам! Если бы мы только осмелились в это поверить, то, я уверен, мы бы точно смогли измениться.

В такой оптике, действительно, работники одиннадцатого часа примут ту же награду, что и те, кто работали с самого утра (см. Мф 20: 1-16). Ведь здесь уже даже не встает вопрос о том, кто чего заслужил. Это уже совсем не важно.

Но чтобы добиться такого зрения, нужно дерзнуть поверить в любовь других. И я знаю, что это еще труднее, чем поверить в любовь Божию. И все же и к этому нужно прийти. Без этого «общение святых» для вас не станет раем.

Ведь такое общение в одном, едином бытии может быть расценено двояко, как и сам Бог, в зависимости от того, какой степени духовного роста достиг каждый из нас. Оно может стать для нас либо адом, либо раем.

 

«Ад – это другие»

Жан-Поль Сартр хорошо это понял. В пьесе «За закрытыми дверями» персонажи предстают вообще без декора, без окон, без выхода. Они чувствуют себя обреченными и думают, что находятся в своеобразной прихожей, откуда их поведут на пытки и мучения. Но никто за ними не приходит. Чтобы хоть как-то провести время, они пытаются завязать разговор. Очень скоро они понимают, что готовы прямо-таки растерзать друг друга. И внезапно до одного из персонажей доходит, что никаких других пыток ждать и не нужно. Все уже здесь. Ведь для каждого из них «ад – это другие».

Так, заика никогда не заикается в одиночестве. Нужен взгляд других, который и помешает ему выразить себя. Некоторые в итоге приходят к полной самоизоляции в молчании. Как же нам недостает любви, если мы бываем способны стать для других адом! Это ведь ужасно!

Я помню одну поразившую меня телепередачу о близнецах. Там выступали друг за другом пары и даже тройки близнецов. Конечно, близнецы еще не составляют одно целое бытие. Но они живут уже часто в таком тесном жизненном сообщении и прозрачности друг для друга, которая к этому уже немножко подводит. Я помню, что некоторые из них уже смогли пережить такое общение любви. Некоторые даже объясняли, что не могут вступить в брак, настолько их переполняет интимная близость друг с другом. А другие же, наоборот, говорили об этой интимной близости с обидой и ненавистью. Они говорили об этом и телезрителям, и прямо в лицо друг другу: «Такого несчастья мы не пожелаем даже злейшим врагам! Знать, чувствовать, не имея ни малейшей возможности увернуться или соврать, потому что в каждое мгновение другой точно знает все, что вы чувствуете, как вы на все внутри себя реагируете, и это ужасно», – говорили они. Такая тесная связь друг с другом стала для них адом.

 

«Я – это мы»

Дело в том, что всякий любящий рано или поздно оказывается охвачен сильным желанием стать одним целым с любимым, преодолеть разделяющую дистанцию. Платон в своем знаменитом диалоге «Пир» это прекрасно понял. Но все влюбленные снова и снова все это испытывают и выражают своими словами. Вот вам несколько примеров, которые я позаимствовал из сборника, опубликованного в результате призыва, прозвучавшего на телевидении: «Лучшее любовное письмо, полученное или отправленное вами…». Люди достали из шкатулок и чердаков сотни и сотни писем. И некоторые из них были опубликованы. То, что я сейчас процитирую, может показаться вам банальным, настолько речь здесь идет об универсальных, общепринятых вещах.

«В одном ли ритме бьются наши с тобой сердца?»

«Я иду по жизни, я вдыхаю твою душу, ты всегда у меня на руках…»

«Я уже не просто я, теперь я – это мы… Ты у меня в сердце, в душе, в теле».

«Да, действительно, я даже расплакался, настолько остро вдруг почувствовал… что мы с тобой образуем одно целое и нерушимое бытие».

«И еще я надеюсь, что сумею и дальше любить тебя, как сейчас, в полноте наших взаимодополняющих друг друга жизней; потому что ты – это я, а я – это ты, через века и века, в вечности нашей нежности».

 

Теория «объединения»

Возможно, такое последовательное научение любви начинается сначала в любовной паре, постепенно разрастающейся в семью. И продолжается оно в веках, все расширяя и расширяя круг, который затем включает в себя уже и родственников, и соседей, и коллег по работе. Возможно, такую картину можно наложить на одну научную модель, которую принято называть Принстонским гнозисом, или теорией объединения. Начало сознания и свободы она определяет на уровне элементарных частиц.

