ОТВЕРЖЕНИЕ

Мой рок, благодарю, о верный, мудрый змий!

Яд отвержения — напиток венценосный!

Ты запретил мне мир изведанный и косный,

Слова и числа дав — просторы двух стихий!

Мне чужды с ранних дней — блистающие весны

И речи о «любви», заветный хлам витий;

Люблю я кактусы, пасть орхидей да сосны,

А из людей лишь тех, кто презрел «не убий».

Вот почему мне так мучительно знакома

С мишурной кисеей продажная кровать.

Я в зале меж блудниц, с ватагой пьяниц дома.

Одни пришли сюда грешить и убивать,

Другие, перейдя за глубину паденья,

Вне человечества, как странные растенья.

18 июня 1901

 

ВТИРУША

Ты вновь пришла, вновь посмотрела в душу,

Смеешься над бессильным крикнуть: «Прочь!»

Тот вечно раб, кто принял раз втирушу…

Покорствуй дух, когда нельзя помочь.

Я — труп пловца, заброшенный на сушу,

Ты — зыбких волн неистовая дочь.

Бери меня. Я клятвы не нарушу.

В твоих руках я буду мертв всю ночь.

До утра буду я твоей добычей,

Орудием твоих ночных утех.

И будет вкруг меня звенеть твой смех.

Исчезнешь ты под первый щебет птичий,

Но я останусь нем и недвижим

И странно чуждый женщинам земным.

1903

 

СОНЕТ

О ловкий драматург, судьба, кричу я «браво»

Той сцене выигрышной, где насмерть сам сражен,

Как все подстроено правдиво и лукаво.

Конец негаданный, а неизбежен он.

Сознайтесь, роль свою и я провел со славой,

Не закричат ли «бис» и мне со всех сторон,

Но я, закрыв глаза, лежу во мгле кровавой,

Я не отвечу им, я насмерть поражен.

Люблю я красоту нежданных поражений,

Свое падение я славлю и пою,

Не все ли нам равно, ты или я на сцене.

«Вся жизнь игра». Я мудр и это признаю,

Одно желание во мне, в пыли простертом,

Узнать, как пятый акт развяжется с четвертым.

4 июля 1901

 

ХМЕЛЬ ИССТУПЛЕНЬЯ

В моей душе сегодня, как в пустыне,

Самумы дикие крутятся, и песок,

Столбами встав, скрывает купол синий.

Сознание — разломанный челнок

В качаньи вод, в просторе океана;

Я пал на дно, а берег мой далек!

Мои мечты неверны, как тумана

Колеблемые формы над рекой,

Когда все поле лунным светом пьяно.

Мои слова грохочут, как прибой,

Когда, взлетев, роняет он каменья,

И, в споре волн, одна слита с другой.

Я наслаждаюсь хмелем исступленья,

Пьянящим сердце слаще острых вин.

Я — в буре, в хаосе, в дыму горенья!

А! Быть как божество! хоть миг один!

1 июня 1901

 

ЛЕСНАЯ ДЕВА

На перекрестке, где сплелись дороги,

Я встретил женщину: в сверканьи глаз

Ее — был смех, но губы были строги.

Горящий, яркий вечер быстро гас,

Лазурь увлаживалась тихим светом,

Неслышно близился заветный час.

Мне сделав знак с насмешкой иль приветом,

Безвестная сказала мне: «Ты мой!»,

Но взор ее так ласков был при этом,

Что я за ней пошел тропой лесной,

Покорный странному ее влиянью.

На ветви гуще падал мрак ночной…

Все было смутно шаткому сознанью,

Стволы и шелест, тени и она,

Вся белая, подобная сиянью.

Манила мгла в себя, как глубина;

Казалось мне, я падал с каждым шагом,

И, забываясь, жадно жаждал дна.

Тропа свивалась долго над оврагом,

Где слышался то робкий смех, то вздох,

Потом скользнула вниз, и вдруг зигзагом,

Руслом ручья, который пересох,

Нас вывела на свет, к поляне малой,

Где черной зеленью стелился мох.

И женщина, смеясь, недвижно стала,

Среди высоких илистых камней,

И, молча, подойти мне указала.

Приблизился я, как лунатик, к ней,

И руки протянул, и обнял тело,

Во храме ночи, во дворце теней.

Она в глаза мне миг один глядела

И, — прошептав холодные слова:

«Отдай мне душу», — скрылась тенью белой.

Вдруг стала ночь таинственно мертва.

Я был один на блещущей поляне,

Где мох чернел и зыблилась трава…

И до утра я проблуждал в тумане,

По жуткой чаще, по чужим тропам,

Дыша, в бреду, огнем воспоминаний.

И на рассвете — как, не знаю сам, —

Пришел я вновь к покинутой дороге,

Усталый, на землю упал я там.

И вот я жду в томленьи и в тревоге

(А солнце жжет с лазури огневой),

Сойдет ли ночь, мелькнет ли облик строгий.

