(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

Когда наконец я забросил дипломат на полагающееся ему место, а сам удобно устроился в комфортабельном кресле аэробуса А-320, отгородившись таким образом от всех мирских забот прочными стенками из сплавов алюминия, то почувствовал себя почти счастливым. Я летел из Франкфурта в Бурунди, самолетом компании «Люфтганза», и мне совершенно не было дела до того, где находится точка моего назначения — пилот должен об этом догадываться, это его забота, — а далее все решит посольство. Где, собственно, будут использовать мои специальные возможности, меня также не интересовало, что позволяло избежать массы различных неприятностей как этического, так и фискального плана.

Скажу прямо, без дураков, что читаю мысли на расстоянии. Это моя фишка, проще говоря, моя специальность. Правда, внушаю мысли я весьма посредственно, чистой воды любительщина. Это, пожалуй, можно считать хобби.

В моей семье все отличались недюжинным чувством юмора, которое особенно ярко проявлялось в делах и отношениях, которые приводят к появлению наследников и наследниц. Этому-то специфическому чувству юмора я и обязан своей абсолютно интернациональной физиономией, которая может в равной мере принадлежать жителю любой европейской страны от Португалии и до Камчатки (хотя с Камчаткой меня, похоже, занесло… опять что-то не так с географией).

Благодаря такому выдающемуся разнообразию кровей, я пребываю практически в полном неведении относительно того, кому я обязан своим даром. Старшие члены моей семьи поговаривали, что моя бабушка со стороны мамы, именно та, которая вышла в свое время за серба, матерью которого в свою очередь была уроженка Кипра, умела силой мысли двигать домашние тапочки, когда ей утром не хотелось искать их, шлепая босиком по холодному полу. Однако ее супруг, заметив эти экзерсисы, запретил подобные шуточки в своем доме, справедливо решив, что в семейной жизни — а тем более находясь в положении — это бабушку до добра не доведет.

Скажу сразу, более того, я попросту уверен, — бабуля не вняла голосу разума, который в этот момент избрал рупором ее мужа, в другое время не отличавшегося особым здравомыслием, и втайне предавалась своему любимому занятию. Именно поэтому мой дядя Иеремия, по мнению большинства родственников, почти полный идиот во всем, кроме математики, в которой он и преуспевает. Тут наши семейные дела обстоят особенно плохо, ибо его супругу, в девичестве Мейо, подобное положение дел не устраивало, поэтому ветвь генеалогического древа, которую представляет дядя Иеремия, усохла, хотя официально его супруга и осчастливила меня двумя старшими кузенами и одной кузиной. Ни в одном из них нет и грана того счастливого дара, которому я обязан своим пребыванием в удобном кресле комфортабельного сверхсовременного лайнера.

Абсолютное отсутствие талантов у отпрысков дяди Иеремии косвенно доказывает мою мысль о том, что специфические наши способности, которыми в какой-то мере владею и я, передаются таинственным образом по женской линии.

Один из моих кузенов со стороны отца, мать которого полька, по специальности врач, как-то сказал, что передача парапсихологических способностей происходит, скорее всего, по аутосомно-доминантному механизму. И мое редчайшее счастье, что я мужчина и ими обладаю, так как в подавляющем большинстве случаев таланты наследуются по женской линии. Он, кроме того, сказал, что я должен основательно убедиться в этих своих качествах, но так как я по молодости лет не понял, в чем должен убеждаться: в том, что я мужчина или в том, что читаю мысли на расстоянии, мне пришлось почти неделю утверждать себя в обоих этих качествах. Так и получилось, что вследствие совершенно дурацкого совета кузена я похудел на 2,5 килограмма и едва избежал скандала из-за ситуации, в которой совсем не виноват. Эта особа, когда нас притиснуло друг к другу в подземке, сама подумала о таком… А когда, проделав лишь треть, мы попались на глаза ее родителям, старики отреагировали неожиданно нервно.

«Во всяком случае, — утешал я себя, вспоминая эту скандальную историю, — я получил лишнее подтверждение того, что с юмором у моего кузена со стороны отца все в порядке, хоть он и врач, а медицина — прямое противопоказание чувству юмора».

Я думаю, что эти темные, непознанные свойства (термин «парапсихические способности» меня абсолютно не устраивает) передались с кровью древних наций. Бабушка, которая перемещала шлепанцы, вышла замуж за серба и родила сначала дядю Иеремию, а потом мою мать, говорила, что ее дед называл себя шумером (или бушменом, опять вечная путаница с географией), нет, наверное, все же шумером. Он прожил сто одиннадцать лет, и второй его женой была уроженка Индии, имя которой я при всем желании не смогу вспомнить в силу его крайней сложности.

Вот именно при слиянии этих кровей (во всяком случае, это самая убедительная версия на этот счет) возникли наши семейные способности. Далее все просто. Вторая дочь от второй жены привела к шумеру в дом мужа-аристократа, правда, обедневшего. Так как среди его предков, упоминавшихся в анналах раннего средневековья, не было сожженных и колесованных за колдовство, то с большой долей вероятности можно утверждать, что виновницей способности читать мысли, которая проявилась у одной из дочерей того аристократа, была мать, а не отец. Именно в этой семье родилась моя бабушка, которая, не в силах преодолеть лень, двигала домашние тапочки из-за того, что ее муж, серб, уходя на работу рано утром, вечно разбрасывал их по всей комнате, а полы ведь холодные…

Я не навязываю вам свою точку зрения. Мои близкие родственники, знакомясь с подобными идеями, обычно говорят, что у нас с дядей Иеремией много общего. Могу вас уверить, что только говорят, думают они совсем иначе, кто-кто, но я об этом знаю. Да и, будучи в здравом уме, нельзя плохо думать о способностях человека, который имеет солидный счет в банке, собственный особнячок в пригороде, дорогое авто, работает на правительство и к тому же холост. Если все предыдущее вас не убеждает в моем здравомыслии, то последнее обстоятельство, несомненно, свидетельствует в мою пользу.