Несколько частиц объединяются и образуют атом, которому соответствует уже более высокий уровень сознания и свободы. Несколько атомов образуют молекулу, и это знаменует собой переход на еще более высокий уровень и т. д. Такова «теория объединения» Принстонского гнозиса. Артур Кёстлер пришел к похожей концепции, хотя и выраженной в совсем других терминах. Он называл такие объединения «холонами», а их иерархию «холархией». А Руперт Шелдрейк предпочитает для этого выражение «морфическая единица».

Точно так же и многие люди образуют вместе первый круг из более пространного объединения людей. Многие из таких кругов, возможно, затем перегруппировываются на более высоких уровнях, в зависимости от политической, национальной, языковой, религиозной принадлежности, пока такое объединение не расширится до того, что обнимет собой уже все человечество в целом, тогда как Христос таинственным образом сияет на каждом из этих уровней и светит каждому человеку из такой общности человечества.

 

Расширение до самых отдаленных уголков Вселенной

Я думаю, что нам следует тут пойти еще дальше. Великий православный философ Владимир Лосский, несомненно, был прав, когда заметил у Майстера Экхарта чувство единства космоса, единства Вселенной, характерное как для православия, так и для древней первохристианской Церкви. Он замечает, что у Майстера Экхарта Христос – не замкнутое «индивидуальное бытие», но бытие «имманентное, тайное, которое является причиной того, что каждый истинно есть только в неисследимых глубинах самого себя. Как и Бог, тварные существа неизреченны в отношении своего истинного бытия. потому что, как и Он, они пребывают in intimis [в глубинах]: Quod si deus, utique et omnia – sive angeli, sive quevis alia. In deo enim sunt omnia, nec quicquam extra ipsum penitus [Ибо если (таков) Бог, таковы и все – будь то ангелы, будь то еще кто-либо. Ведь все – в Боге, и вовсе никого нет вне Его].

В Послании к Колоссянам св. апостол Павел уже говорил об этом, утверждая, что во Христе «создано всё, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое» (Кол 1:16).

Аббат Делаж говорит о том же, хотя и с присущей ему, как всегда, деликатностью: «Душа тут приобретает Вашу творческую мощь не только в себе самой, она распространяется и вокруг нее, вплоть до самых отдаленных уголков мира».

В свете некоторых сообщений, полученных из мира иного, например, от Пьера Моннье, о котором я вам уже говорил, и других, я рискну даже усмотреть в словах аббата Делажа аллюзию на наше участие в Божьем труде и творчестве и на других уровнях существования, и даже в других обитаемых мирах.

 

И все же сам этот образ голограммы может завести нас даже еще дальше. Вспомним стих из Книги Бытия: «И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему…» (Быт 1:26). Итак, если все человечество образует собой одну единую голограмму, а возможно, не только человечество, но и весь сотворенный мир, вся тварь, то это потому, что сама эта голограмма создана по образу другой голограммы, по образу Бога, Троицы.

Греческие отцы Церкви уже заметили эту связь. В действительности, говорили они, как бы это не противоречило нашему каждодневному опыту, есть лишь один-единственный человек, в котором и живут тысячи, миллионы, миллиарды людей, также как в Троице есть одно-единственное Божественное Бытие, в котором живут и действуют три Божественных Личности.

Тайна Святой Троицы! В Западной Церкви о ней сегодня уже почти не осмеливаются говорить! И я прекрасно понимаю, почему. Все потому, что наши западные богословы слишком уж постарались содрать с этой тайны покров. Они дали себе полную волю в построении самых разных замысловатых богословских систем, одни из которых утонченнее других и все нацелены на то, чтобы мы как можно лучше поняли богатство внутренней жизни Бога. Результат налицо: таким системам сегодня никто уже не верит. Цветистое многословие блаженного Августина или св. Фомы Аквинского никого не убедило и сегодня мало кого интересует. Их хитроумные философские построения сегодня просто подменили собой христианскую тайну, из-за них она просто исчезла из нашего поля зрения. Человеческая гордыня всегда рано или поздно приводит к язычеству.

Но тайна отношений Сына Божия со Своим Отцом такова, что Бог открыл ее даже «младенцам», хотя и «утаил» при этом «от мудрых и разумных» (Мф 11: 25-26).

