Лепра смотрел на свои руки, летавшие по клавишам. Его считают талантливым. Ева удивляется беглости его пальцев. Но талант, истинный талант, не в пальцах. Талант!… Перестав играть, Лепра взял сигарету из пачки, лежавшей на фортепиано рядом с блокнотом и карандашом, которые ему еще ни разу не понадобились. Перед его глазами возник Фожер — импровизирующий Фожер. Бывало, он нажмет наугад клавишу, прислушается… Склонит голову к плечу, сощурит левый глаз от дыма собственной сигареты и ждет… Лепра нажал клавишу, подождал… Ничего… Когда он вот так предавался воображению, им тотчас завладевала Ева. «Надо плыть по течению, — говорил Фожер. — Песни, они где-то уже существуют, готовенькие. Они на тебя смотрят, понимаешь? Ты словно приманиваешь их, как птиц хлебными крошками». В приступе отвращения Лепра прошелся по комнате, поглядел в окно — потом стал подозрительно рассматривать свое отражение в зеркале. Бесплоден! Вот в чем загвоздка! Он бесплоден. А Фожер был на свой лад неиссякаем. Что ж. Ему остается одно — работать, чтобы превзойти в виртуозности всех виртуозов… Лепра подошел к инструменту, закрыл глаза, повертел пальцем в воздухе, словно готовясь вытянуть жребий, и опустил его на клавишу… Протяжно зазвучала прекрасная низкая нота. Фа… Ну а дальше?.. Это всего-навсего фа. Что можно выразить с помощью фа? С фа можно начать играть что угодно… полонез, балладу, концерт… Но можно ли ею высказать: «мне грустно», «я ревную», «я тоскую», «я — Лепра»?.. Он сыграл трудный, блестящий пассаж, вспомнил музыкальную фразу Бетховена, отработал ее исполнение до совершенства, просто так, чтобы усладить пальцы, но в сердце было пусто. Зазвонил телефон.

— Алло?.. Ева, любимая, это ты?.. Сижу за роялем, само собой.

— Ты читал газеты?

— Нет. А что?

— Эта девка Флоранс имела грандиозный успех.

— Исполняя ту песню?

— Конечно.

— Ну и что? Что это доказывает?

— Как что доказывает? Ты понимаешь, что песню поют уже буквально все!

— Прости, но до меня не доходит…

— Ничего, скоро дойдет…

Она сухо оборвала разговор. Лепра пожал плечами. Черт с ней, с песней. Из вызова он сыграл ее наизусть, украсив фиоритурами, расцветив вариациями… Верно, здорово, но в конце концов, это всего лишь песня… Не надо поддаваться… Лепра надел куртку и вышел купить газеты, которые прочел тут же на улице. Ева не преувеличивала. Пресса была единодушна… пожалуй, даже слишком единодушна. Тут наверняка не обошлось без Мелио. «Новая звезда. Флоранс Брюнстейн оказалась откровением… Родилась великая певица…»

Лепра вернулся домой, позвонил Еве.

— Это я, дорогая. Я просмотрел газеты… Флоранс и в самом деле добилась успеха… Но это не значит, что ты повержена.

Ева часто дышала в трубку.

— Никто вас не сравнивает, — продолжал он. — Я ставлю себя на твое место, я понимаю, это обидно. Но, по-моему, мы с тобой склонны…

— Преувеличивать, да?

— Пожалуй. Хочешь, пообедаем вместе? Надо все обсудить.

— Давай, — согласилась она без восторга.

— Заехать за тобой? Или где-нибудь встретимся?

— Встретимся. Возле «Фигаро».

— До свиданья, дорогая.

Он переоделся. Успех Флоранс его не смутил. Наоборот, Лепра почувствовал себя уверенней. Фожер желал этого успеха, он готовил его уже давно. Теперь он должен быть доволен. Лепра в изумлении застыл с расческой в руке. Он рассуждает так, как если бы Фожер мог предугадать… А в самом деле, может, он все предугадал, задумал, подстроил?.. Лепра привел прическу в порядок. Что за дурацкие мысли. Ничего Фожер не подстроил. Он просто пытался вынудить Еву исполнить песню, чтобы помучить ее. Фокус не удался. Фожер — это прошлое!… Лепра вышел на площадку, вызвал лифт. А теперь надо обеспечить будущее, других проблем нет. Лепра заглянул в комнату консьержки.