Теперь нужно объяснить, почему или за что я обрушил на ваши головы эту массу вроде бы ненужной информации. Дело в том, что это одна из немногих тем, которые занимают меня настолько, что я практически перестаю слышать чужие мысли. Это почти то же, что заткнуть уши, стоя неподалеку от автобана. Меня всегда удивляло, о чем же люди столько и абсолютно без толку думают. На улицах сплошной шум от мыслей. Там, где народа много, — гул, а если все думают об одном и том же, получается чудовищный канон, переходящий в какофонию.

В соседнее кресло буквально упала яркая блондинка, и меня обдал ворох ее мыслей, выглядящих приблизительно следующим образом:

— Интересный тип у иллюминатора… К счастью, здесь чистенько… А он довольно симпатичный, какие губы… Как он находит меня? Пристегнуть ремни, этого еще не хватало… Как мой бюст в таком освещении и под таким утлом… О Господи! По-моему, я забыла дома крем, что я буду делать, если не найду его… Нужно успеть хорошо загореть… Какой противный толстяк с широким кольцом на влажных пальцах, как можно выйти за такого замуж… Интересно, а что думает обо мне этот тип…

И вот так все время, если не уйти в спасительные мысли. Воистину «ни сна, ни отдыха». А что же, собственно, о ней думать: вечная туристка, дочь вполне обеспеченных родителей, везде ищущая и находящая то, к чему привыкла: комфорт, косметика, кавалеры — ККК. Типичная представительница поколения, решившего, что бюстгальтер — абсолютно ненужная и несущественная часть туалета, юбка — анахронизм, а естественный запах тела — преступление против человечества. В этот момент я как раз уловил ее аромат. В конце концов, я тоже отношусь к этому поколению. Кроме всего прочего, в ней около 172 см, и мы по всем экстерьерным признакам идеально подходим друг другу.

Я совершенно несерьезно пытаюсь внушить ей эту нехитрую идею и с определенным удовольствием чувствую в сутолоке ее мыслей, точнее их обрывков, нарастающий интерес к своей скромной персоне. Тем не менее, это удар ниже пояса. Я перестал заниматься подобными глупостями, когда убедился, что в отношениях с прекрасной половиной рода человеческого можно вполне обойтись без парапсихологии…

В прессе как-то мелькнуло сообщение о том, что дядя Иеремия сделал набросок одной из своих известных работ на салфетке, сидя за праздничным столом. Это правда. Серба к тому времени уже давно не было в живых, а бабуле исполнялось не то 66, не то 68 лет, точно не помню. Дядя Иеремия, как я уже отмечал, человек со странностями, но к тому времени уже зарабатывал неплохо, что не могло не повлиять на его рейтинг в семье, говоря современным языком. Родичи по инерции продолжали удивляться, как он может разбираться в финансовых делах, но после истории с акциями какой-то компании, которые он сбыл на бирже втрое дороже номинала, хотя уже распространились слухи о скором крахе фирмы, удивление уступило место почтительности. Человек чаще всего боится того, чего не понимает.

Так вот, у бабули в доме часто происходили любопытные и странные вещи: то военный френч покойного серба летал ночью по комнате, как утверждала тетя Моника, урожденная Мейо, со своим жутким эльзасским акцентом, то кастрюля среди ночи вываливалась из кухонного шкафа… Бабушка в такие дни бывала весела и вспоминала множество забавных историй. Тогда мы съехались на очередной день рождения и все уже сидели за столом, когда дядя Иеремия неожиданно заорал, схватил салфетку и, едва не свалив супругу, опрометью бросился в сад.

Мы не обратили особого внимания на эту эскападу, просто привыкли, такое частенько случалось и ранее. К тому времени, когда подрастающее поколение уже приступило к клубничному желе и мороженому, беглец с победным видом возвратился за стол, будто драгоценность, неся перед собой исписанную, словно иероглифами, салфетку. Он взмахнул ею, как флагом, а та чудом выпорхнула из его рук, одним плавным рывком, словно движимая неслышным порывом ветра, пересекла комнату и вылетела вон через широко распахнутое окно. Именинница смотрела на это странным, диковатым взглядом, запомнившимся мне с детства, а я впервые в жизни отчетливо понял, что подумала тетя Моника, урожденная Мейо.

«Господи, — подумала она, — ради всего святого, излечи этого придурка…»

А тот, кого мысленно назвали придурком, в голос причитая, продирался сквозь колючие кусты роз за своей бесценной салфеткой. Говоря между нами, именно эта работа принесла дяде Иеремии широкую известность в математическом мире, а тете Монике — манто из шиншиллы… Вот с тех пор я и говорю: «Господи, ради всего святого, избави от недругов и завистников этого удивительного человека». Я люблю дядю Иеремию.

— Этот проклятый аэрозоль не действует. Я вспотела… Интересно, как долго мы будем лететь, я все забыла… Главное — позвонить домой, они вечно сходят с ума… Этот тип такой интересный, а соня. С ним рядом очаровательная блондинка, а он спит! Любой другой на его месте уже двадцать раз попытался бы познакомиться. Как я выгляжу с его стороны, интересно…

Я понял, что мысли о дяде Иеремии на какое-то время перестали спасать. В этой алюминиевой коробке, как в любом замкнутом пространстве, было очень тяжело абстрагироваться от окружающей действительности и назойливых чужих мыслей.

— Нет-нет, я не сплю, — с тоской пробормотал я, — спать, не обращая внимания на столь очаровательную попутчицу, почти преступление…

И сразу же раскаялся в содеянном, она же глупа, как курица. Но… Разговор заведен, и мы набираем высоту в самолете, ищем общие интересы.

