Вульга'рный социологи'зм, вульгарная социология, догматическое упрощение марксистского метода главным образом в области истории, художественной критики, теории искусства, литературы и других форм общественного сознания; более широко — абстрактное понимание марксизма, ведущее к утрате его подлинного богатства и к ложным политическим выводам, «карикатура на марксизм» (см. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., 5 изд., т. 30, с. 77).

  Термин «В. с.» употребляется в советской печати с 30-х гг., но само это явление известно гораздо раньше. Ещё при жизни К. Маркса и Ф. Энгельса к рабочему движению примкнуло много полуобразованных представителей буржуазной интеллигенции, превративших марксизм в грубую схему, ведущую к оппортунизму или анархическому бунтарству. Одним из типичных представителей В. с. в России был В. Шулятиков. «Шулятиковщина» — термин, созданный Плехановым для характеристики В. с. в области истории философии (1909).

  После Октябрьской революции быстрое распространение марксизма вширь и приспособление к нему части старой интеллигенции сделали В. с. явлением заметным и представляющим серьёзную опасность.

  В идейном отношении В. с. явился общей питательной средой для разных «левацких» движений, отвергающих наследие старой культуры — от проповеди уничтожения музеев до теории растворения искусства в производстве и самой жизни. Так, считалось почти доказанным, что наиболее «созвучны» пролетариату «организованные» направления в живописи, вышедшие из кубизма. Станковую живопись отрицали во имя монументальной. Литературные жанры, унаследованные от старого общества, также были поставлены под сомнение — существовали теории отмирания трагедии и комедии. Более умеренное течение В. с. рассматривало старую культуру как громадное кладбище формальных приёмов, которыми победивший пролетариат может пользоваться для своих утилитарных целей, соблюдая при этом известную осторожность.

  В области русской истории В. с. часто сводился к выворачиванию наизнанку официальных схем прежней историографии. С вульгарно-социологической точки зрения Лжедмитрий и Мазепа были представителями революционных сил своего времени, а прогрессивное значение реформ Петра ставилось под сомнение. Вообще всё, связанное с национальной традицией и старой государственностью, было заранее осуждено «революционной» фразой.

  Та же логика действовала в области истории духовной культуры. В. с. видел свою цель в разоблачении писателей и художников прошлого как служителей господствующих классов. С этой точки зрения каждое произведение искусства — зашифрованная идеограмма одной из общественных групп, борющихся между собой за место под солнцем. Так, Пушкина превращали в идеолога оскудевшего барства или обуржуазившихся помещиков, Гоголя — в мелкопоместного дворянина, Л. Толстого — в представителя среднего дворянства, смыкающегося с высшей аристократией, и т.д. Считалось, что декабристы защищали не интересы народа, а дело помещиков, заинтересованных в торговле хлебом. Задача пролетарского художника также сводилась к особому выражению глубинной «психоидеологии» своего класса.

  Наивный фанатизм В. с. был отчасти неизбежным следствием стихийного протеста против всего старого, преувеличением революционного отрицания, присущим всякому глубокому общественному перевороту. В нём проявился также недостаток марксистски подготовленной интеллигенции, способной дать научное объяснение и действительно партийную, коммунистическую оценку сложным явлениям мировой культуры.

  С другой стороны, было бы ошибкой рассматривать вульгаризацию марксизма как простой недостаток марксистской культуры. Многие представители В. с. были вовсе не вульгарны, а, наоборот, слишком изысканны — грубости вульгарно-социологического метода были для них делом пресыщения, своего рода философией, сознательно или бессознательно принимаемой. В. с. — явление не личное, а историческое. Это примесь буржуазных идей, влияние психологии тех общественных сил, которые принимали участие в революции, но для себя и по-своему, той мелкобуржуазной психологии «маленького чумазого», которую В. И. Ленин считал самой большой опасностью для подлинной пролетарской культуры (см. Полн. собр. соч., 5 изд., т. 36, с. 264). Время наибольшего распространения В. с. было исчерпано в 30-х гг. Громадные социальные и политические изменения, происшедшие к этому времени в Советском Союзе, сделали прежнее выражение идей мелкобуржуазной демократии более невозможным, Исторический опыт свидетельствует о том, что современные рецидивы В. с. также связаны со всякого рода «левацкими» движениями и теориями, абстрактным пониманием классовой борьбы и революции, отрицанием традиционных форм, отталкиванием от классической литературы и культурного наследия вообще.

  Если оставить в стороне классовую фразеологию, то с точки зрения метода в основе В. с. лежат абстрактно взятые идеи пользы, интереса, целесообразности. Вся «идеальная» поверхность духовной жизни представляется чистой иллюзией, скрывающей тайные или бессознательные эгоистические цели. Всё качественно своеобразное, всё бесконечное сводится к действию элементарных сил в ограниченной среде.

  Но основной принцип В. с. состоит в отрицании объективной и абсолютной истины. Марксистская формула «бытие определяет сознание» становится здесь удобным средством для превращения сознания в лишённый сознательности, стихийный продукт общественной среды и классовых интересов. Главный критерий — жизненная сила общественных группы, имеющей своё замкнутое в себе «коллективное сознание», более или менее сильно выраженное. Одна общественная группа является более здоровой и сильной, чем другая, один писатель выразил идеологию своего класса сильнее, значительнее, чем другой.

