— Как ты думаешь, этот план боя стоящий? — с такими словами обратился ко мне Тин Зань, показывая схему предстоящей операции.

— Я не очень-то разбираюсь в военных делах. Но думаю, что это смелое решение, — ответил я.

Тин Зань по-дружески потрепал меня по плечу и, тепло улыбнувшись, сказал:

— Я сам, бывает, ошибаюсь в этих делах. Потом стараюсь исправить ошибки. А мои ребята постепенно превращаются в настоящих бойцов, как в регулярной армии. Мы ведь привыкли партизанить. А нужно тщательно, детально разрабатывать операции, тогда будет успех. В чем же ты видишь смелость этого плана?..

— Я не могу это с точностью сказать, но я это чувствую.

Наломав веток, Тин Зань положил их на землю, опустился на эту мягкую подстилку, вытащил кисет, закурил и спросил меня:

— Ты, Хуан, откуда родом, из какой провинции?

— Из Мокхоа.

— В войну Сопротивления это была восьмая зона? Мне доводилось там бывать. Несколько лет воевал там с французами. Суровое место! В ту пору я был еще юнцом, и первый бой, в котором пришлось мне участвовать, был бой с джонками. Это было очень интересно. Одной рукой правишь шестом, другой крепко сжимаешь винтовку. От каждого нашего залпа лодка вздрагивала. С той поры я научился топить вражеские джонки. В прошлом году в Камау мы перехватили несколько вражеских баркасов. Американцы — верзилы, стрелять по ним очень удобно.

Он рассказал мне о своей родине, о деревушке, затерявшейся где-то в Донг-Хап-Мыой.

— Заглядывай ко мне, как кончится война. Угощу тебя такой рыбой, какой ты нигде не попробуешь!

В подразделение я пришел утром. Ё пути был целых десять дней, пробирался по узким тропам согнувшись, так как иначе было невозможно двигаться из-за густо разросшихся над головой и переплетавшихся между собой лиан. В последнем месяце дождливого сезона ливни хлещут не переставая, посмотришь вокруг — все затоплено. Кругом сплошное море. Я измотался невероятно и хотел одного — распластаться на земле и лежать не двигаясь. Прибыв на место, я встретился с Тин Занем. Он угостил меня теплым вареным бататом. Когда я опустился на стул, блаженно оперся спиной на рюкзак и съел несколько клубней батата, он мне сказал:

— Надо привыкать питаться бататом. Рис у нас скоро кончится.

Потом подошел к гамаку, взял бидон с горячим чаем и, вернувшись ко мне, с веселой улыбкой предложил:

— Выпей-ка чайку, отдохни немного, и я провожу тебя к Тханю. Будешь жить вместе с ним. Он наверняка обрадуется тебе. Малый очень хочет учиться. Если встретит кого грамотного, то рад-радешенек.

Зань сел на табурет, обхватив ноги руками. На бедре у него отвисла кобура с пистолетом. Он был крепко сложен, невысокий, плотный, белокожий. Глаза, прищуренные, маленькие, близко посаженные друг к другу, казались злыми. И вообще его лицо с косым шрамом на щеке выглядело суровым. Только обменявшись с ним двумя-тремя фразами, люди убеждались, что перед ними очень общительный, приветливый, добрый и внимательный к другим человек. За ужином он рассказывал мне:

— Когда в волости, уезде хотят уничтожить полицейскую управу, то предварительно тщательно обдумывают, как это сделать, а потом с оружием в руках окружают пост и ликвидируют его. Проведя несколько таких боев, считают себя уже опытными. Пораздумав же, убеждаешься, что умеешь еще очень мало. И с каждым днем видишь все больше, как много тебе еще недостает… Увы, убеждаешься, что многому еще надо учиться и учиться. В обед я направился в отделение Тханя. Ему минуло всего лишь девятнадцать лет. Над губой у него пробивался пушок. На щеках играл румянец, волосы приглажены. Он лишь немногим больше месяца назначен командиром отделения. Как только Тин представил меня, Тхань, не скрывая радости, схватил меня за руки:

— Ты будешь жить со мной весь сезон дождей, и тогда я перешагну в следующий класс.