Спустя два часа я уже знал, что она чувствует, если это происходит днем, и почему она предпочитает заниматься этим ночью. Сколько сотен акров виноградников у ее отца, и какой автомобиль ей подарили на последний День рождения. Почему она предпочитает голубоглазых брюнетов кареглазым блондинам, и что ей необходимо прибавить полдюйма в бедрах и полтора на уровне бюста. Кроме того, я оказался посвящен в то, как ее зловредная кузина попыталась отбить у нее парня, за что едва не поплатилась своими волосами, которыми она так гордится, а парень (недоносок, по определению моей спутницы) остался на бобах…

Меня спасла стюардесса. Ужин отвлек мою соседку. Роль благодарного, вечно поддакивающего слушателя мне к тому времени смертельно наскучила. Я отдал должное салату, курятине и запил все это белым вином. В тот момент, когда кровь, как говаривал мой кузен-врач, прилила к желудку и кишечнику, а мозг, естественно, попал в состояние… (ну, в общем, в какое-то состояние, когда с мыслями скудновато, запамятовал термин, что-то с ги-по), я погрузился в сон.

Так как меня не пытались вывести из этого восхитительного, блаженного состояния разговором, я предположил, что и с хорошенькой, хотя и пустой головкой моей соседки происходит та же самая пертурбация.

Видимо, в эти секунды произошло нечто, о чем я, собственно, хочу рассказать. Мне как раз снился предок, второй женой которого была дама из Индии со сложным именем, когда самолет встряхнуло, двигатели, словно заговоренные, умолкли и мы в тряской и страшной тишине стали катастрофически терять скорость. Мы падали… Моя милая соседка подумала нечто конкретное, короткое, но уж совсем непечатное. Самолет затрясло, после крутого виража мы ощутили несильный удар, затем тряска, сопровождаемая скрежетом, усилилась, и мы наконец замерли.

Молочно-белый туман за стеклами иллюминаторов поредел, показались ангароподобные строения, зеленая трава вдоль серого бетона. Приземлились, однако, чудно. Только тут я с удивлением понял, что панике, которая совершенно естественна в такой ситуации, мы не поддались. Напротив, особенно после полной остановки, в салоне воцарилось неожиданно приподнятое настроение. Самолет на сломанных шасси стоял посреди неизвестно откуда взявшейся полосы. Альтиметры указывали высоту в две с половиной тысячи метров, и после открытия люков воздух оказался свежим, разреженным и чистым.

Мы быстро разобрали чемоданы. Я с огорчением убедился, что в дополнение к своему более чем скромному дипломату мне придется тащить невероятных размеров чемодан-шкаф своей спутницы. Мы уже начали разбиваться на команды под руководством наших доблестных летчиков, когда появились эти типы. В общем, они не были людьми, это было ясно, хотя сказать, в чем отличие, я не смог ни тогда, не могу и сейчас. Один из нас, как оказалось, неплохо рисует, но то, что он изобразил на страничках походного альбома, было людьми, а это… Не могу я объяснить, но не люди в том понимании, которое мы вкладываем в это слово.

Подошедшие не разговаривали между собой, но я их четко понимал. Они сразу это уловили и выделили меня из группы. Один из хозяев, несколько странно по нашим представлениям одетый, довольно громко, хотя поначалу и не совсем уверенно, обратился к нам.

— Глубокоуважаемые гости. Позвольте приветствовать вас в нашей стране. Спустя непродолжительное время, которое понадобится вашему славному экипажу, чтобы с помощью наших специалистов отремонтировать поврежденный самолет, вы продолжите свое путешествие, а пока вы — гости нашей столицы. Итак, Дурдунди к вашим услугам.

Я в душе очередной раз удивляясь спокойствию как своему, так и окружающих, направился вслед за хозяевами к оранжевому полотнищу весьма внушительных размеров. Мы без труда разместились на нем и… плавно поднялись в воздух. Медленно набирая скорость и высоту, мы понеслись прочь от нашего красавца лайнера. «Неужели парастатика, — лихорадочно думал я, — никакого притяжения, никаких видимых двигателей!!!»

Под нами за зеленым лесным массивом показались и стали быстро приближаться великолепные сооружения самых разнообразных форм и расцветок. Гигантские деревья — я оценил их высоту в 100–120 метров — чудесно гармонировали со зданиями, составляя единое архитектурно совершенное целое. Возле дворца, невольно приковавшего мое внимание еще в полете, между клумбами, перед которыми били фонтаны, оранжевое полотнище — наш удивительный ковер-самолет — мягко приземлилось и, когда мы сошли на траву, самостоятельно свернулось. Я не уставал удивляться, а тропинка-транспортер уже мягко несла нас к парадному входу.

— Ваши комнаты соответствуют номерам кресел в самолете. Мы убедительно просим ничего не перепутать, ибо там все приготовлено согласно вашим желаниям. Будет очень обидно, а для вас и неудобно, если наши хлопоты пропадут зря. Те из вас, кто после отдыха захочет выйти в гостеприимный Дурдунди, могут ознакомиться с некоторыми нашими, надеюсь, необременительными правилами и обычаями прямо в своих апартаментах.

На этом странно одетый индивидуум закончил свою речь, и мы, на ходу обмениваясь впечатлениями, разошлись по номерам. Удобство моих двух комнат было ошеломляющим: шелк стен, изящество светильников, теплые тона мебели. Стоило подумать — и кресло приближалось, принимая наиболее удобную форму. Ванная комната была просто произведением искусства. Струи душа, повинуясь желаниям, охватывали все тело и были то восхитительно упруги, то расслабляюще горячи. Банный халат не только моего любимого цвета и качества, но и моего размера… Я не смог побороть искушения и заглянул в дипломат, хотите верьте, хотите нет, но мой халат был на месте.

Я защелкивал замок, когда моя соседка, как показалось, без стука влетела ко мне в одном весьма легкомысленном халатике и, в полном восторге упав в подкравшееся сзади кресло, объявила:

— Здесь словно в раю. Захожу в номер, а там такая косметика, что можно сойти с ума. Одних шампуней одиннадцать, а у тебя?

— Я не пользуюсь шампунями. У меня копия любимого халата и лучшие в мире лезвия.