— Если меня будут спрашивать…

Радио играло под сурдинку, женский голос пел.

— Что это за передача? — спросил Лепра.

— А кто ее знает, — сказала консьержка. — Я не обратила внимания… Просто приятно послушать музыку…

Лепра медленно, почти робко прикрыл дверь. Он должен был этого ждать. Ничего страшного не случилось. И однако!… Постой, не торопись. Неужели я завидую Фожеру? Нет. Песня хороша. Она уже имеет успех. Это естественно… Что в этом особенного? Может, я боюсь?.. Нет. Впрочем, чего бояться? Тогда в чем же дело, Боже мой!

Никогда еще осень не была такой ласковой, а свет таким мягким. Полдень на бульварах ощущался как праздник. Праздник для всех других. Лепра вдруг почувствовал себя в положении беглеца. Странно, что песня, которую он знал наизусть, которая уже не могла потрясти его внезапностью впечатления, обретала вдруг какую-то новую жизнь, когда он встречался с ней вот так, случайно! Но это не может, не будет длиться долго. Он привыкнет. К яду ведь привыкают… И все же Лепра обошел стороной улицу Камбон. И в будущем он постарается обходить некоторые улицы — их перечень уже складывался в его голове… Те, где музыкальные магазины… Не из суеверия, нет. Просто неприятно видеть портреты Фожера. И потом, когда проходишь мимо этих магазинов, непременно услышишь обрывок мелодии, припев, отзвук пластинки… Лепра вышел на площадь Согласия. Под деревьями легче дышалось. Он восстановил прерванную нить мыслей. Обеспечить будущее… Если Ева откажется петь, будущее предопределено — придется выступать с концертами. Но концерты влекут за собой гастрольные поездки, частые разлуки… Лепра побренчал в кармане мелочью. Разлуки! Само собой, Фожер это предвидел. «Обещай мне больше с ним не встречаться». Вот что он сказал тогда на вилле в Ла-Боль. После смерти он стал сильнее, чем при жизни!

— Нет, — громко произнес Лепра.

Нет! Никогда он не согласится расстаться с Евой. Лучше уж снова служить оркестрантом в ресторане… Но тогда Еве будет стыдно показываться с ним… Газетная хроника, краткие заметки, шуточки, насмешливые перешептывания — он хорошо знал все виды оружия, которое разит вернее, чем кинжал. «Может, я уже конченый человек, — думал Лепра. — А может, мне надо ее разлюбить». И тут ему показалось, что он уловил суть вопроса. Метили в Еву, а через нее в него. Теперь это для него совершенно очевидно. Они оба думали, что еще могут защититься, но оказалось — поздно. Защититься от кого? От мертвеца?.. От …чего? От слепого общественного мнения?.. Неужели и впрямь ничего нельзя поделать? Может, еще удастся воздействовать на тех, кого они подозревают. Воздействовать — но как? Допросить каждого по очереди: «Это не вы ли прислали мне пластинку?» Смешно. И потом, Ева же могла исполнить песню. Мелио на этом настаивал. Никто не мог предвидеть, что она откажется. Никто!… Кроме Фожера!

«Ладно, — твердил про себя Лепра. — Буду думать о другом. С этой минуты запрещаю себе думать о Фожере». У него оставалась Ева. Ева, которая вернется к нему, потому что ей некому больше довериться. Сообщничество сблизит их больше, чем любовь. Это было почти утешение.

В условленном месте Евы не было. Лепра посмотрел на часы, рассеянно пробежал расклеенные на стенде страницы «Фигаро литтерер». Один Лепра, элегантный, уверенный в себе, прохаживался по улице; другой вслушивался в обрывки собственных мыслей: «Придется сменить квартиру… начать экономить… катиться вниз… у нее деньги есть… у меня нет…»

Ева появилась внезапно. Она почти бежала. Лепра едва не раскрыл ей навстречу объятия.

— Уведи меня куда-нибудь, — сказала она. — Куда хочешь. Я немного опоздала. Прости. Я зашла в магазин, потом взяла такси, но тут…

— Что тут?

— Ладно, я тебе признаюсь. Это глупо, конечно!

— Говори же, дорогая, что случилось?

— Шофер стал насвистывать…

— Понимаю, — сказал Лепра.