Потом он доверительно говорил мне:

— Сейчас я в пехоте, но хочу стать артиллеристом. Управлять орудием, разбить снарядами вражеский пост — большая радость. Я сейчас учу математику. Товарищи говорят, что если не научишься решать уравнения, чертить схемы, то не сможешь вести артиллерийский огонь точно по цели. Я окончил лишь четыре класса, но зато уже изучил алгебру, знаю уравнения. Я дорожу временем. Выберется свободная минутка — сразу за учебники. Да, ты хоть обедал?

— Я поел наверху у Тина.

— Тогда разверни накидку, устрой гамак и отдыхай, а я пойду немного перекушу.

Бойцы отделения пошли обедать. Я растянул свою накидку, подвесил ее как гамак и тоже направился в столовую. Там на четырех низких бамбуковых подпорках стоял длинный обеденный стол, а также умело сложенная кухонная плита. На стенах по обеим сторонам висели две полки для кружек, мисок, тарелок. Я посмотрел на этот стол, плиту и разную утварь с сожалением. Этой столовой попользуются лишь два-три раза, и все.

Тхань представил меня бойцам и я был приглашен пообедать вместе с ними. Вчера удалось где-то подстрелить дичь, и сегодня к обеду было мясо. Я не отказался.

Подошел командир взвода. Похлопав по плечу Тханя, он спросил:

— Ну как, хватит нам запаса риса до первого числа?

— Если варить пожиже, то хватит.

— Сегодня мы отправляемся на переноску боеприпасов. Надо будет идти всю ночь, тогда к утру будем на месте, а к вечеру вернемся сюда.

Командир взвода присел на корточки, вынул кисет с табаком, свернул цигарку, провел по ней языком, прикурил:

— Твое отделение может подменить сегодня на переноске боеприпасов второе отделение? У них несколько человек больны, а кроме того, одной группе необходимо тщательно подготовиться к бою против бронетранспортеров М-113. В ближайшем бою мы наверняка встретимся с этими машинами. Да, я слышал, что тебя с утра немного потрепала малярия? Прими-ка две-три таблетки хинина… Итак, вечером выходишь, понял? Третья часть бойцов должна быть с винтовками. Напомни своим ребятам, чтобы для профилактики тоже выпили хинин.

Когда я вернулся на место, Тхань был уже здесь. Он сбросил с ног резиновые сандалии и сел на них. Я протянул ему кисет с табаком. Он отрицательно покачал головой:

— Давно уже бросил курить.

— Да ну?

— Дымил с детства. Бывало, пасешь буйволов, дождь, холодно, продрогнешь до костей. Одним словом, в четырнадцать лет уже курил. А пришел сюда, ребята убедили бросить. Последовал их совету…

— Тин говорил, что тебя наградили орденом. Это верно?

— Да, за битву в Локнинь…

— Он очень хвалил тебя.

— Ну до него мне далеко. Ты слышал, как он действовал во время всеобщего восстания? Один уничтожил группу злейших старост-мироедов.

И Тхань рассказал мне следующую историю.

Однажды Тин заночевал на берегу реки в куче кокосовых листьев. Неизвестно, то ли кто-то выдал его, то ли его выследили враги — но его схватили. Бандиты скрутили ему руки за спиной и бросили в лодку. Пустили лодку по течению и принялись истязать Тина. Среди них оказался один тип, который знал его. Взглянув на Тина, он разразился бранью: «Я тебя знаю! Ты с самых пеленок за коммунистов! И весь ваш род такой!» И начал бить его, пока тот не потерял сознания. А когда Тин пришел в себя, то почувствовал, что веревки на руках немного ослабли. Он попытался незаметно развязать их, но, едва пошевелился, лодка сразу качнулась. Он испугался, что бандиты догадаются о его намерениях. Тогда Тин стал всячески поносить их. В ответ они принялись колотить его. Он использовал этот момент и начал развязывать веревки. Ночная мгла еще не рассеялась, стоял густой туман. Бандиты устали и задремали. Бодрствовали только рулевой и вахтенный с автоматом. Освободив себе руки. Тин огляделся, затем внезапно набросился на вахтенного, вырвал оружие и выстрелил в рулевого. Бандиты вскочили словно ошпаренные. Тин дал по ним несколько очередей, затем накренил лодку, а сам выпрыгнул. Лодка зачерпнула воды и пошла ко дну. Оставшиеся в живых бандиты барахтались в воде. К ним подплывали лодки, следовавшие сзади.

