Буало-Нарсежак.

Смерть сказала: может быть.

Персонажи этого романа, как и положено, являются вымышленными, а его действие развивается скорее в нашей стране, чем где-либо еще, по совершенной случайности: просто писатели воспользовались неоспоримым правом романиста включать в вымысел элементы реальной жизни, но в произвольной обработке.

Тем не менее они почитают своим долгом воздать должное благотворительным обществам, которые вот уже несколько лет повсеместно стараются прийти на помощь людям, близким к отчаянию. И если этот роман сможет привлечь внимание широкой публики к подобным «службам доверия», пока еще мало кому известным, он полностью достигнет своей цели, которая отнюдь не исчерпывается желанием развлечь читателя.

 

Глава 1

— Бросила трубку, — сказал Флешель.

Он спокойно водрузил аппарат на подставку.

— Нужно что-то предпринять, — встревожился Лоб.

Флешель невозмутимо набивал трубку. «Курить! Делать ему больше нечего», — подумал Лоб и закурил сигарету.

— Когда нервничаешь, — продолжил Флешель, — им это передается, и они уже не решаются говорить. Вот так их и теряешь. Я долгое время задумывался, чего же они ждут от нас… ну, тепла, душевного порыва… Нет! Покоя… Не безразличия, разумеется! Но им необходимо почувствовать, что создавшуюся ситуацию приняли к сведению, не драматизируя, не подключаясь к их игре… Подобно врачу, который не позволяет себе волноваться при виде крови. И поверьте моим словам… Человек, решившийся покончить с собой… — он выпустил пару клубов голубого дыма, — это некто, внутренне истекающий кровью, и ему страшно. Присаживайтесь в это кресло, мсье. Ночь тянется нескончаемо долго, даже летом.

Сняв куртку, Лоб брезгливо повесил ее за дверью — в этом помещении, похоже, в прошлом бакалейной лавке, было грязновато. На плитках пола еще виднелись следы прилавка, а на стенах — черноватые полосы от полок. И еще тут так и не выветрился запах — въедливый запах переспелых фруктов, солений и керосина. Лоб присел возле телефона, на сквознячке от вентилятора.

— Думаете, она перезвонит?

— Не исключено, — ответил Флешель. — Но позднее, когда шум с улицы совсем утихнет. Пока они слышат, как движутся машины и пешеходы, отчаяние не в силах овладеть ими сполна. А вот с наступлением тишины, к утру, часа эдак в два, им становится по-настоящему худо.

Лоб глянул на будильник, стоявший на уголке письменного стола, рядом с термосом Флешеля. Одиннадцать. Флешель не шевелился, но от его могучего дыхания поскрипывала спинка стула, на котором он сидел. Сколько ему лет? Шестьдесят? Семьдесят? «Феномен, — охарактеризовала его Мари-Анн Нелли. — Все это он организовал сам, привлек к делу благотворительности первых добровольцев, чем очень гордится». На все расспросы Лоба она отвечала одно: «Сами увидите».

— Звонила девушка?

— Похоже, да.

— И что же она, собственно, сказала?

— О-о! Да то, что говорят они все… Что выдохлась… что ей уже никто не способен помочь… Обычные слова, оправдывающие отчаяние!

— Тогда почему же она положила трубку?

Флешель долго раскуривал трубку. Его серые глаза скосились на телефон, и он приподнял кустистые брови.

— Возможно, ей почудилось, что разговор кто-то подслушивает, — предположил он. — Вы не можете себе даже представить, насколько они подозрительны — как наркоманы.

— Она звонила из отеля?

— Наверняка.

Уверенность Флешеля раздражала Лоба.

— Возможно, у нее номер с телефоном. С этой точки зрения Ницца благоустроеннее многих городов.

Ему тут же захотелось иначе построить свою нескладную фразу, которая прозвучала строкой из туристического проспекта.

Он чувствовал себя перед Флешелем так, как офицер генштаба перед солдатом с передовой. Да что он, собственно говоря, знал о самоубийцах? Ведь он имел дело только с бездушными цифрами, статистическими данными, процентами. Тогда как Флешель обладал боевым опытом.

— Так оно и бывает, — попросту сказал Флешель. — Те, кто звонит ночью, почти всегда в нашем городе проездом. Они — самые обездоленные. Представляете ли вы себе, мсье, гостиничный номер?

— Полагаю, что да, — обиделся Лоб. — Я много разъезжаю!

Флешель благодушно выдержал паузу, раскуривая трубку, которая все время грозила погаснуть.

— Отель отелю рознь, — продолжал он. — Я веду речь не о таких, где останавливаетесь вы.

— Это далеко не дворцы, — запротестовал Лоб.

— Я говорю о других… о тех, про которые вы и понятия не имеете… Когда докатываешься до них, тогда только и начинаешь понимать, что такое одиночество. И больше не хочешь жить. Как правило, мы тут бессильны. Они звонят нам для проформы. На следующий день полиция ставит нас в известность. Ведь нам интересно узнать, кто да что… Посмотрите, картотека вон там.

Он указал концом трубки на шкаф светлого дерева. Лоб из любопытства открыл его и увидел десятки аккуратно расставленных папок. Он вытащил одну: «Ломбарди. Джина, 22 года».

Старательный, немного детский почерк, несомненно, принадлежал самому Флешелю. В папке хранились вырезки из газет и заметки, сделанные от руки. Лоб дал себе зарок все это проштудировать. Он обнаружил записку, подколотую к оборотной стороне донесения, и прочел: «Всеми покинутая, я предпочитаю уйти из жизни. Джина».

— Если нет родственников, — пояснил Флешель, — мы берем все бумаги, письма себе — для архива. В конце концов, самоубийство — такая же болезнь, как и любая другая. Может, в один прекрасный день кто-нибудь, изучая архивные дела всех наших отделений, и откроет спасительное лекарство…

— А можно мне переснять эти документы? — спросил Лоб.

Флешель заколебался.

— Мадам Нелли поставила вас в известность, — настаивал Лоб. — Я представитель ассоциации страховых обществ в Лозанне. Вам должно быть понятно, почему мы интересуемся самоубийствами.

— Ну, раз мадам Нелли не возражает… — нехотя согласился Флешель.

— Но если вам не по душе…

— Нет, это меня не волнует… просто я не вижу: при чем тут страховка?

И когда Лоб открыл было рот для ответа, он сказал:

— Не надо объяснять! Мне знать не обязательно. Верно то, что в Ницце самоубийств больше, чем где бы то ни было. Я вам покажу графики. Потому что у меня своя теория. Может, и не совсем научная, но все же вам будет любопытно… Кофейку, господин Лоб?

Он открутил крышечку термоса и наполнил ее дымящейся жидкостью.

— Не хотите? Правда? Я двадцать лет плавал комиссаром торгового флота — может, вам говорили. Так что не сомневайтесь. Этот кофе готовил моряк!

И он осторожно пригубил. Лоб сосчитал папки. От четырехсот пятидесяти до пятисот. На добрый месяц работы.

— Вами сделано много заметок? — спросил он. — Вы позволите их переснять?

— Если они сослужат вам службу, — ответил Флешель. — Мои комментарии представляют собой ценность главным образом для меня самого. Возьмите, к примеру, южный ветер. Южный ветер всегда способствует самоубийствам… но в основном среди стариков.

— Они вам звонят?

— Почти никогда. Им сказать уже нечего. Они выпускают из рук перила, и все кончено.

— Кто же вам звонит чаще всего?

— Женщины. На восемьдесят процентов. Всегда на почве любовных разочарований. Их бросает ухажер, и они остаются без средств к существованию. Или же в интересном положении, а замуж их не берут. Или от зрелых матрон отворачиваются юнцы. Пожалуй, этот случай — самый распространенный… Вы себе просто не представляете, сколько дам теряют здесь свои последние иллюзии.

Флешель бросил в кофе кусочек сахару и задумчиво следил, как он растворяется.

— Чудной город, — пробормотал он. — Не город, а пассажирский пароход. Рейсовый пассажирский пароход высшей категории. На верхней палубе — роскошь, сплошной праздник, туалеты, драгоценности, похмельные физиономии пассажиров первого класса… Ниже — те, кто путешествует по необходимости, и все их добро умещается в одном чемодане. А между теми и другими — члены экипажа, стюарды, которые спят с пьяными богачками, помощники кочегара, промышляющие кокаином, а в трюме — «зайцы», умирающие от жажды. А вокруг — огни, звуки музыки… И каждую неделю попытка самоубийства.

— Да неужели?

— Представьте себе! К счастью, чаще всего неудавшаяся. Нередко люди кончают с собой из желания удивить других, заставить их терзаться угрызениями совести.

Флешель начал заводиться. Тема настолько его захватила, что он забыл про кофе. Он смотрел вдаль, как пианист, ожидающий, когда на него снизойдет вдохновение.

— В иных случаях бьют тревогу соседи, — продолжал он. — Вот так, совместными усилиями, нам удается спасти примерно одного самоубийцу из десяти. И поверьте, мы возвращаем его издалека.

— Вы дежурите у телефона постоянно?

— Да, двадцать четыре часа в сутки.

— И сколько тут вас?

— Человек пятнадцать.

— Каким образом вы вербуете людей? Флешель улыбнулся, и Лоб почувствовал, что опять задел его за живое.

— Мы никого не вербуем, — возразил ему Флешель. — Приходи, кто хочет. Мы никогда не превратимся в чиновничью контору.

— Вы принимаете первого встречного?

— Тот, кто приходит сюда, уже не первый встречный. Тратить все свое время — значит отдавать самое ценное, что у тебя есть… По крайней мере, мне так кажется.

Его серые глаза подстерегали Лоба. Возможно, они давали понять, что вот он как раз не из тех, кто на это способен…

— Несомненно, я плохо выражаю свои мысли, — сказал Лоб. — Я смотрю на это под особым углом зрения… если угодно, абстрактно. Мне предстоит представить отчет.

— Понятно, — ответил Флешель все с той же скрытой иронией. — И все же трудновато не учитывать эмоций, если желаешь описать нашу деятельность точно и полно.

— Каких именно эмоций?

Флешель прищурился, как если бы старался совладать с приступом боли.

— Не знаю, как и сказать, — наконец ответил он. — Надеюсь, мало-помалу вы определите это сами… Всеми, кто приходит к нам, движет одно и то же. К сожалению, нас устраивает не каждый.

— Почему?

Флешель показал на телефон.

— Из-за него. Тут требуется особый голос… Если кто-нибудь страдает, берут за руку, гладят по голове. Прикосновение приносит облегчение уже само по себе… А вот мы… У нас нет никаких средств воздействия, кроме голоса. Если голос слишком приметный… к примеру, с акцентом… или слишком громкий, или слишком звонкий, слишком индивидуальный… контакта не возникает. Как бы вам объяснить? Они нуждаются в том, чтобы кого-то услышать, но этот «кто-то» не должен быть личностью… Эти люди обращаются к пустоте, к вакууму… По сути дела, они говорят сами с собой, как заключенные… И тюремные стены должны ответить им отзвуками эха… Вы даже себе не представляете, как трудно подыскать подходящие голоса!

Лоб слушал его с явным изумлением. Был ли Флешель маньяком или же он потешался над визитером — новоявленным филантропом, которого направили сюда господа благотворители?

— К каким слоям общества принадлежат ваши коллеги?

— Да к любым.

— Люди пожилые?

— Не обязательно. Но в большинстве случаев пенсионеры… в прошлом учителя, офицеры, инженеры.

— А женщины?

— Нет. Их я избегаю. Они чересчур впечатлительны. Главное — слезно не уговаривать тех, кто решился себя убить. Не придавать их жесту слишком большого значения.

— Как я полагаю, они, ваши коллеги, католики?

— Не все. Здесь не место для проповеди. Нельзя проявить и признака осуждения. Нет и речи об отпущении грехов. Или, скажем, о том, чтобы врачевать душу. Мы не священники, не врачи.

— Но в таком случае я не вижу…

— Это трудно сформулировать. Я и сам толком не знаю…

Флешель аккуратно закрутил крышку-стаканчик на термосе.

— В сущности, — продолжил он, — мы возрождаем право человека на убежище. Тот, кто помышляет о самоубийстве, нигде не чувствует себя дома. Выходит, ему некуда податься. Он оказался изгоем общества. Вот мы как раз и заменяем ему в каком-то смысле общество. Мы не что-то определенное. Никакого ярлыка… Мы существуем — и этим все сказано. К нам взывают, и мы отзываемся. Нам часто поверяют жуткие вещи. Мы выслушиваем как люди, которых ничем и никогда не поразишь. Преступник и тот имеет право на наше внимание. Любое живое существо имеет право на наше внимание. По крайней мере, я так считаю… Извините… Но философия не по моей части.

Он приблизил пламя зажигалки к Лобу, который подносил к губам сигарету, и этот жест старика глубоко тронул его.

— Извиниться должен я, — сказал он. — Я принимал вас за спасателей по линии Красного Креста. Знаете, я воспитывался в Женеве…

— Мадам Нелли мне говорила. В этом нет ничего зазорного.

Флешель снова улыбнулся, как бы выражая сдержанное расположение, и Лоб отметил для себя, что старик и сам не прочь поговорить, совсем как те, кто звонит ему по телефону.

— Верно, я кажусь вам бесчеловечным со своими расспросами, — сказал он. — Ремесло страхового агента, по сути счетовода, не располагает к сердечным излияниям…

— Даже и не представляю, в чем заключается ваша работа, — перебил Флешель.

— А, да просто в составлении сводок по смертности населения, учитывая различные показатели: возраст, пол, профессию, чтобы определить процент страховки. Если можно так выразиться, занимаюсь прогнозированием, но, по мере изменения материальных условий жизни, эти прогнозы устаревают. Поэтому-то и приходится проводить бесконечные опросы в самых разных областях.

— Невесело, — покачал головой Флешель. — Если я правильно вас понял, вы обеспечиваете рентабельность смерти.