— Пойдем в город? — Моя знакомая, судя по всему, была полна самых восхитительных предчувствий.

— Погоди, — мне пришлось немного остудить ее пыл, — наши гостеприимные хозяева просили ознакомиться с их обычаями.

— Да, я помню. Этот странный тип.

Я понял, что определение «этот странный тип» является дежурным и употребляется в любых ситуациях. Я удобно устроился в кресле, мне достаточно было лишь протянуть руку к столику, который словно качнулся вперед, и в ладонь мою буквально скользнул яркий буклет.

Название государства восходит к названию горы Дура, в предгорьях которой и располагается столица. Предурия — государство площадью 280 ООО км2 и населением 8 139718 человек. На моих глазах последние цифры изменялись, население страны медленно увеличивалось. Я закрыл надпись большим пальцем, а когда вновь посмотрел, там значилось 8139720 человек. Столица — г. Дурдунди — 1072 032 жителя — эти цифры тоже менялись. В административном отношении страна разделена на 26 дупартаментов.

Физико-географический очерк почему-то отсутствовал. В разделе «население» значилось, что 100 % его составляют предурки, что было неудивительно и следовало из названия страны. Разделы о сельском хозяйстве, промышленности, транспорте, внешней торговле, исторический очерк я, уступая настойчивым просьбам своей милой соседки, пропустил, а зря, по-видимому. В рубрике «Государственный строй» было записано: «П. — дуржуазная республика, в которой построено постобщество, а функции коллегиального главы государства осуществляет Национальная Дуррамблея, в которую входят 17 предурков, избираемых на 4 года прямым тайным нетелепатическим голосованием». Это тоже было малоинтересно, за исключением некоторых деталей. Я и дома не хожу на выборы, какого же дьявола меня должна интересовать эта самая Дуррамблея (не помню, где встречал это словечко)… К тому же мне показалось, что я уже сталкивался с аналогичным органом управления (может, у Лема?), только никак не мог вспомнить, где именно.

Обычаи… Эта глава, естественно, привлекла мое внимание. Параграф первый гласил:

— желания не должны высказываться вслух. О желаниях можно лишь думать;

— несогласие по какому-либо вопросу нельзя высказывать вслух, только в мыслях;

— предуркам и гостям столицы запрещено есть на ходу, громко разговаривать (даже в мыслях), бегать в присутствии лиц противоположного пола;

— строго воспрещается есть яйца после 19:00 и ранее 6:00 (см. дурильня нравов).

Пунктов было достаточно много, и потому часть из них я легкомысленно пропустил. Следующий же термин невольно привлек мое внимание:

— «Очередение» — любимое занятие предурков, — говорилось далее, — его наказуемый аналог — «доставание», которого нужно избегать любыми способами, так как оно является суррогатным заменителем «очередения». Это самое «очередение», по уверениям авторов брошюры, являлось адекватным состоянием любого предурка, а систематическая замена «очередения» «доставанием» способна привести к моральной деградации личности и потому наказывается условно через органы общественного самодуревания. Повторное уличение в «доставании» может привести к более серьезным последствиям, и меру пресечения в таких случаях определяет дурильня нравов (см. раздел Вооруженные силы).

Возвращаться к рекомендованному разделу очень не хотелось, и я продолжил чтение. Принуждение к «доставанию» является более строго наказуемым деянием, нежели само «доставание»… Круг, таким образом, замкнулся, и я прекратил всякие попытки разобраться в том, что же такое это самое «доставание».

— Меня эта инструкция уже достала, — решительно сказала Кэт и отправилась к себе переодеваться.

Я еще некоторое время листал буклет и в разделе «обычаи» наскочил на любопытную подробность. Оказалось, что ночные купания в реке, на берегах которой располагалась столица и носящей поэтичное название Никтурия, оказались строжайшим образом запрещены. «Во всяком случае, запретов на дневное купание нет, и можно будет пару раз окунуться, — с облегчением подумал я, — надо бы купить плавки».

И вот спустя 20 минут мы (это я и Кэт, хотя зовут ее на самом деле Натали, но по мне хоть с горшком под руку гуляй, если он живой и имеет такие формы) вышли на улицы Дурдунди. Разговаривали мы очень тихо, так что каждый раз я почти касался губами ее восхитительно розового ушка, а ее теплое дыхание, когда она хотела что-то сказать мне, отнюдь не ухудшало моего настроения. В городе было очень, просто на удивление тихо и чисто, а большая часть жителей действительно «очередила».

Один из моих многочисленных родственников бывал в Москве до 1991 года и не понаслышке знал, что такое очереди. Его жуткие рассказы весьма подействовали на мое еще совсем юное воображение. Теперь же эти воспоминания подсказали мне правильный способ действий. Мы пристроились к хвосту достаточно длинной колонны предурков, молчаливо продвигающихся к киоску, и через 20 минут стали счастливыми обладателями двух ластиков для стирания графита, как было на них написано.

На набережной, куда мы вскоре вышли, почти никого не было, воды в реке тоже, только в полужидком месиве на дне копошились очень похожие на крокодилов (но не крокодилы) твари. «Хороша речка, — подумал я, — теперь понятно, почему нет запрета на дневные купания».

За полосой деревьев неподалеку виднелся хвост еще одной очереди, и мы живо пристроились в самый ее конец, тем более что щекотать друг другу уши губами, стоя спокойно, гораздо удобнее, чем на ходу. На сей раз нам не повезло. Когда мы были в непосредственной близости от павильона, предурки, стоящие перед нами, выразили немое, понятное дело для Кэт, неудовольствие и разошлись. И тут нам не повезло еще раз. На сей раз крупно. Какой-то местный весьма сомнительного, впрочем, вида предложил мне, разумеется телепатически, достать то, что уже закончилось. Я сначала испугался, но затем согласился, а зря. Едва непрозрачный пакет попал ко мне в руки, как два невесть откуда взявшихся очень внушительных предурка схватили провинившегося что называется «на горячем». Мне, учитывая статус гостя, было сделано краткое, но суровое внушение. Кэт, которая абсолютно ничего не поняла из этой молниеносно свершившейся сцены, перебывала в превосходном настроении.