 

Последнее откровение

Но есть и кое-что еще. Тут нельзя не процитировать один ключевой текст из Евангелия от Иоанна: «Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне» (Ин 14:11). И тут мы находим все тот же словарь всех влюбленных, стремящихся поменять свое раздельное существование на общее и единое бытие. И в том же самом тексте Христос обещает послать нам третье Лицо Святой Троицы, Святой Дух, Который возвестит нам все. Вот вам совершенная голограмма.

А после этого идет молитва Христа: «Отче Святый! Соблюди их во имя Твое; тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы» (Ин 17:11). Три различных личности Святой Троицы проживают одно, общее бытие, и это непрерывное общение проживается Ими, как совершенное счастье. Христос хочет, чтобы и мы все, люди, жили в таком же общении, чтобы тоже образовали на всех одно общее бытие и нашли бы в нем такое же совершенное счастье и такую же любовь.

И затем наступает третий этап откровения последней тайны нашего существования: «…да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино… И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино…» (Ин 17: 21-23). Итак, молитва Христа знаменует здесь собой новый этап: «так и они да будут в Нас едино». Судя по контексту, слова здесь нужно брать во всей их силе и полнозвучности, также как и в предыдущих цитатах. Христос хочет, чтобы мы образовали одно бытие, общее с самой Святой Троицей. И Он сразу же объясняет, каким образом это возможно: «Я в них, и Ты во Мне». Христос, благодаря Воплощению, принадлежит к нашей голограмме. Он образует одно общее и единое бытие со всеми нами, с людьми. Но по своей божественной природе он составляет одно с Отцом и Святым Духом, Он принадлежит к той же голограмме, что и Они. Христос, такой своей двойной принадлежностью, объединил в Себе обе эти голограммы, привел их к тождеству. Вот почему в Нем, в самой человеческой природе, образуя с Ним одно единое бытие, мы входим и в общее бытие с самим Богом. Во Христе мы приобщаемся ко всемогуществу божественной природы, к ее «славе».

 

Обожение человека

Православные сохранили и пронесли через века это сокровище веры, идею обожения человека, которую сполна пережили и наши западные мистики, но о которой забыла наша официальная католическая теология. «Катехизис для взрослых», написанный епископами Франции, упоминает об этом три раза, но каждый раз так, как будто речь о странном и необычном термине, употреблявшемся в древней церкви или даже принятом в православии: «Греческие отцы (епископы и богословы первых веков) не побоялись заговорить об “обожении”». «Катехизис Католической церкви» слова этого старательно избегает. Там говорится лишь о «причастности к жизни и любви» «Пресвятой Троицы, Богородицы Девы Марии, ангелов и всех святых».

Признаюсь, что для меня лично вопрос об обожении человека ни в коей мере не является второстепенным, эдаким бонусом к основному комплексу понятий. Для меня пропасть лежит между западным (католическим и протестантским) и восточным (православным), но характерным также и для наших мистиков, представлением о вечной жизни. Для западных богословов «союз» с Богом всегда будет, в лучшем случае, всего лишь знаком дружбы с Богом. Но каждый при этом выступает сам за себя. Тогда как для православных богословов и всех мистиков (как для православных, так и для западно-христианских и вообще нехристианских), такой союз с Богом представляет собой подлинную приобщенность к самому Его Бытию, к Его Божественности.

И, конечно, для меня тут речь идет не о каком-то там прометеевском желании украсть божественное могущество или сравняться с самим Богом, нет. Весь вопрос тут в любви. «Если тебя от объекта твоей любви отделяет хотя бы один волосок, то это уже расстояние в сотни и сотни миров», так говорит персонаж Фаридуддина Аттора, подразумевая любовь Бога. Не может быть единения с Богом, если я не стану Им. А все остальное, все, что Он может мне дать, для меня тогда уже не имеет никакого значения. Пусть Он оставит Себе все свои игрушки, все сокровища и чудеса. Если Он не может или не хочет отдать мне Себя Самого, действительно, Себя, а не что-то меньшее, тогда Он не имел права меня сотворить!

Если же нам достаточно возлежаний на зеленой травке и радостных пикников в райском пейзаже, в «приобщенности к жизни» Пресвятой Богородицы и святых, тогда, действительно, тайна Троицы окажется всего лишь бесполезным усложнением, и станет понятно, почему многие католические богословы пытаются от этой проблемы уйти как можно дальше.

 

А теперь, наоборот, давайте посмотрим, как воспринимают такое вхождение в вечную жизнь некоторые из наших мистиков. И тут нас ждет настоящий сюрприз, потому что оказывается, что точно так же это воспринимают и многие нехристианские мистики, и многие из тех, кому довелось испытать на себе опыт временной смерти и околосмертных переживаний.

