На другой день Екатерина проснулась в прекрасном настроении. Инстинкт самосохранения, спасая ее психику, заблокировал память, затуманил воображение, переориентировал поток неуправляемых мыслей, превратив их в тоненький и слабый ручеек. Она лежала, глядя в потолок, и ей было хорошо. Она знала, что вчера была у Зинаиды, видела там мертвую женщину, но инфернальные детали увиденного исчезли. Она помнила, что ночью чуть не умерла — видимо, забыла на плите чайник, вода сбежала и погасила огонь. А газ продолжал идти. Ночью она, к счастью, проснулась и почувствовала запах газа. Газ — это серьезно! Она высунула из-под одеяла руку, увидела пластырь и рассмеялась. Вспомнила, как в детстве бабушка смазывала ее царапины зеленкой, а она, подставляя исцарапанные коленки и локти, говорила: «А вот еще! И здесь! И здесь!» И они обе хохотали до слез. «Катюша, уймись!» — кричала бабушка. Как здесь холодно, однако! Она переводит взгляд на окно, в котором торчит подушка, и смеется. Ну и вид! Нужно позвонить брату Кольке, попросить приехать и вставить стекло. А где сугроб? Ночью здесь был сугроб! Прямо под окном! Нет сугроба, растаял, только лужа осталась. Из кухни слышен грохот — падает что-то стеклянное и разбивается.

— Купер, — кричит Екатерина. — Я проснулась! Доброе утро!

— Мр-р! — «Доброе утро! — радуется кот, появляясь из кухни. — Давай скорее завтракать!» — Он вспрыгивает на кровать, трется головой о плечо Екатерины. Хвост его, как на шарнирах, дергается из стороны в сторону.

— Давай! — От приступа голода Екатерине на миг делается дурно. Она треплет Купера, приговаривая: — Ах ты, царапкин! Это ты меня так, да? Спасал? Умница! Медаль тебе за спасение… утопающих, нет, угорающих… — Она снова смеется.

Потом они долго завтракают на кухне. Екатерина делает себе третий бутерброд и наливает третью чашку кофе. Очень вкусно!

В одиннадцать звонит Леонид Максимович и просит, если не трудно, зайти к нему, можно прямо сейчас. Трудно? Конечно, нет! «Зайду!» — обещает Екатерина. Через несколько минут Леонид Максимович звонит опять. Екатерина берет трубку и, смеясь, говорит: «Вы что, передумали и не хотите меня видеть? Но я все равно приду!» Леонид Максимович молчит, и Екатерина, несколько раз повторив «Алло!», вешает трубку. Ей не хочется выходить из дома. Остаться бы в постели, почитать, послушать музыку… Но ничего не поделаешь — надо идти! Она звонит брату Кольке и, не вдаваясь в подробности, просит прийти и вставить стекло. По его просьбе измеряет окно, для чего вытаскивает из дыры в стекле подушку. Ежится от холодного воздуха. Выглядывает на улицу. Прекрасный день!

Она долго и с удовольствием одевается, выбрав любимую черную шерстяную плиссированную юбку и серый кашемировый свитер. Внимательно рассматривает себя в зеркале, достает румяна — чуть-чуть на скулы, подбородок, так, хорошо, а теперь губную помаду поярче. Тени сегодня, пожалуй, не нужны. Просто замечательно! Козья, белая с рыжеватыми подпалинами, короткая шубка — тоже любимая, и шелковая косынка с желтыми тюльпанами, немного, правда, не по сезону, но уж очень хочется!

Екатерина, не торопясь, идет к Леониду Максимовичу. Славный человек этот Леонид Максимович! И улыбка у него хорошая.

— Здравствуйте, Леонид Максимович! — радостно говорит Екатерина, входя в кабинет следователя.

— Здравствуйте, Екатерина Васильевна! — отвечает Леонид Максимович и внимательно смотрит на девушку. — Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно! А вы?

— Хорошо, спасибо. Присаживайтесь, Екатерина Васильевна. Рад, что вы живы-здоровы. Вы не против, если мы немного побеседуем о вчерашних событиях? Я бы и рад забыть о них, но, к сожалению, не могу. Есть пара вопросов, которые необходимо прояснить.

— Конечно, Леонид Максимович, — с готовностью говорит Екатерина. — Я понимаю.

— Екатерина Васильевна, во-первых, спасибо вам за звонок о Зинаиде Метлицкой. А во-вторых — каким образом вы ее нашли?