— Я вышла под каким-то пустым предлогом и всю оставшуюся дорогу шла пешком.

Они стояли друг против друга, не двигаясь, снова встревоженные.

— То же самое вышло со мной, — заговорил Лепра. — Неприятно, но думаю, мы привыкнем. Так надо. Хочешь, пойдем в клуб на Елисейских полях. Сейчас еще только половина двенадцатого, там нам будет спокойно.

— У меня кусок в горло не пойдет, — сказала Ева. Они пересекли площадь Рон-Пуэн.

— Ты уверен, что там мы не услышим музыку? — спросила она.

— Вот до чего мы дошли! — прошептал Лепра.

— Но ты понимаешь, как я буду выглядеть в глазах окружающих? — спросила Ева.

У подножия лестницы было людно, но в зале оставались тихие уголки. Они расположились в самой глубине зала. Лепра, изучая меню, поглаживал руку Евы. Без всякой причины он вдруг снова обрел душевное равновесие. Ева тоже улыбнулась.

— Прости меня, Жанно. Я лишилась здравого смысла. Сама себя не узнаю. Закажи мне что-нибудь выпить. Все равно что… Я сразу приду в себя… У меня для тебя хорошая новость.

— Маскере?

— Нет. Маскере уклоняется, и это, между прочим, доказывает, что мои акции упали. Это Блеш. Он все устроит, и через три недели… Сегодня вечером он обещал мне позвонить. Но дело можно считать почти решенным. Они пригласили венгерского пианиста, но тот заболел.

— Стало быть, меня нанимают играть чардаш.

— Прошу тебя, не ворчи. Само собой, я сказала, что ты согласен. Осторожно! Не смотри на лестницу… Человек, который спускается по ступенькам… это Гамар.

— Гамар? Тот, который в нашем списке?

— Да.

Гамар их увидел. Он поклонился, поколебался, подошел к их столику. Ева представила мужчин друг другу так, как если бы Гамар был ее близким другом. Она вовсе не была лицемеркой. Просто ее разбирало любопытство, и она готова была к борьбе. Гамар сел напротив них.

— Я очень рад, что вас встретил, — сказал он Еве. — Я уезжаю в Италию, и, как всегда, в спешке… Фожер сообщил вам о нашем последнем разговоре? Видите, я иду прямо к цели.

Ева всматривалась в Гамара с таким пристальным вниманием, что Лепра уже заранее ненавидел этого человека, державшегося слишком непринужденно. Может, враг — это он?

— Нет, — сказала Ева, — муж не посвящал меня в свои дела.

— Но речь идет о деле, которое касается вас самой! — воскликнул Гамар. — Право, это какая-то загадка.

— Фожер любил темнить, — заметила Ева.

— Я предложил ему, — продолжал Гамар, — снять фильм, в котором главную роль будете играть вы. И он вам ничего не сказал?

— Ничего.

— Странно. Он обещал мне подумать, посоветоваться с вами…

— А как вам показалось, он сочувственно отнесся к этому плану?

— По правде говоря, нет.

— Это меня не удивляет. Для него была бы нестерпима мысль, что я могу добиться успеха помимо него. Понимаете? Без его на то согласия…

Гамар впился в Еву своими серыми глазами.

— Это на него похоже, — пробормотал он.

Ева метнула быстрый взгляд на Лепра и подалась вперед.

— Мсье Гамар, между нами… Фожер был вам симпатичен?

— В моей профессии, — ответил Гамар, — поддаваться своим чувствам не принято.

Он едва заметно улыбнулся и встал.

— Досадно, — прибавил он. — Мы отказались от нашего замысла, но, может статься, когда-нибудь мы к нему вернемся.

— Сомневаюсь, — заметила Ева.

Он поклонился, не возразив ни слова, и выбрал себе столик в другом конце зала. Ева больше не притрагивалась к еде.

— Это не он, — сказал Лепра.

— Нет, не он. Вообще чем дольше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что Морис не доверился никому. Вначале я и вправду подумала, что он мог посвятить в это дело кого-то из друзей. Но сам видишь… Гамар его не любил, а между тем они были тесно связаны друг с другом. Мы только зря теряем время в догадках. — Она передернула плечами. — Я ставлю крест.

— На чем?