Несмотря на то что пакет экспроприирован не был, состояние мое ухудшилось, «очередить» мне более не хотелось, и потому мы немного прогулялись по зеленой зоне Дурдунди, где играли очень молчаливые, на удивление степенные дети.

По возвращении я отдал пакет своей милой спутнице, пообещав быть у нее через 5 минут. У себя в комнате я быстро переоделся и, вспомнив о ластике, начертил загогулину в блокнотике и попытался ее стереть. Попытка оказалось неудачной. Я в негодовании бросил оба предмета на стол и в озлоблении подумал: «Стирай, собака!» Ластик как-то лениво поднялся, неуклюже доковылял к замысловатой закорючке, стер ее возникшей ниоткуда ножкой и, как мне показалось, обиженно улегся. Я оторопело следил за этими эволюциями. Минут десять после этого я экспериментировал, убеждаясь в том, что ластик меня понимает. Это было совершенно непостижимо, только нужно было очень четко отдавать команды.

Утомившись от этих занимательных опытов, я отправился к соседке, которая все это время принимала душ. Она вышла через несколько минут, не обращая на меня никакого внимания, продефилировала в одном полотенце и, накинув халат, спросила.

— Слушай, а это съедобно?

Я еще не привык к ее образу мыслей и потому собрался было ответить, что это (имея в виду ее саму) более чем съедобно, но вовремя сообразил, что речь идет о нашем приобретении. Я молча извлек из пакета «доставшиеся» мне предметы, которые напоминали очень крупные грейпфруты и, ополоснув их, положил на тарелку.

— Я не могу так широко открыть рот, — вполне резонно заметила Кэт, пытаясь совладать с плотной кожурой.

Не обратив внимания на эту реплику, наученный своими упражнениями с ластиком, я дождался, покуда моя милая попутчица отвлечется, и моментально заставил свой фрукт «разрезаться». Грейпфрут распался на аккуратные ломтики, наполнив комнату очень приятным, может быть, излишне пряным ароматом. Кэт, широко раскрыв глаза, смотрела то на меня, то на целехонький шар на своей тарелке.

— А почему мой лежит себе, как ни в чем не бывало?

— Поцелуй меня, и он от зависти лопнет, — ответил я, — ведь именно это я представил себе только что.

— А твой почему обошелся без поцелуев? — Кэт совсем не казалась расстроенной. — Ладно, тогда и я представлю себе, как целую тебя.

Кэт сосредоточилась и, вперив взор в грейпфрут, принялась думать обо мне, правда, не совсем о поцелуях. Как и следовало ожидать, эффект отсутствовал, оранжевый шершавый шар не шелохнулся.

— Вот видишь, — воспользовался я донельзя выигрышной ситуацией и констатировал, стараясь не улыбаться, — я более ярко представляю тебя.

Этот простенький аргумент неожиданно оказался убедительным. Моя спутница прильнула ко мне и наградила очень приятным поцелуем, это было настолько восхитительно, что я едва успел «расщепить» шар до того, как она обернется.

— С ума можно сойти, — не скрывала удивления Кэт. — Если несчастный грейпфрут, или как его тут называют, вытворяет такое, то что придумает постель, прежде чем позволит мне уснуть?

Эта фраза была не лишена смысла, даже двух смыслов, и я, продолжая лакомиться, улыбнулся. Было вкусно, сытно, и я про себя подумал, что предурки не такие уж придурки, как может показаться на первый взгляд с их «очередениями» и «доставаниями».

Трапеза между тем шла своим чередом. Едва я подумал о напитках, как бар на мягких колесиках бесшумно подкатил к столику, за которым мы устроились, и открыл зеркальное брюшко. Было нечто донельзя трогательное в том, как он, заботливо поворачиваясь, демонстрировал свое содержимое.

Мы выбрали нечто похожее на апельсиновый сок с небольшим добавлением алкоголя, после чего бар с мелодичным звоном отъехал в сторону.

— Знаешь, а когда я одна, мне приходится все доставать самой. А в твоей комнате кресло словно подкралось ко мне, и этот чудный бар… Как это понять?

— Видишь ли, у меня с детства очень живое воображение. Мне кажется, предметы здесь способны воспринимать импульсы моего мозга, — после нескольких секунд молчания, сказал я. — Вот сейчас мне кажется, что ты рядом, и я касаюсь тебя.

Я в самом деле подумал об этом. Наши кресла подплыли друг к другу, и упругая грудь заполнила мою ладонь…

— Ну вот, — сказала Кэт, неохотно, как мне показалось, отстраняясь, — можно было коснуться и руки.

— Видишь ли, это несколько менее вдохновляет, я не хотел тебя обидеть.

— Теперь он извиняется, глупенький. Я тебе нравлюсь?

— Ты не просто нравишься, ты опьяняешь! Я закрыл глаза во Франкфурте, когда впервые увидел тебя, потому что у меня начала кружиться голова от твоей близости. Нужно быть полным кретином, чтобы не убедить женщину в том, во что свято верит она сама. Для этого отнюдь не требуется сверхъестественных способностей…

Потом Кэт осталась в номере, а я после получасового сна отправился в город. «Очередить» я не собирался. Медленно шел я по набережной, покуда мое внимание не привлек пожилой предурок с каким-то нездоровым румянцем на лице, отличавшемся крупными и выразительными чертами. Он сидел на плетеной парковой скамейке в полном одиночестве. Молча и максимально вежливо попросил я разрешения присесть рядом. Неожиданно между нами завязался достаточно интенсивный разговор.

Моего собеседника звали Пре мор Бидис. О прибытии нашем он, как оказалось, знал из выпуска новостей и чрезвычайно обрадовался встрече, найдя во мне заинтересованного собеседника.