Екатерина ожидала, что он спросит ее об этом, и еще не решила, о чем следует сказать, а о чем умолчать. Сказать, что она, сидя в комнате Елены, догадалась, что говорила с ней не Елена, а совсем другая женщина? Что муж Елены упомянул о подруге жены, актрисе? И что она, Екатерина, предположила, что эта другая женщина может быть именно той самой подругой-актрисой? И что они с Галкой ее искали? А про обыск у Елены говорить или нет? И про фотографию? Екатерина ежится. А про письма? А может, просто сказать, не вдаваясь в подробности, что они с Галкой наткнулись на Зинаиду случайно, и вопрос будет исчерпан? Ведь это действительно могло быть именно так! А письма — это вообще ее личное дело!

— Случайно! Проходили мимо театра, решили посмотреть спектакль. К счастью, удалось купить билеты. Вот… А потом я увидела Зинаиду! В первом акте, почти в начале. То есть я, конечно, еще не знала, что это Зинаида! — Опасный момент в рассказе был преодолен и теперь можно остановиться подробнее на сцене узнавания Зинаиды, ее хриплом голосе, преувеличенно-драматических жестах и патетических интонациях.

Леонид Максимович слушал, не перебивая и не уточняя.

— Понятно, — отреагировал он, когда Екатерина выдохлась. — А с подругой вашей вы где встретились?

— В кафе. То есть сначала на улице. Потом зашли перекусить в кафе. А потом проходили мимо театра…

Человек, не умеющий врать, страшно стесняется, когда ему приходится врать. Если бы Екатерина прорепетировала заранее свой рассказ, у нее получилось бы гораздо убедительнее. А так ей казалось, что Леонид Максимович видит ее насквозь и понимает, что она врет.

— И вы увидели ее имя в программе?

— Нет, мы же не знали, как ее зовут. — Ей стало стыдно, что ее пытались поймать таким примитивным способом. — Когда я увидела се на сцене, то заглянула в программу и узнала, что роль Девушки в тот вечер исполняла Зинаида Метлицкая.

— А вы не попытались с ней встретиться?

— Попытались, но она уже ушла.

— То есть она вас не видела?

— Нет, — говорит Екатерина, от души надеясь, что не покраснела.

— А позвонить ей вы не пытались?

— У нас не было ее телефона.

— А на другой день вы не пытались узнать ее адрес или номер телефона?

— Нет.

— Почему? Ведь вы же хотели увидеться с ней после спектакля? Что же помешало вам сделать это на следующий день?

— Я же позвонила вам!

— Понятно. Значит, не пытались. А с кем вы обсуждали то, что произошло?

— Ни с кем! Только с Галкой, то есть с Галиной Николаевной.

— С которой вы были в театре?

— Да.

— А как вы попали в квартиру Зинаиды? Откуда у вас ее адрес?

— Это уже потом… Галина Николаевна узнала в адресном бюро… случайно проходила… и вот…

— Зачем? Вы же не собирались с ней видеться?

— Не собирались. — Голос у Екатерины упал почти до шепота. — А потом… мы подумали… что, может, она… что если она меня увидит, то сразу…

— Признается?

— Ну да!

— Застать ее врасплох решили?

— Да! — И в свою очередь, спрашивает: — А кто была та женщина?

— Некая Лариса Крылова, подруга Зинаиды. Тоже актриса. Жила у Зинаиды, стерегла квартиру.

— А где Зинаида?

— У мамы в Челябинске. Около двух недель назад вернулась из Италии, сыграла в двух или трех спектаклях, а четыре дня назад, на следующий день после вашего культпохода в театр, написала заявление на отпуск по семейным обстоятельствам, показала телеграмму от больной матери и была такова. Похоже на бегство, вы не находите? Непонятно! Вот если бы она вас видела…

— Постойте, — говорит вдруг Екатерина, — но если собирались убить Зинаиду, то почему убили Ларису? А может, хотели убить именно Ларису и Зинаида здесь вообще ни при чем? Ведь если бы пришли к Зинаиде, а ее не было дома, то Лариса бы так и сказала, что ее нет, даже дверь не стала бы открывать, сейчас люди всего боятся, и те бы ушли.

— Знаете что, Екатерина Васильевна, а давайте смоделируем ситуацию, — предложил вдруг Леонид Максимович.

— Давайте, — согласилась Екатерина. — А как?

— А вот так. Представьте себе, что вы Лариса.

— А это обязательно?

— А вы что, боитесь?

— Нет, не боюсь!

— Ну и ладушки. Итак, вы Лариса. Вы — одна дома. Раздается звонок в дверь. Что вы делаете?

— Спрашиваю, кто там.

— А вам отвечают, что принесли цветы для Зинаиды Метлицкой. Вы смотрите в глазок и видите… что? Ну скажем, громадный букет белых лилий. Что вы сделаете? Что сделает любая женщина, а тем более актриса?

— Наверное, открою дверь!

— Вот видите!

— Но тот, кто войдет и увидит, что я не Зинаида, отдаст цветы, повернется и уйдет!