— На всем. Это более достойно. Я не хочу, чтобы говорили, будто я цепляюсь за свою карьеру.

— Ева!

Она наблюдала за вновь прибывающими посетителями, которых становилось все больше: писатели, сценаристы, актеры, — и напустила на себя равнодушный вид. Для нее главное — сделать выбор самой, чтобы иметь право с презрением отнестись к кривотолкам.

— Ничего не изменится, — пообещала она. — Я не собираюсь становиться монахиней. Поверь мне, вовсе не так уж плохо пожить как все, не спешить с концерта на вечеринку, бездельничать… Я всю жизнь вкалываю как мужчина. Хватит, я устала.

— Ты!

— Да, я. О прошлом я не жалею, но теперь я не прочь отдохнуть от упряжки.

— Как бы не так! Ты просто хочешь взять верх над своим мужем! — Лепра попросил счет и сжал руку Евы в своей. — Только твой муж тоже хочет взять верх над нами.

Они пошли к выходу. Разговоры на их пути умолкали, потом возобновлялись за их спиной тоном ниже. Они были уверены, что все толкуют о Гала-концерте, о новой песне, и спешили оказаться вдвоем. Однако до Триумфальной арки они дошли молча. Они вдруг почувствовали себя лишенными дела, никому не нужными и знали, что первый, кто откроет рот, заговорит о Фожере.

— Угости меня кофе, — попросила Ева.

Лепра выбрал бар «Отомобиль». В дверях они столкнулись с Вирьё.

— Вот здорово, что я вас встретил! — завопил Вирьё. — Что поделываем, крошка? Насчет твоего мужа я, конечно, уже слышал. Сочувствую… А ты, приятель, все бренчишь?

Он подвигал пальцами, словно перебирая клавиши, громко расхохотался.

— Чем бы мне вас угостить? Нечего, нечего, пошли. Он подтолкнул их к бару.

— Три виски. Между нами, я предпочел бы «Вьей Кюр», но это для бабья. Послушай, лапочка, ты плохо выглядишь. Что это за слухи тут ходят? Это правда, будто ты хочешь все бросить?

— В настоящее время я отдыхаю, — сказала Ева. — Только и всего.

— В добрый час! Потому что я ее видел, эту Флоранс. Газета меня послала. Мне даже велено на скорую руку накатать рецензию. Спору нет, насчет этого, — он обрисовал округлости, — у нее полный порядок. Но в остальном — нуль. Песня Фожера — она же из самого нутра идет. Чего тут многозначительность разводить, искать какой-то подтекст. Представляешь, крошка, подтекст! Поглядела бы ты на нее — тискает микрофон, глаза закатывает, рука на сиськах… Я помню припев, вот слушай…

Он запел истошным голосом, и все, кто стоял у стойки, засмеялись.

— Ладно, — согласился Вирьё, — признаю, можно спеть лучше. Но ведь эта штука зовется «Очертя сердце»… Она требует чувства, слезы… Предположим, я обращаюсь к тебе… «Ты обманула меня, но я простил». Да это же почти не поется… просто говорится… руки протянуты… ласково так… потому что в жизни все может начаться сначала… как прежде… Верно?.. Если бы эту песню спела ты… Да чего уж там говорить — мы с тобой дело понимаем.

— Мадам Фожер нездоровится, — сказал Лепра.

— Ой, — воскликнул журналист. — Ой, прости! Извини меня.

— Мне очень жаль, — прошептала Ева. — Спасибо, мой славный Вирьё… Вы правы, я пела бы так, как вы сейчас показали… Именно так!

Она протянула ему руку. Вирьё расцвел.

— Я напишу опровержение. Скажу, что вы скоро вернетесь на сцену.

— Лучше не надо.

— А ее можно разнести?

— Неужели вы такой злой, Вирьё? Вирьё проводил их до самых дверей.

— Не падай духом, солнышко! — крикнул он. — Мы будем тебя ждать. Не сдавайся.

— Я больше не могу, — сказала Ева. — Вернемся.

Они медленно шли вниз по авеню Марсо.

— Вот дурак! — пробурчал Лепра.