Я почти не задавал вопросов, хотя история страны в кратком изложении моего пожилого знакомого выглядела просто удивительной. Оказалось, что некоторые местные историки связывают возникновение Предурии с катастрофическим извержением вулкана Санторин. Спасшаяся часть атлантов и основала, по их мнению, страну, унеся с собой все знания древних повелителей земли. Вынужденный исход, исчезновение всех материальных ценностей древней культуры существенно затормозили развитие. Постоянные конфликты с аборигенами обескровливали нацию и заставляли древних предурков чем далее, тем больше обособляться. Уже несколько столетий все связи с Предурией оказались прерванными, а ранее весьма простое сообщение с окружающим миром донельзя затруднилось.

В данный момент страна, по мнению Пре мор Бидиса, переживала поздний расцвет. После создания Бесконечных Автоматов стало возможным почти полное удовлетворение всех насущных потребностей любого члена общества. «Очередение» как отголосок давних времен частого дефицита стало, по сути, некоей формой социального общения.

В настоящее время все население было разделено на пять категорий от членов Дуррамблеи до рядовых жителей страны, не участвующих в процессе создания каких бы то ни было материальных или духовных ценностей. До мелочей продуманная система обеспечения позволяла достичь завидного социального равновесия.

Эта излишне благостная картина заставила меня предположить, что мой собеседник и сам принадлежит к чиновникам весьма высокого ранга. Действительность превзошла мои самые смелые ожидания. Пре мор Бидис возглавлял центральный Дурхив страны и относился к первому классу чиновничества. Осведомленность же его во многих вопросах попросту поражала.

После этого разговора я незамедлительно отправился в Дуртэкс, где подвергся почти нечувствительной, но как я подозреваю, нейрохирургической операции. Я был подключен к сети волнового вещания и ночного Гала-видения. Это цветное, объемное, осязательно-обонятельное и прочая изображение. Похоже, мне вживили какой-то микроскопический чип в область центра зрения, однако боюсь утверждать наверняка.

Программы у них донельзя любопытные. Крутят понемногу и наши клипы, но марши, похоже, свои. За то время пока я возвращался в гостиницу, успел принять передачу об аварии самолета. Из текста явствовало, что нас поселили во Дворце исполнения желаний, далее говорилось, что вскоре так будет жить каждый предурок.

«Хороша передача, — подумал я, — а сообщить о том, что, кроме одного из обитателей, никто не может воспользоваться предоставленными благами, у них почему-то не получается». Хотя, что, собственно, ждать от предурков.

Кэт уже проснулась и встретила меня, как всегда, восхитительной улыбкой:

— Что-нибудь «выочередил»?

— Нет, просидел в Дуртэксе. — Я не стал ни расшифровывать названия, ни вдаваться в подробности, да ее это и не интересовало.

Приведя себя в порядок, я заказал довольно сытный и весьма изысканный обед, который спустя самое непродолжительное время был подан из едва заменой ниши над столом. Приготовлено было так, словно я сижу в моем любимом ресторанчике. Суфле из спаржи было уникально вкусным. Запивая все это великолепиев меру охлажденным белым вином, я с невольной улыбкой подумал о том, каким же образом питаются мои спутники, лишенные столь обычных здесь парапсихологических способностей. Далее, впрочем, я уж почти ни о чем думать не мог, разве о том, как побыстреедотащиться до кровати, ибо в мозгу моем все смешалось, и страшно захотелось принять горизонтальное положение.

Галавидение — это прекрасно… двенадцать npoграммснов, от развлекательных до серьезных. В полночь по всем каналам официоз — местные политические новости, а затем любые программы на все вкусы…

Спутница моя сетовала, что я полночи что-то бормотал во сне. Может быть, и так, я разве отрицаю, ведь я побывал в самых восхитительных уголках страны. Я бродил старыми улочками Дурзана — второго по величине города Предурии, я чувствовал, как пахнут предурийские луга, когда начинает испаряться роса под первымилучами солнца, я обонял, сколь превосходны протухлики в собственном соусе, которые подают в приморском ресторанчике Самбаран… И это все, подчеркиваю, не выходя из дому, более того, лежа в постели!

Я не рассказывал обо всем Кэт, зачем разжигать ее любопытство и зря дразнить человека, которому все это недоступно. Так прошли четыре чудесных, незабываемых дня. Мы стали свидетелями воистину триумфального выхода из тюрьмы (после трехлетнего заключения) местного поэта, властителя дум молодого поколения, разумеется, находящегося в оппозиции к правящей элите.

Толпу, состоящую в основном из молодых женщин все больше с вдохновенными тонкими лицами и лихорадочно горящими глазами, первой увидела моя спутница. Решив, что это очередь за каким-то сверхновым дефицитом, она потащила меня в самую гущу народа (я не понимаю, откуда в ней взялась эта страсть к «очередению», быть может, прав Пре мор Бидис, и это действительно какая-то органично присущая предуркам, и даже не только им, потребность в достаточно своеобразном социальном общении).

Неожиданно прямо на наших глазах ворота внушительного здания из темного камня открылись, и под непривычно шумные в Предурии проявления восторга в образовавшемся свободном пространстве появился весьма молодой субтильный человек с бледным лицом и большими выразительными глазами.

— Люпис! Люпис! — скандировала толпа.

Это был Люпис без Окум, который провел три года в заточении по явно сфальсифицированному делу. Дуэль в Предурии запрещена законом и, по-видимому, в силу этого сохраняется как социальный институт. Ясно, что как ни храни тайну о подобных происшествиях, все становится известным. Так произошло и в тот раз с Люписом.

— Он стрелялся на дуэли? — выдохнула восторженно Кэт, едва я познакомил ее с имеющейся у меня пускай отрывочной информацией, которая воистину просто витала в воздухе, оставалось только успевать пересказывать.

