L’Ombre et la Proie (1951)

Перевод с французского М. Стебаковой

 

Глава 1

Прошло уже пять минут, как Анн-Мари, горничная «Каравеллы», крикнула из-за двери:

— Пора, мадемуазель! Ваш брат вот-вот будет на месте…

— Слышу, спасибо, — нервно отозвалась Симона.

Она и сама знала, что пора. Тем не менее продолжала стоять, прислонившись лбом к оконному стеклу.

Дождь перестал, но с запада все небо по-прежнему было в тучах; в саду ветер срывал лепестки цветов и ерошил длинную шерсть грифона, обнюхивавшего трехколесный мотороллер булочника.

Симона бросила последний взгляд на воду Оде, цвета жидкого цемента, на белоснежные скорлупки яхт, чьи хрупкие мачты раскачивались на фоне несущихся по небу туч. Потом, отвернувшись от окна, осмотрела комнату. Понравится Сильвену или нет?

Кровать с крохотной лампой у изголовья, пунцовым покрывалом, металлическими спинками, выкрашенными под светлое дерево, выглядела чистой и приветливой. Встроенный шкаф, раковина, кресло делали комнату похожей на каюту теплохода. Даже запах… Симона втянула воздух, задержала дыхание… Точно, запах лака и воска усиливал ощущение близкого отплытия, путешествия. Серые свежепокрашенные стены ласкали глаз и даже душу. В путь, снова в путь с Сильвеном! Начинается первый этап новой жизни.

О Господи! Симона вздохнула и посмотрела на себя в зеркало. Может, тому виной слабый свет, едва пробивающийся сквозь задвинутые шторы? Но она вдруг показалась себе постаревшей, бледной и поблекшей. В уголках глаз, возле рта стали видны крохотные морщинки — признаки увядания. Ей уже тридцать два! «Я старше его! Старше на шесть лет». И комната Сильвена вдруг показалась ей мрачной, а тишина — зловещей. Что за безумная идея — забиться в эту дыру! Сильвен бы никогда…

Она прислушалась… Скорее всего, это пылесос в дальнем конце коридора. Но лучше убедиться… Она пересекла комнату — заскрипел совсем новый паркет, — вышла в узкий, без окон, словно на судне, коридор, ведущий к лестничной площадке. Там действительно пылесосила Анн-Мари: снующая фигура в слабом свете ночной лампы и мечущаяся по стене причудливая двукрылая тень широкого чепца.

Симона зашла к себе, надела плащ. «Надо бы купить цветы, — подумала она. — А это что? Письмо Сильвена на виду… Письма нужно уничтожать… Анн-Мари незачем знать…»

Она быстро пробежала глазами все восемь страниц… Бедняжка, он был так полон надежд, так уверен в себе…. «Вермандуа считает, что я вырос феноменально и предсказывает мне полный успех…» Симона закрыла глаза, чтобы отчетливей представить себе Сильвена в тот момент, когда тронулся поезд. Он смеялся, колечки длинных волос шевелил ветер. Махал рукой… Такой юный, такой ранимый, такой неопытный… Он что-то выкрикивал, но слова относило в сторону: «…удача… успех…»

— Бедный мой Сильвен! — прошептала Симона.

Она медленно стала рвать страницы, одну за другой, зажала скомканные обрывки в кулак… Сильвен никогда не поймет реального положения вещей. Заботы, расчеты, тревоги — это ее удел, только ее. Ну и пусть, лишь бы он был счастлив…

Взгляд молодой женщины остановился на распятии в изголовье кровати. Она скинула туфли, забралась с ногами на постель и сняла бледного Христа на тонком самшитовом кресте. Анн-Мари, наверное, заметит его отсутствие, побежит в кабинет к Мадемуазель и наябедничает, а потом станет потихоньку следить за Симоной. Зато Сильвену обстановка не будет напоминать строгий пансион. Пусть продолжает любить жизнь, нельзя, чтобы он терял вкус к борьбе. Он и так поначалу будет чувствовать себя раздавленным! Симона знала, привыкла… Сильвен всегда уезжал полный энтузиазма, а возвращался разочарованный.

Она поискала какой-нибудь ящик, потайное место и в конце концов положила распятие в гардероб, на обувную коробку, наполовину скрытую платьями.

— Это ненадолго, — произнесла она тихо. И, закрыв шкаф на ключ, опасливо прислушалась, словно что-то могло зашевелиться за дверцей.

Пылесос все еще жужжал, а по стеклам снова застучали капли дождя. Симона надвинула капюшон до самых глаз.

— Мадемуазель, не забудьте надеть боты! — крикнула Анн-Мари, когда Симона вышла в вестибюль.

Слева находилась конторка портье. Справа располагалась столовая, с маленькими столами, накрытыми скатертями в деревенском стиле, сервировочным столиком для закусок и пестрыми морскими пейзажами на стенах. В гостиной, рядом с вестибюлем, стояли плетеные кресла и столики. Симона повесила ключ на доску. Даже доска пропахла воском. Словно в пустой гостинице жил только этот запах.

— Грустный месяц май, мадемуазель Мезьер. Такая погода распугает всех туристов.

Симона вздрогнула. Она всегда вздрагивала, когда Мадемуазель заговаривала с ней. Мадемуазель словно вырастала из-под земли или просачивалась сквозь стену. Двигалась она странным, скользящим шагом, так что каждая складка на длинной черной юбке оставалась на месте. Были ли у нее возраст, имя? Слегка склоненная набок голова, рассеянный, устремленный вдаль взгляд, устало опущенные руки. Грустная улыбка на худом лице, два ярких розовых пятна на скулах. На груди у нее висели крохотные золотые часики, а шею обвивала бархотка с бантиком. Симоне не доводилось видеть ее сидящей. С поставщиками Мадемуазель разговаривала, сохраняя дистанцию, и отпускала их офицерским: «Можете идти». С Анн-Мари она была на «ты», зато грифона называла «мсье Тед». Если Мадемуазель и покидала гостиницу, то только по случаю похорон.

— Иду встречать брата, — сказала Симона.

— Автобус останавливается у почты. Сегодня он немного запоздает, потому что за рулем Максим.

Все-то про всех она знала! Симона опустила глаза и вышла. Ветер брызнул в лицо теплым дождем и раздул плащ. Симона разжала руку: полетели клочки порванного письма.

— Бедный мой Сильвен! — повторила Симона.

Причаленный к каменной пристани паром со скрежетом натягивал цепь, буксир плевался черным дымом, расползавшимся по эспланаде. Чайки, преодолевая ветер, кружили над водой, усаживались между лодками и, взъерошив перья, замирали.

— Вот чертова погодка! — крикнул какой-то матрос шкиперу буксира.

Симоне не хотелось подходить к стоявшим на остановке. Там было несколько женщин в шляпках и двое или трое мужчин в полотняных, надвинутых на глаза беретах — они все поглядывали в ее сторону. Симона предпочла пройтись по набережной, окутанной теплым дымом парохода.

Ну и дыра же этот Беноде! Мрачная дыра с совсем еще пустыми отелями, голым, продуваемым насквозь пляжем, мокрыми теннисными кортами, тихими гаражами, курортными магазинами, тщетно предлагавшими на продажу зонтики от солнца, воздушных змеев и разноцветные купальники. Симона снова засомневалась. Можно было придумать столько других вариантов! Не лучше ли было остановиться в Кемпере? Но Сильвен не согласился бы жить там в отеле средней руки. А здесь…

Старенький свежевыкрашенный «ситроен» пронзительно засигналил на спуске и, проделав несколько замысловатых виражей, остановился перед почтой. У Симоны перехватило дух. Сильвен! Вон он в автобусе. Она угадывала его профиль сквозь запотевшие стекла. До чего же глупо так волноваться! Он еще и посмеется над ней. Жестокий, как ребенок.

— Сильвен!

Он делал вид, что не слышит. Шофер, забравшись на крышу автобуса, снял чемодан Сильвена и получил от него купюру. Сильвен всегда был щедр на чаевые: «Я — дворянин». Но Симона понимала, что он просто стремится купить благожелательное отношение. Для того, чтобы чувствовать себя уверенно, ему необходимо видеть вокруг улыбающиеся лица. Длинная артистическая шевелюра, старомодный, завязанный большим бантом галстук, отстраненно-безмятежный вид — все это штрихи его роли. Сильвен изображал даровитого художника, причем вполне искренне.

Он обернулся, нахмурился, заранее злясь при мысли, что сейчас Симона начнет его утешать. Он не хотел, чтобы его утешали. Симона любила его за слабость. А он хотел, чтобы его любили за талант.

— Давай чемодан. Он тяжелый.

— Я и потяжелей таскал, — проворчал Сильвен.

Он притворился, что не заметил подставленной щеки, и презрительно оглядел мокрую площадь, роняющие капли липы на эспланаде, серую реку и в ней — отражения несущихся по небу свинцовых облаков.

— Веселенькая картинка! Поздравляю.

— При солнце все выглядит гораздо лучше, вот увидишь, — заискивающе проговорила Симона.

Недовольство Сильвена вставало между ними стеклянной стеной, холодной и гладкой. Симона просунула руку под локоть брата.

— Мы очень неплохо устроились, уверяю тебя. Ты хорошенько отдохнешь. Тебе же нужен отдых.

— Да, знаешь…

В глухом голосе звучали слезы. А ведь он поклялся себе ничего ей не говорить, не жаловаться. Он выше, он должен быть выше неудачи. И никогда не признается Симоне в поражении. Но вот Симона рядом, смотрит на него. Нежно, снисходительно, с материнским терпением. И будет так смотреть, пока он все не выложит. Сопротивляться бессмысленно, она вытянет по словечку всю унизительную историю, а когда убедится, что слушать больше нечего, положит его голову себе на плечо: «Бедненький ты мой!» И снова, в который раз, Сильвен будет уничтожен сознанием своего поражения.

«Что бы ты без меня делал?!» — шепнет Симона, обнимая его.

— Нет! — закричал Сильвен. Он поставил чемодан прямо в лужу. — Нет! Хватит с меня.

— Сильвен, прошу тебя, не надо. На нас смотрят.

— Ну и плевать! И зачем я сюда приехал?! Лучше бы…

Симона подняла чемодан, но Сильвен схватил ее за руку:

— Слушай, Симона, лучше бы мне покончить с собой. Я чуть не сделал это вчера вечером…

Сильвен увидел, как она побледнела, и злая радость хлынула ему в сердце.

— Раз им не нравятся мои картины, раз мне завидуют, меня презирают, нечего больше ждать…

— Ты сошел с ума, Сильвен.

Он невесело захохотал:

— Если бы! Нет, даже в этом мне отказано. Я в здравом уме, не бойся!

— Сильвен, ты еще так молод! Начнешь все сначала.

— Ни за что! Кончено. Больше не притронусь к кисти. Найду себе работу, не важно какую! Пойду чернорабочим! Конторщиком! Или буду малевать «виды»: поля, пляжи, кораблики… прилизанные такие картинки, почтовые открыточки. Ты ведь этого хочешь, а? Буду заниматься мазней на потребу воскресным туристам. Откроем лавчонку между киоском мороженщика и булочной, детишки будут глазеть, как я рисую, а старики ахать: «Потрясающе! До чего похоже! Почти как фотография».

Симона только моргала. Наконец Сильвен замолчал, упоенный отчаянием. Он потянулся было к чемодану, но Симона отвела его руку.

Тогда молодой человек засунул руки в карманы и, нарочито медленно передвигая ноги, двинулся за сестрой со злой усмешкой на губах.

— Здесь? — проворчал он, когда Симона остановилась перед гостиницей. — «Каравелла»! С ума сойти! Лучше б назвали «Калоша».

А сам между тем кокетливо провел рукой по волосам, застегнул на все пуговицы жакет, достал из кармана перчатки. Мадемуазель встретила их в вестибюле, и Сильвен благородно раскланялся.

— Мой брат, — представила его Симона.

Мадемуазель в одно мгновение подметила все: чемодан, удрученное лицо Симоны, горькую мину Сильвена. Она улыбалась, но руки оставались в напряжении. Она сжала их и стала медленно потирать ладони.

— Надеюсь, вам понравится в Беноде, господин Мезьер.

— Уверен, что понравится! — бодро откликнулся Сильвен.

«С посторонними-то он вон как!» — подумала Симона, поднимаясь с чемоданом в руках по лестнице. Анн-Мари прижалась к стене, чтобы пропустить их. Она покраснела и проводила взглядом элегантного молодого человека, который, проходя мимо, поздоровался и оценивающе скользнул глазами по ее бедрам и груди. Красавец! Анн-Мари позавидовала Симоне.

— Могла бы найти что-нибудь получше! — сказал Сильвен, едва Симона закрыла дверь комнаты. — Мышеловка и та просторнее.

— Может, ты и прав, зато пансион стоит всего…

— Да знаю, знаю! — Он закурил, отодвинул занавеску и, не повернув головы, прибавил: — Дожили.

— Если бы ты знал, сколько у меня осталось! — шепнула Симона.

Она раскрыла чемодан и стала развешивать на плечики одежду Сильвена, раскладывать по полкам его белье. Несмотря ни на что, она была счастлива. Брат рядом. Она слышит его дыхание, чувствует резкий запах его американских сигарет. Курил он только «Кэмел», уверяя, что от французского табака у него желтеют зубы. Сильвен барабанил пальцами по стеклу.

— Вечно ты преувеличиваешь! — вздохнула Симона.

Неожиданно Сильвен резко повернулся и закричал, вне себя от ярости:

— Это я-то преувеличиваю? Ты что, действительно не понимаешь, что меня уничтожили! Стерли в порошок! Отзывы в газетах были кошмарные! Даже Вермандуа в конце концов отвернулся! Примитивная мазня… халтура… детский лепет под Пикассо… ни малейшего представления о композиции… декадентская чушь… Бог знает что еще! Они сговорились, это ясно! Я им мешаю! Я у них как бельмо на глазу! Вот они и не дают мне ходу! Ломают хребет…

Сильвен внезапно остановился, осознав, что Симоне как раз и надо было, чтобы он выговорился. Теперь она в курсе. Знает, что его побили и что теперь он целиком принадлежит ей. Он в гневе сжал кулаки.

— Но я еще не сказал последнего слова, слышишь; Симона? Я им еще покажу!

Она стояла перед Сильвеном, чуть ссутулившись, внимательно глядя на него тревожным собачьим взглядом.

— Конечно, малыш. Нужно бороться!

— Тебе на меня плевать! — снова взорвался он. — Ты считаешь, что они правы! Черт возьми, я и буду бороться! Вы у меня все попадаете! Есть одна идейка! Завтра же, не откладывая, и начну! Тут полоса, а тут две сиреневые сферы…

Он быстро делал набросок ногтем на запотевшем стекле. Симона почти уже разобрала чемодан, как вдруг ее пальцы коснулись холодного металла.

— Сильвен… Не может быть!

— Что такое?

Он прекрасно все понял, и Симона тоже хорошо поняла его жалкий шантаж. Она недоверчиво подняла маленький браунинг с инкрустацией из слоновой кости на рукоятке: лист клевера с четырьмя лепестками.

— Дай сюда.

Он пытался, сжав челюсти, изобразить отчаянную решимость, а сам смотрел на Симону с тревогой, как мальчишка, который боится получить пощечину. Он ждал, что Симона разозлится, и приготовился ответить насмешками. Но она присела на кровать, бессильно свесив руки между колен. И беззвучно заплакала, лицо ее словно окаменело. Этого Сильвен вынести не смог. Он опустился рядом с ней на колени, став вдруг беззащитным, боязливым и открытым.

— Дурачок! — шептала она. — Какой дурачок!

Они оба не двигались. Сильвен приник головой к коленям сестры. Она медленно, по-матерински гладила его по лбу, по щекам — сколько абсурдных мыслей в этой красивой голове! Понемногу перед ними вновь забрезжило счастье Сильвен снова готов был слушаться, а Симона, прикрыв глаза, не успев стереть слезинку в уголке рта, мечтала о будущем. Пора действовать. Она наклонилась, поцеловала Сильвена в висок.

— Больше ты от меня не уедешь. И, обещаю тебе, мы победим.

Револьвер так и лежал на кровати Симона спрятала его в свою сумочку и встала. Сильвен неторопливо, с улыбкой потянулся.

— Мне нужно купить краски и холст, — заметил он. — Я видел в Кемпере недурной магазинчик. Думаю, пяти тысяч хватит.

Разве могла Симона отказать ему, да и мог ли он намекнуть деликатней, что истратил все, что было выдано на поездку? Она протянула деньги, и он сунул их прямо в карман брюк. Это тоже входило в роль. Потом, присев, чтобы увидеть себя в низко висящем зеркале, он тщательно причесался.

— Может, пройдемся? Дождь кончается, да и, вообще-то говоря, городишко довольно симпатичный.

В нем возродился интерес к жизни, появилась потребность двигаться. Насвистывая, он принялся переставлять стулья, открыл шкаф, покрутил краны умывальника. Симона, улыбаясь, пудрила лицо.

— Я тебе, кажется, рассказывал про Милорда, приятеля по художественной школе, — начал Сильвен уже на лестнице.

— Обязательно надень боты.

— Что?.. Ну это уж совсем! Так вот, знаешь, он — совершенно потрясающий тип…

За матовым стеклом была видна склоненная голова Мадемуазель. В этот момент она зачеркнула надпись: «Закуски» и твердой рукой вписала: «Лангусты под майонезом, 550 франков». Меню готово.

Сильвен обнял Симону за плечи.

— Веди себя прилично! — сказала она. — За нами здесь наблюдают. Нас могут принять за влюбленных.

— Ну и что! Река еще ничего, но эти домишки — прости меня! Тебе нравится жить в такой дыре?

Она вздохнула.

— Кто знает, — продолжал Сильвен. — Если картина, которая сейчас у меня в башке, получится… Как подумаю, за сколько Баллар только что продал плохонькое полотно Брака… Какое быстрое течение в этой протоке! Вот бы яхту, а? Выехать с утра пораньше! Пообедать на скалах…

Симона слушала его, слегка откинув голову. У Сильвена был дар так живо расписывать свои мечты, что его фантазии казались осязаемыми. Послушаешь-послушаешь и начинаешь терять чувство реальности. Собственно, для Сильвена никакой реальности просто не существовало, он жил в изменчивом мире своих прихотей, с завидным воодушевлением преображая его снова и снова. Они спустились по крутой дорожке, и, едва последние сады уступили место ландам, перед ними открылось светло-зеленое море; горизонт застилали облака, под ногами пенистые волны разбивались о нагромождение черных диких утесов в бледную водяную пыль.

— Не подходи близко! — предупредила Симона. — Один несчастный случай уже произошел!

— Кроме шуток? Здесь?

— Именно. Года два назад тут утонул человек. Когда его нашли, он был страшно изуродован, узнать невозможно… Вот ужас!

— Хватит! Не порть мне аппетит… Знаешь, пожалуй, нужно снова попробовать морские пейзажи. Раньше они мне удавались, помнишь? — Он сжал ей плечо с грубоватой нежностью. — Симона, дорогая! Как я рад, что мы опять вместе. Я так скучал в Париже.

Может, он и действительно в это верит. И сейчас он вполне искренен, точно так же, как когда покупал браунинг или когда чуть не уехал два года назад с той девицей… Симона шагала, прижавшись к Сильвену, и ей хотелось обхватить его обеими руками, удержать, привязать к себе навсегда. Она бы стала думать, смотреть вместо него, чтобы первой замечать любые опасности и искушения. Сильвен что-то говорил, но она его не слушала. Все повторяла про себя: «Он ускользнет… как бы я ни старалась его удержать…» И в то же время подсчитывала, сколько еще они смогут продержаться на те деньги, что у нее остались…

— Эй, Симона! Я же с тобой разговариваю! Ты что, уснула?

— Прости, пожалуйста.

— Пора обедать, говорю. Я со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не держал! Готовят-то в твоей «Каравелле» нормально? Не обижайся, но от этого заведения за версту несет ладаном.

— Чистота и порядок, что тебе еще надо?

Симона была задета, но он расхохотался тем невинным смехом, за который ему всегда все прощалось.

— Ну и дуреха ты, сестрица!

Он уже забыл свою досаду, гнев, намерение пойти на завод или в контору. И принялся напевать «Один кораблик в путь пустился», пристально вглядываясь в хрупкие парусники зажиточных горожан Кемпера.

— Завтра же искупаюсь! — вдруг воскликнул он. — Мне здесь нравится, определенно нравится!..

Мадемуазель поджидала их в маленькой гостиной. Пока Сильвен мыл руки, она отвела Симону в сторону. Она обожала тайны, перешептывания.

— Мне неловко… У нас сегодня обедает не слишком приятная гостья… Нет! Вовсе не то, что вы могли подумать. Разве бы я позволила… Напротив, девочка из очень хорошей семьи, дочь владельцев «Мениля», знаете, то красивое поместье, что видно с дороги… Вилла с башенкой, как маленький замок, повсюду цветы… Большая сосновая аллея… Но вернемся к Клодетте… — Глаза ее смотрели поверх плеча Симоны. — Вот уж точно говорят, не в деньгах счастье. Представьте себе…

Подошел Сильвен, вытирая на ходу руки носовым платком.

— Ну что, перекусим?

Мадемуазель вздернула подбородок и двинулась к столовой, как первые христиане на арену со львами.

— Будь посдержанней! — попыталась унять брата Симона.

Но Сильвен уже заметил картины, украшавшие помещение, и разразился проклятиями:

— Что за гадость!.. Сроду не видел ничего гнуснее… Если бы я знал, кто это намазюкал…

Тут он заглянул в глубину столовой и осекся.

Незнакомка не была красавицей. Красноватые веки, блестящий носик и острый подбородок — едва сформировавшаяся девушка. От силы лет двадцати! Но в повороте головы, в небольшой, ничем не стесненной груди чувствовалось что-то здоровое, живое, дикое.

— Садись, — сказала Симона.

Они устроились друг против друга. Сильвен силился сохранить беззаботный вид, но Симона умела разгадать истинный смысл каждого его жеста. Сейчас он куснет большой палец, пригладит волосы на висках. И девушка тоже поддалась неведомым флюидам, она делала вид, что рассматривает картины на стенах, взгляд ее медленно перемещался с полотна на полотно, а голова все больше и больше поворачивалась в их сторону.

— Сильвен!

— Что?

— Ты уже расхотел есть?

Он улыбнулся, но в глубине зрачков не погас огонек азарта.

— Сейчас сама увидишь.

Он повернулся, чтобы позвать Анн-Мари. И поймал на лету взгляд незнакомки.

— Лангусты под майонезом? Пойдет!

— Если хочешь… — пролепетала Симона.

Все равно! Теперь уже все равно.

— Две порции лангустов, — попросил Сильвен.

Он оживал на глазах, то и дело проводил ладонью по вискам, громко смеялся и хрустел панцирем лангусты, словно зверь, гложащий кость.

Он сидел спиной к двери. Поэтому вошедшего мужчину заметила сначала Симона. Девушка встала. Мужчина двинулся прямо к ней, крупный, темноволосый с проседью, с нездоровым цветом лица. Через стекло в двери подглядывала Мадемуазель. Она, наверное, приподнялась на цыпочки. Сильвен вытер рот, между бровями у него залегла складка.

— Клодетта, вас ждет мать! — сурово произнес мужчина.

Девушка спокойно уселась на свое место. Вошла Мадемуазель и поставила перед Симоной хлебницу.

— Это Франсис Фомбье, ее отчим, — быстро шепнула она.

— Послушайте!.. — начал было Сильвен.

Но Мадемуазель уже отошла и поправляла цветы в вазе.

— Нас это не касается, — сказала Симона.

Отчим с падчерицей разговаривали вполголоса. Он стоял возле нее и время от времени постукивал по столу кулаком. Перстень с печаткой громко ударял по дереву. Сильвен нервно крошил хлеб. До них долетали отдельные слова, обрывки фраз: «…вернуться… я имею право… скандал…»

Мадемуазель снова подошла, чтобы забрать тарелки. И объяснила на одном дыхании:

— Девчонка сбежала с виллы «Мениль»… Ее мать второй раз вышла замуж, и она возненавидела отчима. Настоящая трагедия!.. — И, повысив голос: — Анн-Мари, горячее, пожалуйста.

Клодетта между тем ехидно смеялась, потряхивая белокурой головкой:

— Ну, если вы так просите!

Франсис Фомбье выпрямился, боязливо оглянулся на Сильвена. Он был бледен, лоб его пересекала большая вздувшаяся вена, а возле рта залегли две глубокие морщины. Клодетта отодвинула стул, нарочито шумно, привлекая к себе внимание, а ее отчим все твердил:

— Клодетта… Прошу вас… В ваших же интересах…

Она бросила на стол салфетку и опрокинула стакан. Мадемуазель тут же подскочила и принялась вытирать скатерть, успокоительно улыбаясь: ничего-ничего, все это пустяки. А Анн-Мари, с дымящимся блюдом в руках, замерла в центре столовой, задыхаясь от ужаса. Фомбье вышел первым, оставив дверь широко раскрытой.

— Извините его, — произнесла Клодетта как ни в чем не бывало.

Обращалась она к Мадемуазель, но смотрела на Сильвена. У нее были зеленые, удивительно яркие глаза. И выглядела она победительницей. Мадемуазель прикрыла за ней дверь и пожала плечами:

— Какая жалость!.. Казалось бы, у людей все есть, живи да радуйся. — Она призвала в свидетели Небо, потом Симону с Сильвеном. И, поколебавшись секунду, добавила: — Отправляйся на кухню, Анн-Мари. Я сама займусь нашими гостями.

Розовые пятна у нее на скулах разгорелись. Она оперлась руками на стол и наклонилась вперед. Ее часики раскачивались над масленкой, словно маятник.

— Тут целая история… — начала она.

 

Глава 2

Сильвен Мезьер курил, подложив руки под голову. Он был в плавках, на шее — махровое полотенце. Он смотрел на облака, слушал, как набегают и разбиваются о скалы волны, и ощущал всем телом их удары. Солнце тысячами огненных игл впивалось ему в грудь. Стоило Сильвену закрыть глаза, как к нему возвращались мысли, проплывавшие в сознании лениво, словно облака в вышине. Если же он поворачивал голову, то видел на фоне сизого утеса Симону, занятую починкой чулка. Порой она откладывала работу и невесело улыбалась. Ветер играл подолом ее платья, шуршал песком по гальке.

«Зачем мне писать картины? — размышлял Сильвен. — Разве стал бы я этим заниматься, если бы был один!.. Ведь вся эта чехарда только ради нее… И самое неприятное — она убеждена, что у меня никогда ничего не получится!.. Замкнутый круг!»

— О чем ты думаешь, Сильвен?

Вот снова! Отвечать или нет? Сказануть что-нибудь обидное, злое? Он перевернулся на бок, сплюнул табачные крошки.

— О вчерашней малышке, — ответил он. — По-моему, ей просто надоели и отчим, и мать со своими проблемами, и вообще все. И она хочет сбежать — может же человеку все осточертеть!

— Ну и что?

— Да ничего. Правильно делает, только и всего! Если бы лично у меня водились деньжата…

— Что бы ты сделал?

Симона старалась не выдать волнения. Но голос ее прозвучал хрипловато. Сильвен улегся на живот, поймал песчаную блоху и выдохнул на нее струю дыма.

— Махнул бы в Америку! Там никогда не поздно начать сначала.

— Ты что, так несчастлив здесь?

Слово его задело. Несчастлив? Это вполне в духе Симоны. Такие ярлыки все искажают, делают непоправимым. Не то что несчастлив, а просто у него тяжело на душе, он мается, не может найти себя. И вообще, зачем надо все выяснять?

— Просто хочется уехать! — сказал он. — Тебе этого не понять. Ты слишком любишь покой. А я… знаешь, я завидую тем, кто много путешествует… артистам, музыкантам, даже акробатам… даже клоунам! Как, должно быть, легко забыться, когда перед тобой все время мелькает что-то новое! Знаю, это глупо, смешно, но…

— Ты хочешь повидать мир, так бы и сказал, милый Сильвен! Но мы с тобой тоже скоро сможем отправиться в путешествие! Не век же нам считать каждый сантим!

Сильвен прижал лоб к прохладному песку. Разве с ней можно спорить? «Так бы и сказал»! Если б он сам знал, чего точно хочет и как надо жить! И какое гнусное выражение: «считать каждый сантим»! Так и представляешь себе убогую, нищую жизнь, дешевый номер, еду на плитке.

— Пойди искупайся! — сказала Симона.

— Слишком ветрено, — возразил ожесточенно Сильвен.

Но все-таки поднялся. Теперь скала не загораживала ему моря, и он увидел крохотную бухту, где волны и ветер спорили между собой. На горизонте ни одного судна, только маленький парусник, идущий из Беноде, да дымок вдалеке. Неловко ступая по камням, Сильвен подошел к воде и, зябко поежившись, попробовал ее ногой.

— Хорошая? — крикнула Симона.

Вот почему он хотел уехать! Чтобы его оставили в покое! Хочет, купается, хочет, не купается — кому какое дело! Симона подошла к нему. Положила руку на голое плечо Сильвена, и он тут же решил, что вода слишком холодная. Ему хотелось поругаться, что-нибудь расколотить, кого-нибудь ударить.

— Кажется, малышка Денизо! — пробормотала себе под нос Симона.

— Ты бредишь?

Но он уже и сам узнал силуэт Клодетты на корме ялика. Та тоже их заметила и помахала рукой. Ее лодка с маленьким треугольным парусом накренилась, она то прыгала с гребня на гребень, то зарывалась в пену, то проваливалась между волнами, и тогда с берега был виден только легкий след из водяной пыли.

— Совсем чокнутая! — сказал Сильвен.

Ялик шел прямо на них, метрах в пятидесяти, наперерез ветру. Когда лодку поднимало, становились хорошо видны светлая палуба, длинные обнаженные ноги Клодетты и вилообразная перекладина, врезавшаяся ей в бедра. Сильвен схватился за плечо.

— Тише, не царапайся!

— Да ты что, не видишь? — закричала Симона. — Она же сейчас перевернется.

— Ну и пусть, если ей так нравится!

Парус заполоскался. Похоже, Клодетта, почувствовав, что ветер усиливается, пыталась повернуть. Ялик встал носом к волне, потом опрокинулся на бок. Над парусом навис пенный гребень, и он исчез в провале между двумя валами. Следующая волна подняла уже перевернутый корпус лодки, увлекаемой отливом.

— Не вынырнула! — хохотал Сильвен. — Не умеешь управлять парусом, катайся на велосипеде!.. Гляди, плывет! Как бы живот не надорвала.

Клодетта, вцепившись в ялик, пыталась направить его к берегу, но корпус лодки стал слишком тяжел из-за намокшего паруса. Девушку сносило в море.

— Ну давай же! — резко произнесла Симона.

— Что?.. Какая-то чокнутая будет…

Симона побледнела. Никогда еще Сильвен не видел, чтобы лицо ее было таким суровым и волевым. И ни тени страха… Позже Сильвен не раз думал об этом. Нет, она не испугалась.