— Скоро мы вообще не сможем показаться на людях, — сказала Ева. — Не знаю, как действует эта песня на тебя, но на меня… Я думала, я крепче!… Если бы не ты, уехала бы куда глаза глядят… Вернулась бы в Испанию… Или на Канарские острова…

Лепра молчал. Если она ухватится за эту мысль, все погибло. Она уедет, начнет скитаться из отеля в отель; вечерами, чувствуя пустоту в душе, согласится ужинать с первым встречным, и, чтобы доказать себе, что свободна, она способна…

— Ева, дорогая, берегись… Если ты уедешь, значит, он одержит победу… Ты только что сама признала, что ничего не изменилось.

Ничего не изменилось! Лепра прекрасно знал, что, наоборот, изменилось все. Даже молчание Евы стало другим. Она искала в любви восторга, который преображает и лицо, и речи — они становятся необычными, а жизнь похожей на рождественское утро. Будничную любовь, любовь, которую надо нести как крест, — нет, такую любовь она защитить не сможет.

— Я не хочу оставлять тебя одну, — сказал Лепра. — Дома я сварю тебе кофе. У меня есть скрытые таланты.

Смех его звучал фальшиво. Они вошли в парадное. Консьержка побежала за ними следом.

— Ваши письма, мадам Фожер. И еще вот эта бандероль.

— Дайте мне, — сказал Лепра.

Он слегка побледнел и нервно открыл дверь лифта. Ева тоже узнала обертку.

— Ты думаешь, это…

— Боюсь, что да, — ответил он. — Та же обертка. Тот же почерк… И штемпель тот же… Авеню Ваграм…

Ощупав бандероль, он убедился, что внутри — картонная коробка. Лифт с шуршанием шелка скользил вверх, свет, горевший на лестничных площадках, мимолетно освещал напряженное лицо Евы, ее полные страха глаза.

— Нет, — сказал Лепра. — Нет. Не надо бояться. Хитрость шита белыми нитками. Это просто-напросто пластинка с записью Флоранс. Нас хотят взять измором.

— Тогда, значит, это она?

— Не знаю… пока не знаю. Увидим.

Ева уже вынимала из сумочки ключи. Они стремительно вошли в квартиру, и Ева заперла дверь.

— Иди… иди вперед… — прошептала она. — Меня ноги не держат.

Она пошла следом за ним, держась за стулья и кресла.

Лепра разрезным ножом вскрыл бандероль, сорвал крышку с коробки. Вынул пластинку.

— Наклейки нет. Сядь. Может, это все та же пластинка. Он приподнял адаптер и, когда пластинка пришла в движение, опустил на нее иглу. Они тотчас узнали манеру Фожера — его запинающееся туше.

— Видишь, — сказал Лепра, — та же самая запись, в точности.

— Пусть уж лучше так, — вздохнула Ева.

Они услышали игру Фожера, те же паузы, его хриплое дыхание.

— Хватит? — спросил Лепра.

— Подожди… Дослушаем для очистки совести.

— Зачем? Неужели тебе так хочется услышать его маленькую речь?

В мелодии ничего неожиданного больше не было, она уже стала такой знакомой! Здесь, дома, им удавалось побороть страх.

— Сейчас он начнет говорить те же слова. «Недурно, а?» — и так далее. Ладно, с меня хватит. Выключаю.

— Погоди же!

Фортепиано умолкло. Пластинка, чуть-чуть волнистая, мерно, с легким шуршанием покачивала белый рычаг адаптера. Фожер молчал тоже, и на лице Евы снова проступил страх. Губы Лепра злобно скривились.

— Другая пластинка, — прошептал он.

И вдруг раздался голос Фожера. Хотя они его ждали, оба вздрогнули и подались друг к другу.

«Ева, ты здесь, не так ли?.. Прости меня… я говорю с тобой, как слепой… хуже того… меня вообще уже нет… Ты ведь знаешь… я всего только голос…»

Рассеянной рукой Фожер наиграл мелодию припева. Ева кусала носовой платок. Переливаясь бликами, пластинка кружилась в нечеловеческом безмолвии.

«Я всего только голос, — повторил Фожер, — но я о многом догадываюсь. Я знаю, к примеру, что ты думаешь обо мне куда больше, чем когда-либо прежде… И это еще только начало…»

Он проиграл короткую фразу, Лепра хотелось крикнуть ему:

«Довольно… Прекратите!»