— Грубо говоря, да. Но мы не только констатируем факты, мы стремимся осуществлять предварительные, что ли, меры.

— Реклама, — сказал Флешель, — конференции, наглядные пособия… В общем, понятно!… Филантропия — не что иное, как… Ладно, не хочется обижать вас.

Лоб направился к двери, на ходу бросив взгляд на пустынную площадь. У соседнего здания комиссариата тихонько урчал двигатель полицейской машины. Город спал, расцвеченный ночными огнями. Что сейчас с девушкой, которая звонила им? Может быть, завороженно смотрит на лежащий перед ней револьвер или на пузырек с таблетками… Или ждет наступления дня и глядит в это мгновение на пустынную улицу, на пальму напротив окна, умело подсвеченную, словно театральная декорация… Или прислушивается к упрямому биению жизни внутри себя…

Лоб обернулся. Флешель, откинувшись на спинку стула, нога на ногу, мирно курил, и Лобу показалось вдруг, что он виноват в чем-то необъяснимом, чего он никогда не сумеет сформулировать Молча он сделал несколько шагов.

— Нет, — прошептал он наконец, — я не обиделся. Не моя вина, что я не знал всего этого… — Он жестом обвел комнату, телефон, шкаф с картотекой. — Мне повезло, — продолжил он, — у меня обеспеченное существование. Счастлив ли я, это другой вопрос!… Я мог бы жить на свою ренту. Мне хотелось стать полезным.

— Совершенно уверен, что вам удалось это, — вежливо заметил Флешель.

Сунув руки в карманы, Лоб опять зашагал по комнате. С такими людьми, как Флешель — фанатиками своего дела — не спорят. Право на убежище! Слова-то какие! В один прекрасный день ему снова придется отправиться в путь, а одиночество уже подкарауливает у порога. Телефонный звонок пригвоздил его к месту, как выстрел. «Она!» — подумал Лоб.

Флешель не спеша снял трубку.

— Да… Я вас прекрасно слышу… Ах нет, сожалею… Звоните пожарникам… Нет, нет. Повторяю вам, это не по нашей части… Не за что!

Он повесил трубку.

— В чем дело?

— У какой-то дамы кошка вскарабкалась на крышу, и она никак не может ее дозваться. О-о, такое случается с нами сплошь и рядом. Люди путают нас с аварийной службой. К нам обращаются, разыскивая собаку, или проконсультироваться относительно покупки квартиры. Случается, нас принимают за службу советов по любовным проблемам. «Я располнела, а моему жениху нравятся только худые. Что мне делать?»

Флешель рассмеялся и сразу стал заурядным стариком.

— А вы не посылаете их куда подальше? — спросил Лоб.

— Никогда!… Случается, те, кто испытывает в нас нужду, начинают со странных вопросов, прощупывают почву, обеспечивают себе пути к отступлению… Помнится, однажды мне позвонили… Это был мальчик… Он позвонил и сказал, что у него украли водительские права… А на самом деле он был готов совершить глупость… Мы уберегли его от беды в самый последний момент… Флешель посерьезнел.

— С мальчиками, — сказал он в заключение, — следует быть начеку.

У Лоба давно уже вертелся на языке вопрос. Он задал его, придав голосу безразличное выражение:

— А вы не позволите мне хоть раз ответить по телефону?

Флешель ответил не раздумывая:

— Нет.

— Может, у меня неподходящий голос? Флешель встал, растопырив пальцы, несколько раз прочесал ими седые волосы, подстриженные бобриком. После чего промокнул носовым платком шею и уши, не переставая наблюдать за Лобом.

— Вы, наверное, думаете, что я — старый чудак, а? — спросил он. — Что я перегибаю палку… и, быть может, разыгрываю перед вами представление?

— Да ничего подобного!

— И все же категорически отвечаю: нет! Вы слишком молоды.

— Мне уже тридцать два.

— Господин Лоб, строго между нами: сколько в вашей жизни было женщин?

Лоб почувствовал, как краска заливает его лицо.

— Вот видите, — сказал Флешель.

Он вытряхнул содержимое трубки, осторожно постукивая ею по краю пепельницы.

— Чтобы играть в эту игру, — продолжал он, — желание помочь еще не все. Нужно пережить немало ударов судьбы. И даже скажу вам одну вещь… — Он приглушил голос, словно опасаясь, что его подслушивают. — Нужно самому пройти через намерение покончить с собой. Нужно пройти через это…

Телефон заставил Лоба подскочить. Зачем Флешелю такой громкий звонок? Тот уселся на стул верхом и схватил аппарат.

— Слушаю вас.

Повернувшись к Лобу, он шепнул:

— Она.

И протянул ему отводную трубку, в ней слышалось дыхание. Затем — шорох скомканной бумаги.

— Вы там один? — пробормотал голос. И снова послышалось дыхание — частое, нервное, такое близкое, что оно почти смешивалось с его собственным.

— Если вы не один, я бросаю трубку.

— Один, — сказал Флешель тоном, не допускающим сомнений.

Смутившись, Лоб присел на краешек стола. Как животному в предчувствии опасности, ему передалась тревога незнакомки. Трубка больно давила на ухо.

— Могу я говорить с вами свободно?

Голос был слабенький, хрупкий, слегка дрожащий; казалось, он выбился из сил, преодолевая большое расстояние и ночную тьму. Голос страждущей души. У Флешеля хватило сил рассмеяться, словно вопрос его позабавил, и он ответил, как ответил бы робкому ребенку, которого следовало пожурить:

— Ну конечно! Расскажите мне все… все, что вам приходит в голову.

— Вы поклянетесь мне, что рядом с вами никого нет?

Лоб чуть было не отложил трубку, но Флешель остановил его взмахом руки.

— А вы знаете, который час? В такое время все спят. Вы можете говорить. Я слушаю вас один и все забуду, если вы того пожелаете.

Дыхание стало прерывистей.

— Я собираюсь покончить с собой, — произнес голос.

Флешель молчал. Тишина стала такой глубокой, что тиканье будильника оглушало. Флешелю следовало протестовать. Лоб едва сдерживал слова, которые должен был бы произнести старик. У него непроизвольно шевелились губы. Но Флешель выжидал. По его виску стекала струйка пота.

— Я покончу с собой.

Прошла еще секунда — нескончаемо долгая.

— Куда спешить? — сказал Флешель так, будто тщательно взвесил все «за» и «против».

«Да он круглый дурак», — подумал Лоб.

— У меня вышли деньги, — сообщил голос. — Пустой кошелек. Мне не на что надеяться.

Флешель прикрыл глаза. Он дал восстановиться тишине, и Лоб понял, что в этом и состоит его тактика: сдержать противника, поймать врасплох и привести в замешательство. «Было бы проще простого предложить ей деньги, — подумал Лоб. — У меня они есть. Я дам ему столько, сколько он пожелает, но пусть говорит, святый Боже, пусть решается!»

— Сколько вам лет? — спросил Флешель.

— Двадцать три года.

— И вам давно уже хочется умереть?

На другом конце провода дыхание замерло. Вопрос попал в точку. Потом до Лоба донесся глубокий вздох. Он вытер влажную ладонь о брюки.

— Давно, — ответил голос.

— С каких же это пор?

Ответ последовал сразу, как крик души.

— Когда я была еще девочкой. Незнакомка пошевелилась. Тяжелый предмет свалился на ковер или палас. Пепельница? Книга? Оружие?

— Моя жизнь никого не интересует! — вскричал голос. — Никого!

— Интересует. Меня, — возразил Флешель.

— Кто вы такой?

— Старый человек, — сгорбившись, ответил Флешель, — глубокий старик. Я вам в дедушки гожусь.

Дыхание участилось. Лоб ощутил в своем горле комок, но рыдание донеслось из трубки; неизвестная оборвала связь, и Флешель, отставив телефон, взглянул на Лоба.

— Вы думаете, что… — начал Лоб.

— Нет, — ответил Флешель, — еще нет. Но нам придется тяжко.

Лоб повесил отводную трубку на крючок. Руки тряслись. Ноги дрожали.

— Это ужасно, — выдохнул он.

— Ужаснее, чем вы можете себе вообразить, господин Лоб. Ведь она и вправду хочет покончить с жизнью.

— И что?

— А то, что нужно ждать. Флешель извлек из кармана трубку.

 

Глава 2

Лоб ослабил галстук. Безукоризненная аккуратность, которой он неукоснительно придерживался, старания противопоставить другим свой безупречный вид, постепенно укоренившаяся в нем привычка, порою даже болезненная, беспрестанно смотреть на себя как бы со стороны — все это разом пошло прахом.

— Нужно постараться определить, откуда звонят, — предложил он.

— Только не через телефонную станцию, — предупредил Флешель. — И потом, даже если мы, допустим, и узнаем адрес… Я приезжаю. Выясняю номер комнаты. Меня спрашивают, почему я, собственно, интересуюсь. Я отвечаю, что речь идет о попытке самоубийства. Можете себе представить, какую реакцию это вызовет? Дежурный меня сопровождает в номер. Стучит, а за дверью разъяренный голос посылает нас ко всем чертям… На кого я буду похож? Три-четыре подобных опыта — и нам в официальном порядке запретят являться в отели. Это ясно как Божий день.

— Ну а если за дверью никто не шелохнется? — возразил Лоб.

— Тогда мне заметят, что прислуга еще спит, и попросят спуститься, чтобы не тревожить постояльцев.

— Вы можете сослаться на звонки.

— Где взять доказательства, что мне звонили? И потом: не забывайте, что Ницца — город туристов, а люди, которые находятся в городе проездом, нередко ведут себя странно. Я погублю наше дело, навлекая на него слишком много нареканий.

— К все-таки нужно что-то предпринять! — отчаявшись, вскричал Лоб.

— Согласен, — сказал Флешель. — Ждать!

Лоб чуть не вспылил. Ничего, он отыграется в отчете! Сделает упор на бессилии этих служб, скудости их материальных средств, безразличии городских властей. Прежде всего следует покончить с этой жалкой кустарщиной. Один номер телефона при том, что взывать о помощи могут несколько отчаявшихся одновременно… Он повернулся к Флешелю.

— А что, если вам сейчас кто-нибудь позвонит и займет ваш номер на час? Что станет с этой девушкой?

Флешель метнул на Лоба такой острый взгляд из-под мохнатых бровей, что заставил его почувствовать себя неловко.

— Не бойтесь, мы ее не потеряем.

— Тем не менее… вообразите себе…

— Я лишен воображения…

— Будь у вас три-четыре телефонных номера…

— И мы превратились бы в контору по внешнеторговым связям.

Лоб предпочел выйти на улицу. То был час, когда предутренняя свежесть уже возвещала об окончании ночи. Перед полицейским участком потягивался со сна инспектор в рубашке с закатанными рукавами. С соседнего цветочного рынка доносился слабый аромат, напоминающий запах парикмахерской. «Собственно говоря, — подумал Лоб, — какое мне дело до этой девушки?» Алкоголики, наркоманы, люди, склонные к самоубийству, — все, кого он относил к «группе риска», — внушали ему какое-то отвращение. Они были грязные. Вульгарные. Лоб терпеть не мог с ними сталкиваться. Он тщательно привел в порядок галстук, приглаживая волосы, провел ладонями по вискам и, успокоившись, вернулся в дежурное помещение. Флешель пил вторую чашку кофе.

— Не беспокойтесь, господин Лоб. Она перезвонит… Теперь я в ней разобрался. В прошлом году я имел дело с девчушкой… семнадцати лет… Так вот она держала нас в напряжении три дня кряду… Три дня!

— И вам удалось ее спасти?

— Разумеется! Ее отец, видите ли, женился вторично. Она ревновала.

— И только поэтому?..

— Представьте, да. Только поэтому из-за какого пустяка!

Лоб снял с крючка куртку, по привычке проверил, все ли на месте: носовой платок — в правом кармане, сигареты и зажигалка — в левом, бумажник, расческа в футляре… Самое время распрощаться. Ночь миновала. Он увидел все, что хотел. Тогда почему он мешкает?

Привыкший за собой наблюдать, запрещать себе какие-либо увертки, строго следовать своим принципам, Лоб вынужден был себе признаться, что оставался из интереса к Флешелю, желая посмотреть, выпутается ли тот из создавшейся ситуации. Ему не нравился непререкаемый тон Флешеля. Сам он, возникни у него желание покончить с собой, предпочел бы идти до конца без всяких проволочек, без этих жалких доверительных признаний, этой манеры выворачивать наизнанку перед кем-либо душу! По счастью, мысль о самоубийстве ему никогда не придет в голову. О том, чтобы оставить после себя окровавленный труп, нечего и думать! Женщины, да. Такие толстяки, как Флешель, да. Они слишком эмоциональны и полнокровны!

Мысли Лоба перебил телефонный звонок. Он без спросу взял вторую трубку и узнал голос, как только Флешель взял свою.

— Не бойтесь, малышка, — увещевал Флешель. — Вы не одна. Ну поделитесь со мной своими невзгодами.

Она подыскивала слова, что-то бормотала, и Лоб задался вопросом: а не находится ли она уже под действием таблеток? У Флешеля явно создалось такое же впечатление, поскольку он поспешил ее спросить:

— Вы ничего такого не глотали?

— Нет.

— Истинная правда?

— Да, правда.

— Ну тогда еще не все потеряно. Послушайте, давайте рассуждать здраво… У вас совсем нет денег?

— Нет.

— Я вам их раздобуду. Нет больше работы?

— Нет.

— Я вам ее найду… Что вы умеете делать?

— Я умею…

Она примолкла, задыхаясь, потом закричала:

— С меня хватит… всего… Вам не понять… Никто не может меня понять! Все, что бы я ни делала оборачивается против меня… Я слишком несчастна.

— Вы не больны? — спросил Флешель.

— Нет… Не то чтобы больна… У меня нет сил жить — вот и все.