— Ты должен ее спасти, Сильвен!

Сильвен не узнавал голоса сестры. Он повернулся к ней. Симона подтолкнула его:

— Ты что, ничего не понимаешь, дурак?

Так это серьезно? Он поискал глазами ялик. Клодетту относило от берега. Ее резиновая шапочка красным пятнышком прыгала на волнах. Как будто унесло в море мячик, и все — он уже далеко, его не достать, он пропал. Сильвен заколебался.

— Ты еще вдобавок и трус! — прошептала Симона.

Слово «еще» хлестнуло его, как пощечина. Он даже поднес руку к лицу. Губы его задрожали. И он медленно, сжав кулаки, шагнул в воду.

Первая волна лишь обрызгала его, осев сверкающими каплями на волосатой груди. Точно рассчитав расстояние, Сильвен нырнул в набегающий гребень, в два рывка преодолел зону прибоя и поплыл кролем, размеренно и спокойно, уверенный в своих силах, в своем дыхании. Погодите! Он задаст трепку этой дрянной девчонке! Она же специально опрокинула лодку! Любой новичок справился бы лучше! И вообще, зачем ее понесло в море, когда все лодки на берегу! Да еще в такой ветер! Ярость согревала его. Он плыл, как на соревнованиях. Год назад, в Турелле: сто метров за минуту четыре секунды. Хорошо, что он оказался здесь. Но какова Симона…

Мысли стали путаться. Дыхание участилось. «Слишком много курю», — подумал Сильвен и перешел на брасс, чтобы передохнуть. Поднял голову. Клодетта была уже недалеко. Метрах в тридцати, не больше. Он снова поплыл быстрее, работая ступнями и крепко сжимая колени. «Ей ничего не грозит, но все равно я смогу сказать, что спас ей жизнь!» Он улыбнулся. От усталости возмущение его прошло. Он оглянулся на берег. Черт побери! Сносит-то здорово. Где-то далеко позади виднелось светлое пятно — платье Симоны. Со стороны моря прибрежные скалы, которые то погружались, то проступали из оседавшей на них пены, выглядели неприступными. «Придется побарахтаться», — снова подумал Сильвен, но всерьез не встревожился. Вода под лучами солнца была удивительно прозрачной. Где-то в небе раздавались крики чаек. Сильвен взлетел на гребень волны и увидел совсем рядом ялик в кружеве пены. Одним рывком он достиг его и схватил Клодетту за одеревеневшую руку. Она продолжала цепляться за корпус лодки, но уже почти теряла сознание, рот открыт, нос заострился, волосы, как водоросли, плавали вокруг головы. Сильвен тоже прицепился на минутку к неустойчивой скорлупке ялика. Сердце его колотилось. Нечего и мечтать перевернуть лодку. Придется добираться вплавь, таща на себе Клодетту. Вот тут-то Сильвен испугался. Он понял, что ему не хватит воли, которая одна лишь может напрячь изнуренные мышцы, собрать последние силы. Симона исчезла. Бухта, казавшаяся издали круглой, сверкала на солнце. Он закричал и глотнул воды.

Симона наверняка подняла тревогу!

Мысль сформулировалась так отчетливо, словно кто-то рядом с ним высказал ее вслух. К нему тотчас же вернулось самообладание, и, придерживаясь за борт ялика, он подвел левую руку под плечи Клодетты. Девушка открыла глаза. Изо рта ее пошли пузыри, а пальцы разжались. Сильвену пришлось бешено заработать ногами, чтобы удержать Клодетту на поверхности.

— Не… отцепляйтесь! — выдохнул Сильвен.

Но она ничего не слышала, она потеряла сознание. А когда их накрыло волной, Сильвен почувствовал, что борт ялика уходит из-под пальцев. Он выпустил Клодетту и рывком попытался вернуть опору. Но девушка вдруг схватила его за шею.

— Не надо! — завопил Сильвен.

Они вместе пошли под воду и вынырнули на поверхность метрах в пяти-шести от паруса, лежащего на волнах, как разостланная на лугу простыня. В ушах у Сильвена шумело… Нет! Это шум мотора. Сильвен попытался разомкнуть руки Клодетты.

— Я их вижу! — прокричал где-то далеко незнакомый голос.

Теперь уже все равно! Сильвен собрался с силами, и его кулак обрушился на голову девушки. Как странно выглядела кровь, расплывшаяся вокруг бледного лица! Сильвен знал, что никогда этого не забудет. Он отпрянул в сторону, уловив рядом движение судна, не видя, а скорее почувствовав тень его корпуса. Бросив девушку, метнулся к высокому черному борту. Он плыл из последних сил, испытывая отвращение к себе и смутно надеясь утонуть, чтобы покончить с этим позором.

— Сюда давай, парень!

Его тянули вверх. Он безжизненно перевалился через борт, как скользкая задыхающаяся рыба. Скатился на днище. Вокруг — сапоги и полные сардин корзины.

— Цепляй! — кричал кто-то. — А то пойдет ко дну.

Голову Сильвена приподняли, и он ощутил возле губ горлышко бутылки. Задохнувшись от спиртного, он заплакал:

— Я ее не бросил! А кулаком… потому что она… мне мешала…

— Хорошо, что мы как раз шли к берегу! — сказал моряк. — В такую погоду нечего и думать выходить в море на ялике!

— Клади ее у мачты! — скомандовал голос, руководивший спасательными работами.

Сильвен приподнялся на локте:

— Она… она не умерла?

Моряк тоже глотнул из бутылки и пожал плечами:

— Ты же не собирался ее убивать!

Рыбаки сгрудились вокруг мачты. Кто-то шутил Сильвен наконец встал, ощущая внутри удивительную пустоту, сделал несколько шагов. Все так странно: солнце, одетые в красные штормовки люди, ящики с рыбой, и на палубе — тело Клодетты. Из разбитого уха сочится розовая пена. Это было как сон. Сильвен опустился на колени, взял Клодетту за руку. И девушка, глядя на него потусторонним взглядом, шевельнула губами. Он угадал слово, которое она не смогла произнести: «Спасибо».

— Вот и очнулась! — сказал старший. — Дайте-ка полотенце!

Сильвена оттолкнули, и он чуть не свалился. В голове было ясно, но что-то теснило и больно давило грудь. Нет, не усталость. Ощущение шло откуда-то изнутри и было таким непривычным и острым, что он боялся шевельнуться, как опасающийся приступа сердечник. Он машинально потирал грудь.

— Это у них семейное! — объяснял кто-то за его спиной. — Как раз напротив, у обрыва, утоп ее отец.

— Денизо? Так это ее папаша?

Сильвену все врезалось в память: слова, подрагивание дизеля, шлепанье сапог по палубе, запах спирта, которым старший растирал Клодетту, блики солнца на воде, приближающийся берег и обрывистые скалы, откуда два года назад свалился отец Клодетты. «Его невозможно было узнать… ужас!» — рассказывала Симона.

— Корвель тогда его выловил. Сам у него спроси… Кажется, от лица ничего не осталось… Жена чуть не помешалась…

— Несчастный случай?

— А кто его знает! Может, и самоубийство! Странная семейка!

Баркас понемногу приближался к поселку. Сильвен различал уже паром и канат над ним, буксир, выбрасывавший огромные клубы дыма. На молу — толпа народа, люди машут руками, светлое платье — наверняка Симона. Матрос приналег на кормовое весло. За спиной Сильвена продолжали разговаривать, его уже мутило от запаха спиртного.

— И заметь, никто так точно и не знает, был ли это действительно Денизо! Три недели в воде… Следствие, конечно, провели. На том и кончилось!.. Кому подфартило, так это Фомбье. Ему-то на руку!

— А ты его знаешь?

— Не так чтобы очень! К нему не подступишься…

К рубке был прикреплен спасательный круг, и Сильвен прочитал на нем название баркаса: «Соленый поцелуй». Сквозь круглое окошко ему были видны руки рулевого на штурвале. Суета вокруг Клодетты не утихала.

— Ну вот, — буркнул старший. — Уже лучше… Да, попробуем вытащить вашу лодку! Не утонет… Не убирайте полотенце, кровь еще немного идет!

«Иначе она бы меня утопила, — повторял про себя Сильвен. — Могу поклясться, только поэтому».

К ним приближалась небольшая шлюпка. Сидевший в ней человек перестал грести и, сложив руки рупором, крикнул:

— Эй, Жозеф! Они у тебя?

Старший подошел к борту и встал под лебедкой. Сказал что-то на бретонском, указав пальцем на Сильвена. Сильвен сразу почувствовал себя неловко, стоя почти голышом среди одетых моряков, и не знал, то ли ему благодарить спасителя, то ли помахать человеку в лодке. Тот, оттолкнувшись веслом, отвел ее чуть дальше от баркаса. На мгновение он оказался у другого борта, совсем рядом с Сильвеном, и сурово взглянул на него. Потом шлюпка, прыгая на волнах, стала удаляться. Сильвен наклонился над могучим плечом шкипера и почти умоляюще произнес:

— Что вы ему там говорили? Я плохо расслышал!..

Тот повернулся к нему, сощурившись от солнца, отчего все лицо его покрылось морщинами.

— Она такая кроха, девчонка-то! — буркнул моряк сердитым низким голосом, в котором ясно слышался упрек.

Надо было объяснить ему… сказать, что… Сильвен устал. От морской воды во рту стояла горечь. В голове все перемешалось. Что происходило дальше, помнилось ему весьма смутно. Какие-то лица заглядывали через борт баркаса… Все говорили одновременно… Натягивались и скрипели тросы… Появилась Симона… Она шевелила губами, но Сильвен ее не слышал… По железной лестнице спускался старший, неся на плече бледную Клодетту. Ее руки висели вдоль его спины в коричневой штормовке… Кто-то подтолкнул Сильвена к трапу, потом он очутился на причале, Симона держала его за руку, вокруг было много взбудораженных незнакомых людей. Толпа понесла их к кафе «На молу»… Там оказалась Анн-Мари, но Мадемуазель не было… Узкая лестница… Битком набитое людьми помещение… Клодетта лежала на кровати. Высокий полнокровный мужчина осматривал ее, потом, сунув в уши резиновые трубки, послушал ее сердце… Принесли грог.

— Малыш, очнись же наконец!

Голос Симоны. Это она ему, Сильвену. Похоже, она им даже гордилась. Ей еще не было известно, что тот Сильвен, которого она знала, умер возле ялика от удара кулаком…

— Подойди-ка, она хочет с тобой поговорить.

Врач выписывал рецепт. Симона отогнала зевак к дверям, и Сильвен очутился возле кровати один. Клодетта протянула ему руку.

— Простите меня! — прошептала девушка. — Мы чуть оба не остались там…

— Вам не больно?

Он указал пальцем на разорванное, распухшее, посиневшее ухо. Она улыбнулась и прикрыла ухо простыней.

— О! Это ерунда!

Врач прочитал вслух свои назначения: микстура, капли, — но ни Сильвен, ни Клодетта не обращали на него внимания.

— Там, на баркасе, они вам сказали… — начал Сильвен.

— Я понимаю! Вы меня ударили, чтобы я вас отпустила… И тут как раз они подошли…

— Да, но до этого?

— Что — до этого?.. До этого мы с вами тонули по моей вине.

Сильвен почувствовал, что ему стало легче дышать. Он заметил, что Симоны в комнате нет. Врач закрыл саквояж, пожал ему руку и прикрыл за собой дверь. Клодетта привстала, чтобы убедиться, что они одни.

— Послушайте, — шепнула она. — Это не просто несчастный случай!.. Я совсем спятила сегодня утром!.. И хотела…

— Не может быть.

— Нет, правда. Я больше не могла! Да вы же сами вчера видели! Он пришел за мной, отвел назад… Я у них как пленница! Хватит с меня! Если б вы знали, до чего мне все это надоело!..

Она была по-своему даже красива. И вовсе не такая простушка, как ему показалось вначале. Нисколько не смущаясь тем, что оказалась наедине с почти незнакомым парнем в одних плавках, она спокойно признавалась ему в попытке самоубийства. Ведь именно это она хотела сделать, сомневаться не приходилось! Достаточно взглянуть на ее упрямый лоб, в полные решимости глаза.

— О себе я не слишком задумывалась! — продолжала девушка. — Хотела им отомстить, но в последний момент, когда поняла, что это конец, испугалась… Знаете, все так ужасно! И никакое прошлое не проходит перед тобой! Наоборот, видишь то, что уже никогда не сбудется… Мне всего двадцать! Если бы не вы…

Она отважно попыталась засмеяться, но в глазах ее появились слезы. Внезапно дверь распахнулась. Вошла Симона с грудой вещей.

— Я позвонила в «Мениль»! — почти радостно сообщила она. — Ответила какая-то пожилая женщина.

— Маргарита, наша старая горничная. Я при ней родилась. И муж ее, Франсуа, тоже у нас на службе.

— Они едут сюда на машине! А пока возьмите вот платье. Оно вам, конечно, велико, но как-то нужно пройти через кафе, верно?.. А брат оденется в коридоре. Держи!

Она кинула Сильвену его брюки и джемпер, и он, прислонившись спиной к стене, не спеша оделся. Надо поговорить с Клодеттой, чтобы она поняла… рассказать, что… А собственно — что? Зачем ей знать о его прошлом? Если ему приспичило исповедаться, пожалуйста, вон церковь, только площадь перейти! Однако Симона уже торопилась все выложить за него. Он слышал через дверь: «…талантливый художник… его выставка на улице Ла-Боэси… с большим будущим…» Говорит как пишет! И непременный куплет: «Сейчас он совершает путешествие с учебной целью по Южной Бретани… ему очень нравится Беноде…»

Он чуть не заорал: «У него ни гроша в кармане. Он жалкий неудачник. Да еще и трус, трус!.. Если б не подошел баркас, он бы оставил вас тонуть! Чтобы спасти свою шкуру! Свою грязную шкуру!»

Он прислонился к стене, вытер лоб. «Вот она, правда! — подумал он. — Я хотел отделаться от девчонки. И хоть на самом деле не убил ее, но мысленно решился на это. Значит, я убийца. По-другому никак не скажешь. И старший на баркасе все понял! Писать картины я не способен, зато способен убить! А она еще жмет мне руку! Благодарит!»

Слева — коридор. Справа — лестница в бар. Безвыходное положение.

— Он неплохо зарабатывает! — послышался из-за двери глухой голос Симоны.

И тут Сильвен, неожиданно для самого себя, расхохотался. Он хохотал. До слез. До упаду. Баркас «Соленый поцелуй»! Ну и названьице! А Симона-то хороша… Во дает! Ну что, осталось только соблазнить Клодетту… Тоже безвыходное положение!

На лестнице показалась старая горничная Маргарита.

— Я спаситель, — сказал Сильвен, поклонившись. — Сюда, пожалуйста.

И он широким жестом распахнул дверь. В портсигаре оставалась одна сигарета, он закурил, привалившись плечом к стене, слушая возгласы, доносившиеся из комнаты. Потом сорвался, бесшумно сбежал вниз и вошел в бар.

— Коньяку!

Разговоры сразу стихли, на него со всех сторон уставились моряки. Старший наверняка им рассказал…

— Еще один!

Он пошарил в карманах. Денег, естественно, не было!

— У меня нет мелочи. Вечером зайду заплачу. Дайте еще пачку «Кэмела»… Нету? — Он усмехнулся, оглядел моряков одного за другим. — Ну тогда пачку говна!

И вышел, хлопнув дверью.

 

Глава 3

Франсуа вел машину так осторожно, словно у Клодетты была сломана нога или рука. Он не успел надеть форму шофера, приехал как был — в старой фуражке садовника и залатанном комбинезоне. Он что-то говорил, не отрывая глаз от дороги и замолкая на поворотах. Одна его рука держала руль, а вторая, огромная лапа с квадратными ногтями, с въевшейся в морщины землей, которой он задевал Сильвена, лежала на рычаге скоростей. Машина вся сверкала, это был «делаж» устаревшей модели с угловатым кузовом, изобилующим выпуклыми деталями, но добротный, важный, с мягкими сиденьями. Такой может развивать скорость до ста шестидесяти, а внутри — ни дать ни взять старинное ландо: кашпо для цветов, мягкие подлокотники и легкое поскрипывание рессор. На приборном щитке были укреплены две таблички. На одной, широкой, медной, выгравировано, как на визитной карточке: «Робер Денизо, „Мениль“», на другой, из белого металла, небольшой и тусклой, значилось: «Госпожа Анжела Фомбье».

Сильвен не проронил ни слова. Он знал, что Симона наблюдает за ним через стекло, и, как всегда в тяжелые минуты, лицо его стало напряженным. Сзади Клодетта ссорилась с Маргаритой, сквозь акустическое отверстие голоса их доносились гнусаво и искаженно, как в телефонной трубке.

— Да, знаете ли, совсем не весело, — продолжал неутомимый Франсуа. — Мадам болеет и болеет… хандра одолела… мсье все молчит. Да и то сказать, забот у него немало… Дела на фабрике, черт побери, не так хороши, как при покойном хозяине… Эх, если бы вы его знали! Артист, да и только! И такой простой… Никогда, бывало, не забудет мне утром руку пожать. «Порядок, Франсуа?» А сколько раз мы с ним на пару пропускали по стаканчику белого, пока хозяйка не видит! Или заглянет в кастрюлю и покачает головой. Как сейчас вижу! «Какая жалость, Франсуа, что госпожа не любит сала. Отличная похлебка, капусты в самый раз, а! С салом было бы еще вкуснее!» «Какая жалость!» — это была его любимая присказка!

Франсуа объехал коровью лепешку и догнал повозку молочника.

— Но и ему жилось не сладко.

Сильвен невольно стал разглядывать шофера. Когда-то Франсуа, наверное, был очень полным. Теперь же его изборожденные глубокими морщинами щеки обвисли. Морщины возле глаз, где спаленная солнцем кожа съежилась, как на старом кошельке, морщины вокруг рта, на веках. Все лицо словно потрескалось от жары, но глаза, очень светлые глаза под густыми, как у Клемансо, ресницами, были… Сильвен пытался найти подходящие слова. «Как у ребенка, — подумал он. — Чистые… вот, точно… чистые глаза!»

Франсуа переключил скорость, и Сильвен подвинулся, чтобы широкая кисть не коснулась его. Автомобиль свернул в сосновую аллею, умытую, золотистую, звенящую. За белыми воротами открылся «Мениль» с увитой плющом башенкой, распахнутыми навстречу солнцу широкими окнами, и Сильвен зажмурился — ему всегда становилось не по себе при виде счастливой картины.

— И чего не хватало господину Денизо? — спросил он. — В таком-то доме…

Франсуа выключил сцепление и подвел машину к воротам. Он легонько ударил себя кулаком в грудь:

— Да что там, когда нет покоя…

Ворота распахнула вышедшая из автомобиля Маргарита.

— У меня и картошка на плите осталась! — проворчала она. — Вот сумасбродка! И когда только она перестанет считать себя самой умной… Поезжайте! Поезжайте! Я вас догоню.

Но Франсуа дожидался, пока она закроет створки и снова сядет в машину, хотя сам не вышел ей помочь — не шоферское это дело.

— Она же вырастила Клодетту, — тихо, словно извиняясь за жену, сказал он. — Ох и хватила лиха с этой девчонкой! Та — вылитая мать по характеру. Вроде и неплохая, но до того капризная…

Маргарита захлопнула дверцу, и машина въехала в сад. Такие сады Сильвен видел только на картинках: пышный, расцвеченный яркими клумбами. Франсуа на ходу бросил озабоченный взгляд на свои тюльпаны. И затормозил у крыльца.

— Пошли! — позвала Клодетта.

Она взяла Симону под руку, и та неожиданно преобразилась. Как совсем юная девушка, она смущенно смеялась, завороженно разглядывала стены, высокую дверь с цветными стеклами, начищенные до мягкого блеска медные ручки в холле. Маргарита придержала Сильвена за рукав:

— Я как-то не успела… Вы уж извините… С этой девчонкой вечно мозги набекрень…

Она путалась в словах. Франсуа снял фуражку и держал ее у живота, забыв, что он не в шоферской форме. Он тоже был скован и растерян. Наконец он сунул Сильвену свою медвежью лапу:

— Если позволите, мсье… Мы хотели поблагодарить… Если бы вы не кинулись в воду…

И снова кровь бросилась Сильвену в лицо. У глядевших на него стариков от волнения дрожали губы. Сильвену в голову пришла нелепая мысль.

— Ты где? — позвала его Симона.

И он вошел в дом. А ведь чуть не сказал Маргарите: «Обнимите меня. Как внука».

— Что это с тобой? — шепнула Симона. — Видел бы ты себя со стороны!

Он лишь пожал плечами и пошел за Клодеттой.

— Это большая гостиная, — объясняла девушка. — Но с тех пор, как с нами нет папы, мы здесь не собираемся.

Она распахнула дверь и зажгла люстру. Глазам Сильвена предстала мебель темного дерева, драпированные стены, открытый, чуть слышно отозвавшийся рояль и портрет улыбчивого мужчины с высоким лбом…

— Это папа, — шепнула Клодетта. Она погасила свет и тихо прикрыла дверь. — Вот столовая…

— А… ваша мама не волнуется? — спросила Симона.

— Она же слышит нас. И знает, что все обошлось. Чего ей волноваться?

Что это? Вызов? Обида? Злость? Или горечь? В голосе Клодетты было всего понемногу. Пришлось осмотреть столовую, потом кабинет, еще какие-то комнаты. Сильвен лишь рассеянно взглянул на них. На втором этаже слышались шаги.

— Папа сам сделал эскиз дома, — говорила Клодетта. — И мебель выбирал он… И это сделал папа… И то…

Обращалась она к Симоне, словно продолжая начатую в машине беседу. Шаги наверху то замирали, то слышались снова. Будто кто-то ходил из конца в конец комнаты. Сильвен попытался представить эту женщину: постаревшая Клодетта. Видел, как она держится за стену высохшей рукой.

— Чудесно! — говорила Симона.

Но Сильвен с самого начала, с того момента, как они переступили порог дома, чувствовал какую-то фальшь. И голос Клодетты тоже звучал фальшиво. Как это она сказала?.. «Теперь, когда папы нет с нами…» И все эти комнаты словно необитаемые, совсем пустые — ни аромата цветов, ни запаха сигареты, ни вообще жилого духа. Вдруг Сильвен понял, в чем дело. И не успел удержаться от вопроса:

— А где же живет… господин Фомбье?

— Его комната на втором этаже, рядом с лабораторией.

Казалось бы, Клодетту должен был смутить его вопрос. Но она, напротив, охотно стала развивать эту тему:

— Мама сама захотела, чтобы на первом этаже все оставалось, как при папе… Бедный мой папа!

В ее словах об отце не было слышно горечи, с которой вспоминают недавно умерших, она словно говорила о живом, преданном и обманутом человеке. Сильвен был уверен: она что-то скрывала. Было заметно, что она испытывает некое злорадство, будто незримое присутствие отца помогает ей мстить кому-то другому. Видимо не столько мать, сколько она сама хранила память об ушедшем. Так, значит, эти вещи на вешалке в холле — тоже?.. Теплая куртка?.. Серая шляпа?..

Бедняге Фомбье приходилось жить среди реликвий! Наверное, ему бывало страшновато… Сильвену стало не по себе. Ему вдруг захотелось побыстрее выбраться из этих слишком тихих комнат, увешанных картинами и фотографиями, которые все, как одна, изображали первого владельца «Мениля». Покойник словно наблюдал за гостями: его глаза с многочисленных портретов внимательно следили за каждым их шагом. Правда, глаза не злые, даже не загадочные. Более того, Робер Денизо выглядел сердечным и приветливым. Очень приятное лицо. И все же…

— Может, поднимемся на второй этаж? — предложил Сильвен.

— Правильно, — подхватила Клодетта. — Теперь я покажу вам комнаты для гостей, ваши комнаты.

— Наши комнаты?

— Разумеется! Не собираетесь же вы возвращаться в свой ужасный пансион? Места здесь на всех хватит.

— Но как же ваша мама?

— Что — мама? — спросила Клодетта.

Возражение было ей непонятно. Никто никогда не обсуждал ее решений. Она всегда делала что хотела, и все Сильвен тут же вспомнил мучительную сцену в «Каравелле», взбешенное и вместе с тем… умоляющее лицо Франсиса Фомбье.

От приглашения еще можно было, отказаться, найти какой-нибудь предлог. Но куда там! Симона, гордая, ретивая Симона, всегда готовая воспротивиться любому принуждению, — эта самая Симона улыбкой, всем своим поведением выражала согласие. Она подчинилась, и Сильвен с тревогой заметил на ее лице какую-то необъяснимую радость.

Тогда он сам сказал:

— Нет. Благодарю вас, но это невозможно.

— Почему?

Почему? На это Сильвен, разумеется, ответить не мог. Он даже сам не понимал, откуда у него взялась такая щепетильность. И снова, на сей раз без всякой надежды, он посмотрел на сестру. Она просто не имела права! Неужели непонятно? Почему! Почему! Сильвен вообще никогда не задавался подобными вопросами. Но и никогда, правда, ни одни глаза, прозрачные, как у Клодетты, не переворачивали ему до такой степени душу.

— Вы в самом деле слишком любезны, — пробормотала Симона.

Они поднимались теперь по лестнице из светлого дуба. Сильвен тащился сзади, и каждый шаг давался ему с трудом. Он чувствовал, что проиграл. На комнаты — свою и сестры — он глянул лишь мельком, а между тем они выглядели очень приветливо: широкие окна смотрели в сад, за которым меж изогнутых ветвей двух сосен проглядывало море.

— Франсуа привезет ваши вещи, — продолжала Клодетта. — Вы будете здесь жить, сколько захотите. У нас никого не бывает… из-за мамы. Так что для меня ваш приезд — просто удача.

Сильвен молча слушал, как Симона рассыпается в благодарностях. «Откуда столько жеманства! Она что, уже представляет себя владелицей виллы?..»

Он презирал Симону. Презирал Клодетту. Презирал «Мениль». Но больше всего презирал себя, и это чувство было таким страстным, зрелым, непривычным, что ему даже показалось, будто он раздвоился, в его собственном теле поселился кто-то чужой.

— Сильвен, с тобой говорят.

— Простите, я задумался.

— Я сказала, что вы можете здесь сколько угодно писать, — продолжала Клодетта. — Если вам что-нибудь понадобится, у папы остались всякие принадлежности. Он ведь был великолепным художником. Получил даже несколько медалей в Париже…

Кажется, за него уже все решили. Сильвен чуть не зарыдал от ярости. А Симона, разумеется, снова благодарила. Больше она уже просто ничего делать не могла. И этот раболепный тон, тон холуя, выпрашивающего чаевые!

Может быть, вы согласитесь написать мой портрет? — спросила Клодетта.

Сильвен усмехнулся и впился ногтями себе в ладони. Да уж, он постарается, напишет: зрачок посреди лба, зеленые щеки и акульи зубы. Клодетта по-прежнему не сводила с него глаз, прозрачных, как родниковая вода.

— С радостью! — сказал Сильвен.

От унижения ему сводило рот. Они вышли, и Клодетта снова принялась водить их по комнатам.

— Раньше, до переезда отчима, здесь жили Франсуа с Маргаритой… А теперь они перебрались во флигель, при въезде в поместье.

Как Сильвен понимал их! Он решил почаще навещать стариков.

— В конце коридора комната господина Фомбье, — продолжала Клодетта. — За ней лаборатория… А это комната мамы. — И добавила быстро, словно стараясь предупредить неприятный вопрос: — Сама я живу еще выше… прямо под крышей, рядом с чердаком… Там я одна… Мыши и совы — вот и все мои соседи.

Сильвен, видевший ее насквозь, догадался, о чем она умалчивала. Второй этаж для Клодетты не существовал — это этаж матери и отчима. А на первом «жила» тень Робера Денизо. Так что ей оставался третий, там она, маленькая упрямая весталка, и поселилась, и по ночам ее шаги напоминали Фомбье, что он здесь чужой, нежеланный гость… враг!

Неужели Симона, обычно такая проницательная, не ощущала, что им не место в этом доме? Она словно нарочно всячески показывала, что охотно останется здесь. Она пожелала поздороваться с госпожой Фомбье, и Клодетта, стукнув в дверь и даже не дождавшись ответа, втолкнула ее в комнату матери. Веселость ее стала еще фальшивей.

Сильвен вошел за ними и увидел женщину лет сорока, лежащую в шезлонге возле полуприкрытого ставнями окна. Он готов был держать пари, что секунду назад она подслушивала под дверью. Сейчас же — томно протягивала Симоне бледную кисть. Она была гораздо красивее Клодетты. Немного трагичная, не лишенная благородства красота. Сильвен вспомнил давнишний спектакль в «Театр-Франсе». Играли «Федру», и у героини была та же подавленность в осанке, то же измученное и покорное выражение лица.

Клодетта оживленно пересказывала свое, как она его называла, «приключение»: «Парус упал на воду… Если б не Сильвен, то есть господин Мезьер…»

Симона отвернулась и сделала вид, что рассматривает картины на стене. Одна из них была подписана Денизо. Госпожа Фомбье едва не теряла сознание. Губы у нее стали совсем серыми. Но тут Клодетта завершила свой рассказ шутливым тоном, безумно раздражавшим Сильвена, — он не мог понять, что за комедия перед ними разыгрывается.

— Когда-нибудь ты убьешь меня, детка! — прошептала госпожа Фомбье. — Не знаю, как вас благодарить, мсье…

Еще успеешь, мама! Потому что он согласился пожить некоторое время в «Мениле», вместе с Симоной.

До чего хитра! Во-первых, небрежное «он» подкрепляло как бы случайно оброненное «Сильвен» Во-вторых, Клодетта ставила мать перед фактом Сильвен напряженно следил за госпожой Фомбье, но она просто кивнула в знак согласия. Приятно ей или нет, что Клодетта пригласила гостей, так и осталось непонятным. И ни малейшего упрека дочери. Во всяком случае, сейчас. Сильвен представил, какие ссоры со страшными, произносимыми шепотом угрозами могли происходить в этой залитой солнцем комнате, куда, казалось, проникало лишь пение птиц и шум ветра в соснах… Не оттого ли Клодетта так поспешно пригласила их, что не хотела ежедневно оставаться наедине с этой на вид совсем слабой, но, вполне вероятно, тираничной женщиной?

Симона бросилась на завоевание госпожи Фомбье Постепенно краски стали возвращаться на лицо матери Клодетты. Неловкость первых минут как будто прошла. Но Сильвен по-прежнему был взволнован и напряжен. Все не нравилось ему в этой комнате, начиная с запаха, сладковатого химического запаха, как в аптеке, наводившего на мысль об ампутациях, скальпелях и никелированных щипцах. И потом, почему здесь нет цветов, ведь в саду их полно? И зачем молитвенник у изголовья кровати?.. Эта огромная черная книга на ночном столике наверняка Библия! Зачем этот аскетизм, горделивая пустота? Совсем мало мебели, ни одного зеркала, никаких украшений, только портрет госпожи Фомбье с тяжелым букетом подсолнухов. Что за епитимью наложила на себя эта женщина?