«Ты думаешь, я тебя преследую?.. Нет… Я защищаюсь… Ты удивлена! И твой дружок удивлен тоже… Держу пари, он сейчас рядом с тобой… А если его нет, ты ему расскажешь… Я защищаюсь. Потому что я должен сказать тебе: это ты мучила, терзала меня, была моим наваждением. Я бы никогда от тебя не избавился…»

— Нет, — прошептала Ева. — Нет… Это неправда. Она пожирала глазами пластинку, как если бы вдруг увидела в ней отражение Фожера.

«Я мучился, — говорил Фожер. — Теперь помучайтесь вы оба. Правосудие?.. Я в него мало верю… По крайней мере полагаю, ему надо помочь… Вот видишь, я и помогаю… Эта пластинка не последняя… Впрочем, я обращусь уже не к тебе… До свиданья, дорогая Ева, я хотел бы любить тебя меньше… Я тебя не забыл… Я тебя не забуду никогда…»

Пластинка, щелкнув, остановилась. Лепра бесшумно опустился на колени перед Евой. Потрясенная, она все так же сжимала голову руками.

— Ева… Ева… любимая… — говорил Лепра.

Он почувствовал, что голос его дрожит, вышел на цыпочках в кухню, поискал и нашел среди бутылок едва начатую бутылку арманьяка. Наполнив стакан, он принес его в гостиную.

— Ева… выпей… выпей сейчас же. Ева протянула руку.

— Он сведет меня с ума… Это ужасно!

Она омочила губы в коньяке, закашлялась, Лепра залпом допил остальное.

— «Обращусь уже не к тебе», — повторила она. — Ты понял, что это значит?

— Нет.

Она снова уставилась на пластинку.

— Разве я знала, что он так меня любил! — проговорила она своим грудным голосом.

Лепра схватил ее за плечи, встряхнул.

— Ева… очнись… Я здесь… Мы тоже будем защищаться. Так продолжаться не может.

— А что ты намерен сделать? Разве есть способ помешать пластинкам приходить по почте?

— Но мы не обязаны их слушать.

Ева улыбнулась бледной, горестной улыбкой.

— У тебя хватит выдержки не распаковывать их? Положа руку на сердце?.. Вот видишь. Мы прослушаем их все. Это судьба. Это входит в его план. Не знаю, чего он хочет добиться, но…

— Ты обезумела, — прервал ее Лепра. — Господи, да ведь, в конце концов, его же нет в живых.

— Это ты обезумел, Жан, — ласково сказала Ева. — Ты ведь понимаешь, что есть кто-то… друг, сообщник, называй как хочешь… который в курсе. Теперь уже в этом сомнений нет.

Лепра машинально взял пустой стакан, втянул в себя последние капли влаги.

— Точно, — подтвердил он. — И вот доказательство… Отправитель должен был дождаться первого успеха песни, прежде чем отправить эту пластинку… Иначе пластинка не потрясла бы нас так… верно?

— Продолжай.

— Сам Фожер не мог точно расписать, в какие числа отправлять пластинки. Стало быть, кто-то выбрал день… А значит, речь идет не о каком-нибудь отдаленном знакомом. Это должен быть друг Фожера, тот, кто знал все… Разве я не прав?

— Мелио?

— Не представляю никого другого… Но зачем он упрашивал тебя исполнить песню?

— При чем здесь… я что-то не понимаю.

— Сейчас поймешь. Друг, о котором мы говорим, если он согласился исполнить последнюю волю твоего мужа или, если хочешь, согласился мстить за него… пойдет до конца. Но тогда Мелио не должен был предлагать тебе петь.

— Стало быть, это не Мелио. И все же… Брюнстейн?.. Да нет, Морис никогда не выбрал бы себе в наперсники мужа своей любовницы.

— Кто же тогда? Флоранс? Девошель? Гюрмьер?

— Только не Гюрмьер. Гюрмьер делец, да притом из продажных. Тот, у кого остались пластинки, мог бы явиться ко мне, чтобы шантажом выманить у меня деньги. Сам понимаешь, Морис должен был предвидеть этот риск. Он Должен был выбрать кого-то очень надежного… Кого-то, кто, вероятно, нас ненавидит…

— Его брат?

— Он даже не явился на похороны. Они уже много лет в ссоре.

Лепра в унынии опустился на стул.

— Что же делать? — спросил он.

— Ничего, — прошептала Ева. — Ждать.

— Чего ждать?

— Очередных пластинок.