 

«Мы – это Он, и Он равен Себе»

Приведем сначала один текст аббата Делажа. Не стоит забывать, что он преподавал в семинарии, так что должен был хранить верность богословию святого Фомы Аквинского! Тем ценнее нам его свидетельство, потому что, из верности тому, что ему довелось испытать и познать на опыте, ему приходится все же высказывать мысли, никак в эту систему не вписывающиеся.

Речь идет о том моменте, когда душа, после долгих поисков Бога, наконец, приходит к участию в жизни и в самом бытии Бога:

«Когда прекращается поиск, начинается обладание. Душа и Бог, не в плане бытия, но в плане познания и любви, образуют одно целое. Две природы в одном духе, в одной любви. Это предельная близость; это совершенное общение и общность, это слияние без смешения и путаницы. Мы – это Он, и Он равен Себе. Мы становимся всем тем, чем является Он. У нас есть все то, чем обладает Он. Мы Его знаем, мы Его почти видим. Мы Его обоняем, пробуем на вкус, наслаждаемся, живем Им, умираем с Ним. Да, это может оказаться часом нашей смерти, если Он не захочет, чтобы мы еще пожили в мире сем».

В другом месте он поясняет свою мысль:

«Чем больше Бог овладевает мною, тем больше и я овладеваю Им. Все Его богатства становятся моими. Я участвую в Его Знании, Его Мудрости, Его Могуществе, Его Благости. Никто не может понять это таинственное общение и общность благ. Это разновидность равенства, или вернее, единства. У души появляется очень четкое ощущение, что она обожена. Она у Бога, она и есть Бог, насколько это возможно для бедной твари. Не довольствуясь только приобщением ее к Своей природе и внутренней жизни, Господь Бог порой приобщает ее еще и к правлению миром. Именно в ней держит Пресвятая Троица свой предвечный совет, и она принимает в нем участие, замирая от восхищения и поклонения».

 

«В простом единстве нас двоих»

А вот текст еще одного великого мистика, труды и значение которого у нас, к сожалению, только-только начинают открывать и ценить. Жан де Сен-Самсон родился в Сансе в 1571. В трехлетнем возрасте он переболел ветрянкой, после чего ослеп и так и прожил до конца своих дней слепым. В десять лет он потерял родителей и переехал к своему дяде. Его новая семья оказалась, видимо, вполне зажиточной и всячески способствовала развитию имевшихся у мальчика музыкальных способностей. Он научился играть на многих музыкальных инструментов, и большим успехом стали пользоваться его выступления: он играл и на церковном органе, и на балах и концертах. Но такая фривольная жизнь его совсем не интересовала. Он уже успел прочесть «Подражание Иисусу Христу» и сборник текстов мистиков рейнландско-фламандской школы, изданный под именем Таулера.

В 1600 он уже в Париже. Он часто бывает в кармелитском монастыре на площади Мобер. Живет в жуткой бедности, ночуя то у одних, то у других, целиком полагаясь на милость Провидения. В конце концов, несмотря на слепоту, его все же принимают послушником в кармелитский монастырь в Доль-де-Бретань. Но большую часть своей жизни он проведет в монастыре в Ренне, простым монахом: его физический недостаток не позволял ему совершать таинства. Но он не помешал ему стать душой реформы Кармеля во Франции и даже далеко за ее пределами. Он почти беспрестанно болел и покинул этот мир в 1636.

Произведения его читать довольно трудно, может быть, этим и объясняется, почему они до сих пор у нас полностью не изданы. Ведь он не сам их записывал! Он диктовал их писцам-добровольцам, у которых было горячее желание ему помочь, но мало опыта в оказании такой помощи. Фразы наползают друг на друга, разбухают и становятся слишком длинными, так что конец их иногда просто теряется, и они обрываются ни на чем. И это при том, что, когда он говорит о личном опыте, то заново его переживает и во время рассказа снова впадает в экстаз. Невозможность выразить средствами языка пережитый опыт настолько угнетала Жана де Сен-Самсона, что он отбрасывает слова, как негодные, едва успев их произнести. Но, может быть, именно благодаря такому мучению с языком, в его словах просвечивает то, что ему так и не удается выразить до конца.