— Не совсем так, — вынужден был разочаровать ее я. — Дуэли в Предурии проходят несколько иначе, чем у нас. Противники должны взорвать сделанный из особого материала пистолет визави силой своего воображения. Люпис, как всякая неординарная личность, а тем более поэт, не только опередил своего незадачливого обидчика, но и изрядно покалечил его, едва не оторвав голову, что было и вовсе исключительной редкостью.

Противники поэта воспользовались прецедентом и упекли его за решетку, что, впрочем, пошло ему на пользу, ибо способствовало регулярному занятию литературой. За три года он выпустил несколько новых сборников стихов и сделал десятки более чем удачных переводов. Попытки гонителей очернить его, злобная кличка Люпус без Мозгум, которую пытались прилепить к нему завистники, ни к чему не привели. Слава поэта росла словно на дрожжах. И теперь на руках восторженных почитателей он был торжественно пронесен по центральным улицам столицы, буквально нафаршированным правительственными учреждениями, и доставлен толпой к дому, местонахождение которого был известно всей стране.

Нужно честно признаться: участие в описанных событиях и общая атмосфера повлияли даже на нас. Мы возвращались в гостиницу-дворец в приподнятом и даже торжественном настроении.

— Неужели ты не сможешь прочитать что-нибудь из Люписа, — неожиданно предложила Кэт, тесно прижимаясь и глядя на меня умоляющими глазами, — он такой душка.

— Погоди, — вынужден был сказать я, держа паузу, прежде чем смог удовлетворить ее любопытство, «процитировав» проходящую мимо молодую восторженную женщину…

Извини, это лишь перевод, сделанный Люписом, но все равно его талант чувствуется и здесь. Правда?

Спутница моя была в таком восторге, что я едва не приревновал ее к несчастному, только что освободившемуся из заточения поэту.

Кстати, именно в эту ночь, во время просмотра какой-то из научно-популярных программ Галавидения, я наткнулся на очень полезную информацию. Пюпитр психологии Кор дан Эрвед (пюпитр — звание, соответствующее нашей научной степени) сообщал о новом способе абстрагирования от чужих мыслей. Речь шла об усовершенствованном аутодурнинге.

Забегая вперед, скажу, что благодаря этому пюпитру я смог перейти от необходимости думать о бабуле, двигающей шлепанцы из-за мужа-серба, и дяди Иеремии, с ревом мчащегося за невесть как улетевшей салфеткой, в качестве «глушителей» чужих мыслей к спокойному, почти обыденному существованию.

К великому сожалению, все подходит к концу, Гегель был прав. К вечеру четвертого дня мы были доставлены к самолету. Провожал нас тот же, уже знакомый преду-рок. Он приветливо простился с нами, но неожиданно предупредил, что возвращаемся мы в то самое время, из которого случайно «выпали» в Предурию. Он так и сказал, «выпали». Таким образом, для стороннего наблюдателя наш полет не прерывался, а упоминание о пребывании в Дурдунди может привести лишь к появлению нежелательных сомнений окружающих в нашем здравомыслии.

Эта информация, преподнесенная столь обыденно, с большим трудом укладывалась в сознании. К удивлению, все мои попутчики восприняли ее как нечто само собой разумеющееся. И все же мне хотелось получить более подробные разъяснения.

К счастью, буквально через несколько минут с быстро снизившегося ковроподобного летательного аппарата, так поразившего воображение несколько дней назад и приземлившегося в непосредственной близости от нас, сошел Пре мор Бидис. Он явно торопился и немного задыхался.

— Спешу обрадовать вас, мой молодой друг, — без предисловий обратился он ко мне, — совет нашел возможным оставить вам воспоминания о пребывании в нашей стране. Отойдем в сторонку, так будет спокойнее.

Я последовал за своим почтенным собеседником, в то время как вся наша группа остановилась перед странного вида фотографом, расположившим свой на удивление громоздкий агрегат на основательном с виду треножнике.

— Не смотрите туда, дорогой мой, это не для вас. Да, я опять сбился. Передайте это вашей милой бабушке…

— Но почему? — от удивления я даже перебил собеседника..

— Вы еще не догадались? Странно. Ведь она внучка того, кто в числе немногих покинул Предурию много десятилетий тому назад, чтобы жить среди людей.

Выходит, что относительно шумера я был абсолютно прав. Вот откуда пошли таинственные способности, которыми обладаю я и некоторые члены нашей семьи. Подозреваю, что дядя Иеремия — гипнотизер, — иначе как объяснить эту немыслимую историю с акциями?

Перед прощанием мой собеседник настоятельно рекомендовал не напоминать моей юной спутнице о пребывании в стране, чтобы не тревожить ее.

— Так этот фотограф… Это как «Люди в черном-3», — с некоторым опозданием догадался я.

— Ну что вы, мой дорогой друг. Это как раз «Люди в черном-1», — мой собеседник едва улыбался одними уголками тонких губ.

— Боже мой, неужели вы помогаете…

— Мы лишь сотрудничаем, не обольщайтесь на счет нашего альтруизма. Итак, вы помните наш уговор? Никому ни единого слова, даже вашей милой бабушке.

— Погодите, прошу вас. Назовите хотя бы кого-либо из тех ваших сограждан, кто стал известен в нашем мире.

Моя, быть может, несколько наивная просьба заставила моего собеседника вновь улыбнуться мимолетно.

— Вы помните любимого героя сэра Артура?

— Вы имеете в виду Шерлока Холмса? — не веря своим ушам (мы ведь разговаривали не вслух), переспросил я.

— Да, разумеется, что же тут удивительного. Шер лок Холмис был одним из тех, кто покинул Предурию вместе с вашим предком. В Лондоне он познакомился с молодым писателем и часто поражал его воображение своей «догадливостью», а дедуктивный метод и эти занимательные истории — все это уже плод фантазии Конан Дойля.

— Боже мой, но тогда и летающие тарелки, и эти исчезновения, быть может… инопланетяне???