Накрыв микрофон ладонью, Флешель быстро зашептал:

— Если она пускается в объяснения, значит, наша взяла!

Потом он продолжил, прикрыв глаза и словно напрягая все силы, чтобы представить себе эту молодую женщину, перенести ее образ в эту комнату.

— Почему? — спросил он. — Вы утратили желание жить, если я вас правильно понял?

— О-о! Что вы! Мне бы так хотелось жить! Но мне не дают.

— Вам кто-нибудь угрожает?

Из трубки все еще доносилось ускоренное, лихорадочное дыхание, мучительно отзывавшееся у Лоба в душе.

— Нет.

Голос нащупывал ответ, как это бывает после нескончаемых споров с самим собой, когда создается впечатление, что докопаться до истины невозможно. Лобу это было так знакомо!

— Нет… Врагов у меня нет… Виной всему складывающиеся обстоятельства. Жизнь стала для меня невыносимой.

Она присовокупила несколько слов по-немецки, которые Лоб сразу же мысленно себе перевел, но от Флешеля их смысл ускользнул. Сморщив лоб от усилия понять, он выпрямился.

— Что она сказала?

— Что ей не везет.

Флешель покачал головой. Лоб почувствовал, что это выше его понимания. Несомненно, он привык иметь дело с бедными девушками без затей. Но вот стоило обратиться к нему девушке с натурой более тонкой… А на сей раз он столкнулся с существом неординарным. Голос, акцент, тон — все звучало изысканно, свидетельствовало об образованности. Случай явно не для Флешеля. Лоб вытянул руку.

— Позвольте мне продолжить?

Но Флешель, дернув подбородком, велел ему молчать.

— Везенье, — сказал он, — приходит и уходит. Какое-то время на тебя обрушиваются жестокие удары судьбы, а потом, без видимой причины, наступает просвет…

Незнакомка слушала, несомненно разочарованная такими банальностями. Она ожидала иного — Лоб был в этом уверен. Следовало найти более интимный, доверительный тон, сказать о своего рода бегстве от счастья, отравляющем всякую радость, делая любовь смехотворной. Следовало создать атмосферу некоего соучастия в покорности судьбе. Флешель же обращался с ней как с горничной.

— Ваши родители… — начал он.

— У меня нет родителей. «Поделом ему», — подумал Лоб.

— Ваши друзья?

— У меня нет друзей. «Поделом!»

— Ну что ж, тогда я, — взорвался Флешель, — я запрещаю вам делать глупости, слышите? Сироты, одиночки — я знаю множество примеров. Я даже знаю девушку, которая живет в стальном легком, как рыба в аквариуме, что не помешало ей сдать экзамены…

— …и рожать детей, — вдруг в сердцах сказал голос.

Флешель стиснул зубы и переложил трубку в другую руку. Он спросил со всей мягкостью, на какую только был способен:

— Послушайте, мадемуазель, когда вы мне позвонили, у вас была какая-то цель, не правда ли?

— Да…

Пауза. Лоб почувствовал, что она заплакала.

— Алло! — кричал в микрофон Флешель.

Щелчок в аппарате, когда собеседник вешает трубку, прозвучал в их ушах ударом гонга. Флешель, тяжело вздохнув, в сердцах ударил трубкой по руке.

— Как же это глупо получилось! Нет, да неужели…

Он виновато смотрел на Лоба.

— Я впервые вышел из терпения, господин Лоб. Мне не следовало… разумеется… Но эти юные создания с их воображаемыми горестями… Временами так и хочется их отшлепать!

Он снова водрузил телефон на подставку и встал, тыча пальцем в Лоба.

— У меня был сын… Возможно, мадам Нелли вам рассказала… Он покончил с собой в девятнадцать лет… Я находился далеко — служил в Порт-Саиде… И так никогда и не доискался, почему он пустил себе пулю в лоб… Если бы я был с ним построже, если бы я муштровал его, как муштровали меня… — Он нервно сжимал и разжимал кулаки. — Вот почему я оказался здесь. И уже шесть лет выслушиваю их разглагольствования, бредни, колкие замечания. «Невезенье»! — Он усмехнулся. — Что значит «невезенье»?.. Как будто человек заслуживает сплошного везенья.

«А что такое „заслуживает“?» — чуть было не парировал Лоб, но предпочел хранить молчание перед этим старым человеком, который только что проиграл партию и силился сохранить лицо.

Флешель открыл шкаф и достал общую тетрадь в твердой обложке, ручку и чернильницу.

— Мой судовой журнал, — пояснил он. — Я заношу сюда все ночные происшествия. Привычка моряка. Однако это полезно, сами убедитесь!

Он тяжело сел за стол и раскрыл тетрадь, продолжая вполголоса диктовать себе:

— Три часа пятьдесят минут… Вторично звонила девушка, не назвавшись по имени… Возраст: двадцать три года… Круглая сирота… Без средств к существованию …

Лобу хотелось добавить: «Блондинка, хорошенькая». С минуту он шестым чувством воображал себе ее именно такой, и, будь перо в руке у него, он уточнил бы: «Умница, образованная, впавшая в отчаяние по мотивам, достойным уважения».

— Еще не доказано, что она не позвонит в третий раз, — заметил Флешель. — Она еще не все выложила. В конце концов, возможно, я и имел основания говорить с ней резко.

— Сожалею, — сказал Лоб, — я вам мешаю. Я пошел.

— Останьтесь, господин Лоб. Сделайте одолжение. Присаживайтесь и выпейте кофейку. Вам это нужно не меньше, чем мне. А вдруг она снова заговорит по-немецки…

Лоб сел, но так и не притронулся к крышечке с кофе, от которого шел пар. Никакого желания пить из нее после толстяка.

— Мне бы и в голову не пришло, что она немка, — продолжал Флешель.

Он дописал: «Возможно, немка по происхождению».

Следуя ходу своих мыслей, он скрестил руки и заглянул Лобу в глаза.

— Уверен, что она еще объявится… Есть слово, которого она не смогла произнести. Может, ее сковывает стыд… или удерживает желание, в котором она не решается признаться. Понимаете, если бы мы могли в последний момент подарить им… ну, не знаю… скажем, зверька, котенка, канарейку, что-нибудь живое и хрупкое… это могло бы их удержать.

«Он добрый, — думал Лоб. — Великодушный. И я его глубоко обижу, если не выпью предложенный кофе. Ну почему так получается, что я всегда делаю то, чего бы мне не хотелось?» Лоб отпил обжигающую жидкость. Он устал. Внезапно он почувствовал, что с него довольно Флешеля и этой девушки, которая никак себя не убьет. Скорее бы вернуться к себе в отель — горячая ванна, час сна на террасе и ни о чем не думать. Но ему не удавалось отрешиться от воспоминания о голосе. В особенности ему запомнился крик души: «О-о! Я так хотела бы жить!» Неужели можно до такой степени любить жизнь! Это непристойно!

Лоб замаскировал зевок ладонью и заставил себя пройти несколько шагов. За окном в бледном свете утра начали проступать, напоминая зарисовки углем, выдержанные в итальянском стиле фасады домов. Со стороны моря взмыл в небо «боинг» — пронзительный свист, заполнив собой пространство, растаял. Лоб подумал, что еще ни разу в жизни не видел умирающего. Его мать… Он был слишком молод. Отец… Он жил тогда в интернате. А когда приехал, гроб уже закрыли. Он отказался от ночного бдения при покойнике, скомпрометировав себя в глазах слуг. Но он часто силился вообразить себе мертвое лицо. В музеях он мечтательно простаивал перед посмертными масками. Почему? А теперь он ожидал конца — конца спектакля! Еще немного — и он бы прошептал: «Поскорей бы уж!»

Он рассеянно прочитал на прикрепленном к стене листке фамилии коллег Флешеля: «Филипп… Меркюдье… Дотто…»

— Она не заставит себя ждать, — как бы извиняясь, произнес Флешель.

Лоб оглядел комнату. Теперь он мысленно ее переоборудовал, обставлял офисной мебелью — вращающиеся на стержне картотеки, коммутатор, крупный план города… И сказал себе: нет, это помещение все равно никуда не годится. Оно расположено в неподходящем месте; следовало бы подыскать что-нибудь поприличней, попросторней, посолидней, с помещениями для консультаций, службой аттестации. Зачем спасать людей от смерти, если впоследствии не снабжать их средствами к существованию? Возьмем эту девушку. У нее наверняка имелись веские причины расстаться с жизнью, но такие причины возникают из-за неудовлетворенных потребностей! Будь у нее деньги и работа — она не сочинила бы целый роман. Лоб терпеть не мог людей из романов!

Если он, отторгая их от себя, все же сюда пришел, то главным образом из-за предчувствия, что сумеет проникнуть в отталкивающий мир слез, признаний, жалоб и заклинаний. Эта убогая комнатушка идеально подходила для откровенных излияний. Переменить обстановку и изгнать слащавое сюсюканье! Построить благотворительность на прочном фундаменте. В сущности, кто такой кандидат в самоубийцы? Перемещенное лицо. Достаточно подыскать ему новую родину. Компьютер с успехом заменил бы нескольких Флешелей. Во что все это станет?.. Лоб уже перебирал в уме цифры, когда зазвонил телефон. Флешель тут же положил руку на аппарат.

— Что я вам говорил?! — прошептал он. — Алло? Слушаю вас.

Лоб бесшумно завладел второй трубкой.

— Вы хотите мне что-то поведать? — продолжал Флешель. — Я готов прийти вам на помощь… С какой целью вы мне позвонили?

Она молчала, возможно испытывая проницательность Флешеля.

— Знаете, мы о вас ничего не спрашиваем… А с другой стороны, располагая всякого рода возможностями, могли бы негласно прийти вам на помощь…

— Цветы, — сказала она. Флешель удивленно переспросил:

— Цветы?

— Я прекрасно знаю, — еле слышно прошептала она, — меня закопают, как собаку.

— Полноте!

— Конечно. Так уж заведено. Священники отворачиваются от самоубийц. Никто меня не проводит на кладбище. Но я ушла бы из жизни менее несчастной, если бы знала, что на мою могилку станут класть цветы… какое-то время… я так люблю цветы… Обещайте… Вот видите… вы не хотите даже пообещать…

Флешель бросил отчаянный взгляд на Лоба, который потупил взор.

— Обещаю, — строго сказал Флешель. — Но в таком случае сообщите свой адрес и назовитесь.

— Вы и сами сумеете навести справки.

— Не кладите трубку, — взмолился Флешель. — Я буду…

— Прощайте, — шепнул голос. — И спасибо… спасибо.

Лоб осторожно повесил трубку на место и отошел от Флешеля. Он хотел было уйти на цыпочках.

Позади него Флешель выдохнул так, как человек, разбитый усталостью.

— Ну конечно же, я провожу ее на кладбище, — сказал он. — Я их всех провожаю. Что она себе думает?.. Ну, а пока…

Теперь небо окрасилось в розовые тона. Скоро начнется праздник радужного света над недвижным городом. Флешель набрал номер.

— Вы вели себя бесподобно, — сказал Лоб, не оборачиваясь.

— Алло… Центральная полиция? Говорит Флешель… Да, спасибо… Нам только что звонили… Девушка, которая, вероятно, сейчас покончит жизнь самоубийством… О-о! Я этого страшно боюсь… Знаете, когда они решают идти до конца… Нет, никаких данных у нас нет. Двадцать три года… Возможно, студентка. Дайте мне знать сразу, как получите сообщение… Да нет! Достаточно соседу услышать что-либо подозрительное… Так уж бывало не раз. И еще, доложите об этом случае комиссару, когда он появится… Пожалуйста, держите меня в курсе.

Он положил трубку и объяснил Лобу:

— Комиссар Моруччи — друг и оказывает нам немало услуг.

Потом Флешель в свою очередь подошел к порогу и, прищурившись, глянул на предрассветное небо.

— Прими она какое-нибудь зелье, — пробурчал он, — у нас еще оставались бы шансы. А вот если у нее револьвер…

Первые голуби, распрямив крылья, падали с крыш посреди стада припаркованных машин. Воздух был приторный до тошноты.

— Если я вам понадоблюсь, — сказал Лоб, — вы знаете, где меня найти. Так или иначе, я зайду днем поработать в ваших архивах.

Он протянул руку Флешелю, который ее рассеянно пожал, и перешел через дорогу к своему «вольво». Флешель снова уселся за свою писанину. Лоб видел, как он раскрыл тетрадь. Наверняка допишет недостающую строку отчета: «Скончалась на рассвете». Лоб включил сцепление и медленно выехал на Приморский проспект. Перед его глазами открывался вид, как с почтовой открытки. Но и вся Женева с ее озером походила на яркую почтовую открытку. А сам он в своей красной машине выглядел ее деталью, статистом из рекламных роликов, которые позируют перед камерой, застыв то в одной позе, то в другой. Реальной была лишь девушка в предсмертной агонии со слипшимися от пота волосами, в убогом номере отеля. Лобу все еще слышался ее голос, и он не переставал отвечать ей, как если бы ему было жизненно необходимо оправдаться; как если бы незнакомка в смертной муке презирала именно его, Лоба, кого, между прочим, тоже особо не баловала судьба. Есть, размышлял он, разочарование громогласное, с фальшивым пафосом, к примеру, на почве страсти, болезни, веры; разочарование, репетируемое, как роль перед зеркалом; есть и другие — мелкие разочарования, будничные, переживаемые из-за безразличия, неверия. Они проступают на лице маской смерти. Но разве такие не в счет? Вот разве он сам приемлет себя таким, какой есть? А между тем продолжает жить и не закатывает истерик! Идиотка!…

Лоб повернул назад к порту, еще издали высматривая свой отель, окна своего номера. Ему нравился его старинный, благородный фасад над недвижным зеркалом залива. По вечерам он любил выкурить на балконе тонкую голландскую сигару, наблюдая движение катеров или следя за теплоходом «Наполеон», идущим к причалу с грузом туристов. Отражение вспыхивающих на воде огней, скрип якоря, глубокое дыхание моря в листве платанов — все это на мгновение звучало нежной мелодией скрипки, мелодией счастья. Главное — остерегаться поверить в возможность счастья. Быть всегда начеку. Чтобы не остаться в дураках!