— Да, если он знает Зинаиду в лицо! А если нет?

— А если нет, то я скажу ему, что я не Зинаида.

— Если успеете!

— Вы хотите сказать… — начинает Екатерина, с ужасом догадываясь, что он имел в виду.

— Ларису удавили лентой от букета прямо в прихожей. Букет тем временем бросили на пол. Там нашли пыльцу и лепесток цветка…

— А потом ее перенесли в комнату?

— Перетащили! У нее ссадины на кистях рук, в тех местах, где они касались пола. И частички с соломенной циновки на одежде…

— И потом он проделал с ней все это? Уложил на диван, расправил одежду, сложил руки… — Екатерина с содроганием вспоминает подробности виденной картины, — и поставил в вазу лилии…

— Видимо, так!

— Зачем?

— Не знаю. Может, эстет! А может, у него такое извращенное чувство юмора — она ведь актриса! Вот он и устроил представление! А может, режиссер-неудачник самоутверждался… Много «может»…

— Он психопат, этот убийца! И про лилии не забыл! И туфелька на полу… И эти разбросанные бумаги… Зачем?

— Ну, это, возможно, случайность. Убийца искал что-то. Бумаги на полу — это содержимое письменного стол Зинаиды: счета, письма, программки спектаклей, документы… Искал, но не нашел!

— Откуда вы знаете?

— Мне кажется, вы его спугнули. Когда вы пришли он был еще там.

— Почему вы так думаете? — Екатерине становится не по себе.

— Я ни за что не поверю, что убийца ушел и оставил дверь открытой. Ведь в его интересах, чтобы труп нашли как можно позднее. А когда туда пришли вы, то дверь была открытой!

— И что, по-вашему, это значит?

— А только то, что он открыл эту дверь для вас!

— Зачем?

— Не знаю. Чтоб испугать, может быть. Может, опять проявил свое чувство юмора. А может, еще зачем-либо.

— А как он узнал, что это я?

— Этого я тоже не знаю. Может быть, через окно увидел!

— И понял, что я иду к Зинаиде? Значит, он меня знает? — Екатерине кажется, что ее окатывает ледяная волна ужаса.

— Возможно. А ушел он, когда вы были в комнате. Вы слышали щелчок, помните, вы рассказывали?

— Да.

— И когда вы вошли, вы оставили дверь открытой, помните?

— Да.

— А потом, когда ожидали нас, то отперли дверь, чтобы мы сразу вошли? Помните?

— Да. И чтобы не оставаться с ней в запертой квартире!

— Екатерина Васильевна, я не хочу вас пугать, но мне все это очень не нравится! И если вам известно нечто, связанное со смертью сестер, то я бы хотел это услышать! Сейчас же! — Леонид Максимович внимательно смотрит на Екатерину.

Екатерина удрученно молчит. От желания немедленно выложить все начистоту и с самого начала ее удержал телефонный звонок.

— Да! — сказал в трубку следователь. После этого он повторил свое «да» с разной интонацией еще раз десять. Напоследок бросил: — Хорошо! — и положил трубку. Н глядя на Екатерину, набрал номер, сказал: — Леша, зайди ко мне! Мне придется уйти, Екатерина Васильевна. Сюда придет мой коллега, Алексей Борисович. А вы изложите все, что вам известно по данному вопросу, и отдадите ему. И, — он посмотрел ей в глаза, — все это серьезнее, чем вам, возможно, кажется. Советую вам написать все! Даже то, что вы еще не успели мне рассказать! Не полагайтесь на интуицию и не руководствуйтесь эмоциями. Мне нужны не избранные факты, а все, абсолютно все! Договорились? — Он протянул ей руку.

Екатерина, покраснев, протянула свою. Трудно пожимать человеку руку и одновременно обманывать его.

Екатерина неторопливо шла вдоль улицы. Погода была прекрасная, мягкая, безветренная. Легкий ночной мороз уступил место оттепели, с крыш оглушительно капало, над головой светилось бездонное ярко-голубое, почти весеннее, небо. Асфальт дымился. Радуга вспыхивала в брызгах талой воды и снега, веером вылетавших из-под колес автомашин. Пролетающие мелкие снежинки таяли на солнце, не успев долететь до земли. Неловкость, вызванная собственной ложью, испарилась без следа. Жизнь была удивительно хороша! Она остановилась полюбоваться воробьями, которые, радостно вереща, купались в луже. Она подумала, что давно не гуляла по городу. Не спеша, глазея по сторонам, рассматривая людей и витрины. Как хорошо, что есть безотказный пенсионер Гавриленко, на которого можно положиться. А что, если сбежать в Крым? Прямо сейчас? Там, наверное, весна в разгаре. Все цветет. И долго ехать поездом, сидя у окна, покачиваясь в такт перестуку колес, вдыхая запах крепкого чая и тот особенный, железнодорожный, знакомый с самого детства, волнующий запах дальних дорог. Хотя нет, вряд ли весна. Декабрь все-таки…