  Идея прогрессивного развития не чужда В. с., но в чисто формальном, количественном смысле, т. е. за пределами таких измерителей, как объективная истина, общественная справедливость, художественное совершенство. Всё хорошо для своего времени, своего класса. В качестве заменителя объективного критерия ценности В. с. прибегает к абстрактному представлению о борьбе нового и старого (плохо то, что устарело, хорошо то, что ново), а также к типологическим аналогиям и антитезам формально сходных или отталкивающихся друг от друга культур и стилей. Таковы аналогия между «монументально-организованной» культурой Древнего Египта и социализмом у немецкого историка искусства В. Гаузенштейна и В. Фриче. Объективный критерий истины заменяется коллективным опытом или классовым сознанием, всё остальное — только «наивный реализм». Само собой разумеется, что, совершая переход от субъекта-личности к субъекту-классу, В. с. не делает ни шагу вперёд от идеалистической философии. Если некоторая доля объективного содержания всё же допускалась представителями В. с., то лишь в порядке обычной эклектики, присущей подобным течениям. По существу, остаток реальности в их анализе общественного сознания играет второстепенную роль по сравнению с «классовыми очками», по выражению А. Богданова, т. е. особым углом зрения, придающим каждой идеологии её условный тип.

  Место отражения действительности, более или менее истинного, глубокого, противоречивого, но объективного, для В. с. занимает схема равновесия или нарушения равновесия между историческим субъектом и окружающей его средой. Нарушение может проистекать из напора жизненной силы молодого класса, что даёт начало революционной романтике, устремлённой в будущее, или из ущербности загнивающей социальной группы, откуда — присущие ей настроения утомлённой созерцательности и декадентства. Эта схема примыкает к обычным шаблонам догматического марксизма эпохи 2-го Интернационала, согласно которым все исторические конфликты сводятся в общем к борьбе поднимающейся прогрессивной буржуазии против умирающей аристократии и обращённой в прошлое мелкой буржуазии. Из этой абстракции вытекает обычное для В. с. и связанное с меньшевистской традицией желание поставить либеральную буржуазию выше крестьянства, смешение реакционной формы крестьянских утопий с их передовым содержанием (что особенно ярко сказалось в трактовке сложной фигуры Л. Толстого), вообще отнесение всякой критики капитализма до Маркса и Энгельса к реакционным идеям. Для В. с. характерно непонимание глубоких противоречий общественного прогресса и неравномерности развития мировой культуры, отсутствие всякого чувства реальности в трактовке таких великих представителей художественной литературы, как У. Шекспир, О. Бальзак, А. С. Пушкин, чьи исторические позиции не могут быть исчерпаны ни защитой уходящего феодализма, ни апологией новых буржуазных форм общественной жизни.

  Другая важная черта В. с. состоит в том, что вслед за буржуазной философией после Ф. Ницше он ставит на первый план волю, а не сознание. Его классификация различных социально-психологических позиций несёт в себе принцип иррационального самовыражения данной общественной группы.

  Материализм Маркса и Энгельса впервые создал научную почву объективного исторического анализа общественного сознания. Но это не значит, что всякое сознание является для них слепым продуктом узких классовых интересов. Маркс указывает относительную, но реальную грань между «... идеологическими составными частями господствующего класса,... и свободным духовным производством данной общественной формации» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 26, ч. 1, с. 280). Последнее всегда бывает связано невидимыми нитями с народом. Таким образом, разница между подлинными мыслителями, учёными, художниками, с одной стороны, и сикофантами паразитических классов — с другой, всегда существует, несмотря на то, что Пушкин был дворянским поэтом, а Дидро и Гельвеций выражали подъем буржуазной демократии. Их деятельность потому и относится к бесконечно-ценному наследию мировой культуры, что в ней отразилась не борьба за раздел добычи на вершине общественной пирамиды, а коренное противоречие между народной массой, чей интерес в последнем счёте совпадает с интересами общества в целом, и паразитической классовой верхушкой, временными хозяевами общества, подчиняющими его известной форме частной собственности и власти.

  Для Маркса и Ленина нет классовой борьбы вне перспективы движения к обществу коммунистическому. Этот путь ведёт через антагонизм общественных сил к уничтожению классов и подлинному человеческому общежитию. Необходимость его всегда сознавалась или предчувствовалась лучшими представителями мировой культуры в форме общественного идеала, часто противоречивой, иногда парадоксальной, но всегда имеющей свои реальные, исторические корни.

  Лит.: Энгельс Ф., [Письмо] К. Шмидту 5 авг. 1890 г., Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 37; его же, [Письмо] К. Шмидту 27 окт. 1890 г., там же; его же, [Письмо] Ф. Мерингу 14 июля 1893 г., там же, т. 39; его же, [Письмо] В. Боргиусу, 25 янв. 1894 г., там же; Ленин В. И., Предисловие ко второму изданию кн. «Материализм и эмпириокритицизм», Полн. собр. соч., 5 изд., т. 18, с. 12; его же, Аграрный вопрос и современное положение России, там же, т., 24; его же, Философские тетради, там же, т. 29, с. 459—474; его же, О пролетарской культуре, там же, т.41; Плеханов Г. В., О книге В. Шулятикова, Соч., т. 17, М., 1925; Луначарский А. В., Ленин и литературоведение. Собр. соч., т. 8, М., 1967; Лифшиц М., Ленин и вопросы литературы, в его кн.: Вопросы искусства и философии, М., 1935; его же Ленинизм и художественная критика, «Литературная газета», 1936, 20 янв.; его же. Критические заметки, там же, 1936, 24 мая, 15 июля, 15 авг.; Сергиевский И., «Социологисты» и проблемы истории русской литературы, «Литературный критик», 1935, № 10; Розенталь М., Против вульгарной социологии в литературной теории, М., 1936; Денисова Л., Энциклопедия вульгарной социологии, «Литературный критик», 1937, № 5.

  М. А. Лифшиц.