Лоб остановил машину на набережной, прямо напротив подтянутых к берегу лодок. Сердце у него екнуло, когда с соседних улиц до его слуха донеслись две ноты сигнала кареты «скорой помощи». В этом городе сирена «скорой помощи» давно стала самым привычным звуком, заменившим крик петуха. Он вовсе не означал, что девушку удалось обнаружить.

Лоб пересек улицу, вошел в отель. Ночной дежурный дремал в приемной. Несмотря на вентиляторы, воздух был влажный, липкий. В лифте еще держался пряный запах духов, усиливая грусть Лоба. В комнате стояла жара, металлические перила балкона уже нагрелись. День явно обещал быть знойным. В котором часу им что-либо станет известно? Может быть, и никогда! Возможно, в последнее мгновение она одумалась. И потом, какое это имеет значение? Лоб вспомнил статистические данные по Франции: около семи тысяч самоубийств ежегодно, что составляет примерно двадцать в день. В эту самую минуту в Париже, Лионе, Кемпере на носилки укладывают трупы самоубийц. Двери открываются, люди перешептываются. Эта девушка — всего лишь один из таких обломков ночного кораблекрушения и достойна жалости не более, чем другие. У Лоба не было времени на то, чтобы обременять себя ее случаем. Он наполнил ванну, поставил на стол пишущую машинку. В этом отчете ему не следует задевать чьи-либо чувствительные струны, и прежде всего супругов Нелли. Нельзя забывать, что Мари-Анн Нелли — одна из тех, кто щедро жертвует на благотворительные цели. Готовясь побриться, Лоб заказал себе в номер чашку чая и сдобные рогалики. Его вновь охватила потребность работать, организовывать, руководить, которая еще немного — и приведет его в кресло, столь продолжительное время занимаемое его отцом. Однако он не удовольствуется скромным местом управляющего… Тихонько зазвонил телефон.

— Алло?

Лоб узнал голос Флешеля — ворчливый, потрясенный.

— Свершилось! Наконец-то мы ее отыскали… Я только что перевез ее в клинику… Успели в последний момент… Вены на запястьях вскрыты… Прошу прощения… Я торопился… Ее спасут.

— Чем могу быть полезен? — спросил Лоб.

— Ну что ж… Вы ведь хотели ее видеть, не так ли? Для вашего… статистического отчета…

Теперь, когда на душе Лоба полегчало, у него пропало всякое желание заниматься этой девицей. Желая потянуть с ответом, он спросил:

— Как ее зовут?

— Зина Маковска. По происхождению она полька.

— И конечно же блондинка?

—Да.

Зина! Какое нелепое имя!

— Ну так что? — настаивал Флешель. — Вы поедете?

— Ладно, — согласился Лоб. — Заезжайте за мной.

Он закрутил краны в ванной, критически посмотрелся в зеркало над умывальником. «Я вполне созрел для Армии спасения!» — подумал он.

 

Глава 3

— Я звонил в клинику, — сообщил ему Флешель, — но мои надежды не оправдались: до вечера нас туда не пустят.

— Положение очень серьезное?

— Нет, не очень, она не успела потерять много крови. Но порезы глубокие — хватила через край. Прямо-таки чудо!… И самое удивительное заключается в том, что бедняжка остановилась вовсе не в заштатном отеле, а в приличном, трехзвездном, на бульваре Виктора Гюго. Туда уже приехал инспектор. Сейчас мы с ним и повидаемся.

Лоб искоса наблюдал за Флешелем. Толстяк был явно сильно взволнован. У него не нашлось времени побриться, и наверняка он не завтракал. Как он жил в те дни, когда не дежурил? Среди каких воспоминаний? Какова в нем доля великодушия и доля любопытства — того жадного, настырного, пронырливого любопытства людей, переставших жить собственной жизнью? Лобу совсем не улыбалось присутствовать на полицейском расследовании. В конце концов, эта Зина знала, что делала! Ее смерть принадлежала ей одной! Флешель быстро ехал по улицам, которые не спешили просыпаться. Он ворчал, тщетно отыскивая место для парковки.

— Что ж, придется немного пройтись!

— А я совсем не против, — ответил Лоб.

Он опять становился несносным. Визит в отель был ему неприятен. Он досадовал на то, что приходится тащиться с Флешелем, быть при нем то ли в качестве подчиненного, то ли туповатого посетителя, которому приходится все растолковывать. Перед отелем был разбит цветник. Разбрызгиватели орошали лужайки. Лоб пошел в обход, тогда как Флешель врезался в самую середину водяного облака, не обращая на это ни малейшего внимания.

— За все про все, — объяснил он, — в разгар сезона с нее брали, почитай, минимум шестьдесят франков в сутки. Сущее разорение! Наверняка она жутко задолжала.

Молодой инспектор ожидал их в гостиной.

— Менго, — представил его Флешель, — помощник комиссара.

Лоб представился сам, желая побыстрее покончить с формальностями.

— Ну и как? — спросил Флешель.

— О-о! — ответил Менго. — Ничего особенного. Предполагаю только один мотив, да и тот кажется не вполне ясным. Ее никогда не видели с мужчиной… Она никого не принимала у себя, никуда не ходила по вечерам — словом, будем считать… часам к одиннадцати-двенадцати она уже поднималась к себе.

— И долго она проживала в этом отеле? — спросил Флешель.

— Недели две… Судя по записи в журнале, она родилась в Страсбурге 23 июля 1941 года… Дата точная, я сверился с удостоверением личности.

— Нам она сказала, что ей двадцать три года, — уточнил Флешель. — А выходит — двадцать шесть.

— Француженка. Должно быть, ее родители обосновались во Франции после Первой мировой войны. Маковски… Это имя ассоциируется у меня с художником или композитором, а у вас?

— Погодите-ка, — сказал Лоб. — Да ведь это же фамилия физика, и даже знаменитого. Возможно, однофамилец.

— Наверняка, — сказал Менго. — Не представляю себе, чтобы дочь известного ученого работала гидом на туристических автобусах Гугенхейма []… А впрочем… В конце концов, это не существенно. Такая уж у нее профессия. Сейчас я звякну в Страсбург и запрошу подробности… Может, она находилась в отпуске, хотя сейчас разгар сезона, и меня бы это весьма удивило. Скорее она бросила работу по причине, нам пока неизвестной.

— А где ее постоянное местожительство? — поинтересовался Флешель.

— В Страсбурге.

— И как все это произошло?

— У нее оказалась безопасная бритва. Она вскрыла себе лезвием вены на обоих запястьях, а при этом еще и порезала пальцы. Ей потребовалось большое мужество. Дело это нелегкое и болезненное. Потеряв сознание, она потянула за провод, и телефонный аппарат отключился. Дежурный послал горничную поглядеть, в чем дело; та открыла дверь запасным ключом. Кровотечение было не особенно обильным, но все-таки… Если желаете, мы могли бы подняться в номер.

Он находился на пятом этаже. Неубранная кровать. Палас, в мокрых от чистки пятнах, уже начал подсыхать. Личные вещи аккуратно сложены на столике у двери. Возможно, днем номер сдавали какой-нибудь парочке, которая на этой же кровати… «Все мы кочевники», — промелькнуло у Лоба.

Менго открыл дорожную сумку из искусственной кожи.

— Немного белья, как видите… Туалетный несессер… сандалеты, купальник…

Лоб отвернулся. Если бы тут распоряжался он сам, он не разрешил бы рыться в ее вещах.

— В сумочке, — продолжал инспектор, — всех денег три франка тридцать сантимов. Она осталась совсем без средств.

— Счет, конечно, не оплачен, — заявил Флешель.

— Оплачен. Вчера вечером. По-моему, она поистратила здесь все свои сбережения, и хоп!… Вы передадите ей эти вещи, или же мне переправить их в клинику самому?

— Беру на себя, — поспешил бросить Лоб. — Я располагаю временем.

Он еще толком не знал, почему принял такое решение, но чувствовал, что, начиная с какого-то момента, стал на сторону Зины, как если бы смертельная опасность грозила им обоим. Из открытого окна веяло запахом влажной травы, теплой земли. Перед ним росла пальма, которую вечером, должно быть, освещали фонари бульвара. Лоб обвел взглядом казенную мебель, сероватые обои. Комната, навевающая мысли о смерти. Да и сам город навевал такие мысли. Лоб подхватил чемодан и сунул под мышку сумочку.

— Пойду навещу ее, — сказал он.

— Постарайтесь узнать причину ее поступка, — напутствовал его Менго. — Нам недостает только этой детали. Так или иначе, случай вполне заурядный!

— Я угощаю, — предложил Флешель. — Теперь, когда все обошлось, я чувствую себя разбитым. Перейдем на террасу. Там нам будет приятнее.

Он заказал три кофе. Еще одна вещь, отвергаемая Лобом, — болтовня в бистро, переливание из пустого в порожнее в тот момент, когда дел по горло! Но в Ницце это больше, чем обычный ритуал. Он оставил вещи в приемной.

— Один звонок, — извинился он.

Он вызвал клинику. Ему пришлось вести долгие переговоры, вновь и вновь объяснять одно и то же…

— Да… Маковска или Маковски, как вам угодно… Это малышка, которая вскрыла себе вены…

Наконец к телефону подошло именно то административное лицо, которое могло сообщить ему новости…

«Состояние здоровья удовлетворительное… большая слабость и нервный шок… Придется еще несколько дней держать ее под наблюдением врача… Да, она содержится в общей палате…»

— В том-то и проблема, — сказал Лоб. — Я хочу, чтобы ее перевели в отдельную палату.

— Но дело в том…

— За мой счет.

— Вы являетесь ее…

— Нет. Ни мужем, ни любовником. Я заеду в течение дня, чтобы уладить формальности.

Он сухо прервал разговор. Разумеется, ему было плевать на мнение других, но как бы по милости этой дурочки его, чего доброго, не приняли бы за олуха какого-нибудь. Тем не менее он позвонил знакомому продавцу цветов, раз уж она такая их любительница!… Он в деталях описывал желаемый букет — не потому, что цветы его очень трогали, просто букеты являлись элементом его воспитания. Он преподносил их без счета и четко различал нюансы — свадебные, на день рождения, на Новый год или просто в качестве знака внимания, — и ему доставляло удовольствие вперемежку с возмущением составлять букет для девушки, вознамерившейся умереть.

— Никакой карточки, — распорядился он. — Направьте счет мне.

Он вернулся к честной компании в тот момент, когда Флешель объяснял инспектору, как он спас пожилую даму, потерявшую все свои сбережения в лопнувшем банке недвижимости. Он все-таки перебарщивал с рассказами из личной практики. Лоб пил кофе стоя, давая понять, что ему некогда.

— Подождите! — сказал Флешель. — Подождите! Я вас подвезу.

«Подождите» — ключевое слово, употребляемое здесь к месту и не к месту. А еще: «Да у вас уйма времени!…»

Лоб спросил себя, следует ли объявить им о своем намерении нанести визит мадам Нелли. Это стало бы новым поводом для болтологии, а ему не терпелось остаться наедине с самим собой. Он потянулся к карману, чем сразу вызвал бурю протестов, — чего и опасался. Менго тоже пожелал расплатиться. Флешель сделал вид, что обижается. Лоб закурил сигарету и повернулся к ним спиной. Единственное средство поставить эту девушку после выздоровления на прочные рельсы, — конечно же, подыскать для нее интересную работу, и Мари-Анн Нелли не откажется принять участие в ее судьбе… На ее парфюмерной фабрике заняты десятки женщин. Наверняка найдется возможность пристроить и Зину.

Эта идея осенила его в тот момент, когда он звонил в цветочный магазин, и показалась ему лучшим выходом из сложившейся ситуации. Он глянул на часы и прикинул время. Пожалуй, он сможет заехать на фабрику около десяти, что придало бы его визиту характер срочности и лучше всяких объяснений подчеркнуло бы драматический характер происшествия. Требуется безотлагательное решение. А когда он появится в клинике, у него уже будет что предложить Зине — нечто определенное и надежное. Словом, проект для обсуждения! Таким образом, девушка не удивится, не станет делать неуместные предположения. Только не это!

Менго откланялся, а Флешель с Лобом вернулись в машину по тенистому тротуару. Голубые горы уже заволакивало знойное марево.

— В этом сезоне у нас тут прямо вторая Африка! — сказал Флешель.

Потом заговорил о Менго. Но Лоб его не слушал. Ему не терпелось попасть в Зинин номер, чтобы рассмотреть фото на удостоверении личности. В годы студенчества он сталкивался с польками. Как правило, они довольно красивые, живые, развязные, полноватые, на его вкус, немного простоватые, что ли, и слишком фамильярные с первых минут знакомства. Он сторонился крупных особ с пышными формами, про себя называя их «мясистыми». В этом было нечто сродни его отвращению к молоку, ко всему липкому. Кузов его малолитражки раскалился на солнце, и Лоб вытер вспотевшие ладони. Чего он не прощал этим местам, так именно этого свойства — делать липким все, чего ни коснешься. Каждое рукопожатие становилось для него пыткой. Что же тогда говорить о любви?..

В тот момент, когда они уже были готовы расстаться, Флешель удержал Лоба за рукав.

— Не проговоритесь, что вы были прошлой ночью в дежурке, — попросил он. — Вранье не по мне. Уж лучше скажите, что вас послала мадам Нелли.

— Именно это я и собирался сказать. Разумеется, я стану держать вас в курсе.

Флешель все еще пребывал в растерянности. Лоб догадывался, что старик ощущал себя обделенным, так как в известном смысле эти жертвы кораблекрушения принадлежали ему и он не хотел бы уступать свое право на них постороннему. «Я несправедлив к старику, — попрекнул себя Лоб. — Благодарность — вот и все, что остается на долю этого бедняги!»