Сильвен уже начал ощущать себя пленником. Сцена в «Каравелле», история с яликом — все приобретало понемногу еще неясную, но пугающую значительность. Господи! И зачем только Клодетте встретился именно он, Сильвен?

У крыльца остановился автомобиль. Мать с дочерью обменялись взглядами, такими быстрыми, что Сильвен не смог понять, что они означали.

— Это муж, — сказала госпожа Фомбье.

И снова по комнате разлился холод. Все четверо неподвижно и молча слушали шаги в холле. Шаги торопливо преодолели запретную зону внизу, быстро взлетели на первые ступени лестницы, но чем выше поднимался человек, тем они становились тише, медленнее.

— Попроси его сюда, — сказала госпожа Фомбье. — Надо ему тоже сказать…

О чем сказать? О несчастном случае? Или о приглашении? Что, интересно, для него важнее?

Клодетта открыла дверь перед опешившим Франсисом Фомбье. На секунду им открылось его лицо, его настоящее лицо, но он тут же спохватился и напустил на себя обычный, холодный и слегка ироничный вид.

— Простите, ради Бога… Я вас побеспокоил… Вот уж не думал, что у нас гости…

Но Сильвен уже знал, что Фомбье притворялся. Впрочем, они все здесь неискренни, в том числе и Симона. А сам он? Разве он не играет роль благородного-молодого-человека-спасшего-неосторожную-девочку?

— Клодетта чуть не утонула, — объяснила Анжела Фомбье. — Господин Мезьер вырвал ее из рук смерти… рискуя собственной жизнью.

Говорит, как героиня многосерийной мелодрамы. Наверное, ей вообще нравятся трагедии и сильные страсти. Фомбье наклонил голову. Он был неловок, не сразу протянул Сильвену руку и так невыразительно, бесцветно, бесчувственно произнес слова благодарности, что невольно приходило на ум, а не проклинает ли он в глубине души Сильвена за его вмешательство… Прерывая ставшее невыносимым молчание, Клодетта тихо сказала:

— Господин Сильвен Мезьер — известный художник…

Фраза прозвучала как упрек в адрес Фомбье.

— Ну уж, известный… Не преувеличивайте! — отозвался Сильвен.

Сам не зная почему, он встал на сторону Фомбье. Тот слегка улыбнулся.

— Очень рад с вами познакомиться, — сказал он. — Будьте как дома…

Чуть преувеличенная любезность выдавала незлую насмешку: «как дома». Им сильно повезет, этим новичкам, если они сумеют хоть ненадолго забыть, что находятся в гостях у Робера Денизо. Но, может быть, Фомбье имел в виду что-то другое?

— Простите, — продолжал он. — Мне нужно закончить срочную работу. Потом я к вам присоединюсь. — И, повернувшись к жене: — Ты не слишком утомилась?

— Нет. Но к обеду спускаться не буду.

— Какая жалость! — сказал Фомбье.

Он усвоил любимое выражение Денизо: «Какая жалость!» Может, эти слова действительно сами собой срывались с губ в этом странном доме, которым любуются с дороги прохожие?

— Пойдемте теперь в сад! — предложила Клодетта.

Сильвен надеялся, что на свежем воздухе он вырвется из-под злых чар. Но он устал, переволновался: слишком много странных впечатлений и предчувствий свалилось на него в одночасье. Он мрачно шагал между Симоной и Клодеттой, не замечая ни роз, ни тюльпанов, ни разлитого под соснами сладкого аромата. На мгновение ему померещилась за шторами комнаты на втором этаже фигура наблюдающего за ними Франсиса Фомбье. Какой абсурд! Зачем Фомбье следить за их невинной прогулкой?

— Извините, что покидаю вас, — произнес он внезапно. — Но я должен немного отдохнуть…

— Иди, малыш… Это вполне естественно, — сказала Симона тем самым тоном мамы-клуши, который его всегда безумно раздражал.

Едва захлопнув дверь своей комнаты, Сильвен ощутил тишину «Мениля». Невыносимую тишину, нечто противоположное благодатной тишине природы. Это было не просто отсутствие звуков, а что-то другое. Пустота! Так тихо, должно быть, ночью в музеях и церквях. Гнетущая пустота… Это ее хотел Сильвен прогнать в детстве, когда требовал, чтобы ему оставляли у кровати ночник, ее он победил позже с помощью музыки, суеты, развлечений. И вот теперь он снова вынужден погрузиться в эту головокружительную пустоту, оказаться один на один с самим собой, и ему стало страшно… страшно… Как Анжеле Фомбье… Как Франсису Фомбье… Как Клодетте…

Он ничком бросился на кровать. Симона покинула его. Он остался один. Впрочем, он всегда был одинок и слаб. Надо было… До чего тяжело разобраться в клубке противоречивых чувств! Неужели так трудно быть чистым… простым… счастливым? Что мешало ему пойти отыскать Клодетту и сказать ей…

Но как найти слова, чтобы выразить всю подноготную, ничего не исказив? У слов нет таких бесчисленных оттенков, как у красок. Они не в силах передать полутона, светотени: желания, на которые нет сил отважиться, угрызения совести, от которых нет проку… Может, сказать ей: «Я не плох и не хорош… Я просто трус…»? Но это как раз и есть одно из тех ничего не значащих или, наоборот, значащих слишком много слов… «Трус — это не точно. Я не трус».

— Что с тобой, дорогой?

Симона стояла возле кровати. Сильвен порывисто схватил ее за руку.

— Давай уедем, Симона, слышишь… Уедем отсюда…

Она села, погладила его по лбу.

— Глупыш! Чего ты боишься? Я ведь с тобой.

— Но Клодетта…

— Клодетта — взбалмошная, эгоистичная девушка, не слишком красивая… но интересная! Мы с ней чудесно поладим, вот увидишь.

Раздался сигнал к обеду — частые удары небольшого колокола, как в монастыре.

— И к тому же нас никто не заставляет оставаться здесь надолго, — сказала Симона.

 

Глава 4

Приближался июнь, а Сильвен с Симоной все жили в «Мениле» Сильвен, подавив отвращение, все-таки согласился взять холсты, кисти и краски Робера Денизо. Писал он в саду или на террасе позади дома, откуда открывался вид на свободно раскинувшиеся на горизонте лиловые леса и ланды с рассеянными по ним гигантскими скалами, гладкими и черными, похожими на туши выброшенных на берег китов. Симона шила. Клодетта составляла букеты, вязала жакет для матери и позировала Сильвену. Госпожа Фомбье после обеда ненадолго спускалась в сад и усаживалась в шезлонг, закутав ноги легким пледом. Дважды в день из Кемпера приезжал в своей «симке» Фомбье, деловитый, молчаливый, мрачный.

Спокойный отдых. На первый взгляд! Но Симона не раз слышала, как Сильвен ночью ходит по комнате и разговаривает вполголоса сам с собой. Сильвен замечал, сидя перед холстом, что в глазах Клодетты нет-нет да и мелькнет смущение, а скулы вдруг зальются румянцем. Клодетта ухаживала за матерью, у которой вот уже несколько дней все валилось из рук. Ей постоянно было холодно, хотя градусник показывал 28 градусов в тени. Фомбье оставался непроницаемым, но каждый раз, как жена на его глазах считала капли или разворачивала порошки, ноздри его раздувались, а губы сжимались, удерживая то ли крик боли, то ли проклятие.

Им не было скучно. Им не было весело. Они ждали. Тень башенки медленно скользила по газонам, наступал вечер, и они засиживались на террасе. Странные отблески бросал на их лица долгий закат, никак не умиравший в кровавом мареве. Порой рука Клодетты находила руку Сильвена, и Сильвен сначала сжимал кулак, стараясь избежать пожатия, но потом позволял завладеть своими пальцами, в которых лихорадочно пульсировала кровь. Именно после этого он вышагивал по ночам в своей комнате. Он-то с самого начала знал, что кроме них четверых в доме был еще кто-то: непостижимым образом в «Мениле» всегда присутствовал Робер Денизо. Он занимал не только первый этаж дома, но, что гораздо важнее, мысли всех его обитателей. Не для того ли, чтобы отгородиться от недремлющего призрака, каждый вечер так тщательно задвигали засовы, поворачивали в замочных скважинах ключи, проделывая все это серьезно и методично, без всяких объяснений, подобно тому как в колониях обходят на ночь помещение за помещением, проверяя, нет ли где ядовитых пауков и змей?

Сильвену хотелось в этом разобраться. Однажды, навещая, как обычно, флигель, он стал расспрашивать Франсуа. Ему нравилось у стариков, нравились громко тикающие часы, которые приходилось подводить несколько раз в сутки, старинный буфет, куда Маргарита прятала сахар, варенье и остатки мяса. Иногда он отрезал себе кусочек сала или вареной говядины и съедал их по-крестьянски, положив на хлеб, не прерывая беседы с Франсуа. «Совсем как наш покойный хозяин!» — говорил тогда старик.

— Но скажите, в конце концов, — спросил как-то Сильвен, — господин Денизо случайно свалился со скалы или…

Маргарита лущила горох, горошины со стуком скатывались в миску, и Франсуа нерешительно посмотрел в сторону жены.

— Лично я уверен, что у него закружилась голова. Должно быть, стоял на самом краю. И потерял равновесие… А Маргарита вот думает по-другому.

— Голова закружилась… — повторил Сильвен. — Это с ним часто случалось?

Маргарита нервничала, горошины прыгали все быстрее и быстрее, а Франсуа начал крутить точило и править нож со стершимся, не длиннее пальца, лезвием.

— А… с женой они были в хороших отношениях? — спросил Сильвен.

Сталь скрежетала по точильному камню. Франсуа не любил давать поспешных ответов.

— Можешь ему сказать, — произнесла Маргарита.

Старик выпустил рукоять круга, продолжавшего вращаться, и стал рассеянно резать край стола.

— Мы с женой, само собой, в такие дела не вмешиваемся… Но волей-неволей многое видим, слышим… Ну, на нашем-то месте!

— Она часто вела себя так неосторожно, — сказала Маргарита.

— Ну, если уж на то пошло, он тоже хорош, — проворчал Франсуа.

Несомненно, старики не раз спорили на эту тему. Маргарита, не шевельнув коленями, заваленными зелеными стручками, протянула руку и убавила пламя под кастрюлькой, в которой начинала закипать вода.

— Нужно вам сказать, господин Фомбье пришел на фабрику еще при жизни хозяина.

Сильвен уже привык к их своеобразной манере выражаться. Просто «хозяин» — это настоящий хозяин, настоящий владелец «Мениля», Робер Денизо. В то время как Фомбье хоть и тоже хозяин, но незаконный, его приходилось так называть, однако он не имел на это никакого права.

— А чем он занимался раньше? — спросил Сильвен.

— Господин Фомбье-то? В армии служил. Он был… как это…

— Демобилизован, — подсказал Франсуа.

— И пришел на фабрику, только не его это дело — фаянс. Хозяин — это да! Тот был настоящий художник! Если б вы видели… Бывало, отщипнет кусочек мякиша, пока болтает с нами, и мнет его, мнет в пальцах. Какие у него были руки! Да он все что угодно мог вылепить. Танцующих человечков, марширующих или играющих на волынке… Скажи, Франсуа!

Франсуа, тихонько, чтобы не заглушать голоса жены, вращая точильный круг, важно кивнул головой.

— А капитан! Какое может быть сравнение! — продолжала Маргарита. — Как только он стал руководить фабрикой, так и застопорилось дело.

— Потому и застопорилось! — подтвердил Франсуа. — Господин Сильвен, дайте-ка мне вон ту мокрую тряпку… Спасибо… Я слышал в Кемпере, что скоро совсем все развалится.

— Но Фомбье богаты, — заметил Сильвен.

Маргарита пожала плечами, горошины покатились по полу до самых часов.

— Это у нее — состояние. А у него ничего. Ничего! Вот потому…

— Ну, не болтай глупостей-то, — возразил Франсуа. — Просто Маргарита не любит Фомбье! Послушать ее, так Фомбье во всем виноват: и что хозяин пропал, и что фабрика прогорает… Чего доброго, договорится, что он и от хозяйки хочет отделаться, и от Клодетты…

— Что я знаю, то знаю, — проворчала Маргарита.

— Ба! Ты знаешь не больше других. — Он достал из кармана фартука грубый кожаный кисет и набил трубку. — Конечно, дело темное, не без того… Фомбье бывал здесь еще при живом хозяине… Госпожа… заметьте, я ее не виню… Только… Фомбье — приятный мужчина… Можно даже сказать, красивый… А покойному хозяину было уже под пятьдесят… И потом, он любил рыбку половить, поохотиться… По три, по четыре дня дома не бывал… Да и кто знает, может, не один, а с кем-нибудь…

Франсуа оторвал уголок газеты, зажег его от газа и, прищурив один глаз, раскурил трубку. Носком сабо он придавил черную золу на полу и продолжал:

— Конечно, это мы так думаем… Я только хотел сказать, что хозяйка, может, и не слишком виновата.

— То есть, если я вас правильно понял, — уточнил Сильвен, — она и Фомбье…

— Вряд ли. Фомбье был у нее на побегушках. Носил за ней подушечки, рассказывал про свои марокканские подвиги… Хозяйка обожает, когда ее обхаживают…

— Короче, муж обнаружил… — стал торопить Сильвен, которого уже начала раздражать их медлительность. — Поэтому он и…

Маргарита перебила его с неожиданной резкостью:

— Убил себя, хотите сказать? Не тот он человек, чтобы накладывать на себя руки. — Она клятвенно ударила себя в грудь кулаком, из которого торчали стручки гороха. — Руку дам на отсечение, что он уехал. И девочка тоже так считает… Да и хозяйка. Та вообще думает, что он еще вернется… Сами на нее посмотрите.

— Но ведь тело опознали.

Старуха брезгливо поморщилась:

— Если бы вы видели покойника, вы бы так не говорили, господин Сильвен. Только она его и узнала… Черт побери! А как же иначе! Замуж-то ей надо было выйти за Фомбье…

— Ну, тебя понесло!

Маргарита оскорбленно замолчала. Франсуа с мрачным, осуждающим видом щелкнул лезвием ножа и сунул его в бездонный карман фартука, где лежали вперемешку табак, трубка, бечевка, пакетики семян и даже секатор.

— Но погодите, — не успокаивался Сильвен, — если бы у госпожи Фомбье оставалось хоть малейшее сомнение, она бы никогда не посмела… Робер Денизо оказался бы в выигрышном положении. Представьте себе, он появляется… Ясно же, что получится.

— Вы просто ее не знаете, — пробормотала Маргарита с неожиданным испугом. — Она такая… пылкая!

— Зато Фомбье никак не производит впечатления человека, способного потерять голову!

— Гордец, гордец он! Рассчитывал, что фабрика сделает его богатым… Да только, видать, не получилось.

Это было все, что Сильвен узнал в тот день. Он ушел под впечатлением странных откровений. И однажды, когда они с Симоной завтракали вдвоем на террасе, пересказал сестре догадки стариков.

— Ну и что? — только и спросила Симона.

Она явно не желала ничего видеть, ни в чем разбираться. Похоже, ей единственной было хорошо в «Мениле»… Или она мастерски притворялась.

Притворялась?.. Сильвен сумеет вывести ее на чистую воду. То была еще одна причина, которая заставляла его ночь за ночью лежать без сна в темной спальне, прислушиваясь к писку проносившихся за окном летучих мышей.

Он с яростью набрасывался на портрет Клодетты, часами пытаясь передать на полотне переменчивую, скрытную и страстную натуру девушки.

И ему это удавалось. Гордый удачей, он находил в ней временное успокоение. Все-таки есть у него талант… Вот доказательство: мазок — и взгляд ожил, еще мазок — и в глубине глаз зажегся жадный огонек… Сильвен уже сам не понимал, в кого он влюблен — в портрет или в модель. Такого чувства — сильного, щемящего, нежного… ужасного — ему еще не приходилось испытывать.

Как-то вечером к мольберту подошел Фомбье.

— Я не большой знаток… — сказал он тихо. — Но, по-моему, дьявольски точно.

И Сильвен подумал, что Маргарита — всего лишь старая дура.

Теперь Фомбье, возвращаясь в «Мениль», проходил сразу на террасу. И подолгу стоял возле Сильвена, глядя, как тот работает. Внимательно следил, как Сильвен смешивает краски, как держит кисть за самый кончик, как быстрыми короткими мазками касается холста. Смотрел внимательно, с интересом. И задавал вопросы. Иногда на них отвечала Симона. Наслушавшись рассказов Сильвена, она стала отлично разбираться в теории живописи, знала все тонкости техники. Тягостное напряжение потихоньку спадало, Фомбье начал оттаивать. Наконец он пригласил Сильвена посмотреть лабораторию.

Просторная комната в конце коридора, откуда видны отрезок дороги, крыши Беноде и узкая полоска океана, почти сливавшаяся с небом. Все стены в стеллажах, на старом садовом столике установлена маленькая электрическая печь, а вокруг, на стульях — столах, даже на паркете — керамические сосуды всевозможных размеров с красящими веществами, глиной, кристаллами и химическими реактивами. Обои в зеленых, синих, желтых пятнах… В раковине красноватая вода с медленно вращающимися в ней карминовыми завитками. А под ногами тончайшая скрипучая пыль, в которой луч солнца зажигает крохотные радуги. Фомбье и в голову не пришло извиниться за беспорядок, грязь. Он подхватил спутника под руку и заговорил с жаром — что, казалось, совершенно противно его натуре, — словно узник, вырвавшийся на свободу.

— Поймите мое положение, господин Мезьер. Если гнать черно-желтую гамму, как до войны, крах неизбежен, тут сомнений нет. Слишком сильна конкуренция! Теперь в моде фаянс «порник», знаете? Узоры, правда, незамысловатые, но богатейший-колорит, пять лет назад о таком и понятия не имели. Сегодня колорит — это главное. Но я не хочу ограничиваться выпуском расписных тарелок. Буду, как и раньше, делать статуэтки, скульптурные группы, крупную керамику, но только в совершенно новом цвете…

По ходу рассказа он провел рукой по лбу, и на нем осталась синеватая полоса. В этой запущенной комнате краска витала в воздухе. Малейший сквознячок поднимал миниатюрные разноцветные вихри, и поневоле приходилось вдыхать индиго и сиену: крохотные сверкающие частицы были хорошо видны на золотистом фоне окна.

— Я экспериментирую, — продолжал Фомбье. — В этом ремесле для меня все ново… — Он указал на грубые, но ярко раскрашенные черепки. — Было бы проще с молодыми работниками, которые не боятся перемен. Но пока на фабрике только что в лицо мне не смеются, когда я заговариваю о современном стиле и рынке сбыта.

Фомбье вертел в руках чашки, которыми отмерял краски для смесей, работая в одиночестве, когда все в доме уже засыпали. Пальцы его покрылись пестрой пыльцой. Он не досказал, не смог произнести вслух, что рабочие и мастера на фабрике, все старые работники Робера Денизо, видели в желании нового хозяина изменить устаревшие методы только гордыню или зависть, а любое нововведение казалось верным соратникам пропавшего патрона оскорблением его памяти, чуть ли не предательством. Но Сильвену и так все было понятно, беды Фомбье заставили его забыть о собственных неудачах. Нет, определенно Фомбье начинал ему нравиться!

— Надо просто поставить их перед фактом, — сказал Сильвен. — Принесите им готовую модель… такую, чтобы не к чему было придраться.

— Вот именно, — с облегчением произнес Фомбье. — Вопрос только в том, смогу ли я когда-нибудь ее сделать?

Они замолчали. «Сейчас он предложит мне работать вместе», — подумал Сильвен. Фомбье приподнял влажную тряпицу, под ней оказался кувшин, несколько угловатый, но с чрезвычайно любопытной отделкой, весь в прожилках, как батик. Он настороженно следил за реакцией Сильвена.

— Ну что ж!.. Чудесная штучка! — сказал молодой человек.

Фомбье, видно, ждал другого, более искреннего, более восторженного отзыва.

— Чудесные штучки может делать каждый второй, господин Мезьер, — сказал он, прикрывая кувшин. — Или я придумаю что-нибудь действительно оригинальное, или…

Он безнадежно махнул рукой.

«Позвольте мне попробовать! — чуть не крикнул Сильвен. — Вдруг я смогу вам помочь…»

Но он не посмел, а сам Фомбье не попросил. Они, не сговариваясь, пошли к выходу. Следующие два дня Фомбье на террасе не показывался.

Потом пришел, по-прежнему замкнутый, скупой на слова и жесты. Он выслушивал Симону, выкуривал сигарету, извинялся и уходил… Наверняка все время до ужина он проводил в своей лаборатории.

Иногда он говорил из гостиной по телефону. Сухим тоном отставного офицера, вызывающим в собеседнике невольный протест. Фомбье совсем не умел обращаться с людьми: ни с поставщиками, ни с коммивояжерами, ни с кредиторами. Между тем Сильвен дорого бы дал, чтобы обладать его холодным высокомерием, резкими манерами. Он тоже хотел бы шагать по жизни прямо, высоко подняв голову и не обращая внимания на упреки и насмешки. Как бы то ни было, на стороне Фомбье была сила, может быть, несколько неловкая, но она позволяла ему пренебрегать чужим мнением, в том числе мнением близких. Клодетта почти открыто насмехалась над ним, Маргарита едва скрывала презрение. Фомбье же оставался равнодушным и безмятежным. Только все шевелил пальцами, будто мял глину. Нервный тик? Или навязчивая идея?

— Лично я начинаю его бояться! — призналась Симона.

— А он, между прочим, кажется, к тебе одной относится по-человечески.

Симона и Сильвен избегали уединения, но, оказавшись с глазу на глаз, спешили обменяться впечатлениями.

— Ты разве не чувствуешь, что он терроризирует бедняжек?

— Терроризирует? Не знаю… А вот тебе строит глазки, это точно. Да-да, я все вижу.

Симона ничего не ответила. На следующий день, когда Франсис Фомбье по обыкновению зашел посмотреть, как продвигается работа над портретом, она выглядела еще оживленней, чем всегда. Но он вдруг, сделав две-три затяжки, бросил недокуренную сигарету и, не сказав ни слова, вышел. Клодетта права. Невозможная личность!

Невозможная? А Анжела — еще хлеще. Она вздрагивала от скрипа шагов по гравию и, насколько заметил Сильвен, всегда старалась сесть спиной к стене, словно окна и двери представляли для нее неведомую опасность. Май подходил к концу, и она с каждым днем становилась все беспокойнее, все капризней. То принималась хохотать с Клодеттой, вспоминая далекие дни: рассказывала об Италии, где они с первым мужем провели несколько недель. То вдруг запиралась в своей комнате, и Маргарита выносила оттуда, бормоча что-то под нос, нетронутую еду.

— Какое счастье, что вы у нас! — шептала тогда Клодетта Сильвену.

Он не мог больше выносить всего этого и убегал во флигель к старикам. Маргарита неизменно возилась с кастрюлями, печкой, была вся в заботах. Анжела Фомбье возомнила, что мигрени у нее от запаха кухни, и приказала, чтобы отныне еда готовилась во флигеле. Прислуживать стало гораздо труднее, Маргарита и Франсуа метались между зданиями, и им то и дело приходилось подогревать на кухне виллы остывшие блюда.

Сильвену нравилось помогать им резать укроп, чистить морковь. Маргарита рассказывала о своей воспитаннице Клодетте, о хозяине. Девочка будет очень богата, когда умрет мать, говорила старая служанка.

Теперь Сильвен сам избегал разговоров о семейной трагедии, потому что объяснения супругов становились все более сбивчивыми, да еще и противоречивыми. Каждый новый их спор не только не прояснял событий, но, напротив, все запутывал. В тот день, последний день месяца, напряжение дошло до предела.

— В конце концов, насколько мне известно, ничего нового не случилось. Что с ними происходит? Почему госпожа Фомбье такая взвинченная последнюю неделю? А сегодня особенно. Чего она боится?

— Как! — воскликнула Маргарита. — Вы не знали, что именно первого июня хозяин… Завтра исполнится как раз два года…

Ей тоже, казалось, было не по себе, а Франсуа не проронил ни слова.

Вечером госпожа Фомбье не вышла к ужину. У Клодетты в глазах стоял страх, а сам Фомбье был злой как собака. Духота давила, жара воспламенила закат. Симона, стоя на краю террасы, смотрела, как приближается гроза. Сильвен подошел к ней.

— С меня хватит. Я сматываюсь.

— Не будь смешным, малыш. Закончи по крайней мере портрет. Он очень удался, уверяю тебя.

— Может быть! Но если бы ты знала, до какой степени мне теперь на все это наплевать!

Она быстро повернула голову:

— Теперь?

Он пожал плечами, вздохнул:

— Да уж, попали мы из-за тебя в переделку!

Капли дождя, крупные и теплые, упали на землю. Сильвен поднялся к себе, даже не пожелав сестре спокойной ночи. Он долго сидел, облокотившись на подоконник, и смотрел на беззвучные длинные всполохи, освещавшие сад. Может быть, он тоже ждал возвращения «хозяина».

Но дождался только кота, семенившего по дорожке с добычей в зубах.

 

Глава 5

— Все предельно ясно. Очередную зарплату рабочим платить будет нечем.

Фомбье почувствовал в тоне Ле Биана едва уловимую агрессивность. Кассир стоял посреди кабинета. Сесть отказался — жест весьма красноречивый.

— Но нам должен четыреста пятьдесят тысяч франков Беллек, — возразил Фомбье, — и потом, я жду большого поступления из Парижа. К концу недели у нас будет миллион.

— Беллек не заплатит, — заметил Ле Биан. — Он два месяца придумывает разные отговорки, а сегодня уже первое…

— Знаю! — резко оборвал его Фомбье.

Первое июня! Все вокруг упорно напоминают ему об этой дате. Он даже подумал, стоит ли возвращаться вечером в «Мениль». И вообще стоит ли туда возвращаться?!

Бросить бы все! И исчезнуть! Уехать за границу. Есть еще страны, где не разучившийся воевать офицер может жить так, как он того заслуживает.

Но нет! Фомбье не привык отступать перед трудностями. Он добудет проклятый миллион, черт побери! Вот где сегодня его поле боя! Ну, не бой, так драчка! Все равно, если он не способен выйти победителем, остается только…

Ле Биан ждал, стоя чуть ли не по стойке «смирно». Его поведение становилось вызывающим.

— Сядьте, Ле Биан… Я приказываю.

— Пожалуйста.

Он с обиженным видом неловко сел на край стула.

Проклятие! Что с ними со всеми? Денизо, внешне добрый папочка, был в двадцать раз суровей, чем он, Фомбье. Ни за что ни про что мог выставить рабочего за дверь. И при этом никто не осуждал его, все его любили. Действительно любили. Когда его хоронили… О Господи! Хватит! Хватит!

— Я позвоню в банк, — сказал Фомбье.

Ле Биан усмехнулся. Он был настроен скептически. В банк!.. Но, в конце концов, попробовать можно.

— Вы видели список заказов Пульдю? — спросил он. — Пульдю, как вы знаете, наш лучший агент по сбыту. Район, где он работал, Сен-Брие — Сен-Мало, всегда делал у нас большие закупки…

— И что же?

— Сами поглядите… Убедитесь… Реализация снизилась на шестьдесят процентов по сравнению…

— Хорошо! Достаточно!

Начнет сейчас вспоминать. Вечные сравнения! Неужели никто не понимает, не отдает себе отчета… Фомбье днем и ночью трудится, чтобы спасти фабрику. И ни в чем никого не упрекает. Старается быть с людьми справедливым. Справедливым!.. Непростительный промах!

Ле Биан воспользовался моментом и тихо произнес, уставившись на испачканные чернилами руки:

— Пора продавать фабрику. Чем дольше будете ждать, тем больше потеряете!

Кретин! Можно подумать, не знает, что фабрика принадлежит госпоже Фомбье… Продавать! Фомбье улыбнулся с горькой иронией.

— Фирма Каркуэ представила вексель, — добавил Ле Биан.

— Убирайтесь! — рявкнул Фомбье. — Ей-богу, вам все это доставляет удовольствие!

— Как скажете.

Подлецы! Негодяи! Фомбье, сжав кулаки, вышагивал по кабинету. Негодяи! Словно сговорились против него. И стараются перекрыть все пути. А всего-то и нужен несчастный миллион, даже меньше!..

Он вновь перебрал в уме препятствия, которые ему доводилось в жизни преодолевать. Невезение! Сорок лет невезения! Потерянное детство! Неудавшаяся карьера! Неудачная любовь! Потратить столько сил, столько энергии, чтобы оказаться у разбитого корыта!

В банк звонить бесполезно. Бесполезно просить, упрашивать… умолять!.. И даже с Анжелой бесполезно сегодня разговаривать. Как же, первое июня!..

Фомбье вышел, хлопнув дверью, торопливо пробежал через холл, где на застекленных стеллажах стояли старые образцы продукции, которые некогда составляли славу предприятия, а сейчас, потускневшие и холодные, превратились в музейные экспонаты.

На улице он заколебался. Семь часов! По набережной Оде в закатном свете спокойно шли прохожие. К гостинице «Эпе» медленно подкатывали американские автомобили. Куда-то торопился посыльный. Он был одет в горделиво алую униформу. Пальцы Фомбье сами собой принялись месить воображаемую глину, послушную наконец его желаниям. Он прошелся, оперся на металлическую ограду набережной. Синяя вода, городские скверы в цветах, изумрудная зелень, хромированно-лакированное сверкание шикарных автомобилей — все говорило о достатке, об успехе! И продержаться-то нужно каких-нибудь несколько месяцев!

Его «симка» была припаркована за «крайслером». Он вздохнул, отпустил тормоз. И увидел в зеркале свое лицо, на котором ясно читалась тоска одиночества — ее разглядела тогда Симона… Сколько уже прошло? Недели две. А он все не мог себе простить, что был застигнут врасплох, словно голым предстал перед нею. Перед единственной женщиной, которой он хотел казаться сильным!

Фомбье машинально проехал по мосту, направляясь в «Мениль». Анжела, Клодетта, Симона… Какая игра судьбы! Если бы первой он повстречал Симону… Впрочем, не очутись этот молодой человек, Сильвен, на берегу в тот самый момент, когда Клодетта…

Но разве можно изменить то, что написано на роду? Интересно, а те счастливцы, которых в книгах высокопарно называют «Великими деятелями», неужели и они никогда не пошевелили пальцем, чтобы склонить судьбу на свою сторону?

Фомбье обогнал тяжелый, нагруженный чемоданами «рено» и замедлил ход. Ох и доставалось от него бедной «симке» в черные дни! У ограды стояли зеваки и любовались башней «Мениля». Идиоты! Фомбье посигналил, появился Франсуа с огромным пучком латука в руке.