Одной из основных особенностей этих текстов будет то, что в них описан этот, знакомый нам и с такой силой пережитый автором опыт: когда мы ощущаем, что двое стали одним, две личности в одном, едином бытии. И чувствуется то мощное ликование, какое он при этом испытывает:

«Вы владеете мною, и я владею вами, весь и всеми вами, совсем и до конца, и мы уже не двое, а одно, стали одним-едииым, получившимся из нас двоих, одинаково восхищенных любовью и красотой друг друга, друг в друге, и через невыразимое и несказанное лобзание друг друга, одного и другого, так что мы поровну владеем наслаждением, поровну простотой, в простой любви, в нашей простой и в простоте единой сущности, поверх действия, поверх страсти, поверх наваждения, поверх самой любви, в любви к самой любви без любви, в этом очень простом, очень едином и очень внимательном взаимовидении друг друга в нас двоих, в простом единстве нас двоих…»

«В простом единстве нас двоих», «в нашей простой и в простоте единой сущности», «мы стали одним-единым, получившимся из нас двоих», все эти повторяющиеся выражения показывают, до какой степени счастье Христа и Жана состоит в том, чтобы чувствовать, что они уже стали одним единым бытием.

 

«Нас двое, тело одно»

Мы находим практически одни и те же выражения у всех крупных мистиков всех времен и всех религий. Но для более серьезного разговора об этом понадобилась бы еще одна книга, с гораздо более детальными сопоставлениями и подробным изложением всех сходств и различий, с внимательным отношением к понятийному аппарату и языку, присущим каждому крупному религиозному течению. И это при том, что таких течений в каждой религии неслыханное множество. Но я просто не могу в конце этой книги не упомянуть, пусть вскользь и неизбежно упрощая ситуацию, о таких потрясающих совпадениях и точках соприкосновения.

И, еще и еще раз, я не могу не сказать здесь о своих предпочтениях. Индуизм, в лучших образцах своей ученой и утонченной мысли, в личном почитании одного бога видит всего лишь уступку нашей слабости. И при этом нас убеждают, что речь тут идет всего лишь о промежуточном этапе, может быть, и необходимом некоторым, неспособным напрямую достичь единения с безличным Брахманом.

Что же касается меня, то, как христианин, в опыте мистиков я, наоборот, вижу преодоление ученых спекуляций и победу интуиции Божественной любви. Для любви необходимо личное отношение, обмен. Вот несколько восклицаний одного необычного мистика, чудесного бедняка, так и не научившегося читать, Тукарама. При всем при этом, он не был необразованным, потому что, обучаясь у брахманов, выучил наизусть тысячи стихов.

Он сочинил более 4000 стихов, из которых 101 были переведены на французский язык. Конечно, он их не записывал. Он диктовал их, и они передавались из уст в уста. Похоже, что и сегодня тысячи паломников, бредущих по дорогам Индии, повторяют про себя эти мистические стихи. Вот как Тукарам выражает свое отношение к Богу:

Я, конечно, мог бы вам бесконечно цитировать еще множество авторов. Но, поскольку это невозможно, буду краток и сразу перейду к «Молитвам» Рамдаса:

«О, Рам! Ты двое, но Ты одно. Любящий и Возлюбленный, слившиеся в тесном объятии, становятся одним. Двое становятся одним, и остается Единое, вечное, бесконечное, Любовь».

«Тот, Кого я отправился искать, вышел мне навстречу, Он стал мною, и я зову Его Другим».

С таким же успехом я могу процитировать вам здесь и мусульманских мистиков:

«Воистину, мы одна душа, я и ты…

Потому что, между мною и Тобою, уже нет ни меня, ни Тебя».

«Каждый раз, когда я говорил “Я”, речь на самом деле шла всегда о Тебе».

Я мог бы также привести вам и свидетельства тех, кто, побывав ненадолго за чертой, на пороге смерти, вернулся потом к жизни, у них часто бывает очень похожий опыт: «Я стал единым целым с чистым светом и с любовью. Я был одно с Богом и в то же время вообще со всем».

Брюс Грейсон замечает по поводу опыта Барбары Харрис: «Бог одновременно и был с ней, и был частью ее. Она была с Богом и, одновременно, частью Бога».

Я еще раз обращаю ваше внимание на такое совпадение, вернее, тождество опыта мистиков и опыта временного прохождения через смерть, околосмертных переживаний, о котором я писал во многих своих книгах: в уже переведенной на русский язык книге «Расслышать умерших», и в других: «Святой апостол Павел: свидетельство мистика» (Saint Paul, le temoignage mystique), «Мои встречи с умершими» (Mes entretiens avec les morts) и пр.