— Все это не совсем правильно, — вздохнул Флешель и захлопнул дверцу.

По здравом размышлении, Лоб предпочел бы подождать в его машине. Он не горел желанием пересечь вестибюль отеля с вещами Зины. В ее сумочке лежало немного мелочи, губная помада, пакетик гигиенических салфеток «Клинекс» и бумажник, содержимое которого Лоб быстро осмотрел. Он нашел удостоверение личности. Фото плохого качества — вероятно, сделано в кабинке-автомате универмага, но резкому свету вспышки не удалось стереть с лица девушки его природное обаяние. «Интересная! — подумал Лоб. — Нос коротковат. Плохо подстрижена. Но глаза красивые, чуточку трагичные, как у кошки при ярком свете… Прелестный рот с вызывающей усмешкой…»

Фотография на водительских правах сильно отличалась от первой: жесткие черты лица, ввалившиеся щеки, высокие скулы. Мечтательное, почти грустное выражение глаз. «Хороша! — подумалось ему. — Я вполне могу ее рекомендовать, не рискуя попасть в смешное положение».

Он развернул план окрестностей Ниццы и, стараясь запомнить маршрут, тронулся в путь. Потерянный день! По счастью, к вечеру все будет улажено, и коль скоро ему выпало побездельничать, то лучше уж делать это с приятным чувством. Дорога была не слишком запружена, и у Лоба появилась возможность поглазеть по сторонам. Он был неприятно поражен. У него создалось впечатление, что он — жертва крупного надувательства. Да, море тут ласкало взор, но оно не сумело обзавестись пляжами. Горы затейливо расположены, но из-за отсутствия перспективы похожи на театральные декорации. В этом пейзаже было что-то условное, поддельное; в нем проступала вульгарность итальянского бельканто. К счастью, стоит углубиться в горы, как, несмотря на обилие цветов, вновь обретаешь суровую, дикую красоту альпийских лугов; местами в лесу виднелись черные проплешины — следы пожаров, нередких в этих ущельях, изобилующих туристами.

Супруги Нелли жили вверх по дороге за Грассом. Здание парфюмерной фабрики, постройки XVIII века, больше походило на крупную ферму. Оставив его слева, Лоб поехал по аллее, которая после нескольких зигзагов среди сосен и кедров выводила к современной вилле «Ирисы», названной так потому, что, как он недавно прослышал, здесь уже свыше ста лет специализировались на переработке корней этого цветка.

Он попросил доложить о своем приезде старую горничную-корсиканку в черном, походившую на сестру-привратницу какого-нибудь монастыря. Мари-Анн Нелли вышла из своей конторы, и Лоба, как всегда, поразила ее холодноватая элегантность, которая поначалу приводила его в робость. Темно-зеленый костюм, нефритовые бусы, тонкий золотой браслет, необычный зачес волос наверх, открывающий уши и лоб, придавал ей вид прилежной ученицы; взгляд карих глаз слишком, пожалуй, пристальный или, скорее, застывший, словно в глубоком раздумье. Мари-Анн улыбнулась любезной светской улыбкой. Лоб поцеловал ей руку. Он чувствовал себя с нею на равных, хорошо защищенный условностями жестов и слов. Она проводила его в гостиную, где широкие проемы окон открывали взору горизонт с голубыми холмами, словно сошедшими с полотен художников Возрождения. Со вкусом расставленные повсюду цветы дополняли изысканность меблировки. Тут царили хороший вкус и не выставляемое напоказ богатство. Лоб молча оценил обстановку. О Зине он говорил отстранено. Он ничего не добивался. Он описывал случай, как таковой, а Мари-Анн реагировала на каждую подробность кивком головы.

— Сколько она зарабатывала в качестве гида? — спросила она.

— Не имею понятия.

— Не более тысячи двухсот франков, включая чаевые. Это средняя ставка. У меня она будет получать меньше. Я не совсем представляю себе, куда ее пристроить. Может быть, в секретариат — она ведь знает немецкий. Как, вы сказали, ее зовут?

— Зина Маковска.

— Я вам ничего не обещаю, господин Лоб. Вы мне ее пришлете. Мне надо ее увидеть, поговорить с ней. Взбалмошная девчонка мне не требуется. О! Вот и мой муж.

Она пошла открывать дверь.

— Филипп!… У вас найдется минутка? Я хочу познакомить вас с мсье Лобом.

Когда Нелли вошел, Лоб едва не выдал своего удивления. На нем были серые вельветовые брюки и пестрая рубашка, широко расстегнутая на груди, на ногах — разношенные мокасины. Ниже жены ростом, он выглядел здоровяком; четкие черты массивного лица напоминали одну из тех римских масок, какие можно увидеть в музеях Италии, — прямой нос, тяжелый подбородок, чувственный рот. Быстрое сильное рукопожатие.

— Прошу прощения, — сказал он. — У меня работа в самом разгаре.

— Филипп пытается изобретать духи, — объяснила Мари-Анн, как бы снисходительно подтрунивая над ним.

Затем, повернувшись к мужу, добавила:

— Господин Лоб приехал поговорить со мной насчет девушки, которая прошлой ночью пыталась наложить на себя руки. Мы постараемся ее пристроить.

— Куда?

— К нам на фабрику, разумеется.

— Значит, — глядя на Лоба, сказал мсье Нелли, — вы тоже подвизаетесь в спасении утопающих!

— Мой муж убежден, что мы только попусту теряем время.

— Терпеть не могу неврастеников, — отрезал Нелли. — Направлять проституток на путь истинный — еще куда ни шло. Если они сошли с него — не их вина. Но признайтесь, дорогая, что с вашими подопечными вам не везет.

Почувствовав, что лучше сменить тему, Лоб признался, что является профаном по части парфюмерии.

— Если я вас правильно понял, выходит, изобретать духи возможно еще и в наше время?

— Да хоть каждый день, — заверил его Нелли.

— Может быть, мсье Лобу хочется пить? — прервала его Мари-Анн.

— В самом деле! — воскликнул Нелли. — Где же моя голова? Вы пообедаете с нами? Да? Разумеется, да. Прежде всего мне требуется время на то, чтобы просветить вас… насчет духов.

Мари-Анн подняла брови и закатила глаза, давая понять Лобу, что ему придется смириться, после чего, извинившись, удалилась. Лобу ничего не оставалось, как вежливо слушать.

— Мари-Анн в это не верит, — продолжал Нелли. — Она признает один-единственный запах — натуральный. Под тем предлогом, что здесь с незапамятных времен изготовляют натуральные эссенции, мы тоже должны уважать традицию… Виски? «Чинзано»? Порто?..

— Капельку «чинзано».

Нелли позвал старушку горничную, открывая шкатулку с сигаретами.

— Угощайтесь, господин Лоб. Традиция! По мне, так просто рутина… У вас хорошее обоняние?

— Думаю, да.

— Тем лучше. Я покажу вам свою лабораторию в Ницце… Здесь у нас тоже есть лаборатория, но мне в ней не работается. Я использую ее во время своих наездов. А там у меня полностью развязаны руки. Увидите: я разработал несколько марок, за которые не приходится краснеть. Ведь духи — та же музыка! Я вовсе не против Баха. Но вправе предпочитать ему Армстронга. Миллионы современных молодых людей предпочитают Армстронга. Так вот, я ориентируюсь на их вкус. Фиалки, жасмин — все это отошло в прошлое, годится лишь на потребу престарелых дам. Сейчас нужны духи, гармонирующие с мини-юбками, — такие, что заявляют о себе, прилипают к коже, возбуждают самца, как это происходит у животных по весне… У меня нюх на современность. Мари-Анн этого не приемлет. Разумеется, я могу ее понять… Она предпочитает не рисковать. Возможно, будь я наследником такой именитой фирмы — я бы тоже поступал благоразумно. Но будущее за вонью, а не за благовонием. Будущее вот тут!…

Он медленно провел по носу и рассмеялся.

— Прошу прощения! — сказал он. — Надеюсь, у вас тоже есть конек. Жизнь — все равно что лошадь. Ее надо насильно оседлать и гнать во весь опор!

Он утомлял Лоба, который подкарауливал удобный момент, чтобы задать мучивший его вопрос. Он спросил как бы невзначай:

— А у вас возникали какие-нибудь трения с Делом?

Нелли расхохотался, приоткрыв хищный оскал белых зубов.

— Ну, это хобби моей жены. Бывалочи опекали бедняков. А нынче — самоубийц. Это ее манера идти в ногу с модой. И вот всякий, кто не умеет держать в руках пистолет или не способен утонуть, в одно прекрасное утро выплывает к нашему берегу и тут же напускает на себя оскорбленный вид, как будто промашка дает право докучать всему миру. Разумеется, все они ни для чего не пригодны. И разумеется, их вешают мне на шею. Вот и вашу дамочку сбагрят мне, как только она опять станет ходить без посторонней помощи. Чем она занималась до этого?

— Работала гидом… сопровождающей, если это вам больше нравится. Правда, мне бы не хотелось ее вам навязывать.

Нелли наклонился и по-свойски положил ему руку на кисть.

— Шутка, — сказал он. — Мы займемся ею. Ежели бы еще она обладала хоть каким-то обонянием! Мне требуется ассистентка с такими данными. Да только это чувство у людей атрофировано. Они разучились нюхать. Вот и приходится изобретать запахи, бьющие в нос.

За обеденным столом Нелли оживлял беседу. У него оказался просто неисчерпаемый запас анекдотов и несбыточных замыслов. Жена рассеянно слушала его, улыбаясь парадоксам, когда видела, что Лоб улыбается. А тот говорил о Деле, указывая, в каком направлении ему следует развиваться.

— Вот видите, — ликовал Нелли, — вы тоже живете будущим. Мари-Анн! Слышите, что говорит Лоб? Очень рад, что я больше не одинок.

Она пропустила его намек мимо ушей и перевела разговор на их ферму в Антрево.

— Ферма? — удивился Лоб.

— Настоящая ферма, — подтвердил Нелли. — С коровами, курами, навозом… Там есть все!

— И вы там живете?

— Мы живем по соседству, — сказала Мари-Анн. — Мы отреставрировали хутор. И поскольку не имеем возможности выезжать к Лазурному берегу, проводим там уик-энд и отпуск. Надеюсь, вы нас навестите. Это в получасе езды от Ниццы.

— Значит, у вас есть и фермеры?

— А как же! Целое семейство из Пьемонта с выводком ребятни. И все это замечательно грязное…

— И замечательно трудолюбивое, — мягко добавила Мари-Анн.

Они пили кофе на террасе под большим тентом. Внизу располагалась фабрика. Грузовики доставили партию голубых цветов.

— Первая лаванда, — пояснила Мари-Анн. Теперь Лоб почувствовал, как он выдохся после бессонной ночи. Он не любил поддаваться усталости и предпочел распрощаться, пообещав вскоре вернуться вместе с этой Зиной, которую общими усилиями они попытаются вызволить из беды. Лоб был не прочь снова остаться наедине с самим собой. В глазах у него запечатлелась картина: рабочие, поднимающие на вилы, как сено, охапки цветущей лаванды. Ему еще не случалось видеть цветы в роли сырья, и он как-то болезненно это воспринял. Дорога была забита транспортом, так что он добирался до клиники более двух часов.

Медсестра повела его через раскаленные солнцем дворики.

— Больной уже лучше, — сообщила она. — Но слабость еще не прошла. Вам разрешается пробыть в палате не дольше пары минут.

Она остановилась у двери и тихонько ее приоткрыла. Лоб заблаговременно приготовил купюру, которую стеснительно сунул сестре в руку, и вошел в палату. Зина сидела в подушках с открытыми глазами, но их взгляд был мутным, как если бы она находилась в наркотическом забытьи. Лоб так и замер у изножья кровати. Девушка смотрела на него, не шевелясь, потом вдруг стала медленно сползать с подушек под простыню, так и не отрывая от него глаз, как будто подозревала его в злых намерениях.

— Здравствуйте, — поздоровался Лоб. — Как я рад узнать, что вы уже вне опасности!

Зина отвернулась и закрыла глаза.

— Попытаюсь заново, — пробормотала она.

 

Глава 4

В течение трех дней Зина отказывалась отвечать на вопросы, которые задавал ей Лоб. Она пристально смотрела на него. Ее глаза следили за ним, когда он перемещался по комнате. Но, похоже, смысл его слов до нее не доходил. Он заговорил было с ней по-немецки, но и это не пробудило в ней интереса. Вначале он думал, что она молчит из упрямства, гордости. Но тут крылось нечто иное, чего он не мог распознать. Сестра, врач утверждали, что она еще не отошла от шока, и пичкали ее таблетками. Лоб был уверен, что они не правы. Ему казалось, что коль скоро она хотела уйти из жизни, но безуспешно, то теперь она, более или менее сознательно, пыталась укрыться в отрешенности. Отказывалась обращать внимание на тени, перемещавшиеся вокруг нее. Лоб тоже был для нее всего лишь тенью, что его страшно обижало.

Флешель также пришел навестить Зину. Он уселся на постель рядом с ней и положил свою крупную ладонь на ее перевязанное запястье.

— Бедная девочка, — произнес он. — Почему вы мне тогда не доверились? Вы меня узнаете? Это я разговаривал с вами в ту ночь по телефону… Как вы заставили меня страдать!

Голубые глаза наблюдали за ним — глаза человека, утратившего память и силившегося ее обрести.

— Мы вызволим вас отсюда, — продолжал Флешель. — Не правда ли, мсье Лоб?

— Безусловно. У нас много друзей, они с удовольствием помогут вам. Они сделают для вас все необходимое… Здесь вас все любят. Слышите, все…

Зинины губы зашевелились. Оба визитера наклонились к ней. Но Зина прикрыла глаза, так ничего и не сказав.

— Давайте, — сказал Флешель, — как следует вылечимся, а на следующей неделе будем паинькой и обо всем поговорим.