Каждого из нас время от времени, весной чаще, чем в другое время года, захлестывает тяга к перемене мест. Просыпается древний ген предков-кочевников. И — вперед! Екатерина вспомнила, что Юрий Алексеевич собирается на Мальту. Ну и прекрасно! Крым ничуть не хуже. А интересно, какая погода на Мальте? Вечная весна? И тюльпаны цветут даже в декабре? И будет Юрий Алексеевич гулять по солнечным улицам Ла Валетты в белом костюме, шляпе и с тросточкой. Ну и пусть! От их последнего свидания у нее остался неприятный осадок и чувство недоумения — он держал себя с ней совсем не так, как ведут себя с невестой. Он сделал ей предложение, но… разве так делают предложение? А может, это была очередная дурацкая шутка в его духе, после которой можно спокойно укатить на Мальту? Ему ничего не стоит исчезнуть на полгода, а потом появиться как ни в чем не бывало, словно они расстались только вчера. Ну да Бог с ним! Не один раз за всю историю затянувшегося знакомства она давала себе слово прекратить их отношения, ненужные, зачастую оскорбительные, но каждый раз решение это было насильственным — в глубине души она надеялась и ждала, что он придет и скажет наконец то самое главное, что хоть раз в жизни полагается услышать любой женщине. А сейчас она вдруг почувствовала, как что-то изменилось в ней. Что? А вот что — он больше не может ее задеть или обидеть! Он ей безразличен! Она подумала, что почти не вспоминала о нем все эти дни. А его телефонные звонки не вызывают ничего, кроме раздражения и скуки. Ей заранее известно, что он скажет и как он это скажет. Его сарказм, высокомерие, вывернутое чувство юмора, ах, это все уже было, было, было, и совсем неинтересно. Она вспомнила, как однажды видела черепаху, сидевшую на большом полузатопленном листе озерной кувшинки. А потом черепаха скользнула в воду, а лист мгновенно распрямился, вынырнул из воды и подставил себя солнцу. «Я зеленый листок, с которого сползла черепаха!» — засмеялась Екатерина.

Тут рядом с ней затормозил большой синий автомобиль, оконное стекло скользнуло вниз, и знакомый бас прогудел:

— Сколько лет, сколько зим! Екатерина Васильевна, вы? Судьба! Прыгайте скорее! — Всеобщий друг Добродеев, перегнувшись через пассажирское сиденье, распахнул дверцу.

Екатерина, не раздумывая, уселась рядом с ним. Добродеев, улыбаясь, смотрел на девушку.

— А я вам звонил несколько раз, и домой, и на работу! То говорят, нет, то не пришла еще, то будет позже. Вы что, на охоте пропадаете? А ведь интервью обещали!

Екатерина с удовольствием вслушивалась в легкие шутливо-укоризненные интонации, теплый добродеевский бас. Какой славный человек этот Добродеев!

— Какая там охота! У меня отпуск. Брожу по городу и радуюсь весне. Просто не верится, что скоро Новый год. И думаю, что лучше — отправиться в Крым или на лыжах в лес! А как вы?

— Я — никак. В застое.

Тут Екатерина заметила, что, несмотря на бодрый тон, выглядит Добродеев неважно. Бледен, подпухшие веки. Правда, выбрит до глянца.

— Что-нибудь случилось? — встревожилась она.

— И вы готовы немедленно прийти на помощь? Нет уж, Екатерина Васильевна, пока без детективов обойдемся! Все в порядке. Просто хандра! Знаете, как это бывает… Впрочем, откуда вам это знать! Так вот, просыпаешься однажды утром и думаешь, что тебе уже много лет, а ты ничего не достиг, ни в чем не состоялся, детей не родил, книгу не написал, дерева и то не посадил, и так далее! И ты впадаешь в депрессию. Случайный взгляд в зеркало, отражающее собственную морду лица, не внушающую больше никаких иллюзий, добивает. Работа осточертела. Друга близкого, чтоб припасть к его груди и долго и сладко рыдать, распив перед этим бутылочку хорошего коньяка, тоже нет. Женщина? Женщины нет, а есть женщины, извините за дешевый каламбур. И не слушайте меня, старого зануду. — Он преувеличенно-горестно вздохнул.

Екатерина расхохоталась. Все сегодня казалось ей просто замечательным. Даже нытье Добродеева.

— А знаете, какое самое лучшее лекарство от депрессии?

— Знаю! У вас, прекрасного пола, одно лекарство на уме — любовь!