— Добрый вечер, хозяин. Все в порядке?

Фомбье не нашелся, что ответить на этот пустой вопрос. Он проехал к крыльцу, даже не взглянув на слугу, не видя изобилия цветов вдоль дорожки, пробежал через вестибюль, не посмотрев, как обычно, на ходу в зеркало, отразившее его высокий стройный силуэт. Только бы Анжела оказалась одна! Лучше сказать ей сразу… пока не остыл!

Не повезло! Анжела беседовала с Симоной в маленькой сине-золотой гостиной. На террасе Сильвен, наклонив голову к плечу, немного отступя от мольберта и вытянув руку, что-то поправлял на полотне. Блистательный полдень переходил в вечерний покой, но Фомбье знал, что тревога вернется в «Мениль», как только наступит ночь. Симона шила. Он видел ее профиль на фоне слегка колышущейся зелени. Очаровательна! Просто очаровательна! Уже не юная… С определенным жизненным опытом… Много повидавшая, как и он… Фомбье припомнил некоторые невольно выдававшие ее движения, снова увидел, как сжимаются ее кулаки, услышал, как внезапно садится голос… Но какое умение владеть собой! Настоящая женщина… Вот невезение!

Никто не заметил его приближения. Он плохо слышал, о чем говорили дамы за стеклянной дверью. Зато через открытое с террасы в холл окно до него доносилось каждое слово Сильвена. Невидимая Клодетта, вероятно, сидела на обычном месте.

— Еще пять минут! — умолял Сильвен. — Думаете, я не устал?

Забавный диалог! Сильвен словно обращался к портрету Клодетты. Улыбался ему, ласкал его кончиком кисти, замирал на секунду с поднятой рукой, словно стараясь получше расслышать неуловимые признания неоконченного полотна. Театр теней!.. Губы Симоны шевелились, потом губы Анжелы… Сильвен беседовал с призраком… И Фомбье, переводившему взгляд с застекленной двери к окну и обратно, казалось, что он умер, изгнан из мира живых и его бестелесное присутствие не потревожит больше обитателей виллы «Мениль».

— Нет, — сказал Сильвен. — Я ей ничего не рассказывал. Но она достаточно умна, сама догадалась…

— …

— Вы недооцениваете вашу мать… Да не двигайте же, черт побери, рукой!

— …

— Не торопитесь, Клодетта. Подумайте сами, такой сюрприз им вряд ли придется по вкусу.

— …

— Нет. Симона никогда не собиралась замуж.

Голос Сильвена зазвучал резче. Кисть коснулась руки Клодетты на полотне, стараясь передать округлость, мягкость плоти, и молодой человек топнул ногой.

Странное чувство удерживало Фомбье от малейшего движения. Какое-то нелепое оцепенение.

— …

— Вам никогда не понять Симону… Да будете вы, наконец, сидеть спокойно! Я же художник, а не фотограф…

— …

Наступила долгая пауза, затем Сильвен ответил:

— Своему приятелю Милорду?.. Разумеется, пишу, даже часто… Да, я рассказал ему, как мы с вами встретились… Надо же было дать ему мой новый адрес.

— …

— О, в самых общих чертах…

— …

— Что Милорд? Ехидно цитирует Мольера… Нет, он сравнивает меня не с Дон-Жуаном и не с Тартюфом… Точно! Со Скапеном… Спрашивает, кой черт занес меня на эту галеру…

— …

— Почему у меня должно быть плохое настроение? Видите, я, наоборот, улыбаюсь. Я смеюсь.

Сильвен выдавил краску на палитру, сменил кисть.

— …

— Вы правы, Клодетта, я чувствую себя не слишком уверенно… Подождите хоть до завтра… Сегодня неудачный вечер, совсем неудачный… Ваша мать и так нервничает… Вы отдаете себе отчет, как это на нее подействует?.. Не играйте с огнем, крошка моя.

Симона обернулась:

— О! Вы здесь, господин Фомбье.

И Фомбье ожил, вошел в гостиную.

Наклонился над вышивкой, чтобы выиграть время. Он не осмеливался взглянуть в лицо жене, знал, что она сразу догадается. Внезапно он почувствовал, что ему необходимо хоть чуть-чуть передохнуть. Отбросить прочь заботы, присесть в этой созданной для светской болтовни гостиной, послушать музыку, выпить аперитива…

— Что случилось? — спросила госпожа Фомбье.

— Позже… Позже расскажу…

— Нет, я же вижу, что-то произошло.

Симона стала складывать свое шитье.

— Останьтесь! — сказала ей госпожа Фомбье.

— Мадемуазель Мезьер отдыхает у нас, — попробовал возразить он. — Ни к чему беспокоить ее рассказами о моих стычках со служащими.

— Опять сцепились с Ле Бианом?

Как только речь заходила о фабрике, силы возвращались к Анжеле. Фомбье снова представил себе кассира с его пенсне, как у классного наставника, потертым пиджачком, слащавой улыбкой. Робер Денизо вытащил его из нищеты, когда тот был клерком у нотариуса.

— Я его уволю, — сказал Фомбье.

— Он вам мешает?

Фомбье ощущал, как в груди обжигающей липкой волной поднимается ярость.

— Вот именно. Мешает. Я не нуждаюсь в советах кассира… Если дело дойдет до продажи…

— Продажи? Продажи чего?

Ссора казалась неминуемой. Но Фомбье не хотел, чтобы его унижали перед Симоной. Он сунул руки в карманы, стараясь придать себе независимый вид.

— Фабрики, естественно! Вы никак не хотите понять, что со времен войны ситуация изменилась. Нет притока новых капиталов, и мы перебиваемся со дня на день, прозябаем… Нужно усовершенствовать оборудование, изменить технологию производства, методы реализации, а главное — сам подход…

Он говорил без всякой задней мысли, но жена его тут же начала рыдать, словно он тяжко оскорбил ее.

— При Робере…

— О Господи! Умоляю вас…

Фомбье перешел в наступление. Бог с ними, с приличиями. Впрочем, он подспудно ощущал, что Симона на его стороне.

— Неужели вы не видите, что я из сил выбиваюсь, чтобы исправить глупости, которые он наделал! Да откройте же наконец глаза! Легко критиковать огульно, особенно если не разбираешься… Разве я нанимал агентов по продаже, которые за нашей спиной поддерживают конкурентов… Разве я подписывал контракт с Лекером, тщеславным кретином, способным разве что расписывать пасхальные яйца и солонки! «Сувенир из Кемпера»! Да их даже табачные киоски больше не берут!

Вошли Сильвен и Клодетта. И молча слушали. Сильвен остановился у порога, но Клодетта почти вплотную приблизилась к отчиму. Она могла дотронуться до него рукой. И Фомбье, ощетинившись от ее молчаливой враждебности, стал говорить еще громче. Словно прорвался нарыв. Должен же был когда-то выйти гной!

— Механизмы изношены. Здание того и гляди обрушится. Квалификация работников оставляет желать лучшего… — Он повернулся к Симоне, как к единственному разумному человеку, способному судить беспристрастно: — По-вашему, это все нормально? Производство основано в 1890 году, оно требует обновления… Если вложить миллион — я не слишком требователен, — можно было бы еще спасти положение… В наше время миллион — не Бог весть какая сумма! Само по себе дело-то живое… Нужно только, чтобы меня поняли, поддержали.

Ему было неприятно, что он вынужден, пусть не прямо, просить о помощи, и он взорвался, выдавая старую обиду:

— Незачем каждую минуту намекать мне…

— Вы ужасный человек! — воскликнула Анжела.

И тут раздался колокол, зовущий их на ужин. Повисло молчание, полное недомолвок и враждебных флюидов. Сильвен подошел к Клодетте, та взяла его под руку. Анжела, вытирая глаза, устало поднялась.

— Кемперский фаянс такой красивый! — произнесла светским тоном Симона. — Жаль, если его выпуск прекратится.

— Конечно, жаль! — вздохнул Фомбье.

Буря уносилась прочь. Они прошли в столовую. Прислуживала Маргарита, в белом фартуке и чепце с длинными лентами — она была родом из Понт-Авана. Принужденное выражение не сходило с лиц; впрочем, в наступавших сумерках они были еле различимы. Но никому и в голову не пришло зажечь свет. Госпожа Фомбье поболтала ложечкой в стакане, размешивая зеленоватые гранулы. Над камином висел портрет Робера Денизо.

Разговор возобновила Клодетта:

— Трудно поверить, что банки отказывают вам в кредите.

Кредит получает тот, кто внушает доверие, — сухо ответил Фомбье.

— А вы что, не внушаете доверия?

Фомбье медленно вытер губы. Он старался сдерживаться.

— Впрочем, вы знаете, что я думаю по этому поводу! — добавила Клодетта. — Тем более что через три месяца меня здесь не будет.

— А где же вы будете? — прошептал Фомбье изменившимся голосом.

Все перестали есть. Стало слышно, как Франсуа в кухне работает хлеборезкой.

— Лучше сказать все сразу, — продолжила спокойно Клодетта. — Я выхожу замуж… Мы с Сильвеном обручились.

Маргарита всплеснула руками. Симона медленно повернула голову к Сильвену. Конец. Время остановилось. И вдруг Анжела Фомбье резко вскочила, отшвырнув стул.

— Ну, молодец! Ты по крайней мере откровенна… Тебе плевать, что разоряется фабрика, что я по вашей вине умираю… Так вот нет, милая моя! Ты несовершеннолетняя. И никакой свадьбы не будет.

Выпрямившись, она патетическим жестом протянула руку к дочери.

— Умоляю, мама, — устало проговорила Клодетта. — Не нужно трагедий! Мне уже двадцать лет. И я хочу выйти замуж. Нет ничего естественней.

— О, если бы был жив твой отец, ты бы не посмела, не посмела…

— Да хватит уже! Не тебе меня учить!.. Сама-то ты выскочила за этого господина, не прошло и года…

Маргарита порывалась вступить в разговор. Фомбье тоже поднялся и швырнул на стол салфетку. А Симона, положив ладонь на сжатую в кулак руку Сильвена, тихо повторяла:

— Ничего… Ничего… Этого следовало ожидать…

— В конце концов, мне плевать на ваше согласие! — закричала Клодетта. — И лучше не толкайте меня на крайности, слышите!.. Я ведь могу и повторить… И на этот раз, клянусь, доведу дело до конца…

Анжела сначала будто не поняла смысла ее слов. Потом лицо ее стало искажаться, пока не изменилось до неузнаваемости. Она медленно поднесла ладонь ко лбу. И здесь не могла обойтись без театральных жестов! Сильвен весь сжался, как эпилептик перед припадком.

— Не может быть… Не может быть… Ты же не на-ро-чно… — бормотала Анжела.

Она словно призывала в свидетели портрет над камином. В глазах появился страх.

— И именно сегодня ты говоришь мне… О! Как это ужасно!

И она, стеная, вышла из комнаты, все так же держась за голову.

— Клянусь, мадемуазель, вы пожалеете о том, что сказали, — произнес Фомбье нарочито спокойно, тем самым делая угрозу более весомой, и вышел вслед за женой.

Вся сцена прозвучала фальшиво и выспренно, как в плохой мелодраме.

— Зажгите свет! — крикнул Сильвен.

Щелкнул выключатель, при ярком освещении лица показались странно серыми и постаревшими.

— Все-таки последнее слово осталось за мной, — сказала Клодетта. — Но что с вами, Сильвен? Вы не рады?

Он плеснул себе в стакан воды. Рука его так дрожала, что он пролил на скатерть.

— Дело в том, как вы все это представили… Вы ведь хотите выйти замуж, только чтобы досадить им, верно? А я, Клодетта, как же я? — Он залпом осушил стакан и, покачнувшись, оперся на стол. — А я? — повторил он. — Вы подумали обо мне?

Клодетта пожала плечами.

— Вы ничего не поняли, Сильвен… Я ведь вынуждена была так сделать, чтобы мама не уступила этому… своему супругу… Он зарится на ее состояние, разве не видите? Наше состояние! Но теперь мамочка испугалась. Она согласится на свадьбу, чтобы я не выкинула чего похуже… А поскольку я потребую свою долю наследства, планы господина Фомбье рухнут! Только если мы обе быстренько отдадим концы — тогда да… — Она нервно рассмеялась. — Но это, согласитесь, маловероятно.

Такая рассудочность, расчетливость у столь импульсивного на вид существа привела Сильвена в замешательство.

— Я так рада, так рада за вас! — сказала вымученным тоном Симона.

И Сильвен заметил вдруг, как она бледна. Впрочем, они все еще не оправились после мучительной сцены.

— Странный у нас получился праздничный ужин, — пробормотал Сильвен.

— Здесь все не как у людей, — с горечью произнесла Клодетта. — Садитесь за стол. Почему, собственно, мы должны ложиться спать голодными? Ничего плохого мы не сделали.

Сильвен не разделял ее уверенности. Но он все-таки сел. Маргарита, поджав губы, подала горячее. Было слышно, как она шепчется на кухне с Франсуа. Со второго этажа тоже доносился звук голосов: Анжела с мужем продолжали спор.

Залетали бабочки и усаживались на потолке яркими живыми пятнами. Клодетта бодрилась, делая вид, что ничего не произошло, а Симона улыбалась каждый раз, когда Сильвен поворачивался в ее сторону.

— Какой ты скрытный! — сказала она. — Мог бы хоть предупредить…

Сразу после ужина они пошли наверх, а Маргарита, все бормоча что-то себе под нос, принялась закрывать ставни.

— Теперь мы можем поцеловаться, — сказала Клодетта на лестнице.

Сильвен смущенно прикоснулся губами к ее волосам.

Супруги ожесточенно спорили. Из-за двери слышался пронзительный голос Анжелы, покашливание ее мужа. Клодетта отправилась к себе на верхотуру. Едва она ступила на следующий пролет, Симона втащила Сильвена в свою комнату.

— Ты рад? — спросила она.

— Откровенно говоря, Не слишком… Ты понимаешь, о чем я думаю?

Она обняла брата за шею, положила голову ему на плечо.

— Боже, каким ты стал щепетильным! Зачем обязательно все усложнять? Думаешь, я в восторге от этого брака? Но так нужно, малыш, так нужно… Зачем же себя мучить?

Он отстранился, желая возразить.

— Хватит, иди-ка спать, — шепнула она, подталкивая его к двери.

Сильвен холодно посмотрел на нее, но не стал сопротивляться и вышел. Дойдя до своей спальни, он в ярости захлопнул дверь и бросился на кровать. Лунный свет вырисовывал на обоях окно. И он уснул, глядя, как медленно перемещается по стене четкий прямоугольник. Когда в коридоре раздались шаги, он резко перевернулся, замахал рукой, словно отгоняя страшный призрак.

— Ни за что! Ни за что! — пробормотал он. И больше до рассвета не двинулся.

 

Глава 6

Франсуа зевнул и взглянул на небо. Над «Менилем» занимался серый, скорбный, какой-то застывший день, а тишина стояла такая, что слышно было, как работает где-то на берегу Оде дизель. Налитые бутоны роз и тюльпанов светились, как фонарики. В конце сосновой аллеи беззвучно скользили по шоссе автомобили, у некоторых на багажниках были прикреплены детские коляски или лежали огромные сети для ловли креветок.

— Лучше б пару бензоколонок завел, — проворчал Франсуа. — И то проку больше, чем от фабрики.

Он вытащил старые, величиной с будильник, часы, снова поглядел на небо. Солнце просвечивало слабым пятном.

— Должно быть, пора, — буркнул он.

— Сейчас, сейчас, — не спеша откликнулась Маргарита, перемешивая слегка подгоревшее жаркое.

— Ты ж ее знаешь! — поторапливал Франсуа.

Но Маргарита зачем-то присела на корточки возле плиты. Франсуа напялил садовый фартук и стал завязывать тесемки на спине. Каждое утро одна и та же комедия. Он никак не мог крепко затянуть узел, начинал нервничать, ругаться и в конце концов звал на помощь жену.

— Вот чертовы завязки!.. Если б не приходилось самому покупать рабочую одежду, ни за что бы не надел проклятый фартук… Маргарита… Да что с тобой? Вчерашнюю ссору все никак из головы не выкинешь?

Маргарита казалась задумчивой. Руки выполняли привычную работу, ставили на поднос масленку, кофейник, молочник, чашки, но взгляд ее был отсутствующим.

— Маргарита, уснула ты, что ли?

Она пожала плечами. И неожиданно резко ответила:

— Я плохо спала. Ну, повернись спиной. Хуже ребенка, ей-богу.

— Клодетта хочет выйти замуж, ну и нечего дуться.

Он чувствовал на спине пальцы жены, нервные, неловкие, злые.

— Они останутся жить здесь. И что изменится? Да ничего! Абсолютно ничего… Разве что к следующему лету в «Мениле» появится младенец. Я бы, честно говоря, был даже рад…

Он замолчал. Маргарита оборвала завязку на фартуке.

— Стой смирно! — закричала она.

— Я и стою!

Но сегодня с Маргаритой лучше не спорить.

— А ключи? — напомнил он. — Ты забыла ключи.

Маргарита с подносом вернулась назад.

— Ах да, ключи… — сказала она небрежно, словно это была сущая мелочь.

И пошла вдоль кустов, стараясь шагать как обычно. Она знала, что муж наблюдает за ней из флигеля. Конечно, Франсуа ничего не подозревает. Никто ничего не может подозревать… Это-то ее и пугало. Мысль, что сейчас, через несколько минут, все они…

Маргарита помимо воли ускорила шаг. «Господи! Сделай так, чтоб никто не попался мне навстречу… Дай мне силы соврать…»

Она поднялась на крыльцо. В «Мениле» все еще спали. Только в комнате Франсиса Фомбье были открыты ставни. На последней ступеньке Маргарита передохнула. Поддерживая поднос коленом, вытерла глаза — от усталости и волнения у нее потекли слезы. Потом слегка толкнула дверь, и створки широко распахнулись. Она была готова к этому, но все же чуть не опрокинула на себя горячую ношу. Служанка тяжело дышала, как после бега. Войдя, она сделала крюк, чтобы не задеть на ходу вещи Робера Денизо, так и висевшие на вешалке. Впервые за два года она испугалась его одежды. Поднялась по лестнице, усилием воли переставляя ноги… Крикнуть? Бросить поднос? Может, сначала предупредить Фомбье или Клодетту? Как поступить? Мысли одолевали ее бедную голову!

«Господи! Сделай так… сделай так…»

Маргарита шевелила губами, будто читала молитвенник, а сама машинально продвигалась по коридору. Фомбье был в ванной. Она слышала, как плещется в раковине вода, как свистит кран. Все казалось ей нереальным и вместе с тем удивительно отчетливым, как в кошмарном сне… «Господи…»

Она остановилась перед комнатой Анжелы и чуть не вошла без стука. Но, может, господин Сильвен уже проснулся… или мадемуазель. Они удивятся, если она не постучит, как обычно, три раза и не крикнет из коридора: «Ваш завтрак, мадам». Она постучала три раза. Дрожащим голосом выговорила: «Ваш завтрак, мадам». И даже сделала вид, что прислушивается, ожидая ответа. Потом решилась и переступила порог.

Комната была пуста. Кровать не разобрана. Маргарита, стоя с подносом в руках, все еще колебалась, думая о том, что начнется в доме, едва она позовет на помощь… Поиски… Следствие… Чужие люди будут копаться в сугубо домашних делах.

Она поставила поднос на ночной столик, машинально открыла ставни, как делала каждый день. Франсуа катил по аллее тачку. И насвистывал. Маргарита молитвенно сложила руки: «Господи!»

Вода перестала течь. Сейчас Фомбье выйдет. Она кинулась в коридор и стала звать:

— Мадам! Мадам!

И почувствовала горькое облегчение. Самое страшное позади. Теперь все закрутится само собой, ей уже ничего не придется решать. Ее роль сыграна.

— Мадам!

— Что случилось?

На пороге ванной комнаты показался Фомбье. Струйки воды стекали с его волос на банный халат.

— Хозяйка исчезла.

— Что за чушь?

— Ее нет в комнате.

— Ну и что? Она в саду.

Все предвидела Маргарита, но только не это. Она представляла себе, что, едва прозвучит тревожное сообщение, в «Мениле» начнется паника. Она растерялась, испугалась, что покажется слишком взволнованной.

— Но хозяйка не разбирала постели, — сказала Маргарита почти спокойно.

На этот раз Фомбье явно потерял самообладание. Он как-то передернулся. Но сдержался и произнес уверенным тоном:

— И что из этого? Просто она не ложилась. Разволновалась и не могла уснуть… А рано утром вышла… — Он скрылся в своей комнате и, одеваясь за полуприкрытой дверью, спросил: — Если бы мадам вышла за ворота, вы бы, наверное, заметили… А? Вы меня слышите?

К счастью, Маргариту никто не мог видеть. Она сжала щеки руками, словно боялась, что они побледнеют еще сильнее, и топталась на месте, не в силах стоять и не решаясь уйти.

— Я не заметила.

— Значит, я прав. И мадам в саду. Не нужно терять голову, Маргарита.

Он вышел, неся на руке пиджак и нервно на ходу застегивая манжеты: слишком крупные пуговицы не пролезали в петли, выскальзывали из пальцев.

В это время Симона открыла дверь своей комнаты и выглянула в коридор Фомбье тут же резким движением надел пиджак.

— Не беспокойтесь. Просто жены нет в комнате. А Маргарита всполошилась…

— Она не разбирала постели, — мрачно повторила служанка.

— Все же это странно, — сказала Симона, задумчиво глядя на Фомбье. — Нужно предупредить Клодетту.

Было ли тому виной слово «предупредить» или значительность в голосе молодой женщины, но именно с этого момента трагедия стала ощутимой. Симона затягивала и затягивала пояс халата, все трое подняли головы: сверху доносились легкие шаги.

— Я пойду первая, — предложила Симона. — Вы же ее знаете! Вообразит невесть что…

Она подхватила подол халата и ступила на лестницу. Фомбье, нахмурившись — на лбу его залегла глубокая складка, — вертел в руках связку ключей.

— Когда вы входили, дверь дома была закрыта?

— Нет, мсье, — ответила Маргарита.

— А ворота, не знаете?.. Правда, через них совсем не трудно перебраться, да и сквозь прутья можно пролезть… Вчера утром госпожа получала что-нибудь с почтой?

— Нет, мсье.

— А по телефону ей никто вчера не звонил?

— При мне — нет.

Наверху оживленно разговаривали Симона и Клодетта. Но только голос Симоны раздавался отчетливо. Можно было разобрать обрывки фраз: «…не стоит так расстраиваться может, побег…»

Фомбье вошел в спальню жены, приблизился к окну.

— Все машины в гараже? — спросил он и, поняв абсурдность вопроса, добавил: — Но ведь даже если толкать «симку», не заводя мотора, до самой дороги, мимо вас не проскочишь! Вы бы непременно услышали!

— Да, конечно… Я вообще сплю чутко.

Он открыл шкаф, заглянул в комод.

Чемодан не взяла… Все туалетные принадлежности здесь… Пальто, туфли…

«На госпоже были босоножки!» — чуть не вскрикнула Маргарита.

Он продолжал осматривать комнату, бормоча что-то сквозь зубы, и Маргарита никак не могла понять, к ней он обращается или к самому себе.

— Допустим, она что-то услышала… или кого-то… словом, звук привлек ее внимание… А впрочем, нет, она же не ложилась… Ждала? Знала, что будет выходить… Но недалеко, поскольку…

«Какое там!.. Еще как далеко!» — подумала Маргарита.

Он схватил ее за руку:

— Скажите правду, у госпожи не было оружия? Вы когда-нибудь видели здесь револьвер?

— Нет, мсье, могу поклясться.

Он отпустил ее.

— Хотя зачем бы ей тогда понадобилось выходить?..

Вид у него был скорее измученный, чем обеспокоенный. Мятое лицо, серые щеки, будто щетина вдруг снова отросла.

— Ладно! Будем искать… А потом я позвоню в Кемпер. Мало мне других забот… Ступайте, Маргарита, ступайте! Нечего стоять и смотреть на меня.

Искать! Они быстро все осмотрели, тем более что каждый был уверен в бесполезности поисков. Сильвена разбудили шаги, стук дверей, и Симона крикнула ему в замочную скважину:

— Вставай скорее! Госпожа Фомбье пропала.

Черт побери! Этим должно было кончиться. Он быстро умылся и выбежал на террасу, где Симона безуспешно пыталась успокоить Клодетту. Фомбье звонил по телефону. Маргарита ушла в столовую и расставляла на столе чашки. Как будто кто-нибудь мог сейчас завтракать! А в глубине парка раздавался охрипший уже голос Франсуа:

— Хозяйка! Ау! Хозяйка!

Сильвен взял в свои руки ледяные ладони Клодетты.

— Держись, малыш. Вернется твоя мама. Ну ясно же…

Клодетта тряхнула головой. Она не плакала, но взгляд был остановившимся и мутным, будто под действием наркотиков.

— Нет, Сильвен, нет… — шепнула она. — Все повторяется, как два года назад… Вы не можете знать… Тогда мы тоже сначала не слишком волновались… И тоже говорили друг другу, что он вернется… Ждали… Даже день был таким же серым, как сегодня…

— При чем тут погода… Не будьте суеверной.

— Суеверной! — вскрикнула она с какой-то глухой яростью. — Да поймите же, Сильвен! Снова та же история, я вам говорю… Мама позвонила в Кемпер… Приехал комиссар… Флесуа! Комиссар Флесуа, приятный такой мужчина. И все повторял: «Спокойно! Все обойдется, вот увидите!» Хотите пари, что он и сегодня… И наконец, звонок — на скалах нашли…

— Ну не надо так, Клодетта. Успокойтесь! — уговаривала Симона. — Это просто совпадение. Вы же достаточно разумны, чтобы…

— Вот именно. Я достаточно разумна, чтобы понять… Маме незачем было выходить ночью. Да и потом, она очень боялась темноты.

— Не нужно говорить о ней в прошедшем времени, — прошептал Сильвен.

Клодетта зловеще, сухо засмеялась. Фомбье вышел из гостиной и издали сообщил:

— Я звонил в полицию: опять там этот Флесуа. Он сейчас приедет.

У Сильвена появилось странное ощущение. Показалось, что он уже когда-то видел эту сцену: терраса с горшками герани, мольберт под навесом, палитра в разноцветных пятнах, тяжелое небо и тишина, тревожное ожидание, он все это узнавал. Беспокойство Клодетты передалось и ему. Чувство было таким реальным, что на секунду у него перехватило дыхание, он словно выпал из времени… из жизни.

Вошел Франсуа, общее внимание переключилось на него, и Сильвен воспользовался этим, чтобы незаметно удалиться. Он быстро поднялся в свою комнату и рухнул на стул у окна.

И тут же впал в прострацию. Долго-долго сидел он неподвижно, с пустой головой, в полном отупении. Не слышал даже, как подъехал к крыльцу автомобиль.

Только появление Симоны вернуло его к реальности. Она вошла, взвинченная, стуча каблуками. Симона сочла нужным переобуться.

— Вот он где! Ты что, спятил?! Не понимаешь, что твое место внизу, вместе со всеми? И вообще, тебя спрашивает комиссар…

— Комиссар?

— Да, черт возьми! Нас он уже допросил: Фомбье, Клодетту и меня. Очень приятный человек.

Он поднялся, оглядел сестру, как чужую. И медленно произнес:

— Разве ты не чувствуешь, что нам больше нельзя оставаться в этом доме?.. Иначе с нами тоже произойдет что-то непоправимое… Не видишь, что Фомбье…

— Фомбье, между прочим, прекрасно к тебе относится.

— Может быть… Но что это меняет? Он же маньяк, одержимый… я даже думаю, не он ли…

— Убил жену? Я правильно догадалась? В таком случае почему бы тебе не обвинить его и в смерти своего предшественника? Тем более что и дата совпадает — первое июня…

— Конечно, ты всегда его защищаешь.

— Всегда? — Она взглянула на него с интересом. — Уж не ревнуешь ли ты, малыш?

На минуту они замолчали. Ему свело гримасой рот, а она побледнела и часто моргала. Сильвен опустил голову.

— Пойдем вниз! — вздохнул он. — Все равно ты не хочешь понять… Но я тебя предупреждал…

У окна, выходящего на террасу, неподвижно стоял Фомбье, глубоко засунув руки в карманы. Он даже не обернулся, когда они прошли мимо. Симона постучала в дверь большой гостиной.

— Вот мой брат.

Флесуа оказался пятидесятилетним толстячком, с медленной речью, приятными манерами. С подчиненными, свидетелями и даже с подозреваемыми он разговаривал чуть ли не заискивающим тоном. Застенчивость, думали коллеги. Однако самые проницательные или хотя бы обладавшие живым воображением считали, что эти повадки — только маска, которую он себе выбрал.

Так или иначе, ничто в облике сего представителя судебной власти не выдавало его зловещих обязанностей. Добродушная полнота, скромный взгляд, почти кукольное личико, легко заливавшееся краской, — безобиднейший человек, которого, виновны вы или нет, бояться не стоит. Даже одежда комиссара вызывала доверие. Никто никогда не видел Флесуа в пальто. Он носил костюмы, хорошо сшитые, но вечно мятые и оттого ужасающе бесформенные. Обычно из верхнего карманчика пиджака выглядывал платочек, который он время от времени с видимым удовольствием поправлял.

— А, господин Мезьер… Рад познакомиться… Садитесь, пожалуйста.

Он указал на высокого парня с ледяным взглядом, сурового и мрачного, словно снедаемого тяжелой печалью, который сидел за небольшим столиком.

— Это мой секретарь… господин Маньяр.

Сильвен быстро поклонился. К Маньяру он с первого взгляда проникся антипатией.

— Господин Мезьер, я хотел с вами встретиться для… скажем, для очистки совести, чтобы выполнить формальности, что ли… Я, видите ли, очень долго беседовал с вашей сестрой и не думаю, что вы сможете добавить…

Флесуа с трудом подбирал слова и часто обрывал себя на половине фразы.

— Вы живете в этом доме уже две недели. Вы спасли жизнь мадемуазель Денизо… Не стану хвалить вас за мужество, это была бы запоздалая похвала… Тем более что теперь есть другой повод для поздравлений. Мне, конечно, уже известно, какое большое и счастливое событие… Со вчерашнего вечера вы официально помолвлены…

Щеки комиссара порозовели, он доброжелательно улыбнулся.

— И именно объявление — несколько неожиданное — о вашей помолвке с мадемуазель Денизо послужило поводом для чрезвычайно прискорбной сцены…

— Эта сцена была не первой за вечер, а, точнее сказать, последовала за ссорой между господином Фомбье и его женой, — сухо заметил Сильвен.

— Да-да, я знаю. Но та ссора никоим образом не касалась вас, следовательно… Да я и не думаю, что мадемуазель Денизо вот так внезапно решила просить родителей… Что я говорю? Просить! Просто поставить их в известность… Она делилась с вами своими намерениями?