Губы снова зашевелились. Приблизившись вплотную к замкнутому лицу, Флешель напряг слух. Он поднялся, нахмурив брови.

— Что она сказала? — спросил Лоб.

— Что начнет все сначала.

— Я предупредил вас, — с досадой пробормотал Лоб. — Она упрямица.

Флешель присмотрелся к исхудавшему личику, светлым непричесанным волосам с детскими локончиками.

— А ведь она прехорошенькая! — вздохнул он.

— Возможно, и хорошенькая, — ворчал Лоб. — Но какая несносная! Лично я уже просто не знаю, с какого боку к ней подступиться.

— Надо запастись терпением, господин Лоб. Лоб был если и не терпеливым, то упорным.

Девушка сопротивляется. Тогда он станет сопротивляться еще сильнее, чем она. Раз она отказывается говорить, он изведет ее молчанием. Но непременно настоит на своем. Он стал работать в прилегающей комнатке. Изучал архивные папки, не обращая на Зину никакого внимания. Он знал, что ни один его жест не ускользает от ее глаз. Случалось, внезапно отрываясь от бумаг, он встречал ее взгляд — хмурый и в то же время блестящий, и она тут же отводила свои голубые глаза. А он снова погружался в работу как ни в чем не бывало. У Лоба создалось впечатление, что он приручает одичавшего зверька. Когда наступало время лечебных процедур или же приема пищи, он спокойно укладывал бумаги в папку, закуривал сигарету. Он чувствовал, что Зина умирает от желания курить. Но, ни слова не говоря, уходил. Оказавшись за дверью, он, при всей своей благовоспитанности, испытывал желание выругаться, как извозчик. Он помыкал своим «вольво», как бы хлестан его до самого отеля, где бросался под душ. За что же он, собственно говоря, сердился на эту девушку? Сколько бы он ни перебирал возможные мотивы ее поступка, самые очевидные и самые скрытые, ни один из них не был удовлетворительным. Он только обнаруживал в себе нечто сродни мазохизму. «Я мучаю сам себя!» — думал он. И ежедневно посылал ей очередной букет. Зина никогда его не благодарила, и всякий раз он констатировал, что его букет отослан на столик у окна, за которым он усаживался работать. То была война. Он неоднократно звонил Менго.

— Следствие продвигается своим чередом, — отвечал инспектор. — Вас будут держать в курсе.

— О-о, я пекусь не о себе, — защищался Лоб. Он звонил также Нелли. Филипп назначил ему свидание в Ницце, в своей городской лаборатории. Лоб отправился туда; он ожидал увидеть современное оборудование, машины, сложные технические приспособления, всякие загадочные штуки. Но застал Нелли в просторном зале с полками на стенах, на которых стояли в ряд, подобно книгам в библиотеке, сотни флаконов — один к одному, — и на каждом этикетка с обозначением содержимого. Пробирки, весы, газовые рожки, ступки и пестики загромождали край длинного стола.

— И это все? — удивился Лоб.

— Ну да, все. А вы что вообразили?.. Я здесь не изготавливаю духов. Я их изобретаю. Возьмите-ка понюхайте!

Он откупорил пробирку под самым носом у Лоба. И по комнате разлился сложный аромат, в котором преобладал мускус, но временами ощущался также, как бы перемежаясь с ним, запах леса, нагретой солнцем травы, теплой земли.

— Нравится?

— Право же…

— Именно такого ответа я и ждал! — вскричал Нелли, прищелкнув пальцами. — По правде говоря, поначалу может не понравиться… А потом, минутку спустя, вы попросите понюхать еще. Это и есть духи — настоящие!… Вот «Аспазия». А вот «Клеопатра».

Он схватил другую пробирку. На сей раз духи напоминали запах шерсти, резкий, звериный. Лобу вдруг вспомнилась собака, помесь с волком, его детства. Когда, побегав, она каталась по траве, то пахла именно так. Сильный, чуточку терпкий запах, взывающий к ласке.

— Как у вас получаются такие ароматы? — подивился Лоб.

— Ага! Вы заинтересовались! — обрадовался Нелли со своей едва сдерживаемой восторженностью, которая придавала его жестам своеобразную лихорадочность.

Нелли провел указательным пальцем по пробиркам за спиной Лоба, жестом арфиста, перебирающего струны перед началом концерта.

— Три месяца исследований на «Клеопатру», четыре — на «Аспазию». И ничего, кроме химических веществ на основе туберозы… Когда это поступит в продажу, больше никто не пожелает всей этой фабричной дребедени — духов для мединеток [] и служащих с оплаченным отпуском. Постойте-ка!…

Порывшись в карманах куртки, он извлек гигиенические салфетки и завернул в них одну из пробирок.

— Преподнесите-ка своей протеже… этой, с цыганским именем…

— Зина!

— Да. Клянусь, это поможет ей выкарабкаться.

— Что ей просто необходимо, — заметил Лоб.

И рассказал Нелли, который слушал его вполуха, про свою бессловесную войну с девушкой.

— На вашем месте я бы плюнул, — сказал Нелли. — Жалость — это прекрасно, но сродни анемии. Отказывают ноги. Ты перестаешь работать как следует.

Лоб машинально рассматривал ряды пробирок.

— Мне хотелось бы доискаться, — продолжил Лоб, — почему она так себя ведет. После кризиса обычно наступает разрядка… И потом… она могла бы мне довериться. Какое там! Заметьте, сама по себе она меня не особенно интересует. Просто я люблю вникать в суть проблем.

— Вы повторяете точь-в-точь слова Мари-Анн, — сказал Нелли. — Для нее люди — тоже прежде всего проблемы. Какая чушь! По мне же, они смесь, наподобие этой…

Он потряс пробиркой, которую держал в руке.

— Немного больше того, чуть меньше этого, и они пахнут хорошо или непотребно. Вместо того чтобы вести за вашей девушкой наблюдение, возьмите-ка ее в крепкие руки, поболтайте с ней — подправьте смесь. Ведь хорошо знаешь лишь то, что создано тобой самим.

Он протянул руку, преграждая Лобу путь.

— Посторонним вход воспрещен.

Он указал на ту часть лаборатории, где стоял письменный стол, заваленный рисунками, и рассмеялся.

— Я, конечно, шучу. Секретов у меня нет. Просто я пытаюсь изобретать флаконы, упаковку, выражаясь языком фармацевтов. Самые тонкие духи без заманчивой упаковки могут не иметь спроса. Вот почему я намерен рядом с лабораторией открыть магазин. Мари-Анн не согласна со мной, но у меня — своя теория. Поживем — увидим. Клиента необходимо захватить врасплох. К примеру, вот брелок для ключей с флакончиком духов… «Селимена». Да, все выпускаемые мною духи носят женские имена… «Зина»… скажите на милость, а ведь звучит неплохо… Вам нравится? Дарю. Для ключей от вашей машины.

— А кто же займется магазином? — спросил Лоб.

— Что? Моим магазином? Об этом я еще не думал… Я помещу объявление.

— В таком случае… Зина? Нелли посерьезнел.

— Да-а, вижу, к чему вы клоните… Вы тоже весьма последовательны. Буду с вами откровенен, Лоб. Если эта девушка соответствует вашему описанию, тогда нет и еще раз нет! Я не могу жить в окружении постных физиономий. Пройдет неделя — и я ее прогоню. Понимаете, мне требуется, чтобы на меня давили, меня подстегивали, чтобы мною занимались. Но не заставляйте меня заниматься другими.

— Но в таком случае… — возразил Лоб.

— Да нет, старина, — вскричал Нелли, — не хватало еще вам начать ломаться! Вы должны понять, что я имею в виду… Конечно же присылайте вашу девушку… Постараюсь что-нибудь придумать. Пойдемте, я покажу вам помещение.

Взяв Лоба за руку, Нелли повел его по коридору. Лоб не противился. Трудно противостоять такому деятельному человеку, всегда доверительно настроенному, немного утомительному, многословному, убежденному в своей правоте, возможно, хитрому, чье радушие ударяет вам в голову подобно алкоголю. Они вошли в комнату, где трудились художники по интерьеру. Ее окна выходили на площадь Гримальди. Нелли с ходу принялся объяснять расположение витрин и, присев на корточки, рисовал кончиком пальца по плиткам.

— Упаси Боже, чтобы это напоминало ювелирный магазин! Я делаю ставку на молодежь. У меня будет звучать музыка, создавая атмосферу; у прохожих возникнет желание сюда заглянуть. Вот тут, справа, в глубине, — кабинет духов с вентиляторами.

Лоб думал о Зине, которая, быть может, ждала его, несмотря на озлобленность.

— … Нюхаешь один запах… Щелк вентилятор… нюхаешь другой. Спутать невозможно. Обычно, заглянув в парфюмерный магазин, вы не в состоянии вычленить нужный запах. Ароматы смешиваются друг с другом. Как в кондитерской или аптеке. Только не это!

Как бы удрать, не обидев хозяина нелюбезным поступком? Лоб начинал чувствовать себя как на угольях. Но ему пришлось еще выйти с Нелли на улицу, чтобы, посмотрев на магазин снаружи, получить о нем полное представление и даже с умилением повторять:

— Просто замечательно! В самом деле, ловко придумано!

— Не правда ли? — улыбался Нелли.

И поскольку он всегда устремлялся к будущему, добавил:

— Думаю, ей тут понравится. Передайте, что я жду ее.

Лоб удрал. В отеле он узнал, что ему звонил инспектор Менго. Это не к спеху. Приняв душ, он надел синий костюм из ткани «альпага» и долго разглядывал себя перед зеркальным шкафом. «Может, я ей не нравлюсь? Я выгляжу староватым. У меня вид счетовода… Впрочем, так оно и есть… Вот ведь что со мной сделали!» Он примерил однотонный галстук серого цвета. «Нет, слишком парадно. В конце концов, какая разница! Она мне уже поднадоела!»

Он мчался в клинику, нагоняя время. Зина причесалась, слегка подкрасила щеки, и Лоб сразу же вошел в роль. Выжав улыбку, он чопорно поздоровался.

— Я вижу, вы чувствуете себя лучше, — сказал он. — У меня есть для вас кое-что весьма приятное…

Он поставил на тумбочку пробные духи. Зина даже не прикоснулась к пробирке.

— Ну а сегодня мы сможем поговорить? Вы наверняка задаетесь вопросом, кто я такой.

Пододвинув кресло к кровати, он поднес Зине портсигар. Она повела головой в знак отказа. Лоб сунул портсигар обратно в карман, пообещав себе сохранять спокойствие.

— Меня зовут Эрве Лоб. Я родился в Женеве. Служу в Ассоциации страховых компаний… Сложная работа, суть которой я объясню вам в другой раз.

Слушала ли она? Глаза ее смотрели в потолок. Ладони легли на простыню и, казалось, спали.

— Я был в дежурке, в ту ночь… — продолжал Лоб. — Предмет моего интереса — чего хотят люди, подобные вам… по причинам сугубо профессионального характера, кстати.

Он произнес последние слова с каким-то озлоблением, что удивило его самого. Она не шевелилась. Как это ей удается так долго смотреть в одну точку, не мигая?

— Я здесь, чтобы вам помочь и, похоже, подыскать вам занятную работу… Вы любите цветы… так вы сказали по телефону…

И тут она вдруг ожила. Пальцы судорожно вцепились в простыню. Она повернула лицо к Лобу, и его словно хлестнул напряженный взгляд голубых глаз.

— Он утверждал, что, кроме него, там никого нет, — пробормотала она, — другой… толстый…

— Мсье Флешель?

— Он солгал.

— Да нет, — возразил Лоб. — Я оказался по чистой случайности и в качестве наблюдателя.

— Он солгал, — повторила Зина. — Все вы лжете. Уходите.

Лоб встал.

— Даю вам слово, что… Она закрыла уши ладонями.

— Нет… нет… Оставьте меня в покое.

— Меня обзывают лжецом впервые в жизни, — сказал Лоб. — Знаете, я не собираюсь навязываться.

Он направился к двери. Зина, закрыв глаза и сжав губы, медленно качала головой, словно изнывая от нестерпимой боли. Лоб вышел из палаты. Он поклялся себе впредь никогда не переступать порога этой комнаты. Какая идиотка! Не хватает воспитания хотя бы на то, чтобы притворяться любезной!

В коридоре он столкнулся с медсестрой и остановил ее.

— Как она ведет себя с вами?

— Она такая милашка! — ответила та. — Боится лишний раз побеспокоить. Никогда ничего не попросит. Сущий ангел!

Лоб так и остался стоять посреди коридора. «Все насмехаются надо мной, — думал он. — Я разбиваюсь в лепешку. Трачу свое драгоценное время. А меня обвиняют во лжи. Ничего себе — ангел!…»

Лоб все еще усмехался, садясь в машину. Ангел! Вместо того чтобы вернуться в отель, он, лавируя в пробке, направился в полицейский участок. Возможно, Менго сможет ему сообщить, откуда же взялась эта Зина. В любом случае договоренность с Нелли отпадает. В особенности с Мари-Анн — такой утонченной, благовоспитанной! Девушка, которую подобрали невесть где! Он вел себя хуже чем невежливо, бестактно. Лучше сразу, незамедлительно дать задний ход, позвонить на фабрику и принести извинения.

По счастью, Менго оказался на месте. Он принял Лоба в тесном, накуренном кабинетике.

— Я уже получил кое-какую информацию, — сказал он. — Садитесь, пожалуйста.

Он включил вентилятор.

— Снимите пиджак. Не стесняйтесь. У нас так заведено.

Порывшись в бумагах, он извлек листок с машинописным текстом.