Приди! Зови! Бери меня! Я — твой!

26 ноября 1902

Петербург

 

MON RÊTE FAMILIER

[6]

Вновь одинок, как десять лет назад,

Брожу в саду; ведут аллеи те же,

С цветущих лип знакомый аромат.

Чу! лай собак. Повеял ветер свежий,

И с тихим вечером приходит бред,

Что нежит сердце год за годом реже.

Мне нынче снова — девятнадцать лет!

Ты вновь со мной, «мечты моей созданье»!

Дай плакать мне — я снова твой поэт!

Как сладостно твоих шагов шуршанье;

Ты дышишь рядом; подыми я взор,

Твоих очей ответит мне сверканье.

Не изменилась ты, — о, нет, — с тех пор,

Как мальчику явилась ты впервые

И был свершен наш брачный договор!

Ты мне дала узнать, что страсть — стихия,

Ввела во храмы воплощенных грез,

Открыла мне просторы неземные,

Следила ты, как друг, пока я рос,

На первые свиданья приходила,

Была меж нами третья в мире роз.

Я изменил — но ты не изменила,

Лишь отошла, поникнув головой,

Когда меня смутила злая сила.

О, как я мог пожертвовать тобой!

Для женщины из плоти и из крови

Как позабыл небесный образ твой!

Но лишь с тобой мне счастье было внове.

В часы луны, у перепевных струй,

На ложе — у палящих изголовий,

Прильнув к груди, впивая поцелуй,

Невольно я тебя искал очами,

Тебя я жаждал!.. Верь и не ревнуй.

По-прежнему твой лик витал над снами!

Кого б я ни ласкал, дрожа, любя,

Я счастлив был лишь тайными мечтами, —

Во всех, во всех лаская лишь тебя!

22 мая 1903

Старое Село

 

SANCTA AGATHA

[7]

На горы тихие ложилась мгла,

А деревца по склонам были нежны,

Из церкви, торопясь, домой я шла.

Со мной был крест, хранитель мой надежный,

Белели чаши лилий по пути,

Благоухал в цвету рассадник смежный.

И там, где надлежало мне пройти,

Где тесно путь сжимали две ограды,

Предстал мне юноша лет двадцати.

И, встретясь, наши опустились взгляды!

Прекрасный, он, как праотец, был наг.

Нам стало страшно, и мы были рады.

Без воли я замедлила мой шаг

И стала, прислонясь, под веткой сливы,

А он ко мне, как брат иль тайный враг:

«Агата, молвил, мы с тобой счастливы!

Я — мученик святой, я — Себастьян.

Умрем мы в муках, но в Отце мы живы!»

Взглянув, увидела я кровь из ран

И жадно впившиеся в тело стрелы,

Но был он светом белым осиян.

И тот же свет, торжественный и белый,

Вдруг от меня разлил свои лучи.

Вокруг народ столпился, город целый.

Сорвав с меня одежду, палачи

Мне груди вырвали, глумясь, щипцами

И занесли над головой мечи.

Мой спутник поддержал меня руками

(Я падала от боли и стыда),

Спускались с неба два венца над нами.

«Сестра, — спросил меня он, — ты тверда?»

И подал мне отрубленные груди.

Я как невеста отвечала: «Да!»

И к небу протянула их на блюде,

Не зная, где страданье, где любовь…

Но тут иные замелькали люди.

Исчезло все — и Себастьян, и кровь,

Означилась моя дорога к дому,

И, торопясь, пошла я дальше вновь,

Отныне обрученная святому!

Июнь 1902

Флоренция

 

ТЕРЦИНЫ К СПИСКАМ КНИГ

И вас я помню, перечни и списки,

Вас вижу пред собой за ликом лик.

Вы мне, в степи безлюдной, снова близки.

Я ваши таинства давно постиг!

При лампе, наклонясь над каталогом,

Вникать в названья неизвестных книг;

Следить за именами; слог за слогом

Впивать слова чужого языка;

Угадывать великое в немногом;

Воссоздавать поэтов и века

По кратким, повторительным пометам:

«Без титула», «в сафьяне» и «редка».

И ныне вы предстали мне скелетом

Всего, что было жизнью сто веков,

Кивает он с насмешливым приветом,

Мне говорит: «Я не совсем готов,

Еще мне нужны кости и суставы,

Я жажду книг, чтоб сделать груду слов.

Мечтайте, думайте, ищите славы!

Мне все равно, безумец иль пророк,

Созданье для ума и для забавы.

Я всем даю определенный срок.

Твори и ты, а из твоих мечтаний

Я сохраню навек семь-восемь строк.

Всесильнее моих упоминаний

Нет ничего. Бессмертие во мне.

Венчаю я — мир творчества и знаний».

Так остов говорит мне в тишине,

И я, с покорностью целуя землю,

При быстро умирающей луне,

Исчезновение! твой зов приемлю.

10 апреля 1901