— Любовь тоже неплохо! Но сложно. Лучше отправиться путешествовать. На природу, в лес!

— В пампасы и прерии! Вы серьезно? — Он напряженно смотрел на нее, словно от ее ответа зависело нечто очень важное для него.

— Конечно, серьезно! Вот прямо отсюда — и в вечность! В лес то есть!

— А вот знаете, Екатерина Васильевна, телепатия все-таки существует! Ведь я собирался в одно замечательное место, которое вполне можно использовать в медицинских целях. Как лекарство от ностальгии. Ну, не сию минуту, разумеется, а в принципе. Но одному туда как-то не улыбается. Хотите, махнем вдвоем? Раз уж Бог послал мне вас, как кусочек сыру старой вороне, а?

— Сейчас?

— Так я и знал! Природа, лес, ахи, охи, а как до дела, помочь депрессивному другу, так сразу в кусты! Сейчас? Именно сейчас! Сию минуту! Ну?

— А куда?

— А сюрприз! Старик Добродеев знает такие места! Вам и не снилось!

— Даже не знаю… — нерешительно протянула Екатерина, зная, что уже согласна, что от возможности походить по зимнему лесу ее охватывает предчувствие радости.

— Зато я знаю! — строго сказал Добродеев. — Старших слушаться надо. Вперед!

Машина плавно вильнула, набирая скорость — мелькнули городские окраины, какие-то складские строения, — и вырвалась на почти пустое загородное шоссе, пересекаемое то тут, то там нитками проселочных дорог. Потянулись, кружась, рощи, перелески и поля, покрытые снегом. Здесь была настоящая зима.

— Ой, смотрите, заяц! — вдруг закричала Екатерина. Справа от дороги, в снегу, сидел одинокий рыже-серый зайчик. — А разве они не белые зимой?

— Не думаю. Никогда не видел белого зайца, — с сомнением отозвался Добродеев, — а перевидел я их изрядно! У меня друг в Западной Украине, в Карпатах. Вот там охота! И на оленей, и на зайцев, и на кабанов!

— И не жалко убивать?

— Людей убивают, и то жалеть некому.

Они помолчали. Потом Екатерина сказала:

— Никогда не смогла бы убить.

— Человека?

— О Господи, нет! Животное. О человеке и речи нет!

— Некоторых людей стоило бы. У меня есть друг, так он говорит, что собаку убить бы не смог, а человека, пожалуй, смог бы.

— Надеюсь, он шутит.

— Но иногда это решение проблемы.

— Не думаю. Сразу появится другая.

— Это как?

— Я допускаю, что загнанный в угол человек может пойти на убийство. Не умея оценить ситуацию реалистически, он думает, что это выход. И что дальше?

— И что же дальше? — словно бы поддразнил Добродеев.

— Да он жить с этим не сможет! Спать не будет! Душу рвать раскаянием будет! Знаете, я читала, что убийцы приходят с повинной через десять, двадцать лет. Даже тридцать! А можете представить себе, как он жил все эти годы?

— Эх, Екатерина Васильевна, наивная вы душа! Мучения, раскаяния! Да посмотрите, что делается вокруг! Газеты читаете? Криминальные хроники?

— Читаю, и тем не менее… — Екатерина прервала себя на полуслове, подумав: «Идиотка! У человека тоска, а я его развлекаю историями о раскаявшихся убийцах!» — А у меня первый день отпуска! — с размаху переменила она тему разговора.

— А охотится кто?

— Простите?

— «Королевскую охоту» на кого бросили?

— На заместителя! Это мой первый отпуск за два года!

— А как же бедный богатый миллионер Ситников со своими проблемами?

— Не знаю! Не видела его целую вечность.

— Но вы же работаете на него? Разве нет?

— Не уверена!

— Вы такая таинственная сегодня… Я и сам его целую вечность не видел. А раньше друзьями были, но он с тех пор очень переменился… — Добродеев задумался. — Как недавно все было и как давно! Знаете, мы все были уверены, что они с Алиной поженятся… А потом, как гром среди ясного неба — она с Володей Галкиным! Ну, для Ситникова это, может, и к лучшему… Алина была создана для подвига, а не для семейной жизни. Вообще мне иногда казалось, что она заблудилась во времени. Ей бы родиться пару тысячелетий назад, какими-нибудь гуннами водительствовать. В Средние века ее бы, несомненно, сожгли на костре! А у нас, в нашем времени, ей было тесно. Жаль ее, такая нелепая случайность!

— Что «нелепая случайность»?

— Ее смерть.

— Разве ее смерть — случайность?

— А вам что-либо известно о ее смерти?

— Нет, не известно. Но когда умирают две сестры, причем обе без видимых причин, как будто бы случайно, начинаешь думать, что здесь нечисто!