— Вот… Начнем с того, что она и в самом деле дочь того физика, о котором вы упоминали. Он состоял профессором Страсбургского университета. В 1944 году был выслан и, естественно, пропал без вести. Вероятнее всего, погиб в Дахау. Француз по рождению, поскольку ее бабушка и дедушка получили французское подданство. Очевидно, в 1901 году они поселились неподалеку от Лилля. Имели ферму. Их сын учился в Лилле, затем в Педагогическом институте в Париже. Отец прошел по конкурсу на замещение должности преподавателя лицея, защитил докторскую диссертацию, заведовал кафедрой физики в Страсбурге. Неплохо для своих неполных тридцати пяти! Здесь упомянуты некоторые из его ученых трудов… Это не для моего ума-разума.

— Я знаком с его трактатом по теории вероятности, — заметил Лоб. — Он стал учебным пособием для студентов.

— Ученое светило?

— Безусловно.

— Мне сообщают также, что он был женат на двоюродной сестре. Эти поляки обожают сочетаться браком между собой… Сестра некоего… погодите, еще одно непривычное имя… Залески… Она умерла в 45-м, от чего именно — не сказано. Лишения… горе… нетрудно себе представить. Эти Залески до сих пор живы. У них ферма в Эльзасе. Я опускаю подробности, которые для нас несущественны. Важно то, что они и воспитывали маленькую Зину. Разумеется, у бедной девчушки не было за душой ни гроша, по крайней мере, так я предполагаю. Быть знаменитым ученым совсем не значит быть богатым.

— Может, дедушка с бабушкой сколотили себе состояние? — предположил Лоб.

— Об этом тут не упоминается! О-о! Справка очень короткая. Смотрите, я уже подхожу к ее концу. Зина переехала в Страсбург, работала в магазине книг и пластинок у некоего Лонера. Затем перешла в туристическое агентство. Десять дней назад она послала туда заявление об уходе, без объяснения причин. Теперь вы знаете столько же, сколько я. По-моему, в ее жизни определенно есть мужчина.

Лобу хотелось протестовать. Такое предположение пришлось ему совершенно не по душе.

— Девушка ее возраста, привлекательной внешности… на такой работе, — продолжал инспектор. — Может, вы и видите другое объяснение!… Так или иначе, но мы дело закрываем. Я пошлю эту бумагу господину Флешелю.

— Я передам ему сам, — вызвался Лоб.

— Так оно еще лучше!

Они обменялись рукопожатиями. И Лоб ушел, погрузившись в раздумья. Дочь профессора Маковски! Это меняет дело. А что, если он заговорит с ней об отце? Она, так же как и он сам, благоговеет перед ним. Это их сблизит. И потом… Откровенность за откровенность… Она поведает ему правду об этом мужчине, по милости которого захотела… Как пошло — покончить с собой из-за несчастной любви! И все же это факт! В самом деле, какое тут может быть другое объяснение?

Лоб заметил, что время уже позднее, он проголодался, работать его не тянуло, и, впервые в жизни сняв на улице пиджак, он перекинул его через руку. Похоже, он распустился. Переполненные экскурсионные автобусы двигались чуть ли не шагом по запруженным улицам. Гиды или сопровождающие надрывали глотку с микрофоном в руке, заставляя туристов, как по команде, одновременно поворачивать головы. Какого черта она выбрала себе такую дурацкую профессию? Потребность путешествовать? Или же возможность ускользнуть от кого-то или чего-то? А может, в поисках приключений? Сколько у нее было любовников? До этого момента он по наивности думал, что ее попытка самоубийства — жест отчаяния. Но почему бы и не результат усталости, отвращения? А в таком случае к чему готовить ей почву для новой жизни, которую она наверняка отвергнет? Когда Лоб сел в машину, дышать в ней было невозможно. Он на мгновение заколебался. Как просто, заплатив за номер в отеле, уехать в Женеву! Но в такую жару принять решение невозможно. Завтра тоже еще не поздно…

Назавтра Лоб вернулся в клинику. Стоило ему переступить порог — как он уловил запах духов. Зина открыла пробирку…

— Благодарю вас, — произнесла она.

И улыбка озарила комнату. Лоб, предписавший себе держаться на расстоянии, покраснел.

— Не за что. Это пустячок. Один из друзей подарил мне эти духи для вас. Впрочем…

Лоб уселся у изножья кровати, но, не обладая непосредственностью Флешеля, он не решился взять в свою руку забинтованное запястье. Ему даже трудно было показаться незлопамятным.

— Впрочем, — продолжил он, — я должен рассказать вам об этом человеке. Его зовут Нелли, Филипп Нелли. У его жены старинная парфюмерная фабрика возле Грасса, основанная вроде бы еще во времена Революции, так что судите сами…

На сей раз Зина внимала, широко открыв послушные и серьезные глаза ребенка, который любит занятные истории.

— Это очень крупное предприятие… Если бы я вам сказал, сколько тонн роз, фиалок, всяких цветов там перерабатывают, вы бы мне просто не поверили. Впрочем, вы побываете со мной на этой фабрике, вам наверняка будет интересно…

Время от времени Зина подносила к лицу носовой платок, и запах духов заявлял о себе — сильный, чувственный. Лоб старался не смотреть на девушку.

— Нелли проводит опыты по изобретению новых духов, — продолжал он. — То, что вы сейчас вдыхаете, — аромат, недавно им созданный. Мне он не очень нравится. А вам?

— А мне очень, — пробормотала Зина.

Она возвращалась к жизни, как будто в этой пробирке заключался кислород. Она уже не выглядела такой бледной и, склонив голову, не переставая улыбаться, ожидала продолжения рассказа.

— Итак, Нелли изобретает духи и намерен вскоре открыть магазин. Он ищет себе в помощники надежного человека… Я подумал было о вас.

— Обо мне? — с испуганным видом спросила Зина. — Я никогда не сумею.

— Почему же? Продавать духи не Бог весть как трудно… Вы никогда не работали в магазине?

Улыбка покинула ее лицо, и она с подозрительностью глянула на Лоба.

— Да, — сказала она. — Я работала в книжном магазине. Вы это знали? Вы навели обо мне справки?

Лоб почувствовал, что Зина от него ускользает.

— Нет… Не наводил, если быть точным. По какому праву!… Но проведено полицейское расследование, как и положено в таких случаях. Таким образом, сам того не желая, я узнал о вас некоторые подробности.

— Например?

Голос звучал твердо, враждебно. Лоб чуть было не взбрыкнул. Но дал себе время подумать, прежде чем ответить.

— Моя специальность — теория вероятности. В наше время страхование жизни… о-о! Все это не представляет для вас ни малейшего интереса… Знайте только, что я хороню знаком с некоторыми трудами профессора Маковски и что его имя внушает мне глубочайшее почтение… Вот почему я хотел бы быть вам полезным.

Расплачется ли она? Зина отпрянула на подушку и спрятала руки под простыней.

— Ведь вы и в самом деле его дочь?

— Да.

— А я… я в какой-то мере его ученик. Теперь вы понимаете, почему я забочусь о вас?.. Супруги Нелли готовы вам помочь. Вы станете прилично зарабатывать, поверьте мне. Однако, если вы предпочли бы вернуться в Страсбург…

— Нет! О-о, нет! — вскричала она.

— Вы боитесь туда возвращаться?

— Нет, просто я слишком много страдала там. Лоб чувствовал, как ему передается ее боль, и встал, желая скрыть волнение. Он сделал вид, что поправляет цветы в вазе, украшающей стол.

— Вы расскажете мне про это потом, — сказал он, стараясь разыгрывать безразличие. — А пока что мы вас устроим получше.

— У меня не осталось денег.

— Не волнуйтесь на этот счет. Ссужать деньгами — тоже моя профессия. Вы мне возместите их через пару месяцев. Мы подыщем вам приятный семейный пансион… А когда Нелли закончит отделку своего магазина… скажем, в сентябре… вы приступите к служебным обязанностям. А пока отдохните. Вы такая худенькая. Едва на ногах стоите.

Он вернулся к кровати, держа руки в карманах, и сказал с отчасти наигранным, отчасти искренним воодушевлением:

— Я за вас в ответе. И хочу, чтобы вы жили, как все; это приказ… Да, да! Жить вовсе не так уж и плохо. Дайте-ка мне руку.

Она протянула ему правую — пострадавшую. Он осторожно взял ее и почувствовал себя до смешного взволнованным.

— Искать смерти, — пробормотал он, — это неприлично. А ведь вы у нас воспитанная девочка.

Ее глаза были совсем рядом. Он прочел в них смятение — оно не проходило.

— Я не сумею вас отблагодарить, — сказала Зина.

— А я и не жду благодарности, — поспешил заверить ее Лоб.

И вдруг она обратила к нему взгляд зрелой женщины, полный необъяснимого страдания.

— Что вы об этом знаете?! — устало произнесла Зина.

 

Глава 5

Почему?.. Почему она это сделала?.. Теперь больным, одержимым стал Лоб.

Такой вопрос терзал его мозг целыми днями, не отпуская, как затяжная лихорадка. Теперь он непрестанно думал о Зине, как будто она владела тайной, которая непостижимым образом имела отношение к нему. По вечерам он записывал свои наблюдения в школьную тетрадку. На ее обложке он вывел ручкой «Зина». И пытался разобраться, но тщетно. Девушка начала говорить, однако не как человек, раскрывающий душу, а короткими намеками, как бы пол воздействием непроходящей обиды. Лоб решил прибегнуть к ловкому приему и сначала поведать о себе: «Я тоже рос сиротой…» — что вынудило его вернуться к своему детству в Женеве и воскресить те годы, которые больше всего на свете ему хотелось бы забыть, поэтому все его признания отдавали злобой. Зина улыбалась. Лоб нашел лучший способ добиться ее доверия. Они ссорились, наперебой доказывая один другому, что именно его детство было наиболее несчастливым.

— Вам не понять, — искренне жаловался Лоб. — Мальчонка, совершенно одинокий в огромном доме под недремлющим оком слуг. Ежедневный отчет старого слуги:

«Мсье Эрве не пожелал кушать шпинат… Мсье Эрве нагрубил горничной…» А я при сем присутствовал — стоял перед письменным столом отца, не имея права и слова сказать в свое оправдание… Я должен был прилюдно приносить извинения. А в ту пору мне было шесть лет от роду.

— Бедный Эрве! — бормотала Зина.

Именно так у них возникла привычка называть друг друга по имени.

— А мой папа меня боготворил.

— Но вы не можете его помнить. Вы были тогда совсем маленькой.

— Нет, помню. Я хорошо себе представляю папу… И все остальное… Когда немцы пришли за ним, мама вместе со мной спряталась в платяном шкафу С тех пор я стала бояться темноты, а от запаха нафталина меня просто тошнит. Я слышала крики. Думаю, они его били.

Она говорила ровным голосом, без выражения, как больной под наркозом. Потом глаза оживлялись, жизнь медленно возвращалась в них. Она смотрела на Лоба.

— Теперь вы понимаете, Эрве, что росли счастливым мальчиком.

— Извините, — протестовал Лоб. — В моей жизни был еще пансион.

Он рассказал ей о колледже близ Лондона. Но вскоре она подняла руку, давая понять, что все эти мелкие притеснения в счет не идут.

— Представьте себе девочку на ферме среди животных. Я все время дрожала от страха. Люди, у которых я жила…

— Ваши дядя и тетя…

— Да… Они обо мне не заботились. Не любили меня, потому что я профессорская дочка… По крайней мере, так я поняла позднее… И потом, думаю, они тоже боялись. Возможно, из-за меня они чем-то рисковали… Все это немного запутано. Знаю только, что я хотела сбежать.

— Но куда?

— Не знаю. Таким вопросом я не задавалась. Я хотела убежать — и все… Я представляла собой опасность, и мне следовало уйти.

— Послушайте, извините меня, но я чего-то недопонимаю. Вы представляли опасность?

— Да, я представляла собой опасность — и для других, и для себя самой. Мне это казалось очевидным. Меня прятали. Со мной избегали разговаривать. Я чувствовала себя виноватой во всем — в исчезновении папы, смерти мамы… Узнав, что отец уже не вернется, мама повесилась.

Лоб записал в тетрадке:

«Врожденная неврастения. Проверить, поддается ли лечению. Самоубийство матери могло подспудно подготовить Зину к попытке самоубийства, однако полностью ее не объясняет».

Тем не менее такое откровенное признание потрясло Лоба. Отныне он знал, что будет неизменно проигрывать в игре «кто кого несчастнее». И поскольку Зина пережила больше испытаний, нежели он, Лоб уже не мог без нее обходиться. Он забронировал комнату для Зины в семейном пансионе по подсказке Флешеля. Однако ему пришлось добиваться согласия Зины. Как только ей чудилось, что он хочет как-то проявить нежность, она становилась колючей. Он призывал на помощь Мари-Анн и самого Нелли.

Мари-Анн с присущей ей властностью уладила все детали обустройства девушки на новом месте.

— Она славная, эта малышка, — сказала Мари-Анн Лобу. — Приведите ее ко мне, когда она выздоровеет окончательно. А главное — предоставьте решать финансовые проблемы мне… Вы очень умны… но в том-то и беда, что некоторые женщины не слишком ценят ум. Им требуются сообщники, а не исповедники.

Лоб занес эту фразу в свою тетрадку, сопроводив восклицательным и вопросительным знаками. Но он не огорчился тем, что его избавили от забот, которых он никогда не проявлял даже в отношении самого себя. И игра продолжалась. Он заезжал за Зиной в пансион и увозил на холмы. Они гуляли, обедали в случайных кафе под зелеными сводами ветвей, занятые каждый только собой.

— Я… — начинал Лоб.

— А я… — подхватывала Зина. Мало-помалу ему открывалось детство Зины на ферме, тяжелая физическая работа и слишком часто пропускаемые уроки в школе.

— Я училась всему, чему хотелось, — говорила Зина. — И это им не нравилось.

— Все же они не обращались с вами, как с Золушкой?

— Нет, не совсем. Они не щадили себя. И поэтому не щадили меня. Они не понимали разницы.

— Какой разницы?

— А как же? Я была дочерью своего отца. Они должны были послать меня в колледж. Вы, разумеется, получили все сполна!