Тин подумал: «Если плыть вниз, они все равно догонят». И решил плыть навстречу приближавшимся лодкам. С них закричали:

— Ты кто?

Тин ответил:

— Да из нашей лодки сбежал вьетконговец! Возьмите меня к себе!

Про себя он решил, что, если они подплывут к нему, он найдет способ потопить лодку. Но с борта крикнули:

— Давай плыви к берегу! Подождешь там другую лодку. А нам надо вашего вьетконговца догнать.

Тин направился к берегу и спасся от преследователей.

Кончив рассказ, Тхань тихо добавил:

— Я очень жалею, что не был в то трудное время здесь и не пережил того, что пережил Тин. Ты слышал, как он по утрам объясняет план предстоящего боя? Слушая его, чувствуешь, что этот человек твердо уверен в успехе.

Подразделение выступило в поход.

Вечерело, накрапывал дождь. Вдали, над широкой долиной, стояла темная пелена дождя. Поднялся туман. Последние лучи уходящего солнца едва пробивались сквозь кроны деревьев. Все плавало в белесом тумане, словно в молоке. Откуда-то прилетели птицы. Шумно взмахивая крыльями, они покружили и опустились на вершины деревьев.

Широкая, глинистая, ровная дорога бежала в долину, затем поднималась на высокий холм. Издали казалось, что люди, идущие по ней, карабкаются вверх. Рюкзаки переваливались из стороны в сторону. Листья и ветки маскировки на бойцах колыхались в такт движениям. Дождь усиливался. Солнечный луч блеснул на какое-то время и совсем скрылся за тучами, сгустившиеся сумерки объяли колонну — идти стало трудно. Вместе с дождем, не перестававшим лить ни минуты, все больше сгущалась темнота.

Двигались в колонну по одному. Тхань свернул на обочину, протянул мне руку:

— Пусть пройдет первая рота, а потом мы…

Я встал в сторонку, встряхнул накидку и укрылся с головой. Наступила ночь. Зажгли фонари, и через какое-то время огоньки засверкали вдоль всей колонны длинной мигающей гирляндой. Мокрые металлические каски, бамбуковые и матерчатые шлемы, накидки, укрывавшие загорелые лица, мелькнув в свете керосиновой лампы, исчезали.

Подошла рота подрывников. Несколько человек, несших минометы, громко шлепали по скользкой дороге, тяжело дыша.

По цепи передали приказ:

— Привал на десять минут!

Командиры собрались на летучку.

Тин сидел на корточках. Перед ним горел фонарь, сделанный из бутылки. Вокруг него собрались командиры рот, комиссары. Ветер доносил голос Тина:

— Командование приказало усилить идеологическую работу среди солдат. Нам предстоят лишения, трудности, которые нельзя предусмотреть заранее. Возможно, мы все время будем на марше, в действии, непрерывно в течение целой недели. Рис на исходе. Если сейчас готовить пищу неэкономно, то во время боев придется питаться всухомятку. Не исключено, что и на обратном пути нам придется вести непредвиденные бои. Мобилизуйте бойцов напрячь все свои силы. Решение партийного комитета требует во что бы то ни стало разгромить врага. Как бы ни сложилась обстановка. Американцы лихорадочно вводят новые войска, мы должны их бить, непрестанно бить.

Свет фонаря выхватывал из темноты лица сидевших вокруг командира людей. Ветер нес косые струи пронизывающего холодного дождя.

— С каждым днем наши враги все больше свирепеют, — продолжал Тин. — Вчера они подвергли бомбардировке Ханой. Думают, что с помощью самолетов, артиллерии смогут подавить волю нашего народа. Но они ошибаются. В предстоящем бою мы должны им показать, что наш дух не сломить.

Спустя некоторое время, взвалив на плечи рюкзаки, мы снова двинулись в путь. Время приближалось к полуночи. Дождь мало-помалу прекратился. На горизонте замерцали звезды. Позади нас еще виднелись огни фонарей. Я шагал размеренно, ноги передвигались, как механические.

…Когда мы пришли к пункту назначения, забрезжил рассвет, но в лесу все еще было темно, хоть глаз выколи. Мы свернули в заросли камыша и остановились на берегу какого-то источника.