— Ситников — как царь Мидас! К чему ни прикоснется, то либо превращается в золото, либо умирает. — В голосе Добродеева прозвучали неприятные нотки.

Екатерина молча смотрела в окно на заснеженные поля. В машине было тепло и уютно, и ее стало клонить в сон.

— А знаете, я все-таки хочу написать о вас, — сказал вдруг Добродеев, — да и реклама вам не помешает. Тема — пальчики оближешь! Красавица детектив! От мужиков отбоя не будет!

— Зачем мне неудачники?

— Почему неудачники?

— Ну как же! В мое бюро приходят исключительно неудачники. Счастливчики находят для развлечения совсем другие места!

Они расхохотались. Вдруг Добродеев воскликнул:

— Внимание! Мы приближаемся! — И машина свернула на проселочную дорогу, покрытую, казалось, нетронутым снегом.

— Похоже, по этой дороге давно никто не ездил, — заметила Екатерина, — а вы уверены, что нам сюда?

— Уверен, уверен! Старик Добродеев знает, что делает! — В голосе его прозвучали знакомые хвастливые нотки.

Через пару километров они свернули на едва заметную лесную дорогу. Жесткие еловые лапы со скрежетом проехались по бокам автомобиля. Екатерина инстинктивно пригнулась. Машина, натужно ревя мотором, как танк, медленно продвигалась вперед, пока, налетев на какое-то препятствие, не остановилась.

— Все, — сказал Добродеев, — приехали! Настоящая Сибирь, а, Екатерина Васильевна? — Он был неспокоен и внимательно всматривался вперед. — Черт, не завязнуть бы! Толкать будете?

— Буду. А что это за машина?

— «Ауди». Машина сверхнадежная, но не для таких снегов, разумеется.

— А нам еще далеко?

— Нет, мы уже на месте. — Добродеев открыл дверцу машины со своей стороны и приказал: — Слушайте! — На лице его появилось выражение преувеличенно благоговейного восторга.

Тишина, ощутимая, оглушительная, мягкая, как белая медведица, положила на них свою большую тяжелую лапу и поглотила. Они находились в самом сердце дремучего леса, в окружении остропиких темно-зеленых елей.

— Пошли! — Добродеев, перегнувшись через спинку своего сиденья, достал дубленку и, кряхтя, вылез из машины. Екатерина тоже открыла дверцу, шагнула в снег и, попав в засыпанную снегом ямку или разбитую дорожную колею, вскрикнула от неожиданности. Добродеев, не оборачиваясь, уверенно шагал впереди, напоминая небольшой трактор. Екатерина пошла следом, уклоняясь от тяжелых, покрытых снегом, колючих еловых веток. Тишина, казалось, звенела, как натянутая струна. И еще присутствовал некий звук… легкий, ускользающий, радостный… что-то знакомое, не вспомнить сразу… Воздух был чист и сладок, как родниковая вода. Идти было трудно, но она старалась не отставать от Добродеева. Раз или два упала, поскользнувшись, и с трудом поднялась, помогая себе руками. Наткнувшись на покрытую снегом корягу, оступилась и, удерживая равновесие, схватилась за ветку. В ту же минуту на нее обрушилась снежная лавина. От неожиданности Екатерина с размаху села в сугроб. Смахнула снег с лица и засмеялась, почувствовав, как холодные струйки тающего снега побежали за ворот свитера… И тут она поняла, что это был за звук! Плеск воды — где-то совсем рядом был ручей или небольшая речка. Безудержная радость, жажда жизни и действия затопили ее… И она закричала:

— Я живу! Я буду жить вечно!

— Давайте сюда, Екатерина Васильевна! — Добродеев, размахивая руками, поджидал ее у большого плоского камня, покрытого снегом.

Она добралась до камня и замерла, пораженная. Перед ней расстилалось покрытое снегом чистое пространство почти идеальной круглой формы. Несколько серых валунов, похожих на спины отдыхающих животных, темнело впереди. Добродеев на четвереньках, громко сопя, вскарабкался на камень и протянул руку Екатерине. И уже наверху сказал:

— Ну а теперь смотрите!

Пространство впереди оказалось замерзшим лесным озером. Из-под камня, на котором они стояли, бил ключ — серебристая струя с шумом падала в зияющую, словно вход в преисподнюю, черную полынью у них под ногами. Из полыньи тянуло холодом. Вода, пугающая и притягивающая, полная первобытной неуправляемой магии, казалось, дымилась — белесый пар стоял в воздухе.