— Да, делилась. Незадолго до ужина мадемуазель Денизо сообщила мне, что хочет незамедлительно известить семью о наших планах… Я старался отговорить ее. Считал, что лучше было бы немного подождать…

— Ясно, ясно! Другими словами, зная, насколько… ранима госпожа Фомбье, вы сочли, что внезапное сообщение такой важности может иметь нежелательные последствия…

Беседа не нравилась Сильвену все больше и больше.

— Рано или поздно это пришлось бы сделать… И результат был бы тот же, — уточнил он.

Флесуа сделал протестующий, хотя и вежливый жест.

— Вероятно, не совсем… Вы же сами напомнили о ссоре между супругами. Значит, вчера вечером госпожа Фомбье была особенно… уязвима. К тому же… — Флесуа наклонился над плечом секретаря и сделал вид, что перебирает какие-то бумажки на столе. Потом договорил, не поднимая головы: — К тому же сразу после… не слишком своевременного объявления о помолвке мадемуазель Денизо — решительно это был вечер откровений! — сделала еще одно признание относительно происшествия с яликом. До того момента все считали его просто несчастным случаем… Я сказал «все»… Но, может быть, невеста уже давно призналась вам?

— Нет. Я ничего не знал. Я тоже думал, что… — быстро проговорил Сильвен, сам не понимая, зачем ему понадобилось так бессмысленно лгать.

И оборвал себя на полуслове, почувствовав, что сплоховал. Неизвестно ведь, может, Клодетта уже сама рассказала комиссару о том разговоре в первый же день?

Он настороженно посмотрел на собеседника. Все тот же кроткий вид, бесхитростный взгляд. Флесуа теребил свой платочек.

— Господин Мезьер, я не сторонник преждевременных выводов, но все же, полагаю, две сенсационные новости… да еще сообщенные почти одновременно, оказались непосильным бременем для несчастной госпожи Фомбье. А у вас нет каких-либо личных догадок по поводу ее исчезновения?

— Нет… абсолютно. Я ничего не понимаю… Впрочем, мы с сестрой меньше всего имеем право высказываться на этот счет. Раз уж муж с дочерью не…

— Муж с дочерью… разумеется! Разумеется! — Флесуа вздохнул. — Жаль, что вы не бывали в этом доме при жизни господина Денизо… Правда, будь он жив, с нашей юной красавицей не произошло бы несчастья, а значит…

— Прежде всего, она не согласилась бы тогда выйти за меня замуж, — вырвалось у Сильвена, и он тут же пожалел о сказанном.

Флесуа глядел на него с грустным любопытством.

— Ну что ж, господин Мезьер, не стану вас задерживать. Больше нам, похоже, нечего сказать друг другу.

— Вот именно, — подтвердил Сильвен.

Он поднялся, кивком простился с комиссаром и размашистым шагом устремился к двери, не обращая внимания на Маньяра.

— И еще раз примите мои поздравления, — говорил вдогонку Флесуа. — Да, будьте так любезны, позовите ко мне кого-нибудь из слуг. Все равно кого. Кто первым попадется.

Когда дверь закрылась, комиссар надул щеки и шумно выдохнул:

— Бедняга! Намучается он с такой, как Клодетта… Уж лучше бы свадьба не состоялась!

 

Глава 7

Переступив порог гостиной, Маргарита сразу же остановилась. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не развернуться и не броситься бежать на своих старческих ногах, бессмысленно и без оглядки, как тогда ночью.

— Подойдите, Маргарита Кириу, подойдите сюда… Можно подумать, вы меня боитесь… Мы же с вами знакомы. Я уже был здесь два года назад…

Лицо у Маргариты взмокло, глаза щипало. Но она не осмеливалась утереться. И не могла решиться вынуть из карманов фартука руки, стиснутые до боли в кулаки, чтобы никто не заметил, как они дрожат. Под благожелательным взглядом Флесуа Маргарита автоматически сделала четыре шага.

— У вас, верно, найдется для меня немало интересного, Маргарита Кириу?

— У меня?.. Но я ничего не знаю, господин комиссар, клянусь вам.

— Понятно. Я уверен, если бы вам было что-то известно о деле, которое привело меня сегодня в этот дом, вы не стали бы дожидаться моего появления… Нет. Я хочу побеседовать с вами о прошлом. Вы с мужем теперь самые старые обитатели «Мениля». Образцовые слуги. Это не мои слова, а господина Фомбье и его падчерицы. А образцовые слуги могут в какой-то мере оказаться доверенными лицами хозяев… Во всяком случае, на ваших глазах разворачивалось немало событий…

Маргарита понемногу успокаивалась. О прошлом! Если они будут говорить только о прошлом!.. Господин комиссар такой простой! И общается с каждым, как с ровней… Словно с проезжим продавцом болтаешь или со слугой из соседнего поместья.

— Мы поступили на службу, когда хозяйка первый раз вышла замуж. Скоро исполнится тому двадцать один год.

— Двадцать один год! Да вы настоящие члены семьи. Присядьте, госпожа Кириу.

Она подчинилась, но руки из фартука так и не вынула. Впервые в жизни Маргарита сидела в кресле в гостиной. Комиссар пристроился рядом с ней, склонился к подлокотнику и, подмигнув с заговорщицким видом, спросил:

— Между нами… Ваша хозяйка случайно не того?

Он постучал пальцем по лбу. Маргарита сама произнесла вслух:

— Сумасшедшая, думаете? Нет, не то чтобы… Но с тех пор, как пропал хозяин, она изменилась, сильно изменилась, это точно!.. Совсем другой стала!

— Она ведь любила первого мужа?

— Обожала… Видели бы вы их вдвоем! Какая жизнь была тогда в «Мениле»! Не жизнь, а рай! И дела шли хорошо. А дочка…

— Обожала, говорите… И все же года не прошло после несчастного случая…

Флесуа остановился, предоставляя Маргарите самой довести его мысль до конца. Но старуха вдруг поджала губы, и комиссар почувствовал, как она ощетинилась. Он продолжал:

— Кстати… Те вещи, что висят в холле… Мне показалось, я их…

— Это куртка и шляпа хозяина.

— Хозяина?

— Для нас хозяин — господин Денизо.

Комиссар несколько раз кивнул с понимающим видом.

— И господин Фомбье это терпит?..

— О, он терпит не только это… Возьмите хоть кабинет хозяина: он остался в том самом виде… Запрещено даже прикасаться. Дата на календаре и та не изменилась… Будто покойный хозяин вот-вот вернется в свой кабинет.

Маргарита следила, какое впечатление производили на комиссара ее слова, но лицо Флесуа оставалось бесстрастным. И она окончательно успокоилась. Даже приятно побеседовать в таком духе. Но тут ей снова пришлось поволноваться.

— Давайте-ка теперь перейдем ко вчерашним событиям, — произнес Флесуа ласково, чуть просительно, будто ждал согласия собеседницы. — Вы ведь присутствовали при скандале, разгоревшемся после того, как мадемуазель Денизо объявила о своей помолвке с Сильвеном Мезьером?

На какое-то время возмущение затмило все прочие чувства старой служанки. Она даже вытащила руки из карманов и всплеснула ими.

— И не говорите, господин комиссар, настоящий скандал. Конечно, девочке многое можно простить, но это уж слишком…

— И никто не подозревал о намерениях молодых людей?

— Это как сказать… Мы с Франсуа, конечно, делились между собой догадками. Не слепые же. Но кто знал, что все пойдет так быстро!.. А уж хозяйка и в мыслях не держала ничего подобного.

— Хорошо, теперь о другом. Мадемуазель Денизо заявила, что покушалась на свою жизнь и перевернула ялик намеренно… Что вы думаете об этом неудавшемся самоубийстве?

— О! Эта может…

— Тогда, наверное, придумать подобную историю ей тоже по силам?

— Придумать… Хотите сказать, она соврала. Зачем?

— Допустим, чтобы напугать мать.

Страх Маргариты перешел в физическую боль. Она осознала, какую страшную ответственность взяла на себя. И чуть не выкрикнула все, как есть. Она снова сунула руки в карманы, да так глубоко, что чуть не порвала фартук. Нет. Она не имеет права. Тайна связывала ее, невольно делала сообщницей… Флесуа выровнял уголки своего платочка. И спокойно продолжал:

— Господин Фомбье сказал мне, что на ночь все ставни на первом этаже закрываются.

— Так приказала госпожа.

— Давно?

— Да… Как раз два года назад, и с тех пор…

— А дверь вы запираете?

Зачем он спросил об этом? Фомбье ведь наверняка все рассказал.

— Когда как… Если все уже легли, я, уходя, закрываю ее на ключ, чтобы хозяйке или хозяину не приходилось спускаться… А если они еще не спят, то сами защелкивают замок.

— А вчера вечером?

— Вчера вечером я запирала.

— А придя утром, вы обнаружили дверь открытой? — Она кивнула. — Вас это не встревожило?.. Что вы подумали?

— Ну, что кто-то уже выходил в сад.

Вид у комиссара стал еще добродушней.

— Покинуть поместье можно только через ворота… Ограда высокая, я не представляю себе, как госпожа Фомбье могла на нее вскарабкаться…

— Да, только через ворота.

— Тем более что их даже открывать необязательно… Створки низкие, а прутья на них довольно редкие… Парадные ворота… Как вы объясняете отсутствие хозяйки?

— Я… никак не объясняю, господин комиссар.

— Считаете, она просто сбежала?.. Мадемуазель Денизо ведь не раз убегала из «Мениля», значит, и мать могла.

— Да, девочка конечно. Как раз накануне… того несчастного случая господин Фомбье ездил за ней.

Комиссар постукивал ладонью по подлокотнику. Щеки его залил легкий румянец.

— Знаю… Знаю… Но сейчас нас интересует госпожа Фомбье… Скажите, вам никогда не казалось, что у хозяйки кто-то есть?

Маргарита отшатнулась, как будто ей нанесли личное оскорбление.

— Кто-то есть?.. Уверяю вас, господин комиссар.

— Давайте договоримся… Речь может идти просто о друге, хорошем друге… Даже, если хотите, о доверенном лице, советчике… у которого в тяжелую минуту госпожа Фомбье могла бы искать поддержки, убежища…

Снова у Маргариты закружилась голова. Зазвонил телефон, избавив ее от необходимости давать мучительный ответ. Флесуа снял трубку.

— Алло!.. Да… А, это вы, Тьерселен… Слушаю.

— …

— А в бюро по прокату автомобилей были?

— …

— Продолжайте, дружище, продолжайте. — Он повесил трубку и сказал секретарю через голову старой служанки: — Это Тьерселен… Везде пусто.

Маргарита вздрогнула. Она не заметила Маньяра, когда входила. И думала, что они с комиссаром вдвоем в гостиной. Обнаружив тут еще одно лицо, она почувствовала себя обманутой.

— Это господин Маньяр, мой секретарь. Очень молчаливый… — объяснил, улыбаясь, Флесуа. — Так на чем мы остановились?

Маргарита сделала вид, что вспоминает. Но он не стал настаивать на продолжении разговора.

— Ну хорошо, Маргарита Кириу, окажите любезность, скажите своему мужу, что я хочу с ним несколько минуточек поболтать.

Он уже возвращался к креслу, когда телефон снова зазвонил.

— Алло! Да… Кто?.. Полиция…

Реплики комиссара ограничились четырежды повторенным «А!» — спокойным голосом через равные интервалы.

Повесив трубку и не снимая с нее руки, он сообщил:

— Ее только что нашли на скалах. Мертвой.

Фомбье и Сильвен сели в «симку». Фомбье пригнулся к рулю и двигал рычагом с такой силой, как будто это прибавляло скорости машине. Сильвен чувствовал себя как после тяжелой болезни: вялость, мокрый лоб, круги перед глазами. Потянулись первые дома Беноде, нарядные, в цветущих клумбах, возле них стояли машины, груды чемоданов, суетились только что приехавшие отдыхающие. Распахивались закрытые на зиму окна, разбухшие от влажности двери.

Сильвен силился понять… С того момента, как комиссар сообщил им страшную новость, в голову ему упорно лезла одна и та же мысль. Он смутно ощущал, что владеет ключом к драме. Все началось с удара кулаком. В этом он был абсолютно уверен. Он не полюбил бы так Клодетту, если бы сначала чуть не утопил ее. Тогда-то и началась трагедия, объявление о помолвке только ускорило развязку… Вот что важно. Все остальное: полицейское расследование, предположения и даже заключения Флесуа — несущественно, бесполезно. В основе лежала их любовь, невероятная, пагубная, обреченная с самого начала. Невинная, но роковая, поскольку она привела к смерти Анжелы. Смерти, которой, возможно, суждено лишь стать прелюдией… Надо во всем признаться Клодетте. Теперь все равно! Хоть один раз он будет честен. А если она захочет с ним порвать?..

«Симка» проезжала по площади, где когда-то Симона дожидалась автобуса, на котором приехал Сильвен. Под деревьями стояли лужи, на реке вскипали барашки. У парапета, облокотившись, стояли моряки, ветер раздувал их робы. Обычная картина, но Сильвену она показалась апокалиптической. Теперь он знал точно, что никогда больше не будет счастлив. Он вытер глаза.

— Пыль попала? — пробормотал Фомбье.

— Нет. Дождь.

Прибыли в полицейский участок. Фомбье вошел в дверь, украшенную большим плакатом, изображавшим негритянку с обнаженной грудью: «Парни! Записывайтесь в колониальные войска…» И вскоре вышел с полицейским, продолжавшим на ходу что-то объяснять. Руки его рисовали в воздухе склон: он показывал, где найдено тело — внизу, у скалы. Полицейский объяснил, как ехать. Фомбье захлопнул дверцу, резко выжал сцепление.

— В двух километрах отсюда… Флесуа тоже будет.

И добавил, поскольку Сильвен не отводил от него взгляда:

— Утонула!.. В том же месте, где Денизо.

Он переключил скорость, чтобы выехать на берег. Сильвен сел поглубже на сиденье, обнял колени руками. Когда Клодетта узнает… Он пытался представить… Она, наверное, у себя в комнате, и старая Маргарита с ней…

Маргарита ставила в вазу гвоздики. Время от времени она подносила к глазам краешек фартука. Лежащая на кровати Клодетта не плакала. Она была спокойна, мысли ясные, только ей все казалось, будто тело стало чужим: говорящая кукла. Служанка, стараясь ступать неслышно, тихо поставила на камин вазу с гвоздиками. Временами она помимо своей воли беззвучно всхлипывала и испуганно смотрела на Клодетту.

— Бедная мама! — произнесла Клодетта. — Но, может, так оно и лучше. По крайней мере, она больше не мучается…

Маргарита зарылась лицом в фартук. Она задыхалась.

— С тех пор как пропал папа, она все равно не жила. Разве не правда, Маргарита? Всего лишь существовала…

Маргарита опустилась на стул возле кровати.

— Замолчи, — промычала она. — Ты меня пугаешь… Не нравится мне твое спокойствие.

— Мне жаль ее… но не так, как папу, — прошептала Клодетта. — Страшно признаться, но мысленно я уже давно рассталась с мамой… уже покинула «Мениль»… Мне кажется, если я расклеюсь, буду горевать… я буду меньше любить Сильвена. Это плохо?

— Не знаю я. Думаю… ничего хорошего.

— Теперь никто ничего никогда не узнает, — продолжала Клодетта. — Это и есть самое страшное…

Маргарита заломила руки:

— Клодетта… Хватит…

— А ей, наверное, было больно… Я буду без конца думать об этом… каждый день, каждый час…

Она застонала и отвернулась.

— Я знаю! — вскрикнула Маргарита. — Я видела ее… Видела, как она уходила…

Клодетта резко села в кровати.

— Рассказывай!.. Быстрее!

— Ворота заскрипели, когда хозяйка их открывала. А я не спала. Встала… Пока надевала пальто, она уже вышла на дорогу… И пошла, пошла. В свете луны ее хорошо было видно. Кажется, она разговаривала сама с собой, только о чем, я не расслышала — далеко… Подумала сначала, она в Беноде собралась…

— Ну а дальше, дальше что?..

— Ну, она свернула и направилась через ланды к морю. Я шла за ней до самой скалы.

— Она бросилась с нее?

— Нет. Спустилась по тропинке к тому месту, откуда рыбу ловят, прямо над пляжем.

Клодетта представила себе узкую тропку, заросшую по бокам белесым чертополохом, и обрыв, возле которого нашли тело отца… У Скал таможенника…

— Вот они, Скалы таможенника, — сказал Фомбье.

Машина прыгала на грунтовой дороге. Фомбье указывал рукой на серые пики, выглядывавшие из-за гребня.

— Говорят, когда-то давно около них затянуло зыбучими песками таможенника… Лучше здесь остановиться… Отсюда мы быстрее пешком дойдем.

От ветра перехватывало дух, брюки липли к ногам и мешали идти. Они попробовали бежать, но выдохлись через несколько секунд. Море глухо било о берег, и они чувствовали под ногами едва ощутимую дрожь, как будто внизу находилась действующая шахта.

— Слава Богу, вода опускается! — прокричал Фомбье.

Они одновременно ступили на тропинку, и перед ними открылся горизонт в грозовых облаках, внизу виднелись скатившиеся с вершин Скал таможенника гранитные обломки, крохотные, призрачные фигурки суетившихся людей и два длинных параллельных, как рельсы, следа на песке, оставленных машиной «Скорой помощи». По краю больших луж спокойно, не обращая внимания на людей, расхаживали морские чайки.

Сильвен мгновенно охватил взглядом все: медленное гибкое скольжение серых волн, красный крест на задней дверце фургона, кружевную кромку пены и хрупкие каркасы четырехугольных сетей, растянутых в пустоте, как раскрытые ладони. Но Фомбье уже начал спускаться. И Сильвен последовал за ним. Было легко сбегать по большим наклонным плитам синего гранита. Анжеле не стоило большого труда добраться до вершины. Сильвен выскочил к небольшой узкой бухте, как ему почудилось, битком набитой людьми. Хотя здесь оказалось не больше десяти человек: двое полицейских, рыбаки и несколько отдыхающих, ловивших крабов. При появлении Фомбье и Сильвена все они выпрямились. У их ног лежало что-то темное и скользкое, бывшее когда-то Анжелой.

— Господин Фомбье? — спросил полицейский с блокнотом.

Фомбье приблизился медленным шагом. Все отошли в сторону, тесно сгрудились неподалеку. За стеной скал, замыкавших бухточку, билось море, брызги то и дело перелетали через них и окропляли камни. Фомбье опустился на колени.

— Доктор Мею, — представился один из ловцов крабов Сильвену. — Вы не родственник… мужа?

— Нет.

— Грустная история. Я совершенно случайно обнаружил тело… Бедняжка, должно быть, потеряла равновесие и свалилась в расщелину во время прилива.

Полицейский, присев на корточки рядом с Фомбье, что-то записывал в свой блокнот. Сильвен так и не набрался мужества, чтобы посмотреть на лицо Анжелы.

— Хорошо еще, тело унесло в море, — заметил второй полицейский.

С одежды Анжелы стекали струйки, а вокруг по всей бухте было слышно, как отступала, шурша между камнями, вода, лишь мерные удары волн заглушали этот звук. Сверху падал дождь белых, как слюна, брызг. Полицейский все писал.

— Она не очень сильно разбилась, — говорил врач. — Только руки и ноги кое-где поцарапаны… Но вот над левым ухом нехорошая рана… Должно быть, в момент падения она ударилась головой о скалу…

— Наверное, — машинально прошептал Сильвен.

И подумал о Клодетте. Все равно она узнает подробности из газет, даже если он постарается избавить ее от них. Бог знает что она вообразит!.. Врач заговорил о вскрытии, стал сыпать непонятными Сильвену медицинскими терминами. Кто-то достал и раскурил трубку, и, словно по сигналу, все загалдели.

— Но ведь это может быть и самоубийство, — произнес чей-то негромкий голос. — Если бы она упала с вершины скалы, то вся бы покалечилась… Понимаете? Значит, она спускалась сюда… Причем темной ночью!

— Луна светила очень ярко, — заметил врач.

— Наверху — да! Но в скалах наверняка было темно…

— Я потеряла ее из виду, — рассказывала Маргарита. — Но не сомневалась, что она пойдет к Скалам таможенника. Там она остановилась, замахала руками… и вдруг крикнула…

— Что? Что она крикнула?

Маргарита прикрыла глаза.

— Я прекрасно слышала. Она крикнула: «Робер! Робер!..» Два раза.

— Нет, — прошептала Клодетта. — Нет… только не это… Это невозможно!

— Я испугалась, — продолжала Маргарита. — До конца жизни не забуду… Мне показалось, он вот-вот появится…

— Замолчи!

Стало очень тихо.

— Мне, наверное, надо было рассказать обо всем комиссару? — прошептала Маргарита.

Клодетта нашла руку старой служанки.

— Нет. Никогда никому не повторяй того, что ты мне сейчас сказала, никогда… никому… Даже мне больше этого не повторяй, никогда…

Они обе вздрогнули. Но это просто Симона возвращалась в свою комнату…

— Что будем делать? — спросил Сильвен. — Ждать Флесуа?

Машина «Скорой помощи» осторожно карабкалась вверх, а за ней полицейские на своих велосипедах. Прыгая с камня на камень, к бухточке спешили зеваки, а прибывший несколько минут назад комиссар с помощью секретаря огораживал место происшествия веревкой. У Фомбье было каменное лицо, как всегда, когда он приходил в ярость. Он пожал плечами.

— Будем ждать. Теперь уже все равно.

Он поддал ногой круглую, в розовых прожилках, похожую на агат гальку, и она покатилась по песку.

— Знаю я этого Флесуа. Застенчивый, вежливый, но тщеславный. Настаивает, чтобы я не выезжал из Кемпера. До чего он меня бесит!.. И без того я оказался в тяжелом положении… Ясно же: будь с фабрикой все в порядке, он свел бы историю к несчастному случаю. Но, насколько я его знаю, теперь он намерен выдвинуть версию самоубийства… как минимум.

— Как минимум?

— Ну конечно… Все очень просто! Я ведь тоже мог выйти ночью… И вы могли… Каждый мог… Доказать, что мы были в «Мениле», невозможно. У Флесуа развязаны руки. Он может плести что угодно… И обвинять нас в чем угодно.

— Но нужны же доказательства…

— Вы слишком молоды, мой друг!

Флесуа осмотрел бухту, потом, опираясь на крутых подъемах на руку Маньяра, полез вверх.

— Любопытное дело, — сказал он, подойдя к Фомбье. — Похоже на несчастный случай, а между тем…

Сильвен встретился глазами с полным значительности взглядом Флесуа.

— Вы что-нибудь обнаружили, комиссар?

— Кое-что… кое-что… Может, я тороплюсь с выводами. Но достаточно сопоставить некоторые факты…

Мимо пронеслась стая ребятишек.

— Вон там! — кричал самый старший. — Где люди стоят!

— Прежде всего, — продолжал Флесуа, — нужно дождаться заключения врача: когда примерно наступила смерть… Кстати, а кто нотариус госпожи Фомбье? По-прежнему мэтр Гоаскан?

— Жена была не слишком откровенна. И могла выбрать кого-нибудь другого, не поставив меня в известность.

— Проверим.

Новый порыв ветра помешал им продолжить разговор. Они двинулись к «симке».

— Мы можем вернуться в «Мениль»? — прокричал Фомбье.

— Разумеется, — ответил Флесуа, искренне удивившись или изобразив удивление. — До скорой встречи.

Машина комиссара стояла неподалеку. Она тронулась вслед за «симкой» и обогнала ее только на шоссе. Проезжая мимо, Флесуа дружески помахал им рукой.

— Поняли, почему он нотариусом заинтересовался? — буркнул Фомбье.

— Нет.

— Но ведь это ясно как Божий день. Если оставлено завещание в мою пользу, я сразу попадаю под подозрение в соответствии с древней поговоркой: «Is fecit cui prodest…» А если такого завещания нет, считай, доказано, что мы с женой не ладили… И в том, и в другом случае…

— Мне кажется, вы преувеличиваете, — возразил Сильвен.

Фомбье усмехнулся:

— Пусть так! Будем считать, что преувеличиваю.

До самого «Мениля» он не проронил больше ни слова и, приехав, тут же заперся у себя в комнате. Сильвен отыскал в большой гостиной Симону.

— Ну как? — спросила она с тревогой.

— Что — как? Она мертва… Утонула или разбилась. Скорее всего, и то и другое… Точно неизвестно. Известно одно: она упала в таком месте, где ни один нормальный человек не будет ночью прогуливаться… А как тут?

— Да ничего, — ответила Симона. — Клодетта — молодчина. По-моему, сильнее всех страдает Маргарита… Знаешь, чем она только что занималась?.. Сняла старые куртку и шляпу, которые висели в холле, — ну, ты знаешь, вещи папаши Денизо — и отнесла наверх…

Сильвен закурил и сказал, не глядя на Симону:

— Любопытная личность этот комиссар.

— Почему любопытная?

Сильвен разглядывал неоконченный портрет Клодетты. Медленно выдохнул дым.

— Не знаю даже… У меня такое впечатление, что он сильнее, чем хочет казаться… Он докопается… Да, думаю, докопается… Только вот не было бы поздно!

 

Глава 8

— Поставьте машину в гараж, Франсуа.

— Хорошо, мсье.

— Никто не звонил? Не приезжал?

— Нет, мсье.

— Как Клодетта?

— Они вышли, мсье… с господином Мезьером… А мадемуазель Мезьер в парке. Я только что полол и видел ее.

— Хорошо-хорошо.

Фомбье, перекинув пиджак через руку, направился в сторону «Мениля». Он вдруг как-то помолодел: гибкая фигура, мускулистая шея, независимая легкая походка. Прошел в дом, кинул пиджак на стул, открыл в столовой буфет и налил себе полный стакан минеральной воды, но лицо его по-прежнему оставалось неподвижным, взгляд отсутствующим, как у лунатика или изобретателя. Он долго стоял с пустым стаканом в руке, потом затворил буфет, машинально забрал свой пиджак и прошествовал на террасу. Поливалки Франсуа медленно вращались, окропляя газоны, возле самой земли вспыхивали яркие радуги. Фомбье протянул руку к воде — левую руку, на которой уже не было обручального кольца. Ладонь горела и, едва на нее попали первые капли, сжалась. Ему хотелось раздеться догола и встать под этот искусственный дождь. Он, как пустыня, жаждал воды.

— Господин Фомбье!

Он наклонил голову. Симону почти не было видно на скамье возле террасы. Она помахала ему, и он притворился удивленным. Фомбье вовсе не хотел, чтобы женщина догадалась, что он ее искал.

— Только здесь еще сохранилась какая-то прохлада, — сказала Симона. — Садитесь, посидите. Нет-нет, прошу вас, не нужно надевать пиджак… Можете вы хоть раз держаться попроще?

Он слегка покраснел и уселся на краешек скамьи. Опять то же самое! Каждый раз, когда он собирался с ней заговорить, его словно подменяли. Он становился холодным, жестким, немногословным, не более чем вежливым. Тем временем настоящий Фомбье, узник в собственном теле, задыхался от желания крикнуть: «Это ложь! Все, что он вам говорит, ложь… А я люблю вас, Симона. Как никто никогда вас не любил. И как я сам не любил в жизни никого». А тот, другой Фомбье, тюремщик, саркастически усмехался, выставляя напоказ свое худое свирепое лицо, на котором неизменно читался вызов.

— Дело не в простоте, — ответил он. — Я не люблю небрежности и разболтанности, только и всего.

— Предпочитаете всегда оставаться, в боевой готовности? — насмешливо спросила Симона.

— Вынужден, — грустно произнес он. — У меня повсюду враги…

Она придвинулась к нему поближе.

— Что-то не ладится с нотариусом?

Фомбье заколебался. А внутренний, замурованный голос кричал: «Да! Не ладится. На помощь, Симона! Только вы можете меня спасти. Без вас…»

— В делах, связанных с наследством, редко обходится без крючкотворства. У меня и в самом деле неприятности.

— Расскажите какие.

Пятна света лежали у нее на юбке, косой солнечный луч рассыпался золотыми блестками в глазах. Жажда Фомбье стала еще невыносимей. Он заговорил неожиданно резким тоном:

— Самоубийство Анжелы ничего не изменило. Да вы и сами знаете. В делах она, бедняжка, совсем не разбиралась, но ей все же можно было растолковать, в чем заключаются ее собственные интересы… И потом, она дорожила фабрикой… Думаю, в конце концов она приняла бы мой проект модернизации. А теперь…

— Что же теперь?

— Все дело в Клодетте… Через несколько месяцев она станет совершеннолетней, потребует финансовых отчетов, будет диктовать свои условия… Вообще говоря, фабрика уже сейчас является ее собственностью. Она не даст согласия на крупные затраты. Кто знает, может быть, даже захочет продать свой пакет акций… И я завишу от нее целиком и полностью. Да нет! Не воображайте. Она держит меня за горло.

— По-моему, вы плохо о ней думаете.

Фомбье готов был подняться и уйти, настолько обидными показались ему эти слова.

— Да, я плохо о ней думаю, — проговорил он наконец. — А она меня просто ненавидит. И не старается скрывать своих чувств.

— Вы считаете, что фабрика — дело выгодное?

— Еще какое! Меньше чем через пять лет можно удвоить капитал, но при условии, что будет модернизирована технология.

— Так неужели Клодетта настолько глупа, что станет жертвовать своим будущим из-за каких-то нелепых амбиций? Это смешно!

— Однако так оно и есть!

— Ладно. Но вы забыли про Сильвена.

— Я никогда ни о ком не забываю.

Они помолчали, почувствовав, что сейчас каждому предстоит разыграть козырную карту. Фомбье снова взглянул на Симону. Он не помнил, чтобы вообще когда-нибудь кому-нибудь доверялся. Даже не исповедовался так, чисто формально, бдительно следя, чтобы ни одно действительно важное признание не сорвалось случайно с губ. Не желал он, чтобы кто-то влезал ему в душу, не хотел ни от кого зависеть…

— Слушайте, Симона, — прошептал Фомбье. Он впервые назвал ее по имени. — Я вынужден защищаться. Если мне не удастся помешать Клодетте, она просто в один прекрасный день выбросит меня на улицу, как какую-нибудь прислугу… Прошу, помогите. Я собираюсь поговорить с Сильвеном, предложить ему место на фабрике, высокую должность. Если бы вы со своей стороны тоже…

— Нет, — решительно произнесла Симона. — Действовать нужно не так. Не следует делать предложение тайно, чтобы это выглядело как заговор. Ничто не разозлит Клодетту сильнее. И тогда ей не составит большого труда перетянуть Сильвена на свою сторону. Вы не представляете себе, до какой степени он податлив, мой бедный мальчик! Нет! Лучше поговорить с ним в присутствии Клодетты. А я, как смогу, поддержу вас. Чем вы, собственно, рискуете?

Фомбье согласно кивнул.

— В самом деле, предложу-ка я Сильвену что-нибудь грандиозное. Например, реорганизовать весь отделочный цех. По идее, Клодетте это должно польстить.