Тхань спросил:

— Расположимся здесь, как ты думаешь, Хуан?

Я потряс небольшие деревца, чтобы стряхнуть с ветвей капли дождя, срубил несколько веток, сделал подстилку под рюкзаки. Тхань устраивал очаг, собирал дрова. Вдоль берега слышался смех, негромкий говор, сливавшийся в общий шум, крики разбуженных и взлетавших из своих гнезд птиц. Я спустился к источнику, зачерпнул воды, чтобы умыться. Чистая родниковая вода, журча, бежала по большим камням, покрытым зеленым мхом.

Умывшись, я пошел вдоль берега ручья искать Хоа. Издалека услышал голос Тин Заня, весело переговаривавшегося с бойцами. Хоа я нашел сидящим около бойца, которого трепала малярия. Хоа взял пару таблеток хинина, достал кружку, налил воды и стал ласково, как ребенка, уговаривать товарища:

— Выпей-ка лекарство, поешь немножко горяченького супа, чтобы пропотеть хорошенько, и полегчает.

Обернувшись, он заметил меня.

— А, это ты! Мы тут питаемся, подсаживайся. Тан, укройся плотнее одеялом, слышишь?

Я, Хоа и еще три товарища уселись в кружок. Хоа достал банку солонины, открыл её и пригласил меня отведать. На подсушенном мясе выступили крупинки соли; мы взяли по кусочку и стали наслаждаться таянием соленого мяса на языке. Потом закурили. Хоа поделился со мной своими сокровенными думами:

— Я взялся за оружие в двадцать лет, сейчас мне уже тридцать два. Вот уже двенадцать лет минуло. Из них последние четыре года приходится одной рукой держаться за плуг, а другой — за винтовку, драться с врагом. Иногда целыми месяцами приходится сидеть впроголодь.

— Выходит, ты уже несколько лет не был дома, не виделся с женой?

— Какая там жена, семья! Нет у меня ни кола ни двора. Мне говорили, что я и родился-то внебрачным ребенком. Отца своего не знал. А мать вскоре после родов умерла. Я даже не знаю, кто меня выкормил, поднял на ноги. К пяти годам, с той поры, как помни себя, сиротой бродил по селу. Люди подкармливали меня, а я кому принесу пару ведер воды, кому поколю дрова. Когда мне исполнилось двадцать, я направился в поисках работы в соседнее село. Подойдя к одному из дворов, увидел девушку, сидевшую на пороге дома, и окликнул ее:

— Вам не требуются помощники собирать кокосовые орехи?

Девушке было лет восемнадцать. Она оглядела меня с ног до головы, пригласила войти во двор и с лукавой улыбкой показала на высоченный кокос:

— Помоги мне срезать вот ту гроздь кокосовых орехов.

Я обвил ствол пальмы веревочной петлей и полез вверх. Она посматривала на меня снизу. Сорвав гроздь, я спустился и присел под пальмой отдохнуть. Вдруг она спросила:

— А чем ты занимаешься у себя дома?

Тут я смутился и, замявшись, ответил:

— Тоже орехи собираю, заготавливаю дрова…

— А ты не собираешься заняться чем-нибудь еще? Я не нашелся что сказать. А она продолжала:

— Ты так и будешь только дрова колоть да орехи собирать?

— Хотел бы я посмотреть, что бы ты говорила, оказавшись на моем месте, хлебнула бы столько горя.

— Надо бороться за то, чтобы жизнь стала лучше, чтобы не было бедности и голода.

А через некоторое время мы с ней вступили в партизаны. Месяц спустя вместе пошли на первое задание, разгромили полицейский пост в деревне Т.

Мы полюбили друг друга. Вместе воевали около двух лет. Но в одной из операций она попала под бомбежку американских самолетов и погибла. Теперь у меня нет ни одного близкого человека. — Он тяжело вздохнул и добавил: — Семьей для меня стало мое подразделение. По ночам на марше, на привалах, во время перекуров и ночевок, когда растягиваешь накидку или когда заготавливаешь дрова, чтобы сварить рис, согреть чай, и даже когда сидишь в окопах, наблюдаешь за врагом и выбираешь удобный момент для открытия огня, как хорошо чувствовать рядом своих товарищей, верных и надежных.