Красно-золотистый шар солнца опустился на зубчатую крепостную стену леса, замер на долгое мгновение, зацепившись за острую еловую пику… а затем, словно его толкнули, скользнул за стену и исчез. И тотчас же стали мягко наплывать сумерки…

Екатерина и Добродеев стояли на камне, все еще держась за руки, забыв обо всем на свете, подавленные картиной, представшей их глазам с уходом солнца. Картиной, полной такой пронзительной, неизбывной печали, одиночества и безнадежности, что хотелось зарыдать в тоске. От недавнего радостного настроения не осталось ничего… Добродеев хотел что-то сказать, кашлянул, да так и не сказал…

Екатерина взглянула было на него, но тут же отвернулась, словно подсмотрела что-то, чего видеть не должна была. Лицо у него было напряженно-несчастным, невидящие глаза уставились в черную воду… «Что же с ним происходит?»

— Что вы сказали? — встрепенулся он.

— Удивительное место! Такими я представляю себе северные озера где-нибудь в Карелии.

— Я был в Карелии. Еще студентом. Правда, летом, а не зимой. До сих пор помню гигантских комаров, тучи гнуса, дым от костра, которым пропахло все, и костер, который не хотел разжигаться именно в мое дежурство. Нет, эта романтика не для меня! — Он решительно спрыгнул на землю и протянул руки Екатерине, помогая ей сойти с камня. Удерживая равновесие, слегка прижал ее к себе и сразу отпустил. Ее поразило целомудрие, с которым он проделал это. Всю дорогу до машины он не выпускал ее руки из своей. И было непонятно, то ли он печется о ней, то ли держится за ее руку, как за спасительный якорь…

Они молчали почти всю дорогу. И только перед самым въездом в город Добродеев сказал:

— Вы простите меня. Я никогда не думал, что там так… неприветливо. Летом, поверьте, там просто замечательно!

— Ну что вы! — ответила Екатерина. — Место необыкновенное! Заставляет задуматься о смысле жизни.

Добродеев, не отрывая глаз от дороги, взял се руку и поднес к губам. И снова ее поразило то, как деликатно он это сделал.

— И вы тоже это заметили? — сказал он через некоторое время. — Чувствуешь себя таким ничтожеством!

— Я вовсе не это имела в виду! — засмеялась Екатерина.

Добродеев включил радио, и до самого дома Екатерины они слушали вальсы и польки Штрауса.

— Могу предложить легкий ужин, — сказала Екатерина, движимая чувством благодарности и почему-то уверенная, что он откажется, когда они подъехали к ее дому. Но Добродеев согласился.

Он молча сидел на диване, листая какую-то книгу, пока Екатерина возилась на кухне. Когда она снова появилась в гостиной, ее сопровождал Купер. Увидев незнакомого человека, он некоторое время рассматривал его издали, потом подошел ближе и остановился, издав вопросительное «Мр-р?».

— Что? — спросил Добродеев, — что ты сказал?

— Мр-р? — повторил Купер.

— Он просится на руки, — перевела Екатерина с кошачьего на человеческий.

— На руки? — удивился Добродеев. — Но мы же незнакомы!

— Вы ему нравитесь, и он вас жалеет.

— Жалеет? Меня? — Добродеев задумался.

Купер меж тем вспрыгнул на диван и осторожно перебрался на его колени. Озадаченный Добродеев слегка погладил его, и Купер запел песнь любви и жалости. На лице Добродеева появилось странное выражение…

Потом они долго сидели за столом. Ели нехитрый ужин, пили чай и разговаривали. Добродеев приободрился и стал похож на того Добродеева, которого Екатерина встретила у Ситникова. Почти. Как немолодой, слегка полинявший павлин похож на полную сил молодую птицу. Порода одна, а кураж — разный.

Истории, одна другой занимательнее и причудливее, сменяли друг друга. Внимать ему было одно удовольствие. Добродеев был прирожденным рассказчиком. Театр потерял в его лице великого актера. Правда, сюжеты его рассказов не выдерживали критики в девяти случаях из десяти, но кто, видя его вдохновенное лицо, его сияющие восторгом, правдивые глаза (создавалось впечатление, он сам слышит свои истории впервые) и слыша его теплый и мягкий басок, мастерски понижаемый и повышаемый, от едва слышного пиано до громового форте, взялся бы утверждать, что скучный реализм предпочтительнее бурного взлета добродеевской фантазии? Нет таких!