— А коль скоро ее муж будет работать на фабрике, ни о какой продаже акций и речи не зайдет.

Она рассмеялась, но не обидно, без всякой иронии. И, желая показать, насколько приятна ей роль посредницы, быстро добавила:

— Ваш план кажется мне изумительным, господин Фомбье. Сильвен несколько апатичен. Твердая, направляющая рука ему просто необходима. Клодетта и сама это прекрасно понимает…

Фомбье с сомнением качнул головой.

— Да ну же! — проговорила молодая женщина. — Не надо морщиться. Ваша Клодетта, в конце концов, не чудовище какое-нибудь.

— О нет! У нее есть достоинства. Смелость, ум… Что не мешает мне ее ненавидеть. Вот так!

— Тише! — воскликнула Симона. — Они пришли!

В доме хлопнула дверь. Потом голос Клодетты произнес:

— Нет. Здесь их нет. Куда они подевались?

Фомбье приподнял голову, он хотел убедиться, что их не видно из окон первого этажа. И сам смутился от своей мысли. Симона заметила его движение.

— Лучше вернемся в дом, — предложила она.

— Боитесь себя скомпрометировать?

— Дело не во мне. А в вашем плане.

Они обменялись несколько принужденными улыбками и одновременно поднялись со скамьи. Он не посмел взять Симону под руку, хотя был уверен, что она не стала бы возражать. Пропустив ее вперед, он шел и мечтал: когда-нибудь она станет хозяйкой виллы «Мениль»… И тут только заметил, какой прелестный стоит вечер, как напоен ароматами воздух. Когда на пороге возник стройный силуэт Сильвена, он посмотрел на молодого человека с искренним дружелюбием.

— Пора к столу! — объявил тот. — Клодетта сейчас вернется… Мы принесли из Беноде креветок.

Через широко распахнутые окна в столовую проникало закатное солнце, заливая ее сказочным светом, а серебро на белоснежной скатерти горело огнем.

— Какой чудесный вечер! — воскликнула Симона. — Давно уже не было такого яркого заката.

Все трое замолчали, припомнив вдруг, что накануне самоубийства Анжелы небо тоже полыхало, ослепительно и торжественно. Сильвена что-то угнетало. Во всем ему чудились дурные предзнаменования. Он сел напротив Симоны.

— Мы сами себя обслужим, — сказал Фомбье Маргарите. — Холодное мясо на сервировочном столике? А салат вы приготовили? Вот замечательно! Можете идти.

— Тем более что вряд ли кто-нибудь сильно проголодался, — добавила Симона. — Такая жара!

Фомбье тоже уселся, напротив места, предназначенного Клодетте.

— У вас усталый вид, — заметил Сильвен.

— Да, я немного устал. Столько дел на фабрике! И без конца приходится воевать со служащими. Вы даже представить себе не можете…

— Чего это мы не можем представить? — спросила, влетая в столовую, Клодетта.

Она подвинула свой стул ближе к Сильвену и, прежде чем сесть, погладила жениха по руке. «Как похорошела», — подумал Фомбье и ответил почти любезно:

— Я о фабрике. Мне пришлось распрощаться с Ле Бианом… а заодно и с Лекером. Они стали просто невыносимы… — И, словно его осенило, наклонился к Сильвену: — Но, господин Мезьер… вы бы могли… заменить этого Лекера. Вы прекрасно разбираетесь в современной живописи… знаете, к чему я стремлюсь… И потом, наши интересы… в какой-то степени совпадают.

Солнце светило ему прямо в лицо. Глаза, щеки, руки казались красными, а на лбу пульсировала жилка. Сильвен в смущении не мог отвести от него глаз. Он уже когда-то это видел. Когда?.. И ему припомнилось, как Фомбье грозил Клодетте пальцем: «Клянусь, мадемуазель, вы еще пожалеете о своих словах!»

«Я, кажется, схожу с ума, — подумал Сильвен. — Он же милейший человек!»

— Двух недель вам, верно, хватит, чтобы осмотреться, — продолжал Фомбье. — Ну, пусть месяц. За это время, я уверен, вы уже сможете сделать небольшие модели для потока: тарелки, чашки. Рабочим будет с чем сравнить. А это самое главное. Заметьте, я не строю иллюзий. Сразу всего не изменишь. Пусть только агенты выйдут на новую клиентуру, пусть только нашу продукцию заметят… впрочем, я и сам буду организовывать выставки… а больше ничего и не нужно. Разумеется, позже мы будем ставить перед собой более серьезные цеди. Но пока… Вы уже видели мою небольшую лабораторию на втором этаже. Если согласны, с завтрашнего дня она в вашем распоряжении…

Фомбье наблюдал, как понемногу меняется лицо Сильвена, а в глубине зрачков вспыхивает едва заметное пламя. Потом добавил, вложив в слова всю теплоту, на какую был способен:

— Если мое предложение вас устраивает, можете с этой минуту считать себя моим компаньоном…

— Конечно, я наверняка могу быть вам полезным, — сказал Сильвен. — Меня всегда привлекал дизайн. — Говорил он медленно, и слова его словно растворялись в глубине столовой, где уже начали сгущаться сумерки. — У меня есть кое-какие идеи… довольно оригинальные, как мне кажется… С моей точки зрения, главное — не колорит, а форма, динамика… Вот на что нужно направить все усилия. — Он взял в руки солонку, поднял к свету и быстро обвел пальцем ее контуры. — Тяжеловата… Слишком много отделки… Перегружена деталями… Я бы сделал проще, ближе к материалу… Вещь должна быть только слегка обозначена… Рабочие поймут. Я объясню им… Уверен, когда они увидят, как рождается из глины моя солонка…

— Продолжайте! Продолжайте! Я слушаю. — Фомбье поднялся, чтобы зажечь люстру.

Свет преобразил лица. У Сильвена был ошалелый взгляд, а собранный в складки лоб выдавал крайнее напряжение.

— Вы говорили, что собираетесь убедить рабочих…

— Да… я…

Фомбье заметил, как рука Клодетты легла на сжатый кулак Сильвена, и не смог сдержать судорожной улыбки. Он торопливо добавил:

— Поскольку вы, в принципе, согласны, давайте, не откладывая, обговорим… материальную сторону нашего сотрудничества.

Сильвен уже открыл рот. Но Клодетта еще сильнее сжала его кулак.

— Вы же видите, Сильвен отказывается, — проговорила Клодетта.

Повисло внезапное молчание, пение сверчков в парке зазвучало еще отчетливей. Сильвен и Симона будто исчезли. Остались только Фомбье и его падчерица; натянутые как стрела, они пожирали друг друга взглядами. Девушка продолжала:

— Вы забыли об одном: фабрика-то принадлежит мне.

— А вы должны помнить, что еще не достигли совершеннолетия. В настоящий момент за фабрику отвечаю я, и потому я вправе принимать решения, которые отвечают вашим интересам. В конечном счете, я работаю на вас, дорогая Клодетта.

— Я вам не дорогая Клодетта. И плевать вы хотели на мои интересы. Если бы в ваших силах было меня разорить…

— Клодетта! — нерешительно вмешался Сильвен. — Умоляю вас… Вы не имеете права…

— Это я не имею права? Да вы только на него посмотрите… Он же с самого начала зарился на наше состояние. О! Действовать он умеет… А если кто-то упорно сопротивляется…

Фомбье сложил салфетку, совершенно спокойно. Но на скулах играли желваки.

— Будьте добры, выразите свою мысль яснее.

— Вам действительно этого хочется? Ну что ж, почему, скажите на милость, вы не сделали своего предложения Сильвену до того, как мама покончила жизнь самоубийством? — Она выделила последние слова. — Почему вы не хотите просто управлять фабрикой, как раньше? Думаете, я совсем идиотка? Нет, господин Фомбье, я вижу вас насквозь. Все яснее ясного. Теперь вам мешаю я. Но если мой муж станет вашим компаньоном…

Фомбье поднялся, Клодетта за ним. Губы ее дрожали, но взгляд оставался твердым.

— Сильвен отказывается, — повторила она. — Мне тоже прикажете покончить с собой?

Фомбье схватил со стола стакан. Сильвен вскочил со стула и бросился между Клодеттой и ее отчимом. Но Фомбье уже опустил руку. Пальцы его побелели. Раздался сухой треск. Он разжал ладонь, и осколки посыпались на скатерть.

— Объяснимся начистоту, — сказал он с впечатляющим хладнокровием. — Вы обвиняете меня в смерти своей матери?

Клодетта решила уйти от заданного в лоб вопроса.

— Может, вы скажете, что не пытались только что использовать Сильвена?

— Глупая девчонка!

Сильвен сжал кулаки.

— Уходите! Немедленно уходите, господин Фомбье, или я…

Фомбье достал из нагрудного кармана платок и стал вытирать кровь с раненой ладони.

— Успокойтесь, дорогой Сильвен… И подумайте! В самом-то деле! Вы уже не маленький, можете самостоятельно принимать решения.

Он поклонился Симоне и вышел, так прекрасно владея собой, что Сильвену стало совсем неудобно. Клодетта старалась взять себя в руки.

— Простите! — пробормотала она. — Я не могла сдержаться… Такая наглость!

— Это не имеет значения! Вы не должны были переходить границ приличия, — сказал Сильвен.

Ее гнев тут же обратился против него:

— Правильно! Поддерживайте Фомбье! Вам было бы лестно оказаться у него под началом, правда?

— Клодетта! Я вам не позволю…

— А я не нуждаюсь в ваших позволениях.

Она промчалась по столовой, плечи ее содрогались от рыданий. Сильвен растерянно посмотрел на Симону. Она качнула головой.

— На твоем месте я бы сохраняла нейтралитет. Тем более что она не права… Фомбье сделал тебе прекрасное предложение…

— Ага! Я вижу, куда ты клонишь. — И, решившись, он бросился к двери. — Клодетта!

На улице стало совсем темно. Только на западе еще горела над самым горизонтом, за распускающейся листвой, красная полоска. На террасе было пусто. Сильвен остановился. Вокруг кружили насекомые, из нагретого солнцем сада поднималась волна ароматов. «Наверное, на скамейке», — подумал Сильвен.

Клодетта плакала, обхватив руками спинку. Он тесно прижался к девушке.

— Прошу вас, Клодетта! Выслушайте меня… Я не могу видеть вас несчастной… Я сделаю все, что захотите Клодетта! Я хочу вам кое в чем признаться… Сейчас — да, я по-настоящему люблю вас! Но сначала, не знаю… Я не был в этом уверен… Я скорее притворялся. Это была своего рода бравада. Я был противен самому себе из-за того удара кулаком. Помните?

Она подняла голову, он угадывал ее мальчишеский профиль и блестящий след слезинки возле носа.

— Вы еще не знаете всего, Клодетта… Я же хотел вас оставить! Если бы не подошел баркас… В тот момент я вас ненавидел… И ненавидел Симону. Это она меня заставила… Да что я говорю? Просто спихнула в воду, чтобы я вас спас… Вы для меня были чужой, а я хотел жить… О, как я любил жизнь! И сделал бы что угодно, чтоб только… А потом… Я просто пассивно принимал все происходящее… Вы богаты, а у меня никакого положения… И никогда не было, вот в чем дело. Все, что рассказывала обо мне Симона, — выставки, успех, контракты… все это чушь… Думаю, я вообще ни на что не годен… разве что страдать… и любить вас. Бедный, несчастный художник-неудачник, Клодетта, но он любит вас до безумия… Вот и все! Я уже давно собирался сказать… Да, мне лестно предложение вашего отчима. Поставьте себя на мое место, Клодетта! Я так хочу работать, ни от кого не зависеть… Нет, вы не поймете… Когда-нибудь я все равно должен был вам все объяснить, признаться…

Он сжал виски ладонями, а Клодетта обняла его за шею.

— Сильвен! Прошу вас… Мне страшно…

— Разве вы согласились бы выйти замуж, зная, что ваш жених не до конца честен с вами?

— Господи, к чему это все, Сильвен, бедный вы мой?!

Он отстранился, почти грубо схватил ее за плечо.

— Уедем! Давайте немедленно уедем! Клодетта, клянусь, я не сошел с ума. Мы должны уехать! Куда-нибудь, где никто не сможет нас найти… никогда.

— Нет!

— Что вас держит здесь, Клодетта? Я готов… Готов порвать с прошлым и начать с вами новую жизнь…

— Тише! Слышите?

— Что такое?

— Кажется, кто-то ходит.

— Клодетта! На карту поставлена наша жизнь… наше счастье… Уедем!

— Как вы можете такое предлагать, Сильвен? Чтобы я бросила «Мениль»!.. Без борьбы уступила… этому человеку! Нет! Ни за что! Хотя бы в память о родителях я должна остаться, постараться одержать верх. Фомбье еще не знает, на что я способна. О! На этот раз…

Она поднялась, быстро пошла по аллее. Сильвен за ней.

— Я уверена, здесь кто-то был, — шепнула Клодетта.

Хлопнула дверь, и они встревоженно обернулись.

— Нас подслушивали с террасы, — сказала девушка. — Пошли в дом!

Она взбежала по ступенькам. Сильвен догнал ее, и они вместе вошли в гостиную. Здесь было темно и пусто. Но из столовой доносился какой-то шум.

Оказалось, это Маргарита убирала со стола, переставляла на поднос тарелки.

— Вы никого не видели? — спросил Сильвен.

Старая служанка пожала плечами. С тех пор как умерла хозяйка, она со всеми разговаривала сухо и всегда была в плохом настроении.

— Господина Фомбье видела, — ответила она. — Он захотел пить. Пришел взять бутылку минеральной воды.

— Когда это было?

— Откуда мне знать!.. Недавно. А вам зачем?

— Да просто так, — сказала Клодетта. — Иди!.. Завтра посуду уберешь.

Маргарита окинула молодых суровым взглядом.

— Я что, вам мешаю?

— С какой стати ты станешь нам мешать?.. Иди! Спать ложись. Ты, наверное, устала.

— Дайте хоть закрыть.

Она направилась к распахнутому окну.

— Бесполезно! — твердо произнесла Клодетта.

Маргарита опустила руки.

— Как это — бесполезно? Еще придумала! Ты соображаешь, что говоришь? Хочешь, чтобы…

— Да пусть!

Сильвен наблюдал за женщинами, понимая, что спорят они о чем-то известном лишь им одним. Маргарита медленно покачала головой, развернулась и, ссутулившись, засеменила к вестибюлю. Он угадал, что она перекрестилась на ходу.

— Что это с ней? — спросил Сильвен шепотом.

— Да она совсем с ума сошла, — ответила Клодетта.

Она погасила свет, взяла Сильвена за руку, и они молча поднялись… на третий этаж.

— Вы не очень на меня сердитесь? — шепнула Клодетта.

Она стояла на пороге, ее силуэт слабо проступал на фоне темной комнаты. Сильвен привлек девушку к себе.

— Любовь моя!

Она осторожно высвободилась, пятясь, вступила в спальню, наполовину прикрыла дверь. Теперь он видел лишь светлое пятно ее лица. И наклонился, чтобы припасть еще раз к этому чистому роднику. Он весь горел и пошатывался, словно больной. Но дверь захлопнулась, он услышал, как щелкнула задвижка.

— Зачем? — спросил он тихонько. — Кого вы боитесь?

До него донесся, будто издалека, голос Клодетты:

— Себя, мой дорогой… Только себя!

 

Глава 9

Сначала лезвие не хотело брить. Потом оборвался шнурок, Фомбье сквозь зубы выругался. Через матовое стекло ванной комнаты, о которое бились капли дождя, сочился тусклый свет. Паршивый денек! Еще один… Все опротивело: «Мениль», фабрика, сама жизнь! Он резким движением затянул галстук, выпил пару глотков водопроводной воды из стакана для полоскания зубов.

Неспешно спустился по лестнице, замирая на каждой ступени, снял с вешалки плащ, натянул перчатки. Открыв дверь, увидел мокрый сад, потоки воды на аллее и сквозь ветви сирени тяжелые облака, поднимавшиеся со стороны моря. Еще один день…

Фомбье шагнул, поскользнулся на мокрых листьях, качнувшись, восстановил равновесие и с внезапной ненавистью посмотрел на сирень. Все враждебно, все против него. Он собрался с духом и помчался бегом к гаражу. Конечно, застывший от ночной прохлады мотор не желал заводиться. Он раз за разом, злясь, включал зажигание. На звук примчался Франсуа, накинув на голову, как мешок, старый дождевик.

— Придется толкать! — резко сказал Фомбье.

— Рановато вы сегодня, — заметил слуга.

— Да толкайте же!

Это было нетрудно. Дорога шла под уклон. Двигатель взревел, закашлялся и наконец заработал нормально. Франсуа открыл ворота, и Фомбье крикнул ему на ходу:

— Вырубите мне эту чертову сирень! Весь вид загораживает. И листья падают на крыльцо. Гадость какая!

Проехал несколько метров и высунул голову из окна:

— К обеду не вернусь.

— Хорошо, мсье.

«Симка» рванула к воротам, забуксовала, вильнула, и вот уже мотор рычал за деревьями — Фомбье переключил скорость. Франсуа с осуждением покачал головой и вошел во флигель, где Маргарита, уже успев одеться, молола кофе.

— Что за человек! — бурчал Франсуа. — Всех, наверное, разбудил…

— А они вчера так поздно уснули! — заметила Маргарита. — После такого-то разговора!.. Из кухни было слышно, как кричат.

Они замолчали, размышляя о том, что еще захочет срубить, подрезать, подстричь, переменить Фомбье… Теперь он хозяин!..

— Знаешь, — продолжила Маргарита, и голос ее дрогнул, — может, нам не стоит здесь оставаться?

Франсуа, резавший хлеб, отложил буханку. Он давно ждал этих слов. Он и сам не раз задавался подобным вопросом. Но никогда всерьез не думал, что им придется покинуть «Мениль».

— Не могу я тут больше, — добавила Маргарита.

Она старательно доскребла плиту, подбросила в топку угля. Франсуа бессмысленно гладил ладонь то одной, то другой плоскостью ножа.

— Хочешь, я провожу тебя с зонтом? — спросил он.

Она не ответила и вышла, держа в руках собранный поднос. Франсуа предпочел не ходить за женой, чувствуя ее раздражение.

Уехать! Маргариту просто преследовало это слово. Уехать… Отъезд казался ей полным абсурдом, она представляла себе эту картину: вещи сложены на телегу, стулья вверх ножками, свернутый матрас, старые часы, которые сами собой начинают бить на ухабах, а сзади Франсуа, сгорбленный, как беженец… Но оставаться больше невозможно. Слишком много призраков поселилось теперь в доме… Придется перебираться к кузине в Понт-Аван. Затаиться и постараться забыть. Может, Клодетта приедет когда их навестить. Но лучше понемногу свыкнуться с мыслью, что они будут видеть ее нечасто. Им, старикам, даже не позволено теперь копаться в воспоминаниях, прошлое таит опасность.

Маргарита привычным жестом опустила поднос на выставленное колено. Дверь открылась без ключа. Фомбье не запер ее. Но Маргариту словно ударило током. В тот день, когда кровать хозяйки оказалась пустой, дверь тоже была открыта.

С некоторых пор ее, словно кошмар, стали преследовать одни и те же картины, одни и те же страхи. А вдруг обитатели «Мениля» так и будут пропадать один за другим?.. Пока дом совсем не опустеет, и тогда наглухо закроются окна, и он зарастет плющом и диким виноградом. Маргарита ясно видела, как высокая трава захватывает аллею, а двери покрываются мхом. Она наспех пробормотала молитву, словно заклинание.

На лестничной площадке второго этажа она прислушалась. Мадемуазель Симона уже ходила по комнате, но брат ее, должно быть, еще спал. Из спальни Клодетты тоже не доносилось ни единого звука. И хватает же смелости у девочки ночевать в этой отдаленной от остальных комнате рядом с чердаком! Она, Маргарита, ни за что бы не смогла. Она теперь каждую ночь вскакивала и искала в темноте влажную руку или бок Франсуа, чтобы немного успокоиться.

Маргарита постучала.

Обычно Клодетта сначала потягивалась, постанывая от удовольствия. Зевая, невнятно кричала старой служанке, чтобы та подождала. Потом скрипела кровать. Клодетта отодвигала задвижку и быстро забиралась снова в постель, Маргарита отворяла ставни, наводила порядок в спальне. Для старухи это были лучшие минуты за целый день.

Маргарита еще раз постучала, внезапное волнение заставило ее опустить поднос на пол. Неужели… Клодетта… тоже?

Она повернула ручку, ожидая, что дверь заперта на задвижку. Но дверь поддалась, приоткрылась. Маргарита вошла тихо, на цыпочках. Взглянула на кровать и вяло осела, раскинув юбки ровным кругом, как марионетка, у которой оборвалась нить.

Флесуа достал портсигар… и снова убрал его в карман, бросил на окружающих беглый взгляд. К счастью, никто не заметил. Хотя сегодня нервозность его была извинительна. Не то чтобы он волновался или устал сильнее обычного. Само по себе преступление не страшнее, чем другие. Условия задачи ясны, свидетельские показания, которые успел за полтора часа собрать комиссар, все, как одно, отличались удивительной четкостью и краткостью. Только вот сама атмосфера «Мениля»… Атмосфера, с которой Флесуа был слишком хорошо знаком, точно та же, что в «деле Анжелы Фомбье», он даже не знал теперь, расследовать ли самоубийство матери… или убийство дочери.

Прежде всего, время. То же самое или почти. Тот же зловещий свет. Тот же запах мебельной мастики, те же цветы в вазах большой гостиной, где он, в конце концов, собрал всех. А главное — те же лица, застывшие, серые, те же невидящие глаза.

Впрочем, кое-что изменилось. Не было Фомбье. Он еще не знал, не должен был знать, и комиссар решил оповестить его чуть позже, после того, как прибудет представитель прокуратуры.

Да, где же прокуратура?.. Что они себе думают? Комиссар позвонил в Кемпер сорок минут назад и сразу же выслал туда Маньяра с машиной…

Флесуа тронул платочек, кашлянул и произнес как можно тверже:

— Продолжим… или, точнее, подведем итоги. Маргарита, как обычно, приносит молодой хозяйке завтрак… Заметим, немного раньше, чем всегда, но это не столь важно… Она стучит… Тишина!.. Поворачивает ручку, думая, что дверь закрыта на задвижку… Но та открывается… И таким образом… обнаруживается преступлёние. От волнения Маргарита теряет сознание… Вы, мадемуазель Мезьер, услышав, как она упала, будите брата и предупреждаете его, что происходит нечто чрезвычайное… а сами поднимаетесь на третий этаж. Только ваше свидетельство и представляет для меня интерес. На ваш крик прибегают испуганные Сильвен Мезьер и Франсуа и пытаются, что вполне понятно, прежде всего оказать помощь жертве. Но, увы, все усилия бесполезны. Единственным и весьма прискорбным их результатом является то, что мы теперь не можем наблюдать место преступления в том виде, в каком его оставил убийца.

Флесуа, немного задохнувшись, покопался в выполненных летящим почерком записях секретаря.

— К счастью, вы, мадемуазель, очень точно все запомнили. Читаю: окна и ставни закрыты, шторы задвинуты… комната в полном порядке… И наконец — а это главное, — положение тела дает возможность считать, что мадемуазель Денизо не лежала, а сидела в постели, когда ее ударили, поскольку голова свешивалась с подушки, упираясь в спинку кровати, а одеяло прикрывало тело лишь на уровне груди.

— Об остальном, — добавил комиссар, отложив листки, — я могу только догадываться… Удар был нанесен ножом или каким-то сходным предметом с очень узким лезвием. Впрочем, это подтвердит медицинский эксперт, он же установит точное время преступления… Вы заявили, мадемуазель, что ночью не слышали никакого шума. Я имею в виду даже очень легкий шум, который в тот момент мог не показаться вам чем-то необычным.

— Я ничего не слышала.

— А вы, господин Мезьер?

Сильвен сидел на стуле, согнувшись пополам, уперев локти в колени и положив подбородок на сжатые кулаки. С того момента, как по приказу Флесуа все собрались в гостиной, он не произнес ни слова, не сделал ни одного движения. Было неясно, понял ли он вопрос. Ничто не шелохнулось в его изможденном лице.

— Брат тоже ничего не слышал, — ответила Симона.

Комиссар прошелся взад-вперед, пошлепывая себя по затылку. Маргарита, прижав к лицу скомканный платок, уже не плакала. Она словно одеревенела. Франсуа успел надеть выходной костюм. Но плохо застегнутый галстук с фиксированным узлом висел криво. Он стоял у камина, покачивая праздными руками с огромными ладонями. Лишь время от времени проводил пальцем по влажным усам. Флесуа продолжал:

— Маргарита, вы рассказали мне, что вчера по приказу мадемуазель Денизо — и против обыкновения — оставили открытыми окна на первом этаже. Следовательно, постороннему лицу ничего не стоило проникнуть внутрь дома. Но, с другой стороны, как объяснить тот факт, что жертва, — он невольно перешел на официальный язык, — открыла дверь… незнакомому человеку? Совершенно очевидно, что она хорошо знала посетителя, доверяла ему, а главное — его не опасалась… Известен ли вам хоть один такой человек, не проживающий в «Мениле»?

Поскольку все промолчали, он уточнил:

— Это вопрос прежде всего к вам, Франсуа и Маргарита, только вы можете знать…

Старуха шевельнулась, задвигала губами, сделала усилие, чтобы подняться.

— Вы хотите что-то сказать? — спросил Флесуа.

Он остановился прямо перед ней, и она посмотрела на него с ужасом, словно комиссар мог ее ударить.

— Нет… Я хотела бы выйти. Мне плохо.

— Уведите ее, Франсуа… Пусть отдохнет!.. Приляжет!..

— Спасибо, господин комиссар.

— А я? — спросил Сильвен. — Я могу вернуться в свою комнату?

Он заговорил настолько неожиданно, что все вздрогнули. Старики, уже двинувшиеся было к двери, застыли на месте, поддерживая друг друга.

— Да… разумеется, господин Мезьер. Вы мне больше не нужны.

Франсуа увел Маргариту. Сильвен последовал за ними, держась за мебель.

— Он, кажется, чрезвычайно подавлен, — заметил Флесуа. — Не боитесь, что ваш брат решится на отчаянный шаг?

Симона слегка пожала плечами:

— Что за мысли! Да у него и оружия нет.

— Хватит и крепкой веревки.

— Нет! Нет! Это просто нервное. Пусть придет в себя, комиссар. Разумеется, он горюет. Но, в конце концов, Клодетта была ему пока еще только невестой.

Флесуа придвинул стул к креслу молодой женщины.

— Говоря откровенно, гипотеза, которую я только что упоминал, — убийца, проникший в дом снаружи, — не слишком убедительна. Да и зачем искать врага где-то далеко, если нам известно, что совсем рядом… — Он заговорил доверительным тоном: — Давайте вернемся к вчерашним событиям. Просто скажите, был ли господин Фомбье, по-вашему, в ярости… Знаете, как бывает: до того человек разойдется, что теряет всякий контроль над своими действиями!

— Нет-нет, — произнесла Симона решительно. — Конечно, он был расстроен, Клодетта вывела его из себя, как она не раз это делала. Однако дай он ей пощечину, и то бы я удивилась… хотя, признаю, он был бы тысячу раз прав. Но представить, что господин Фомбье дождался ночи и хладнокровно… Нет! Нет!

Она оборвала себя, смутившись от того, сколько пыла прозвучало в ее ответе. Флесуа продолжал:

— Хорошо, забудем на время о гневе. И обратимся к весьма любопытным признаниям, которые сделал вам господин Фомбье перед самым ужином. Вы заявили, что не помните точно его слов.

— Нет, слов не помню. Забыла. Знаете, после утреннего шока я совсем ничего…

— Понимаю. Понимаю. Но, по существу, он сказал вам…

Комиссар старался поймать взгляд Симоны. Глуховатым голосом она продолжила его фразу:

— Он сказал, что Клодетта ненавидит его… что она сделает все, лишь бы ему навредить… и что он уверен, падчерица выгонит его с фабрики, едва станет совершеннолетней… как какую-нибудь прислугу.

Флесуа поигрывал платочком.

— И еще он добавил, что не собирается сдаваться без борьбы, а, напротив, намерен сражаться… Сражаться — да, но законными методами… Я ведь вам рассказала о его планах, комиссар: Фомбье собирался сделать Сильвена своим компаньоном и таким образом обезвредить Клодетту. Думаю даже, именно так он и сказал. Признаться, я сама поддержала его намерения. Мне показалось, будет правильно, если Сильвен займет достойное место на фабрике. Не может же он всю жизнь довольствоваться ролью мужа Клодетты! Это важно для него самого, да и мнение окружающих…

— Разумеется, — торопливо прервал Симону комиссар, для которого ее рассуждения семейного характера не представляли решительно никакого интереса. — Но упомянутый план был последней и единственной картой, на которую мог ставить Фомбье. После того как этот… «законный метод» не принес успеха… у него не оставалось…

Симона отшатнулась и посмотрела на него с ужасом.

— Это невозможно, комиссар. Поверьте, на него это не похоже.

Флесуа успокаивающе улыбнулся.

— Поймите, я его не обвиняю… Я лишь делаю выводы которые напрашиваются сами собой, и, боюсь, следователь, господин Ируа, пойдет тем же путем. Однако здесь можно найти кое-какие возражения. И немалые! С какой стати мадемуазель Денизо открывать среди ночи дверь своему отчиму, тем более после такой страшной ссоры?.. Да и сам господин Фомбье не лишен здравого смысла. Он не мог не догадываться, что подозрения в первую очередь падут на него… По трезвом размышлении это кажется мне главным аргументом в его пользу. Совершить настолько глупое преступление!.. — Флесуа взглянул на часы и поднялся. — Да куда они все запропастились?

Симона встала.

— Если я вам больше не нужна, комиссар… Я хотела бы начать собирать вещи.

— Вещи?.. Разве вы хотите…

— Да, я хочу уехать из «Мениля» как можно быстрее, вместе с Сильвеном… Поймите, нам тяжело здесь оставаться. Даже мне, при том, что у меня крепкие нервы…

— И куда же вы теперь?

— В Беноде. В гостиницу «Каравелла», где мы уже останавливались. Там и пробудем до похорон. А потом…

Флесуа кивнул.

— Прекрасно вас понимаю. Но сомневаюсь, что господин Ируа позволит вам уехать. Пока идет следствие… Два-три дня придется подождать. По меньшей мере…

Он проводил ее взглядом и чуть не прищелкнул языком, когда дверь захлопнулась. Вот каких женщин он любит! Светлая голова! Крепкие нервы! А фигура!..

Он снял трубку и вызвал Кемпер.