С каждым днем жизнь меняется, становится краше, с каждым днем убеждаешься, что все больше ее любишь. Проходим через одно село, другое и видим: народ стал жить лучше. Все больше мандариновых и апельсиновых садов. Там, глядишь, появилась школа, тут прорыли новый канал, ребятишки хорошо одеты. И начинаешь по-новому понимать смысл своих трудных, полных лишений и опасности боевых дней. Может быть, вам кажется, что я говорю слишком высокопарно… — И Хоа замолчал.

* * *

Всякий раз, когда я участвую в бою, сердце охватывает необъяснимое волнение. В течение каких-то минут перед тобой проходит вся твоя прежняя жизнь… И как хочется жить еще и еще!

Я лежал и смотрел на бойца, сидевшего на разлапистых корнях дерева. Он совсем еще юный, густые волосы отливают черным блеском, спадают на лоб, прикрывая черные красивые брови. Взгляд широко открытых глаз по-детски бесхитростный. Простая рубашка, черные штаны, матерчатый шлем, увешанный маскировочными лоскутками из парашютного шелка, пояс с подвешенными гранатами, накидка, фляжка с еще не стершимися буквами US и винтовка. Боец зажал винтовку между крепких мускулистых ног, привязал красный лоскут к стволу оружия, взял тряпку и начал заботливо протирать винтовку.

Передали приказ: «Враг вышел к пункту К. Подразделению 76… уничтожить врага». Пришли в движение, закачались листья и ветки, маскировавшие бойцов. Гулко зашумели, стукаясь друг о друга, металлические каски, бамбуковые шлемы, винтовки с ярко-красными буквами US на прикладах, патроны, гранаты, послышался топот бегущих ног, горячее дыхание.

Вперед двинулись бойцы с готовыми к бою тяжелыми пулеметами и минометами. Оружие бойцы несли на себе. Низко прошел самолет-разведчик, и раздалась команда: «Рассредоточиться! Надеть маскировку!»

Молодой боец остановился, поправил подсумки, маскировку, озорно улыбнулся, потом посмотрел назад и увидел, что там уже завязался бой. Винтовка в руках бойца, освещенная первыми лучами утреннего солнца, поблескивала вороненым металлом.

На поле боя хлопали винтовочные выстрелы. Я поспешно схватил несколько веток для маскировки и побежал вперед вместе с бойцами. Пули засвистели над головой. Реактивные самолеты, истребители, вертолеты налетели, как оводы. Они поливали нас сверху свинцом и снарядами. Бойцы подняли на свои плечи зенитные пулеметы, так что сошники глубоко врезались в них. Пулеметы застрекотали, трассы пуль ложились вокруг вражеских самолетов.

Несколько вертолетов неотступно преследовали нас, поливая огнем. Снаряды рвались непрерывно, в небе стоял сплошной треск. Вдруг я увидел, что боец, бежавший впереди меня, упал. Мы подбежали к нему, подняли, достали бинты и стали оказывать первую помощь. Боец, сжав зубы, смотрел на свою рану.

— Оставайтесь лежать здесь! — приказал командир.

— Но у меня еще хватит сил воевать.

Он пытался схватить винтовку и броситься вперед, хотя из рапы на голове сочилась кровь и каплями падала на песок.

— Хук, в атаку! Рота Бай Лонга, быстрее вперед! — отдавал Тин распоряжения по телефону на командном пункте.

Командир взвода Хоа что было духу бежал вперед. Рядом грохнул снаряд. Командир упал. Когда дым и пыль постепенно рассеялись, мы увидели, как он тут же вскочил и побежал дальше.

Раненых отводили назад. Вертолеты, кружившие в небе, продолжали обстрел. Кругом с грохотом рвались бомбы и ракеты.

Мы перебегали от дерева к дереву. Стоял едкий запах сгоревшего пороха. Глаза слезились. Вдали внизу мелькнуло несколько желтых силуэтов американских солдат. Вдруг среди них я увидел конусообразную крестьянскую шляпу, затем еще и еще. Они передвигались от пенька к пеньку. Раздавались резкие, сухие звуки винтовочных выстрелов.

— В атаку!