— Знаете, Екатерина Васильевна, — начал он очередную байку, — куда только ни заносила Добродеева пестрая журналистская судьба, с кем только ни сталкивала — книгу можно писать! Добродеев такое может рассказать! Вы, конечно, слышали о Версаче? Не о Джанни, конечно, которого убили, а о его племяннике — Ипполито? Об одном из его племянников. У него три племянника: двое детей старшей сестры Донателлы и один мальчик — сын брата Андрео. Ипполито самый старший. Он, по сути, и является главным руководителем всей их индустрии, этаким теневым генералом. Джанни, тот больше представительствовал, а заправлял делами Ипполито. Все знают Джанни, а кто из широкой публики знает Ипполито? Никто. А между тем Ипполито — это мозг и сердце бизнеса, дизайнер, художник, умница. Мотается по всему миру. Говорит на всех языках. Утром показ в Лос-Анжелесе, вечером — в Токио. Сегодня — в Берлине, завтра — в Мельбурне. Так вот, звонит он мне прошлой зимой домой, говорит, выручай, друг Добродеев! Мой главный советник и помощник, мэтр Рено, попал в автомобильную катастрофу, неизвестно, выживет ли, а у меня послезавтра финальный просмотр моделей перед международным шоу в Гонолулу. Знаете, — объяснил Добродеев, — как правило, финальные просмотры важнее самих показов! Что показ! Тут уже ничего не изменишь! А на просмотре можно еще что-то исправить — это, так сказать, последний шанс. Приезжай, умоляет, спасай репутацию Дома Версаче! С твоим вкусом, опытом, знанием жизни… По-французски, разумеется. У Добродеева, надо вам заметить, французский абсолютно без акцента, а словарный запас, как любит повторять мой коллега-журналист из «Пари матч», Анри Мишель, больше, чем у француза с академическим образованием! (Позор французам с академическим образованием!) Ну что тут поделаешь? Сам погибай, а друга выручай! Бросил все к чертовой матери, рассорился вдрызг с главным редактором и махнул к Ипполито в Рим. Там их основной офис. Ипполито чуть с ума не сошел от радости! «Альоша, — он меня Альошей называет, — Альоша, я твой должник! На всю жизнь!» И чуть не плачет! — Добродеев взволнован, он сам чуть не плачет. Он только что пережил заново одну из восхитительнейших историй, подаренных ему жизнью. Или собственной буйной фантазией. — Ну а девушки как были рады, не передать! — продолжает он. — Они все меня знают! И что вы думаете? Пришлось пробыть с ними все три дня репетиции, просмотреть девяносто четыре модели, написать свои замечания. На французском, к сожалению. Я было хотел на итальянском, чувствую, забывать стал без практики, но Ипполито просил по-французски. Ну, по-французски, так по-французски. Ноу проблем! Да, так вот, двадцать шесть моделей по моему настоянию срочно переделали. Еще в двенадцати заменили аксессуары. Девять моделей сняли с просмотра вообще. Ну а теперь, говорю, Ипполито, все! Добродеев за тебя спокоен! Иди и побеждай! — Добродеев откидывается на спинку стула. Прикрывает глаза рукой. Он утомился. Блестит испариной вдохновенное чело. Виват, маэстро! Уважаемая публика, аплодисменты, пожалуйста!

Не успела полусонная Екатерина изобразить восторг по поводу приключения с беспомощным Ипполито Версаче, как последовала другая история, не менее интересная, но уже на местном материале.

— Вот так и живешь, — пожаловался Добродеев, передохнув самую малость, — вся жизнь в дороге! Но не всегда Париж или Рим, о нет, далеко не всегда! Вначале этого года был на Камчатке. По заданию редакции. Прекрасные места, знаете ли, природа удивительная, нетронутая, горы, вулканы! Ягоды! Зверье! А гейзеры! Куриные яйца за минуту вкрутую варятся! Там вот, там произошел забавнейший случай — бык, упавший с неба, обыкновенный живой бык, упавший с неба, пробил палубу рыболовецкого сейнера и потопил его! Представляете? — Добродеев, как опытный рассказчик, делает долгую паузу и лукаво смотрит на Екатерину.

Екатерине даже не нужно делать вид, что она проснулась. Она действительно проснулась и ждет продолжения.

— Быка-производителя перевозили вертолетом из одного хозяйства в другое, а трос, надо же было тому случиться, оборвался прямо над сейнером! — Добродеев торжествует, видя изумление Екатерины. А она, в свою очередь, чувствует, что еще одна подобная история, и ее бедный мозг откажется даже пытаться определить, где кончается реальность и где начинается щедрый добродеевский вымысел.

Было около полуночи, когда Добродеев, заметив наконец, что Екатерина беспардонно зевает ему прямо в лицо, бросил взгляд на часы и засобирался домой.

Екатерина заснула сразу, как только ее голова коснулась подушки. Ей снились лесное озеро, сверкающее в лучах полуденного солнца, стремительные росчерки крошечных самолетиков-стрекоз над его поверхностью, заросли желтых кувшинок и роскошная зелень молодого июньского лета вокруг. И, достойно увенчивая эту безмятежную картину, высоко в небе орлом парил громадный крылатый бык-производитель.

И уже когда она почти спала, явилась мысль: «А почему Добродеев не спросил о письме? Ведь получил же…» Появилась и тут же растаяла…