— Алло!.. А, это вы, Тьерселен… Еще не выехали?.. Что же вы там делаете?.. Что-что?.. Врач… Ну так что ж, он сам сюда приедет… Скажите-ка, вы послали кого-нибудь на фабрику, как я приказал? А?.. Да, пусть незаметно следят за ним… Поедет куда-нибудь — чтобы не отставали… Но больше ничего, понятно? Без глупостей мне… Пока господин Ируа не сделал заключения… Именно… Пошевеливайтесь, старина, пошевеливайтесь…

Он положил трубку, вздохнул и достал портсигар. Жуткое дело! Любопытно, что же решит Ируа? Осмелится ли, основываясь лишь на подозрении?.. Все же Фомбье не последний человек в этих краях. Разразится скандал. А Ируа хоть и карьерист, но весьма, весьма осторожный. Он не склонен рисковать своим положением… На этом деле можно заработать очки, при условии…

В дверь постучали, вошел Франсуа.

— Жена легла. Пусть поспит немного… А я пришел узнать, не нужно ли вам чего, господин комиссар?

Флесуа торопливо, короткими затяжками курил.

— Чашечку кофе хорошо бы! Глядишь, в голове просветлеет… Да, подождите минутку, Франсуа… Ответьте откровенно, что вы думаете о своем хозяине?

Франсуа в затруднении шевельнул всеми своими морщинами и почесал ухо.

— Что думаю… Ну, он человек холодный, властный… Гордый или, по крайней мере, не слишком разговорчивый… Если вас это устроит…

— Не совсем. Короче, как вы считаете, способен он?..

— Я не Господь Бог, — медленно произнес Франсуа. — Но лично я чувствую, что господин Фомбье никогда бы не смог… даже если бы захотел… в мыслях. Трудно объяснять такие вещи… Просто чувствуешь. И все.

Его честный взгляд смущал комиссара. Флесуа старательно стряхнул пепел.

— Даже если забыть о материальных интересах, он ее ненавидел, правда? Они ненавидели друг друга. Здесь все дышало ненавистью.

— О! Не думайте, что они без конца ссорились, господин комиссар. Это происходило нечасто… В том-то весь и ужас… Обычно они не замечали друг друга. Для девочки он был все равно что невидимкой. Можно подумать, она смотрела сквозь него… как будто он прозрачный, что ли. А об отце говорила, словно покойный хозяин просто уехал — путешествует, например, а не умер и лежит в сырой земле.

— Но не считала же она в самом деле…

Франсуа протестующе поднял обе ручищи.

— Как можно?.. Нет. Просто хотела позлить господина Фомбье. Это в глаза бросалось. Постоянно давала понять, что в «Мениле» ему не место… Мы с Маргаритой даже жалели его, притом что не слишком любили. В глубине души он человек незлой. Ему бы нормальный дом, семью, как у людей.

— А как он вам показался сегодня, когда уезжал?

— Усталый был, нервный… Приказал срубить сирень.

— Сирень?

— Да. Ту, что у крыльца. Покойный хозяин ее посадил… Срубить сирень!.. Разве станет тот, кто только что убил человека, говорить о подобных пустяках?.. Да только я ее рубить не буду.

— Вы сказали, что ни вы сами, ни ваша жена не присутствовали при вчерашнем скандале.

— Да, господин комиссар. Господин Фомбье попросил Маргариту не прислуживать им. Понятно — нужно было поговорить.

Флесуа достал еще одну сигарету.

— Что же, благодарю… Сделайте мне кофе покрепче… Сегодня довольно зябко… Вы что-то хотите спросить?

— Да вот… То есть это моя жена… В общем, мы хотели бы уехать!

«И вы тоже!» — чуть не вскрикнул Флесуа. И с любопытством взглянул на старика:

— Уехать?.. Когда же?

— О! Как можно быстрее… Что нам теперь здесь делать, когда малышка… У нас есть родня в Понт-Аване… Кузина со стороны Маргариты… — Он задумчиво качнул головой, пригладил пальцем усы. — Давно надо было уехать. Два года назад. Как только хозяин…

— Ладно! Ладно! — проворчал Флесуа. — Об этом поговорим, когда закончится следствие. Пока же никто не имеет права покидать дом.

Автомобильный гудок заставил его вздрогнуть.

— Ступайте!.. Не нужно кофе. Прокуратура приехала. Ступайте! Ступайте!..

Он заторопился в холл.

Следователь Ируа лихо взбежал на крыльцо, за ним Маньяр и Тьерселен. Завершал шествие судебный медик, пузатый старик.

— Сюда!.. Сюда, пожалуйста!.. — повторял Флесуа голосом экскурсовода, проводя их к лестнице.

Следователь удержал его за рукав:

— Отпечатки есть?

— Никаких. Вернее, слишком много! До нас на месте преступления побывали четверо: гостящие здесь господин Мезьер с сестрой и двое слуг.

— Кого подозреваете?

Они добрались до третьего этажа. Флесуа толкнул дверь. Ируа снял шляпу.

Смерть сделала черты Клодетты более резкими. Лицо рано повзрослевшей девочки. Глаза из-под полуприкрытых век словно смотрели на что-то у подножия кровати.

Одеяло было натянуто до самого подбородка. Врач откинул его, стянул ночную рубашку, обнажив рану. Очищенная от крови, она выглядела всего лишь порезом, не больше сантиметра.

— Почти как удар перочинным ножом, — шепнул Ируа.

— Слишком длинное лезвие для перочинного-то ножа, — проворчал врач. — Вне всякого сомнения, задето сердце, больше того — пробито насквозь.

— Мгновенная смерть, разумеется.

— Даже не вскрикнула, — вставил Флесуа.

— Точнее, никто ничего не слышал, а это не одно и то же… Не исключено и другое: девушка могла намеренно сдержать крик. Хоть редко, но бывает и такое. Вспомните дело Бушоне…

— Помню, как же! — сказал Флесуа. — Только в деле Бушоне преступник все равно что подпись оставил. А здесь…

 

Глава 10

Утром снова шел дождь, днем же стало так жарко, что гудрон на шоссе дымился, а над ландами поднимался туман. Вода спала, море отступило далеко от берега, было слышно, как кричат на тинистой отмели чайки. Возле самой воды четко вырисовывались фигурки рыбаков. Горизонт перегородила тяжелая стена облаков. Было в этом затишье что-то такое тревожное, щемящее, что хотелось лечь на землю и, затаившись, ждать.

Сильвен прошел мимо Скал таможенника на пляж, где стояло еще несколько тентов. Перед ним на километры вперед простирался песчаный берег, бледно-желтый, без единого пятнышка, на котором море обозначило приливной волной темную полосу, терявшуюся в зыбком далеке. Он был один, но даже такой простор не мог его успокоить, «Мениль» грозной тенью нависал над ним. Ему было страшно. Если бы Клодетта согласилась тогда уехать… Надо было бежать сразу, как он и предлагал, бежать без оглядки. Клодетта хотела подождать. И вот она мертва. Почему? Бесполезно искать ответ. Почему утопился Робер Денизо? Почему убежала среди ночи из дому его жена? Нет ответа. Это рок.

Впрочем, Сильвен, пожалуй, мог бы докопаться до истины, если бы не боялся взглянуть фактам в лицо. Но смотреть на вещи прямо он не привык. А может, не слишком и хотел узнать правду? Искал лишь безопасности и покоя? Зачем доискиваться, кто ты и чего стоишь? Нужно жить одним днем. Вполне вероятно, с Клодеттой, такой упрямой и своевольной, он был бы несчастлив. Может, то, что она умерла, для него… удача. Пусть это постыдные мысли, в которых неловко признаться даже самому себе, зато они хоть немного заглушают боль, не дают впасть в отчаяние. Откровенно говоря, можно обойтись и без любви. Конечно, с ней жизнь становится ярче, острее. Она озаряет серые будни. Заставляет поверить в свой талант, в то, что станешь великим художником… Но раз уж тебе не суждено стать великим художником… Раз реальность — течение дней с их мелкими хлопотами, успокоительным кругом привычек… О! Превратиться бы в такого, как Франсуа! Ни к чему не стремиться. Жить самыми простыми заботами… Сделаться лесником или лесорубом, поселиться в глуши, одному. Жить одному! Чтобы не следила за каждым твоим шагом любящая женщина, стремящаяся влезть тебе в голову, распоряжаться будущим, врасти в тебя корнями, как омела в дуб. Нет, не надо ни любви, ни преданности! Избавиться от необходимости быть не тем, что ты есть. Просто жить, и все! Пусть исчезнет азарт, заглохнет честолюбие! Главное — выжить, видеть пляж, ощущать секущие песчинки на лице, оставаться бренным телом, которому доступна лишь бесконечная цепь маленьких удовольствий! Главное — существовать: завтра, послезавтра и еще через день, через месяцы и годы. Прощай, Клодетта!

Ноги утопают в песке. Шагать тяжело. Из-за облаков вырываются снопы горячих, почти осязаемых солнечных лучей. В небе неподвижно, едва заметно подрагивая, стоит неизвестно откуда взявшийся воздушный змей, свесив вниз длинный, как у настоящей рептилии, хвост. Сильвен понимает, что, сколько бы он себя ни уговаривал, Клодетта для него жива, а он несчастлив. И напрасно старается он уйти подальше от «Мениля», там осталась часть его самого, от которой не убежать. Так что он всего лишь делает вид, что уходит. Натягивает незримую нить, чтобы ощутить ее сопротивление, но если б эта нить вдруг оборвалась, Сильвен, возможно, упал бы замертво на песок меж водорослей и обломков былых кораблекрушений. Он останавливается. Начинающийся прилив бесшумно разворачивает свиток пены. Ветер посвистывает в ушах. Справа и слева проступает, словно подвешенная к горизонту, синеватая полоска берега. Уже поздно. Тень Сильвена стала длинной, и именно она убеждает его в том, что жизнь продолжается. Можно лечь прямо тут и заснуть. Но Сильвен слишком привык к удобствам, чтобы спать на пляже. Он любит есть из изящных тарелок, отдыхать на тонких простынях. Ему необходимы близость, голоса других людей, крыша над головой. Да и все равно от собственной памяти не убежишь.

Сильвен повернул назад. Двойная цепь глубоких круглых следов напоминала отпечатки лап крупного зверя. Жаль, что он так изуродовал пляж. Он свернул в дюны и пошел наискось через поля, инстинктивно отыскивая вдалеке выглядывающую из-за деревьев островерхую крышу «Мениля».

Возле флигеля свалены в кучу корзины, обшитые мешковиной ящики. Франсуа появился лишь после второго гудка, держа в руке молоток, а во рту — гвозди. Нехотя открыл ворота. Фомбье проехал, до предела вдавив акселератор. Быстро завернул, на большой скорости влетел в гараж, так что шины взвизгнули на цементном полу. От резкого торможения машина клюет носом, стонет. Но Фомбье уже захлопнул дверцу и удаляется. Он очень озабочен. Взгляд отсутствующий. Стянул перчатки. Нервно ступает по собственной, бегущей впереди тени. У крыльца Фомбье выругался. Франсуа так и не срубил сирень. Давно пора его гнать. Ишь взял волю! Вечная история. Если вы добры, люди считают вас слабым. А если пользуетесь своей властью, начинают ненавидеть. На фабрике все шушукаются у него за спиной. Вот было бы радости, арестуй его Флесуа. Подлецы! Не упускают случая написать мелом на стене, дверях, даже на бортах грузовика: «Фомбье — убийца». А ведь на самом деле никто из них не верит в его виновность. И газеты освещали события очень подробно, излагали заключение следствия. Но им все равно! Лишь бы поиграть у него на нервах. Его преследуют, ему бросают вызов за то, что он хозяин и останется им. Но он еще покажет! Первого же, кого поймает с мелом в руке… Черт побери! Небось в тюрьме места хватит!

Фомбье дошел до лестницы и увидел у стены большой чемодан. Он сразу обо всем догадался, и рука его гневно сжала перила. Он взлетел, прыгая через две-три ступеньки, на второй этаж… Комната Симоны была открыта. Он толкнул дверь. Симона, стоявшая на стуле возле распахнутого шкафа, обернулась.

— Не уезжайте! — закричал Фомбье. И добавил тише, с вымученной улыбкой: — Вы не можете уехать… Я просто не так понял, правда?

Она спускается на пол. Он впервые видит Симону удивленной, растерянной.

— Комиссар… позволил нам, — объясняет она, краснея. — Мы ведь были гостями… Клодетты. Так что теперь…

Фомбье входит в комнату и захлопывает дверь ногой.

— Теперь вы — мои гости.

Увидев, что Симона пятится, он остановился.

— Вы что же, боитесь меня? Значит, вы тоже… Даже вы. Вы поверили этому! — Он сел на кровать, запустил пальцы в волосы, вздохнул. — Все хотят меня покинуть, — прошептал он. — Симона! Я уже три дня собираюсь с вами поговорить… Выслушайте меня. Прошу… Только сначала сядьте.

Симона подчиняется. Она скованна. Заметив, что взгляд Фомбье устремлен в шкаф, на белье, кружева, скомканные чулки, она осторожно толкает дверцу. Фомбье опускает глаза. Теперь он не может найти слов.

— Симона… вы будете поражены… но я вынужден торопиться… Может быть даже, вы сочтете, что я… говорю гнусные вещи… Но я больше не могу… Я должен сказать… Я никогда не любил жену… Да, знаю. Она умерла всего три недели назад, а три дня назад погибла Клодетта… Еще рано заговаривать об этом… Но когда я увидел внизу ваш чемодан…

Он обеими руками сжал медный прут на спинке кровати, посреди лба забилась синяя жилка.

— Послушайте, Симона. Для меня сейчас важно лишь одно: я свободен! Свободен! С сегодняшнего дня я снова начинаю жить! Я богат! Не по моей воле, но так уж случилось. Я богат! Свободен и богат! Так не уезжайте! Разве вы не поняли, что нужны мне? До сих пор я не мог быть самим собой, потому что влачил здесь какую-то… жалкую и страшную жизнь… Но в вас мое спасение. С вами я смогу поднять фабрику, заново поставить производство… Все уже давным-давно сложилось у меня в голове… Фирменный магазин в Париже, сеть складов в провинции, еще одна фабрика в Марселе… И преображенный, помолодевший «Мениль»… Теплица, теннисный корт, на месте гаража — лаборатория… Все, все уже продумано… Вы будете гордиться, что стали госпожой Фомбье…

Он выдохся и остановился. Но тут же, схватив ледяное запястье Симоны, продолжил:

— Простите. Я не собирался так с вами разговаривать. Просто не выдержал… Но, может, это и к лучшему… Нет! Не нужно отвечать. Ничего не говорите… Теперь вы все знаете, подумайте… Это очень серьезно, Симона… Я не слишком красноречив. Выражаюсь неловко и резко. Но слово держать умею.

Симона молчала. Она задыхалась и изо всех сил сжимала зубы, словно боялась, что они лязгнут. Фомбье встал.

— Что касается Сильвена, все остается в силе… Даже более того. Он становится моим компаньоном, моей правой рукой… Для начала я отдаю ему «симку».

Красное солнце садится за тучи. На мгновение перед тем, как погаснуть, оно заливает комнату торжественным светом. Закатный отблеск, окрашивавший все трагические события в «Мениле», падал теперь на Симону — Фомбье никогда этого не забыть.

— Подумайте! — говорит он еще раз.

— Нет, я не могу, — шепчет Симона.

Фомбье останавливается на пороге, хмурится.

— Я для вас слишком стар?

— Нет.

— Вас пугает мой характер? Я же вижу, вы напуганы, Симона… Ну, говорите!

— Нет, не в этом дело.

— Так в чем тогда? Боитесь общественного мнения?

— Знали бы вы, как мне на него наплевать.

Симона презрительно морщится. Лежащая на коленях рука ее дрожит.

— Я неприятен вам… физически?

На глазах у Симоны слезы. Она отрицательно качает головой.

В этот момент из вестибюля доносятся неуверенные шаги. Словно ищет дорогу незнакомец.

— Кто там? — кричит Фомбье.

— Я!

Голос Сильвена — оба почувствовали облегчение от того, что не будут больше наедине. Фомбье перегнулся через перила:

— Черт побери! Никогда бы не подумал, что это вы! Что это у вас ноги заплетаются?.. Поднимайтесь, вы очень вовремя.

Над первым пролетом показалась голова Сильвена.

— Я просто падаю от усталости, — сказал он. — Совсем отвык долго ходить. — Он наконец поднялся на второй этаж. В руках у него корзинка вишни. — Я взял ягоды во флигеле, проходя мимо.

— Видите, как будет хорошо! — обратился Фомбье к Симоне.

— Что будет хорошо? — спросил Сильвен с полным ртом.

— Представьте себе… Я только что сделал предложение вашей сестре.

Сильвен бросил в рот сразу три ягоды и резко оторвал черенки. Прожевал, вытер губы и тогда только проговорил:

— Поздравляю! И когда же свадьба?

Он спокоен. Словно его это все не касается. Прицелился в пустоту и, сжав косточку между пальцами, стрельнул ею.

— Ваша сестра еще не дала согласия, — ответил Фомбье.

— И напрасно, — небрежно произнес Сильвен. — Вы же предлагаете ей положение, обеспеченность… Все, о чем может мечтать женщина. И сестра об этом мечтает, я уверен. На ее месте я бы не стал сомневаться ни минуты.

— Сильвен!

— Ваш брат прав.

— Будь он действительно на моем месте, он бы так не говорил.

Сильвен старательно выбирает из корзинки самые зрелые ягоды, сросшиеся по три, четыре штуки на веточке, черные и блестящие, кое-где поклеванные воробьями. И медленно ест их, словно нет для него ничего важнее в мире, чем эти вишни.

— Останетесь жить здесь? — спрашивает он.

— Здесь и в Кемпере, — отвечает Фомбье. — Но сначала я думаю совершить путешествие… Само собой разумеется, вы тоже будете с нами.

Вишневая косточка, отскочив от окна, запрыгала по гравию.

— Ну, я… — прошептал Сильвен. Он повертел веточку сросшихся ягод и надел ее на палец. Задумался. — Я вообще-то…

— Это невозможно! — произносит Симона.

Сильвен отпихивает корзинку, лицо его оживляется.

— Лично я согласен. Ваше предложение — большая удача для нас, господин Фомбье. Никогда в жизни нам так не везло! Сестра заставляет себя упрашивать, но это так, для проформы. Она будет счастлива с вами. И знаете, Симона этого заслуживает! Всю жизнь обо мне думала. Пора подумать и о себе. Я теперь вообще не в счет. Я стал…

— Дураком! — кричит, срываясь, Симона.

— Почему я не могу желать тебе счастья?.. Женитесь на ней, Фомбье, а главное — увезите ее отсюда! Пусть все забудет! Пусть живет!

— А ты? — кидается к нему Симона. — Куда ты собрался?

— Я прекрасно могу прожить один, — отвечает Сильвен. — В сущности, я и жил всегда один! А теперь и подавно, у меня столько причин жаждать уединения…

— Конечно, — согласно кивает Фомбье.

И наклоняется к окну, чтобы взглянуть на часы.

— Ужин, наверное, готов. Пойдемте вниз! Продолжим разговор в столовой.

— Без меня, — откликается Симона. — Я устала. Извините.

Фомбье неуклюже поклонился, взял за руку Сильвена и повел его к двери. Мужчины вышли в коридор и уже начали удаляться. Но тут оставшаяся в комнате Симона окликнула брата:

— Сильвен!

— Да?

— Завтра уезжаем.

Сильвен остановился.

— Пойдемте! — позвал Фомбье.

Они спустились по лестнице, сели за стол. Суп почти совсем остыл.

— Вот характер у этой Маргариты! — замечает Фомбье. — Не желает больше звонить к столу! Накрывает как Бог на душу положит! Ясно, она во всем винит меня.

Все старательно делают вид, что едят.

— Скажите откровенно, Сильвен, — спросил Фомбье, ковыряясь вилкой в тарелке, — ваша сестра действительно собирается завтра уехать?

— Возможно.

— Возможно! Возможно! Как будто вам на это наплевать… Надеюсь, вы все же что-нибудь сделаете. Постараетесь ее уговорить.

Сильвен рассеянно мнет в пальцах комок хлебного мякиша.

— Если она намерена уехать, — говорит он, с трудом сосредоточиваясь, — мы вряд ли сумеем ей помешать.

— И вы уедете с ней?

Сильвен щелчком посылает комочек на другой конец стола.

— Придется!

Молчание. Фомбье отодвигает тарелку, закуривает. За окном пролетает первая за вечер летучая мышь.

Сильвен чувствует страшную усталость. Он пожал руку Фомбье, поднялся к себе, прислушался. У Симоны ни шороха. Может, она плачет? Надо бы постучать, извиниться за грубость. Сколько лет Сильвен всегда делал первый шаг! Он наугад бросил снятый пиджак, попал на стул. Поставил локти на подоконник. Странное ощущение! Словно сегодня окончилось детство, прежняя жизнь больше не в счет. И он в один миг стал стариком…

В столовой курил в одиночестве Фомбье. Он достал из буфета бутылку коньяка. Выкурив одну, тут же взял другую сигарету. Постоял, согревая в ладони маленький бокал. Полюбовался на звезды, большие, подрагивавшие, словно их раскачивал ветер. Не спеша выпил. Несколько раз поворачивался к вестибюлю и находил взглядом самое темное пятно — чемодан возле лестницы. Коньяк обжег язык, но ему было все равно. Ему тепло. Он уже догадался, что все вечера теперь будут походить один на другой, бесконечная цепь вечеров… Он вновь наполнил бокал. Согрел его. Может, решение у него в руке.

Нет, решения нет.

 

Глава 11

Сильвен отыскал в саду Франсуа. Одетый в выходной черный костюм, он подрезал секатором ветви.

— Видите, господин Сильвен, — извиняющимся тоном произнес старик, — это сильнее меня. Пока есть рядом деревья, цветы, я не могу ими не заниматься!.. Только не ходите во флигель! — Он выпрямился, держа перед собой раскрытую ладонь. — К Маргарите на кривой козе не подъедешь. Ждет не дождется, когда выберемся отсюда. Без конца плачет и бранится. Вот я и ушел в сад, пока нет автобуса. О! И мне, конечно, невесело. Да только мы еще не в самом худшем положении.

— А Фомбье уехал?

— С такой скоростью, что, должно быть, уже в Кемпере! Бедная его машина! Смешно, конечно, но мне ее стало жалко. Как загнанную скотину. Не люблю, когда без надобности терзают технику. Но он всегда такой, не человек, а заводная кукла, господин Сильвен. Правда, забот у него многовато, у бедняги! Мне показалось, он не спит по ночам… и пить начал!

— То есть как?

Франсуа машинально поискал рукой широкий карман фартука, куда он обычно убирал секатор. Но пальцы нащупали лишь пуговицы жилета да цепь от часов, протянутую от одного кармашка к другому. Он убрал тяжелые ладони за спину.

— Сегодня утром от него так и разило спиртным… Нехороший это признак, знаете ли. С шести часов вот так напиваться!

— Франсуа! — крикнула с порога флигеля Маргарита. Она тоже была одета в черное, на голове остроконечная шляпка. — Франсуа! Если ты хочешь забрать рабочую одежду, сам ищи чемодан. В этот больше не влезает.

— Чемодан? — переспросил Франсуа. — Где я его возьму?

— Где хочешь!

Франсуа грустно посмотрел на Сильвена и направился по аллее к дому. Сильвен подошел к Маргарите.

— Я могу вам помочь? — предложил он. — Вы еще не собрались, а автобус всегда приходит вовремя, люди не могут опаздывать на пересадку.

— Нет, спасибо, — ответила Маргарита, смягчившись. — Мы давно были бы готовы, если б не Франсуа. Слоняется как неприкаянный. Только мешает, крутится под ногами! Хуже ребенка малого! Вы позавтракали, господин Сильвен?

— Еще успею.

— А мадемуазель Симона? Может, отнести ей?..

— Нет. Пусть поспит. Она вчера плохо себя чувствовала. Даже не ужинала.

— Но нужно же с ней попрощаться.

— Я ей все передам. А кроме того, мы же еще увидимся.

Обе комнаты флигеля опустели. Светлые пятна на обоях указывали, где висели раньше полки, стояла мебель. Перед очагом была просыпана зола. Повсюду валялись клочки бумаги, обрывки веревки.

— Не успела подмести, — объяснила, извиняясь, Маргарита. — Так торопились! — Потом, выражая, вероятно, на свой манер сожаление по поводу их отъезда, добавила: — Вы не очень-то хорошо выглядите, господин Сильвен. Надо бы вам…

Ее оборвал возглас. Точнее, крик. Всплеснув руками, старушка прошептала:

— Боже мой!.. Что-то случилось!

Сильвен подумал то же самое. Лицо его перекосилось, он резко развернулся и бросился бежать к дому. Из чердачного окошка по плечи высунулся Франсуа. Он был белей полотна, шумно дышал, словно после драки.

— Что там? — крикнул Сильвен.

Франсуа перегнулся, замотал головой.

— Нет-нет… Только не вы!.. Не поднимайтесь! — забормотал он. — Маргарита!

— Новая беда! — сказала подоспевшая Маргарита.

Она опередила Сильвена и, подхватив юбки, кинулась к лестнице. Сильвен даже не пытался ее догнать. Он спотыкался чуть не на каждой ступени. Он уже знал. Ему хотелось сесть и ждать… Какой смысл торопить последнее испытание? Она и сама это предвидела. А он вообще с самого начала был уверен, что все здесь обречены. Все! Одна лишь смерть задержалась, его собственная. Ему казалось, что он уже ослаб и обмяк, как умирающий. С каждой ступенькой шаг его становился тише и тише. Откуда-то раздавался шум… Кто-то стонал… Все вокруг кружилось и вертелось. Вот площадка второго этажа, еще один лестничный пролет. Но ничего не узнать. Стены, стены давят со всех сторон. Никогда ему не вырваться из захлопнувшейся западни. Он цеплялся за перила и балясины, как узник — за решетку камеры. Может, сейчас он проснется? И этот дом с пустыми комнатами исчезнет?

Навстречу выбежал Франсуа. Да! Это был Франсуа. Он что-то говорил… О Симоне. К чему столько церемоний? Кто же, кроме нее… Чердак был в двух шагах.

Уже видны стропила, балки, железные перекладины с огромными болтами, распахнутое окно и синее-синее небо. Все четко, реально, неопровержимо. Кто-то плакал… Слева у самого входа — портняжный стол и манекен на винтовой ножке, как вращающийся табурет для пианино. Симона лежала чуть дальше, на полу. Не валялась, а именно лежала. Ее положили ровно, как сосуд с драгоценной влагой, которую боялись расплескать. Сосуд! Тоже очень точно! Крови не было ни капли. Из груди странно, неуместно торчала черная рукоять ножа. Как в буханке хлеба, думалось невольно. Хотелось схватить нож и крикнуть: «Вот убийца!» Кто знает, может, ножи и в самом деле испытывают порой жажду убийства, как люди?

Маргарита плакала. Старая дура! Лучше б они с Франсуа уехали. Сейчас опоздают на автобус, придется потом терпеть их соболезнования, будут толкаться рядом, утешать, советовать. Они не уходили, как будто имели права на Симону. Как им объяснить, что Симона принадлежала только ему, она была его сестрой, и только он может ею распоряжаться. Он хотел бы вытянуться рядом с ее телом, проникнуться покоем небытия. На Симоне было то же платье, что и накануне. Глаза закрыты. Она спала, не затаив злобы против живых. Падавший на пол солнечный луч коснулся ее правой туфли. Руки аккуратно сложены. Вдруг ее кисти стали расползаться, двоиться, терять форму, судорожно задергались, как кадр плохо заправленной кинопленки. Сильвен поднял к глазам кулаки. Теперь он тоже плакал, рыдал. Все накопившиеся с незапамятных времен слезы вылились сразу. Он освободился от мучившего его все детство и всю юность желания выплакаться. Он один. Симона его не видит, она не спросит: «Разве ты несчастлив?»

— Надо позвонить, — сказал Франсуа.

Он ждал, что Сильвен ответит. Далеко, в конце сосновой аллеи, остановился автобус, дал длинный гудок и, скрежеща, тронулся снова. Стало слышно, как ходит по крыше, прямо у них над головой, птица, стуча коготками.

— Пошли вниз! — решил Сильвен.

— Надо предупредить полицию, — снова начал Франсуа. — На этот раз, я думаю, они его арестуют.

Кого арестуют? Сильвен снова впал в болезненное раздумье. Разумеется, приедет полиция, ведь совершено преступление. Полиция!.. Флесуа… Франсуа побежал вперед. В тишине все было отчетливо слышно: скрип и стук захлопнувшейся двери в гостиную, треск телефонного диска.

— Алло!

Сильвен спустился с последней ступеньки. Маргарита — следом.

— Его еще нет?.. — говорил Франсуа. — Да-да, конечно. Рано еще… Может быть, вы ему передадите… Мадемуазель Симона Мезьер… Мезьер, как название города… Господин комиссар ее знает. Он сразу вспомнит… Да, ножом… Сразу позвонили… Конечно-конечно…

Когда Сильвен вошел в гостиную, Франсуа клал трубку.

— Господина Флесуа нет на месте. Они его предупредят. Говорят, приедет минут через пятнадцать. Просят ничего не трогать.

Стены снова начали медленно вращаться, и Сильвену пришлось опуститься на стул. Как сквозь толщу тумана, до него долетел голос Франсуа:

— Позвонить господину Фомбье?

— Не стоит, — прошептал Сильвен. — Подождем лучше Флесуа.

Значит, приедет минут через пятнадцать… Маргарита открывает и закрывает буфет. Спорит о чем-то с мужем. Франсуа шепчет: «Он все выпил… Может, капельку смородинного ликера?..» Хлопает пробка. Горлышко бутылки звякает о стакан.

— Господин Сильвен! Выпейте ликеру… вам станет легче.

У Сильвена нет сил благодарить, протягивать руку. Он закрывает глаза и остается один. В полном одиночестве, как всегда. Беззащитный! Как потерявшийся ребенок! Симона всегда была рядом, вселяла в него смелость, силу… Она не могла знать, до какой степени он слаб! Слаб! Но это не значит, что он не способен на решительные действия… Он опередит комиссара, опередит страх. Еще несколько минут он в безопасности. Его оберегают Франсуа и Маргарита. Ничего с ним не может случиться. Но потом предстоит пройти через сад. Что произойдет там? Дойдет ли он до ворот? А в общем-то, какая разница! Так или иначе, избавление близко. По шоссе катят на полной скорости автомобили. Издалека слышно, как они приближаются, поворачивают на Беноде Будет жарко. Прекрасный день! Впервые за долгое время. Может, сегодня воскресенье? Франсуа с женой оделись, как к мессе. Впрочем, какое это все имеет значение? Ага! Подъехала машина. Смешно, глядя уже в мир иной, так нервничать. Он словно видит: вот водитель выключает скорость, нажимает потихоньку на тормоз, останавливает машину у ворот. Выходит Флесуа и смотрит наверх.

Чердачное окошко хорошо видно с дороги. Флесуа хлопает дверцей. Осталось сосчитать до пятидесяти, и он будет здесь!