Впереди все разрывалось на куски, рушилось. Слышалась брань, истошные призывы на помощь. Враг не мог выдержать рукопашной схватки, сильного штыкового удара и обратился в бегство. Наши бойцы преследовали его по пятам.

Один из вертолетов устремился вниз. Я видел, как американский солдат выставил пулемет и начал выискивать цель. Он выпустил обойму по каучуковым деревьям. Я прильнул к стволу каучуконоса. Когда поднялся, встретился лицом к лицу с Тханем и группой бойцов, перебегавших от дерева к дереву. Я бежал вплотную за Тханем. Впереди мелькнули несколько фигур в хаки, которые, согнувшись, перебегали вправо. Тхань толкнул Тана под ближайшее дерево, крикнув: «Ложись! Прикрывай меня! Понял?!» Автомат в руках Тана начал изрыгать свинец. Тхань бросился вперед как стрела, выпущенная из лука.

Когда я поднялся и добрался до указанного рубежа, выстрелы на поле боя уже стихли. Тхань вынул из рук убитого американца винтовку, спокойно проверил затвор, сдул пыль с оружия. Вскоре подошел Тин, вид у него был усталый. Осмотревшись вокруг, он сказал:

— Обеспечить наблюдение, собрать оружие, боеприпасы! Потом быстро собраться здесь!

В это время с пролетавшего самолета-разведчика через динамик мощный голос прохрипел:

— Батальон «Черный медведь», батальон «Черный медведь», отвечай, как идет бой!

Тин улыбнулся. Мы повернули назад, переступая через трупы врагов.

Это был не первый бой, в котором мы шли в лобовую атаку. И каждый раз врага охватывал ужас и панический страх оттого, что такая встреча была неожиданной, непредвиденной, что на него обрушивался мощный и внезапный, как молния, удар.

* * *

Подразделение вышло с ноля боя и остановилось. В наступившей тишине послышалось бряцание оружия, составляемого в козлы, раздались стуки тяжелых, окованных металлом прикладов о каменистую землю, глухие отдаленные разрывы бомб, напоминавшие рокот морского прибоя. Шевелились островерхие бамбуковые шляпы, шелестели листья маскировки, разбросанные бойцами по склону холма.

Подразделение остановилось передохнуть. Мы уселись на обочине дороги. Хоа разминал ноги, а Тхань рассказывал:

— Во время атаки я бежал рядом с Тяу и вдруг услышал, как он крикнул: «Вот несчастье!» — и схватился обеими руками за бедра. Я подумал, что он ранен, и оттащил в сторону. Мне и в голову не пришло, что он схватился за бедра лишь из-за того, что потерял мешочек с рисом.

Сзади подошел Тин и спросил:

— Очень устал?

Я отрицательно покачал головой. Он сел рядом и попросил напиться.

— Если ночью не будет дождя, это здорово нам поможет, — заметил он.

Я посмотрел на небо, затянутое черными тучами. Неподалеку от нас бойцы, собравшись в кружок, беседовали:

— Я сам ясно видел, как Тан одним выстрелом уложил двух бандитов. Тот, который шел сзади, упал на первого, и оба они повалились на землю, как снопы.

— Хорошо, что каучуковые деревья сажают рядами по диагонали. Перебегая от одного к другому, очень удобно укрываться от обстрела.

Мы опять надели рюкзаки и пошли по двое, по трое в ряд.

Часть неба в лучах заходящего солнца горела словно золотое блюдо. На горизонте темно-зеленой каймой вырисовывались каучуковые деревья. Вдалеке по небосклону скользили ласточки.

Нам повстречался отряд носильщиков. На парнях были лишь короткие черные штаны. Загорелые спины блестели от пота. За спинами — корзины, в руках — тесаки с отточенными лезвиями. Поравнявшись с нами, они склонили голову в знак приветствия, заулыбались. Девушки, одетые в черные, аккуратно подпоясанные платья, приветствуя нас, смущенно улыбались и что-то шептали друг другу.

Одна из них поправила ношу, и я заметил, как врезались лямки от мешка в ее плечи. От боли она сморщилась, подсунула натруженные пальцы под лямки.

Мы проходили мимо этих крестьянских парней и девушек, сгибавшихся под тяжестью своих корзин, и уносили с собой их теплые приветливые слова и улыбки.