Удивительная, невероятная догадка невольно поразила мое воображение, но мой собеседник как-то очень мягко посмотрел на меня и почти скандированно произнес:

— Вы слишком утомились, мой друг. Стоит поберечь себя. Вам страшно хочется спать…

Я открыл глаза в тот момент, когда стюардесса объявляла о приближающейся посадке. С невольным сожалением посмотрел я на все еще спящую свою соседку. Она сладко улыбалась, как-то по-детски сложив губы. Боже мой, неужели все это лишь сон? Как жалко расставаться с мыслью о том, что чудесная страна в предгорьях на самом деле существует, что люди когда-то смогут общаться телепатически… Горькое разочарование охватило меня.

Мы уже спускались по трапу к автобусу, когда в моей голове явственно прозвучал смутно знакомый голос: «Мой дорогой друг, простите за назойливость, но ваша очаровательная спутница находится в полном неведении об… отношениях, которые возникли между вами за время пребывания в нашей стране».

Я думаю, не стоит утруждать читателя подробностями моего ничем не примечательного пребывания в Бурунди. Спустя неделю я был у бабули, которую ластик привел в полный восторг. У нее он бегал по бумаге так же резво, как и у меня. Благодаря этому скромному подарку она долго пребывала в приподнятом настроении.

Спустя еще два месяца у нас состоялось небольшое семейное торжество в связи с присвоением дяде Иеремии звания доктора Honoris Causa Канберрского национального университета и приглашения в Чехию, где он должен был прочитать цикл лекций. Забегая вперед, отметим, что его супруга, в девичестве Мейо, со своим эльзасским акцентом, осталась весьма довольна поездкой. Наконец она смотрела на дядю с давно заслуженным им уважением. Хотя, на мой взгляд, он достоин много большего уже хотя бы за то, что так долго ее терпит.

О своем приключении, да и то с жестокими купюрами, я рассказал только кузену-врачу, у которого мать-полька, и, похоже, поэтому он не без чувства юмора. Он внимательно выслушал меня и даже назначил лечение. Следуя его советам, я сначала почувствовал себя доской, затем поленом, и те несколько дней, в которые принимал проклятые пилюли, ощущал себя бревном. Большую часть лекарств я спустил в унитаз, о чем и по сию пору ничуть не жалею…

Что касается Галавидения, то с этим все в полном порядке. Я удивительно четко принимаю все двенадцать каналов.

А в Предурии постепенно происходят изменения. Кстати об изменениях (простите за сумбур), на энцефалограмме, кардиограмме, при ультразвуковом исследовании и ЯМР у меня их нет.

Как-то вечером я получил срочную телепатему, из которой следовало, что мой сановный знакомый оставил свой прежний пост и посвятил себя иной деятельности, о роде которой мне довелось узнать спустя еще несколько недель, когда в голове моей «возникла» информация о минировании террористами важного промышленного объекта. Руководство мое отнеслось к этим данным более чем серьезно; а операция по обезвреживанию прошла без потерь и с полным успехом.

Нет нужды объяснять, как далее развивалась моя карьера. Я стал своего рода связующим звеном между агентами, которые поставляли информацию Пре мор Бидису и нашими органами правопорядка. О методах, которыми я пользуюсь, в министерстве вскоре стали ходить упорные слухи и даже легенды, а неизменный успех, сопровождавший наши молниеносные действия, стал внушать стойкий оптимизм моему руководству.

Вот, пожалуй, и все. Остается добавить, что Натали (бывшая Кэт) не такая уж непроходимо глупая, как казалось ранее… или мне кажется теперь? Во всяком случае, она появилась в родительском доме, одетая традиционно, как и большинство женщин. А я уж думал, что скорее вода в Никтурии появится днем…

P. S. Спустя известный срок после свадьбы, на радость моим многочисленным родственникам, у нас родилась двойня. Чудесные малыши Артур и Азалия (названная в честь бабушки моей супруги). Прабабка от них без ума. Имя девочки ее поначалу несколько насторожило, но, ко всеобщему удовольствию, она ограничилась лишь замечанием, что, к счастью, у моей половины не было дедушки Рододендрона, но в девочке она души не чает.

В последний наш приезд, когда дети уже уверенно ходили и забавно разговаривали, она насторожившим меня, хоть и знакомым с детства диковатым, цепким взглядом мгновенно темнеющих глаз оглядела малышей и проговорила, словно про себя:

— Ха, вот посмотришь, девочка-то с перчинкой.

— С изюминкой, ты хотела сказать, — автоматически заметил я, не придав значения скрытому смыслу замечания.

— Ну вот. Теперь мой собственный непутевый внук будет учить свою старую атеросклеротическую бабку…

Сильно испугавшись и подозревая то, о чем, таким иносказанием и с такой интонацией хотела сказать бабуля, я отправился к своему кузену. Вы его знаете, у него мать-полька (я этим не хочу сказать ничего плохого). Азалию обследовали — и ничего, разумеется, не нашли. Мой кузен, сидя в своем шикарном кабинете — он, похоже, преуспевает, — понес совершенно непередаваемый околонаучный бред относительно законов наследования парапсихологических способностей. Он все говорил и говорил, так что я вскоре начал зевать, с риском отправиться к хирургу или стоматологу с вывихнутой челюстью…

Неожиданно из закрытого доселе шкафа вывалился старый стерилизатор, набитый ко всему прочему тысячей разных мелочей, и с грохотом упал на пол. Дочь моя сопровождала это действие очень странным взглядом, мне совсем не хотелось сравнивать ее с бабушкой, но она, казалось, ничуть не испугалась. Так и не добившись ясности, мы и отправились домой. Покой, однако, длился недолго.

Спустя несколько недель моя любимица вышла из детской с сияющим, как обычно по утрам, лицом (это в маму) и отчетливо проговорила, внимательно следя за моей реакцией широко распахнутыми, почти черными глазами в ореоле пушистых ресниц:

— Папа, я тоже хочу такую штуку в голове, как у тебя!

— О Господи! — почти простонал я. — А это, похоже, в меня…