Сильвен сжимает в пальцах полный стакан ликера. Застывает на мгновение, потом, как пьяница, выпивает его залпом, запрокинув голову. К глазам подступают слезы. Но он сдерживается. Нет! Только не закашляться! Расслышать бы колокольчик у ворот.

И колокольчик звенит.

— Это он! — произносит Франсуа.

Сильвен поднимается. Держится изо всех сил.

— Оставайтесь тут! — говорит он. — Я сам ему открою.

И, чуть пошатываясь, идет к двери. Старики, тесно прижавшись друг к другу, стоят в глубине гостиной. Колокольчик снова настойчиво звенит. Сильвен распахивает дверь. Против света его силуэт кажется черным. Он выходит на крыльцо и, осмотревшись, медленно затворяет за собой дверь.

— Тебе не кажется, что…

Маргарита не успевает договорить. Раздается выстрел, такой сухой короткий щелчок, что они уже и не знают, не почудилось ли, правда ли все это?! Франсуа стискивает руку жены. Сомнений нет!

Снова колокольчик…

 

Глава 12

Франсуа вскочил. Маргарита вцепилась в его руку.

— Не ходи!.. Не ходи!..

Ему пришлось волочить ее за собой до самого порога. И они тут же увидели неподвижное тело, распростертое возле крыльца.

Сильвен лежал на животе, руки зажимали невидимую рану. Под головой растекалась кровь — наверное, расшибся, когда падал.

Старики испуганно осмотрелись. Но в саду, как обычно, было тихо. Легкий ветерок покачивал тюльпаны, шевелил листву сирени, сквозь высокие ветви которой виднелась черепичная крыша флигеля и белые столбы ворот.

Ручеек крови, вскипающий пузырьками, затек под тело, разделился надвое и, отыскав подходящий уклон, побежал по земле.

Франсуа отцепил руки жены и начал тяжело спускаться по ступеням. Маргарита из последних сил крикнула:

— Берегись!.. Здесь убийца…

— Станет он нас дожидаться, твой убийца… Да и потом, нам-то бояться нечего, — грустно добавил Франсуа.

Но все же не решался сойти с последней ступеньки, словно на ней он был в большей безопасности, чем в саду. Наконец на дорожке заскрипел под быстрыми шагами гравий.

— Комиссар! — вскрикнула Маргарита с безотчетной радостью.

Франсуа рванулся вперед, обогнул труп и побежал вдоль кустов. Он буквально столкнулся с Флесуа и остановился так резко, что чуть не потерял равновесие.

Комиссар не успел даже побриться. Серые щеки, мятая одежда, кое-как завязанный галстук производили тревожное впечатление. Особенно странно выглядел сейчас голубой уголок платочка в нагрудном кармане.

— Куда вы так, дружище? — спросил он с тяжеловатой иронией. — Мне не к спеху, подожду.

— Правда ваша, господин комиссар, — пробормотал Франсуа. — Я заставил вас ждать.

И безо всякого перехода добавил:

— Вы не слышали?

— Что?

— Выстрел… Господин Сильвен Мезьер.

— Вот дьявол! — выругался Флесуа. — И этот тоже… Один за другим!

Он обогнул сирень и увидел тело. Маргарита сидела на верхней ступени, задравшиеся юбки обнажили толстые ноги в шерстяных чулках. Флесуа наклонился над трупом, выпрямился и, посуровев, осведомился:

— Когда?

Поскольку слуги, не поняв его вопроса, молчали, он нервно переспросил Франсуа:

— Когда он умер? Вы спросили, слышал ли я выстрел. Значит…

— Как только вы позвонили, господин комиссар. Господин Мезьер пошел открыть вам. До этого мы все втроем были в гостиной, я еще звонил оттуда в полицию.

— А его сестра? — спросил Флесуа. — Мне передали, ее убили ножом.

— Да. Ножом… как мадемуазель Клодетту.

— Она в своей комнате?

— Нет… на чердаке.

— На чердаке?

— Да, господин комиссар… Дело в том, что мы с Маргаритой собирались уезжать… Вот я и поднялся за чемоданом на чердак…

— Пошли! — перебил его Флесуа.

Франсуа посмотрел на жену, заколебался. Но, может, присутствие полицейского оградит их от опасности? Он поднялся на крыльцо, комиссар за ним.

— Тело сестры нашли вы? — снова заговорил Флесуа, когда они подошли к лестнице.

— Да, господин комиссар. Мы собирались на автобус. Но не хватило одного чемодана. Я решил поискать на чердаке.

— Иначе говоря, если бы не эта случайность, вы с женой уехали бы, ничего не подозревая о случившемся. И Сильвен Мезьер умер бы без свидетелей.

Франсуа остановился.

— Точно, так и есть.

Комиссар подтолкнул его.

— Да идите же! За вами на чердак поднялась ваша жена… и господин Мезьер.

— Конечно.

— А господин Фомбье?

— Ах он… Он уехал еще рано утром.

— Раньше, чем обычно?

— Да… гораздо раньше.

Голос старика слегка дрогнул.

— Значит, он абсолютно не в курсе… Как в тот раз, когда убили его падчерицу.

— Я хотел ему позвонить. Но господин Сильвен сказал, что лучше дождаться вас.

Они добрались до третьего этажа. Флесуа остановился на пороге и, прежде чем войти, несколько раз внимательно обвел взглядом весь чердак. Франсуа так и остался на пороге.

— Скорее всего, это то самое оружие, которым была убита Клодетта Денизо, — заметил спокойно Флесуа.

— Я тоже сразу же так подумал… И жена, и господин Мезьер.

— Нож из дома? С кухни?

— Нет. Я его прежде не видел.

— Впрочем, таким разрезают страницы. Кустарного изготовления.

Флесуа наклонился и обошел труп вокруг.

— В любом случае убийца не дрогнул… По самую рукоять… Потому и крови нет. Как пробкой заткнул. Жаль!

— Жаль? — эхом откликнулся Франсуа.

— Да. Жаль. Пятна крови — важные улики. Правда, здесь и так улик хватает.

Он указал на ноги покойной, на пол, покрытый толстым слоем пыли, на котором четко виднелось множество следов.

— Где здесь следы ее туфель? Нету, не так ли? А ведь резиновые подошвы отпечатываются очень четко.

— Ну и что?

Флесуа с гримасой боли выпрямил наконец спину.

— Очень просто. Преступление совершено не здесь. Убийца просто перенес сюда тело. Отведите меня в комнату убитой.

Они спустились на этаж, и Флесуа снова застыл на пороге.

Все в комнате было в порядке, кровать не разобрана. На маленьком столике лежал несессер, перевязанная бечевкой картонка и замшевая, с серебряным замком сумочка Симоны.

— Господин Мезьер с сестрой тоже собирались уезжать… Наверное, вы видели внизу их чемодан, — сказал Франсуа, проследив за взглядом комиссара.

Флесуа кивнул. Он склонился над кроватью, потом над каждым стулом, наконец, над полом. Словно рыбу в реке высматривал.

— Похоже, что преступление совершено не здесь. Остальные комнаты осмотрю потом. А сейчас давайте спустимся!

Он взял сумочку Симоны, быстро посмотрел, что в ней, и сунул себе под мышку.

— Зачем этих-то двоих убивать понадобилось? Они же не члены семьи, в игре не участвовали… Разве что предположить… Черт побери! Я начинаю думать, что мы все сели в лужу — все, как один.

Маргарита сидела с потерянным видом на том же месте. За то время, что мужчин не было, она даже не шелохнулась. И вздрогнула всем телом, когда в подол ей шлепнулась сумка, которую Флесуа выпустил из рук. Полицейский перепрыгнул ручеек крови, взял труп за плечо и перевернул его. Рука Сильвена скользнула на землю. В ладони был зажат револьвер. Флесуа присвистнул. Старики невольно вытянули шеи.

— Мой Бог! — вскрикнула Маргарита.

Флесуа аккуратно ухватил оружие за дуло и вытащил из пальцев мертвеца. Это был револьвер мало распространенной модели, почти игрушка, на ручке — инкрустация из слоновой кости: клевер с четырьмя листьями. Из внутреннего кармана пиджака выскользнул бумажник. Комиссар поднял его, потом снова вложил оружие в руку Сильвена, согнул ее в локте и вернул телу первоначальное положение. Выпрямляясь, он встретился взглядом со старухой, в глазах ее уже был не страх, а только удивление и мучительное недоумение.

— Теперь ясно, а?

Флесуа достал портсигар, чиркнул спичкой, но она тут же погасла. Чиркнул другой, прикрыл огонек от ветра ладонями.

— Ну и ветер! Ничего странного, что я с дороги не слышал выстрела.

Он зашагал от угла дома к кустам сирени. На ходу раскрыл бумажник Сильвена, вытащил какие-то документы, стал перелистывать. И вдруг резко остановился спиной к старым слугам, и они услышали, как он воскликнул: «Ах, черт побери!»

Мгновение Флесуа стоял неподвижно, потом продолжил свою размеренную прогулку, все больше и больше замедляя шаг. Теперь он словно успокоился, стал уверенней. Гораздо уверенней, чем когда вел те, предыдущие расследования. Он вдруг зевнул, и сигарета упала, оставив на пиджаке россыпь искр. Он небрежно и неторопливо загасил их и снова зевнул. Потом, прижав ладонь к желудку, подошел к растерянным старикам.

— Нельзя ли чашечку чего-нибудь горячего… и кусок хлеба? Я не успел позавтракать. А тут, видите…

Последние следы страха слетели с лиц супругов. Они оба громко, с облегчением вздохнули. Впервые за многие месяцы, за годы, с самого… дня гибели Робера Денизо они чувствовали себя в безопасности, спокойно. Такое чудо трудно было объяснить одной лишь невозмутимостью комиссара, его милым, благодушным тоном, как бы умиротворяюще они ни действовали. Ведь во время прошлых расследований его присутствие, напротив, усиливало, а не рассеивало тревогу. Значит, было что-то еще. Может, непривычный блеск в глазах толстяка, уверенность, сквозившая в мелких чертах его лица? Или, скорее, ликующее выражение, с которым он поглаживал любовно прижатый к груди бумажник? Слугам показалось, что на поместье дохнуло чистым, свежим воздухом. Еще немного — и они бы забыли о новых покойниках, как на время забыл о них проголодавшийся комиссар.

Франсуа взял жену за руку, помог ей подняться, и они все втроем вошли в дом.

— Я сейчас быстро согрею кофе с молоком, — говорила Маргарита. — Есть масло, мед.

— Давайте мед.

— Варенье разное.

— Хватит и этого.

Франсуа первым влетел в столовую и бросился искать в буфете яркую скатерть. А Маргарита уже орудовала на кухне.

Флесуа забрал у служанки сумку Симоны и небрежно кинул ее на стол, рядом с бумажником, а сам обвел внимательным взглядом стены. На обоях светлыми пятнами выделялись места, где раньше висели фотографии Робера Денизо.

— Фомбье ни одной не оставил?

— Да, ни одной. Все поснимал после смерти малышки.

— Его можно понять.

Флесуа прошел в гостиную, взялся за телефон.

— Алло! Дайте мне Кемпер! — Его немедленно связали с комиссариатом. — Алло!.. Виктор? Да, я. Звоню из «Мениля». Уладьте все с прокуратурой. Что?.. В общем, да. Два трупа… Маньяра еще нет? — Он машинально посмотрел на часы. — Нет, не стоит… Я сам пытался ему дозвониться. Он не ночевал дома. Ну, дело молодое… Ладно, как только появится… Спасибо!

Он повесил трубку, обернулся и тут только заметил в углу портрет Клодетты.

— Бедная девочка!

Он подошел поближе, снова отступил, отыскивая положение, где лучше падал свет. Но смотрел он уже не на полотно, вернее, он смотрел на него, но видел что-то другое. Блеск в глазах пропал, Флесуа стоял неподвижно, свесив руки, пока голос Маргариты не вырвал его из размышлений.

— Все готово, господин комиссар.

В руках у нее был поднос с бокалом, блюдцами, горшочками, дымящимся кувшином — все одинаковой расцветки: желтая полоса по коричневому фону. Флесуа пошел к столу.

— Хлеб я поджарила. Подумала, что тосты вам понравятся больше.

— Нет-нет. Дайте-ка мне буханку. Тосты! За кого вы меня принимаете?

Он отрезал себе огромный кусок, во всю ширину краюхи, намазал на него толстый слой масла. Слуги стояли, прислонившись спиной к буфету, сложив руки на животе. И покачивали головами.

Флесуа быстро заглотил бутерброд, опрокинул в рот половину бокала, вытер губы платочком из нагрудного кармана.

— Уф! Так-то лучше. На голодный желудок не очень-то… А вот теперь мы все втроем доведем дело до конца. Наконец-то!

— Конечно… мы… к вашим услугам, господин комиссар.

Он вывалил на скатерть сначала скудное содержимое сумки, потом все из бумажника: удостоверения личности, письма, различные документы, несколько купюр. А сам искоса посматривал на стариков, следя, как они реагируют на его слова.

— Для начала, что это была за девушка?

— А… какая девушка?

— Нас интересует только одна девушка — Симона Мезьер, сестра Сильвена… Только сядьте, ради Бога. Нам понадобится немало времени. Итак, как она себя вела? Вы жили рядом, какое у вас сложилось впечатление?

Франсуа придвинул два стула, уселся рядом с женой.

— Мне она никогда особенно не нравилась, — сказала Маргарита. — Не то чтобы неприятная, как раз наоборот. Только слишком уж самоуверенная, властная!

— А мне так не кажется, — отозвался Франсуа. — Я бы сказал…

Комиссар прервал ненужную дискуссию:

— Не об этом речь. Как она вела себя с Сильвеном?

— Ну, как старшая сестра. Она же была на шесть лет его старше. И держалась с ним прямо… прямо-таки по-матерински.

— Да… даже чересчур.

Флесуа сдвинул пальцем письма на столе.

— Позвольте образчик того, что она ему писала: «Малыш, вот уже две недели я живу без тебя… Знаю! У тебя работа, развлечения… Главное — развлечения! И думать забыл, что я осталась одна, а у меня нет никого, кроме тебя. Ты меня не поймешь, но умоляю, Сильвен, напиши. Я схожу с ума…» Ну так что вы об этом думаете?

Слуги только смотрели на него округлившимися глазами, и он наугад прочитал еще одну выдержку из письма:

— «Бедный мой малыш, как горько твое письмо! Как больно было мне его читать! Но раз решил вернуться, я тебя прощаю. Наконец ты будешь чуточку моим. О! Я не ревную, дело не в этом. Я стольким ради тебя пожертвовала! И теперь имею право не отпускать тебя! Жить с тобой рядом, жить тобой! Я стала похожа на старуху, лишившуюся всего на свете. Твое присутствие меня согреет, одно лишь присутствие, малыш. Больше мне ничего не нужно…»

Маргарита уперла руки в бока и напористо, почти агрессивно спросила:

— Она что ему, не сестра?

— Да Бог с вами! Мы послали запрос в Париж, ответ однозначен. Но чего не могла дать нам официальная справка, так это представления о силе неистовой сестринской любви.

— Господи Боже мой! — произнесла старуха.

— О! Не стоит драматизировать. И не надо воображать невесть что. Случай не такой уж редкий. Симона вырастила брата. Она качала его на коленях, ей он поверял первые тайны. Она жила для него, забыв, что сама еще молодая женщина. А потом в один прекрасный день Сильвену исполнилось двадцать лет. И он попытался стряхнуть с себя гнет ее любви. Этакий маленький зверек с острыми зубками! В конце концов, Симона не была ему ни матерью, ни любовницей. Разве мог он при своем юношеском эгоизме предположить, что бедняжка терзалась от невозможности стать ни той, ни другой? — Флесуа снова до краев наполнил бокал, отрезал еще кусок хлеба. — Жаль, что у нас нет второй половины: ответов Сильвена. Но я их и так хорошо себе представляю… Перейдем к другому. Ведь до того, как поселиться в качестве гостей в «Мениле», они жили в гостинице?

— Да, в «Каравелле».

— Именно. В «Каравелле». Но какого черта они выбрали «Каравеллу», самое ханжеское заведение в Беноде? Монастырь, да и только, как говорит инспектор Тьерселен. Месяца не проходит, чтобы хозяйка не обращалась к нам по поводу очередного высосанного из пальца скандала. Старая перечница…

Флесуа замолчал, углубившись в другие, разбросанные по столу бумаги, на которые вначале не обратил внимания. Потом сложил стопкой купюры.

— Кажется, понял… Скажите, в доме есть телефонный справочник?

— Лежит на полочке в гостиной.

Комиссар быстро прошел в гостиную, принялся листать толстый том.

— «Атлантак»… «Бориваж»… «Бельвю»… Ага! «Каравелла».

Через минуту он уже разговаривал со старой святошей.

— Вас беспокоит Флесуа. Узнаете, мадемуазель? Вам ведь знаком мой голос? — Он тяжело вздохнул. — Мне необходимо получить от вас кое-какие сведения… Приблизительно месяц назад у вас останавливался некий господин Мезьер… Да, он самый, спаситель Клодетты Денизо… С сестрой. Можете найти их счет? Да, я жду. — Он отодвинул трубку подальше. — Бедняга! Растревожилась не на шутку. Ручаюсь, и часа не пройдет, как весь Беноде… — Он вновь приблизил трубку ко рту: — Алло! Да… Как? Поселилась за две недели до него… Выбыли на следующий день после приезда брата, как только господин Мезьер спас девушку. Все точно! Сколько, говорите? Ни вина… ни дополнительных блюд, только в первый день… Самые дешевые комнаты… Ну что ж! Замечательно. Благодарю вас, мадемуазель… Нет, вам беспокоиться не о чем.

Флесуа вернулся в столовую с сияющим лицом. Взяв два документа со стола, показал их слугам.

— Знаете, что это? Нет? Примите мои поздравления… К вашему сведению, это квитанции муниципального кредита, «последней надежды», как говаривали в дни моей молодости… А я просмотрел. — Он показал им другие документы. — А это вам о чем-нибудь говорит? Тоже нет?.. Банковские предупреждения о превышении счета… — Он положил их на квитанции и достал еще три зеленых листка. — Ну, если вы опять скажете, что не знаете… Нет? Да вы просто ангелы… Это нежные послания налоговой инспекции: предупреждение… вторичное, со штрафом… угроза ареста… Перейдем теперь к наличности… — Он пересчитал деньги. — Двадцать одна, двадцать две, двадцать три… Двадцать три тысячи франков. Ну что ж! Итог весьма красноречивый.

— Так они были…

— Да. Разорены… остались без гроша… Оказались на самом краю, во всяком случае, я так думаю. Потому и выбрали «Каравеллу», самый дешевый в Беноде отель, почти благотворительное заведение. Вполне вероятно, они только поэтому вообще приехали в Беноде, такую дыру, где их ни один кредитор не отыщет. Но даже в «Каравелле» им бы долго не продержаться. Надо было искать выход.

— Значит, приглашение в «Мениль» было для этих людей настоящей… удачей, — рассудительно заметил Франсуа.

— Скажите уж лучше — спасительной соломинкой.

Маргарита поморщилась.

— Но… Дальше-то что, господин комиссар? Как это мадемуазель Симона, при ее-то гордости, могла согласиться? А главное, как она с самого начала не поняла, что завяжется между нашей Клодеттой и красивым молодым человеком, только что спасшим ей жизнь, вдобавок еще и художником! Клянусь, даже я сразу почувствовала… Как говорится, не надо быть семи пядей во лбу.

Флесуа взглянул на старушку с симпатией.

— Правильно, у нас нет оснований считать, что Симона ни о чем не догадывалась. Напротив, следует предположить, что она жила в постоянном страхе потерять горячо любимого брата. Согласны?

— Да… только что вы хотите этим сказать, господин комиссар?

— Только то, что вышеназванная Симона не просто предвидела сентиментальный финал приключения, но и согласилась на него. Спасительная соломинка, повторяю вам. — Комиссар все больше воодушевлялся. — А раз мы пришли к такому заключению, почему не предположить, что она уже давно мечтала воспользоваться красотой своего брата — а он действительно был красив, прохвост! — оставаясь, само собой, единственной владычицей сердца Сильвена. Приходилось мне видеть подобных женщин!.. И вот бог — покровитель авантюристов посылает нашей рыщущей в поисках выхода парочке идеальную жертву очень богатую наследницу, которая к тому же ненавидит свою семью. Великолепная добыча сама идет в руки. О чем еще можно мечтать?

Старики задвигались, Маргарита пихнула мужа в бок, словно заставляя его вступить в разговор, возразить.

— Ну так вот! Мы с женой уверены, что господин Сильвен любил Клодетту! — воскликнул он. — Такое нельзя не заметить!

А Маргарита добавила:

— Видели бы вы его в эти дни… после несчастья!

— В данный момент меня интересует Симона. Как она себя вела? Как относилась к нашим влюбленным?

— Она вела себя очень естественно… Как старшая сестра. Одобряла планы брата… А Клодетту холила-лелеяла.

— Холила-лелеяла, может, и слишком, — поправил Франсуа. — Скажем, держала себя с ней… вполне нормально.

— Ну, теперь сами видите. Сомнений быть не может. Ведь даже если предположить, что на глазах у Симоны были шоры, намерения влюбленных недолго оставались тайной. Клодетта доставила себе радость, поделилась. Вам это лучше меня известно, вы же сами при сем присутствовали. Теперь Симона все знала наверняка. И как она отреагировала?

Старики грустно качали головами.

— Отреагировала не она, — снова начал Флесуа. — Бедная мать и без того была на грани помешательства. Объявление дочери о помолвке и сразу же следом — признание в попытке самоубийства оказались для нее слишком тяжелым ударом. Только это совсем другая история… А мы вернемся к нашим ягняткам… Что это с вами?

Маргарита вдруг вся задрожала. Поднесла руки ко лбу, медленно провела ладонями по лицу.

— Я не осмеливалась, господин комиссар… — произнесла она и опустила глаза. — Простите… Я видела, как выходила хозяйка в ту ночь… И шла за ней до самого берега… Я слышала, как она крикнула: «Робер! Робер!»

Франсуа издал звук, похожий на рык. Он с недоумением и страхом смотрел на жену. На комиссара же ее признание, похоже, не произвело особого впечатления, лишь чуточку удивило.

— Ага! Ага! Очень показательно. Робером же звали ее первого мужа. И что вы сделали?

— Убежала. Я испугалась… испугалась покойного хозяина.

Флесуа высоко поднял брови и задумчиво проговорил:

— Робер Денизо… Изуродованный покойник… Наваждение «Мениля»… Значит, вы подумали… — продолжал он, с любопытством глядя на служанку. — А между тем все очень просто. Ваша несчастная хозяйка решила умереть и выбрала для этого место, где нашли тело ее мужа, вероятно, единственного мужчины, которого она любила. Она кричит: «Робер! Робер!» — зовет того, к кому собирается вскоре присоединиться… Трогательно, конечно, но ничего загадочного.

Он погрозил Маргарите пальцем с очень коротким ногтем.

— Вряд ли ваше свидетельство помогло бы нам в следствии. Но надо было рассказать… Правосудию надо сообщать все, что вам известно. Впрочем, теперь незачем возвращаться к этому. Вы меня слышите? Ни слова господину Ируа, он скоро приедет… И отнесется к вашему поступку не так снисходительно, как я.

Он закурил новую сигарету, поднялся и, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате. Окна были затворены. Мягкий свет заливал столовую. О стекло билась бабочка.

Комиссар долго молчал в задумчивости, потом медленно заговорил, очевидно обращаясь не столько к собеседникам, сколько к самому себе:

— Вот мы и подошли к убийству Клодетты… Да! Следствие проведено не блестяще. Были, правда, у нас смягчающие обстоятельства. Перед самым преступлением — страшная ссора между падчерицей и отчимом из-за денег. Разумеется, мы стали прежде всего искать причины трагедии в этом конфликте. Как тут не заподозрить Фомбье?.. Но потом-то мы должны были… Теперь это кажется очевидным. А тогда? Мы брали в расчет только домашних… Отец трагически погиб, настала очередь дочери… Как началось два года назад, так и пошло… Семейная драма, где посторонним места нет. Какие-то гости? Так, случайные люди…

Он подошел к столу. Положил руку на письма.

— И все же! Подумать только, достаточно было. — Он остановился, пожал плечами. — Хотя, может, это и к лучшему. Уж легче ей быть на кладбище, чем на каторге.

— Господи! — выдохнула Маргарита. — Не хотите же вы сказать…

— Мне кажется, последние события не оставляют сомнений.

Франсуа поднялся, судорожно дернул руками, снова сел. Маргарита сжала кулаками виски, на лице ее читалось мучительное усилие. Внезапно она заговорила, голос зазвучал глухо, словно издалека:

— Мадемуазель Симона убила Клодетту? Но зачем? Зачем? Ведь если то, что вы сказали, правда, то она получила даже больше, чем хотела… После смерти хозяйки состояние Клодетты удвоилось.

Флесуа с удовлетворением взглянул на служанку.

— Правильно рассуждаете. Значит, остается предположить, что появились какие-то новые обстоятельства, полностью изменившие ситуацию. Видимо, Симоне открылись истинные чувства, которые питал ее брат к Клодетте.

Маргарита опустила кулаки. И спросила почти умоляюще:

— Ведь он был искренен, правда? Он любил Клодетту?

Флесуа задумчиво ответил:

— Да, любил. Судя по тому, что вы сами рассказали, а главное — по развязке трагедии; Он ее любил… Но с самого ли начала, с момента спасения, об этом мы уже, вероятно, никогда не узнаем. Однако, так или иначе, Симона с ужасом поняла: богатая и молодая сиротка заняла ее место в сердце Сильвена, Клодетта уже не добыча, а соперница, и Сильвен ломает комедию теперь перед ней, сестрой.

— Но откуда ей стало известно?

— Господи Боже мой! Рано или поздно у нее должна была, как говорится, упасть пелена с глаз. Но факты говорят скорее о том, что истина открылась ей внезапно, стала для нее ударом. Вероятно… Симона услышала какой-то разговор Сильвена и Клодетты, разговор, не оставлявший никаких иллюзий.

Флесуа вновь раскурил потухшую сигарету и после нескольких медленных затяжек продолжил:

— Могу пойти дальше. По-моему, причина мгновенно повлекла за собой следствие, то есть месть незамедлительно последовала за открытием. Вспомните! Развитие событий подтверждает мою гипотезу. После ссоры с отчимом девочка, вероятно, растерялась, больше обычного нуждалась в поддержке, утешении… И Сильвен, успокаивая ее, надо думать, не скрывал своей страсти. А Симона их подловила.

По морщинистым щекам Маргариты лились слезы. Она пробормотала:

— Я помню… Клодетта убежала… Господин Сильвен нашел ее в саду… Позже они вернулись вместе. Я как раз заканчивала с посудой… Они еще спросили, не проходил ли кто. Наверное, Клодетта заметила…

— Именно так. Но для Клодетты шпионом мог быть только Фомбье. Разве стала бы она подозревать свою подругу, будущую золовку? Ничего не подозревая, она отворила ночью дверь обезумевшей от ревности преступнице. Могу поспорить, прежде чем ударить жертву ножом, Симона открыла ей правду. Это чисто по-женски… И в довершение… Убийцу не просто не распознали, она стала у нас в какой-то степени свидетелем номер один. Нужно будет перечитать протокол допроса. Интересно посмотреть, до чего…

Маргарита шумно выдохнула:

— Господин Сильвен тоже ведь ни о чем не догадывался?

— Это очевидно. Иначе зачем ему было ждать четыре дня?

Они невольно подняли глаза к потолку.

— Перейдем к событиям вчерашнего вечера, — продолжал Флесуа. — Ничего особенного не произошло?

Ответил ему Франсуа:

— Да нет, ничего… только Симона не спустилась к ужину. Впервые.

— Ага, вот-вот. Это тоже может иметь значение. Сопоставим факты! Нам известно, что девушка не раздевалась… не ложилась… и что убили ее не в своей комнате. Кстати, мне нужно осмотреть спальню Сильвена.

Франсуа тут же вскочил, но Флесуа знаком велел ему сесть.

— Чуть позже. В порядке подтверждения. Лучше я сначала дофантазирую. Хотя какие фантазии? Факты сами говорят за себя… Симона наверняка рассчитывала, что, как только умрет Клодетта, Сильвен вернется к ней и все пойдет по-прежнему. Но эти четыре дня открыли ей жестокую правду. Может даже, какой-то конкретный, совсем недавний факт — вряд ли мы узнаем, какой именно, — убедил Симону, что брат потерян для нее навсегда. И тогда она захотела отомстить Сильвену.

Оба супруга протестующе замахали руками, и Флесуа воскликнул:

— Не торопитесь! Мы дошли только до мести Симоны. Симоны, впавшей в исступление при виде неподдельного горя брата. Она хочет заставить его страдать еще больше, и страдать уже из-за нее. Тоже очень по-женски! Она идет к Сильвену и открывает всю правду, а поскольку он отказывается верить, демонстрирует нож, которым убила Клодетту… Но тут она переборщила. Гнев застилает Сильвену глаза. Он вырывает у нее из рук эту штуку и…

Флесуа схватил один из столовых ножей, сделал выпад в пустоту и повернулся к остолбеневшим старикам.

— Вы собирались уехать с первым автобусом. А Фомбье всегда рано отправляется на фабрику. Руки у Сильвена развязаны. Он затаскивает труп на чердак. Собирается спрятать его, наверняка закопать.

— Я вспомнила, — сказала Маргарита. — Я хотела попрощаться с мадемуазель Симоной. А он ответил: пусть, мол, поспит, мы, мол, еще увидимся.

— Что еще он мог сказать? При благоприятном стечении обстоятельств он исчез бы бесследно. А все думали бы, что он уехал… вместе с сестрой. Вообще говоря, неплохо для непредумышленного убийства. Но случилась осечка: вы отправились на чердак за чемоданом.

Франсуа оттянул двумя пальцами воротник.

— Ох и страшно же было ждать после того, как позвонили в полицию! Мы ведь думали, что господин Сильвен тоже… боится.

— Вот мы и подошли к концу, — медленно произнес комиссар. — Но, думаю, даже если бы Мезьеру удалось бежать, партия для него все равно была проиграна. А он подождал до самого конца. До моего колокольчика. И потом…

Флесуа вернулся к окну. Распахнул его настежь, выпустив на свободу бабочку. Столовую осветило солнце, вспыхнула позолота на посуде. Комиссар оперся на подоконник, поглядел в сторону сирени. На этот раз он точно говорил сам с собой:

— Да, безусловно, все к лучшему. Ну, узнали бы мы факты, всю подноготную. И дальше? Арест! Суд! А что может суд? Разве он хоть раз разобрался в человеке? Да и кто вообще может разобраться, к примеру, во мне? А я-то самый заурядный честный обыватель.

Тишину нарушил шум мотора. Машина затормозила, остановилась. Комиссар узнал ее по шуму движка. Он глубоко вздохнул и, тяжело ступая, вышел из дома.