— О-о! Зина!

— Да-да. Вам-то никогда не отказывали в книгах. Может, вам и случалось голодать, но вам была неведома жажда пищи духовной. А вот мне — да. Непрестанно.

Вокруг летали осы; воздух был наполнен сладостью. Тени от веток шевелились, подобно ласковым рукам. Они сходились, ничего не видя, ничего не чувствуя, и каждый ненавидел озлобление другого и силился сохранить в неприкосновенности свое собственное. Возвращаясь вечером в отель, Лоб чувствовал себя обессиленным, но тем не менее не мог дождаться прихода завтрашнего дня. Наверняка кончится тем, что Зина откроет ему правду, назовет имя мужчины, из-за которого… Он раскрывал тетрадку, закуривал сигарету и писал с прилежанием школьника, от которого так и не сумел избавиться.

«Она считает, что пережила из ряда вон трудное детство. Я же не вижу в нем ничего исключительного. Тысячи девочек, пройдя через аналогичный опыт, выросли нормальными и уравновешенными женщинами».

На этом Лоб остановился и подошел к окну взглянуть на рыбака, выходившего в море на своей лодке — помеси фелуки [] с тартаной []. И думал: «Ну а разве сам я нормальный и уравновешенный?» И тут он снова принимался экзаменовать свою совесть, не переставая сравнивать, тщательно взвешивать Зинины испытания и свои, иногда даже завидуя тем, что выпали на долю Зины. Но была ли она по-настоящему искренна? Не подавала ли она правду так, чтобы разжалобить его, взволновать, завлечь? Лоб не без тревоги задавался вопросом, насколько Зина его интересует.

Или же, подходя к проблеме с другого конца, он спрашивал себя: «А что, если она назавтра исчезнет? Чем это для меня обернется?» Он чувствовал, что это стало бы для него трагедией. В сущности, глядя на вещи хладнокровно, если он потерпит неудачу, если не сумеет заставить Зину принять его доводы в пользу жизни, что-то рухнет в нем самом. Каждое мгновение она являлась для него риском, угрозой. Поэтому необходимо было найти способ заставить ее разговориться. Он составлял в уме список вопросов и старался заучить их наизусть, чтобы не дать себе отвлечься, когда несколько часов спустя повезет ее дышать свежим воздухом под предлогом ускорить выздоровление. Но теперь Зина уже опережала его самого.

— Заметьте себе, — говорила она, — я на родственников не в обиде. Когда я захотела их покинуть и перебраться в Страсбург, они меня ничем не попрекнули.

— Они вас ссудили деньгами?

— И не подумали. Мне пришлось выходить из положения без посторонней помощи. Вначале я работала в магазине «Книги — пластинки».

— У кого?

— У Лонера. Зарабатывала не Бог весть какие деньги, но у меня под рукой оказались книги, о которых я могла только мечтать. Я читала запоем, а это нелегко, поверьте, — читать в промежутке между двумя покупателями… А еще в моем распоряжении оказались пластинки «Ассимиль» []. Таким путем я выучила итальянский.

— Немецкий вы уже знали?

— Да. По-немецки разговаривали у нас на ферме.

— И долго вы проработали там?

— Два года.

— Почему вы от него ушли?

— Ему было тридцать пять, и у него серьезно болела жена.

— Ну и что?

— Вы и вправду хотите, чтобы я вам разжевала? Лоб сильно покраснел.

— Извините! Продолжайте… Потом?

— Потом я служила в туристическом агентстве. Побывала в качестве гида в Германии, Италии… Знаете… озера, Венеция. Веронские любовники. Миланский собор… Вам знакомы эти организованные туры?

— Нет. Лично я предпочитаю индивидуальные поездки дикарем. Однако легко могу себе вообразить.

— Не думаю, — грустно сказала Зина. — О! Попадались и симпатичные группы, например учителя. Они робкие, дисциплинированные, держатся в рамках, но даже и с ними приходилось тяжело. Всегда найдется желающий влюбиться. Как правило, они довольствуются тем, что на ходу сунут вам в руку пламенное послание. Назначат свидание.

— Правда?!

— Бедняжка Эрве! Вы что, с луны свалились? Конечно же правда. Уж я молчу о тех, кто преследует вас, как охотник — дичь.

Эти откровения были для Лоба сущей пыткой из-за волнующей интимности, которую они внезапно порождали. Но ему необходимо было знать…

— А как же вы себя вели в таких случаях?

— Неизменно любезно. Сопровождающая ничего не слышит, ничего не понимает, никогда не сердится. Ей платят за то, чтобы она улыбалась. Если она не способна защитить себя, ее увольняют.

— Но в конце концов, ведь эти ухаживания далеко не заходили?

Зина призадумалась. Лоб остановил машину на опушке сосновой рощи. В просвете между стволами проглядывала морская синь.

— Я бы не хотела, чтобы вы считали меня не такой, какая я есть на самом деле. Думаю, всем женщинам нравится ощущать себя жертвой. У меня еще с детства сложилось впечатление, что я — жертва насилия. Уже на ферме… Не будем об этом.

— Напротив! — вскричал Лоб. — Ведь вы доверяете мне, правда?

— Не знаю. Я никому не доверяю.

Лоб хотел уже включить мотор. Зина остановила его, положив руку ему на запястье.

— Подождите, — пробормотала она. — Я не хотела вас обидеть. Вы меня спрашиваете. Я отвечаю. И не моя вина, если…

— Послушайте, — оборвал ее Лоб. — В вашей жизни есть мужчина. Все дело в этом?

— Ничего подобного.

Они снова вступили в противоборство. Зина оказалась уступчивой.

— Я вам еще не рассказала про аварию.

— Какую аварию?

— Экскурсионного автобуса… Туристического автобуса, который сорвался в пропасть. В прошлом году мне предстоял тур в Швейцарию и к Восточным Альпам на новом автобусе. В кои-то веки маршрут меня манил. Но в последний момент сопровождающей назначили другую девушку… действительно, в самый последний момент — я настаиваю на этом обстоятельстве, поскольку все произошло так, как если бы мою роковую судьбу застали врасплох… Я уже стояла одной ногой на подножке, когда у меня вдруг закружилась голова и я потеряла сознание… сказалось переутомление предшествующих недель… Я проходила выматывающий курс лечения… Короче говоря, автобус отправился без меня и разбился в тот же день, свалившись в овраг… Об этом писали газеты. Были погибшие и раненые. Сопровождающая, сидевшая на моем месте, впереди, погибла. Теперь вам понятно?

— Но это просто смешно, Зина, — сказал Лоб. — Как же вы, дочь своего отца, который написал о случайности самые глубокие научные исследования, как вы допускаете, чтобы подобные совпадения производили на вас впечатление?

Она молча сидела с серьезным видом, опустив глаза, подобно верующей, которая отказывается обсуждать свою веру.

— Я и сам, — продолжал Лоб, — два или три раза избежал серьезных аварий… Как и все люди…

— Это другое дело.

— Но… в чем же разница?

— Вы избежали, как вы сейчас выразились… Тогда как я — это было знамение. Я знаю, что меня ждет ужасный конец… если я пущу свою жизнь на самотек.

— А посему вы предпочли опередить события!… Какой абсурд!

— Поехали!

— Нет, — возразил Лоб. — Зина, послушайте меня… Мы должны покончить с этим кошмаром.

— Это касается меня одной.

— Извините. Меня тоже. Она вскинула голову.

— Эрве, — взмолилась она, — прошу вас… Если вы будете продолжать, клянусь, я перестану с вами видеться.

Ее голос зазвучал невнятно, но она продолжала, уже шепотом:

— Вы наверняка такой же, как другие мужчины… Начинается с дружбы, а потом… Оставьте меня, Эрве. Я не хочу, чтобы меня любили.

Лоб почти что рванулся с места. Он не разжимал зубов до самой Ниццы. А когда машина остановилась у пансиона, и не шелохнулся, чтобы помочь Зине выйти.

— Спасибо, — сказала девушка.

Она ждала. Обычно в это время он назначал ей свидание на завтра. А тут, едва кивнув на прощанье, уехал.

Пускай Мари-Анн сама разбирается с этой идиоткой. С него довольно. Это не может так продолжаться. Что она себе воображает? Он пытался ей помочь, а она ударилась в пафос, разыграла спектакль.

Лоб с трудом отыскал местечко для машины на утрамбованном пустыре и проложил себе путь к отелю в пестрой толпе. Он почти сразу дозвонился до Мари-Анн.

— Я отдаю ее под вашу опеку, — сказал он. — Я уже больше не в силах для нее что-либо сделать. Эта особа напичкана комплексами. Угадайте ее последнее открытие. Она вообразила себе, что я в нее влюбился.

— Разве это неправда? — рассмеялась Мари-Анн.

— Разумеется, неправда. Вы же меня знаете.

— То-то и оно!

— Нет, шутки в сторону. Уверяю вас, с меня хватит.

— Ладно, — сказала Мари-Анн. — Я поселю ее на некоторое время у нас. Работа фабрики ее развеет. А затем отвезу в Антрево. Время отпусков не за горами, так что все складывается весьма удачно. Как по-вашему, она согласится?

— Почем я знаю! Все, чего я хочу, это сбыть ее с рук. Извините, что я веду себя так невежливо.

— Будет вам! Я с удовольствием приму у вас эстафету. Иду предупредить Филиппа. Он перевезет ее к нам сегодня же вечером.

Лоб впервые устроил себе послеобеденный отдых. Он поднялся в Симиез и, гуляя по старому саду при монастыре, пережевывал в уме свое возмущение. Продолжая прерванный диалог с Зиной, он развивал свои аргументы, которые она не пожелала выслушать, и объяснил себе ее случай — ясно и неопровержимо, как профессиональный психиатр. Потому что тут все было ясно и заурядно. Сначала травма, нанесенная арестом отца, затем толкование, раз за разом, малейших незадач как знамений трагической судьбы… Когда-то он разыграл аналогичную комедию сам с собой. Но его это не толкнуло на самоубийство. Ведь тогда ему пришлось бы систематически накладывать на себя руки. Наверняка в последние месяцы у Зины стряслась беда, которая ее добила, но она продолжала утаивать это от других. Почему она сказала: «Не хочу, чтобы меня любили»? Выходит, кто-то пытался ее любить? А потом предал? Ох уж мне эти высокие чувства! Этот выспренный слог!

Мало-помалу Лоб приходил в себя. Ему нравилось прогуливаться по этому безлюдному саду, куда не доносился городской шум. Она не вызывала в нем ничего, кроме острого любопытства. Потому что они различались в одном: пусть оба и пережили тяжелую пору, он, по крайней мере, изгнал злых духов своего детства, тогда как Зину они не отпускают, о чем свидетельствовала тысяча деталей. К примеру, ее взгляд — беспокойный, бегающий; он следил за каждым его жестом, подстерегая, как бы рука дающего не обернулась сжатым кулаком. Или же ее манера втягивать голову в плечи… А голос, западающий в душу… И это категорическое нежелание доверительно выложить все начистоту… «Позвоню ей завтра», — решил Лоб. Но позвонил в тот же вечер. К телефону подошел Филипп Нелли.

— Дамы гуляют в саду, — сообщил он. — Похоже, они замечательно поладили. Это заслуга девчушки… Нет, она не очень ломалась. Правда, со мной, как правило, не поспоришь. Я схватил ее вещи и — в машину!

— Какое у вас сложилось мнение?

— У меня? Да никакого. Мнения — это по части моей жены. Мы вас завтра увидим? Завтра воскресенье, и мы проведем его в Антрево. Приезжайте. Я свожу вас на ферму. Вам покажется, что вы снова очутились в Швейцарии.

Кончилось тем, что, не найдя предлога, чтобы отказаться, Лоб принял приглашение и подумал не без горечи, что все пойдет как прежде, что он все глубже увязает в тупиковой ситуации. Ему все же следовало найти предлог для отказа; но в таком случае он выглядел бы виноватым, который просит прощения, и, возобнови он в той или иной форме свой допрос, Зина заподозрит его в ревности. А уж дальше идти некуда! Разве что…

Ему пришла в голову мысль, которую он нашел удачной. Не сможет ли он сохранить лицо, сказав Зине, что она относится к разряду людей, о которых идет дурная слава, — они, мол, способны накликать беду. Такие люди — серьезная проблема для страховых компаний: ни в чем конкретном их не уличишь — они неосторожны не более других, и тем не менее с ними постоянно приключается что-то несусветное. Он на этом собаку съел и располагал множеством фактов и примеров. Тем самым ему было бы нетрудно оправдать свою опрометчивую фразу: «Этот кошмар касается меня самого…» Зина поймет, что в ней не содержалось никакого намека на влюбленность, и позволит расспрашивать себя без обиняков. В кои-то веки Лоб почувствовал себя довольным, хотя охватившая его радость была несоразмерно велика, а до ее подлинной причины следовало еще докопаться, будь на то время. Но ему предстояло купить подарки Зине и супругам Нелли, и, когда наступила пора ложиться, он принял снотворное во избежание мрачных мыслей перед сном.

Наутро его ждала забитая машинами, как всегда по воскресеньям, дорога. Он долго плутал, прежде чем нашел прямой путь на ферму.

Стоит съехать с шоссе Диня, как сразу попадаешь в другой мир — тихий, диковатый, полный аромата цветов и ветра. Дорога переходила в тропинку, цеплявшуюся за склон каменистого холма. Старинный хутор расположился сразу же за его гребнем. Лоб окинул взглядом пейзаж: справа, в ложбине, среди лужаек, порыжевших от летнего зноя, ферма; слева — вначале старая рига, похоже, служившая гаражом, потом, чуть дальше, на узком плато, дом, сверкающий на солнце, а за ним гора, громоздящаяся до самого небосвода, в котором парил ястреб. Нет, это была не Швейцария! Редкая трава, слепящий свет. И все же Лоб был благодарен супругам Нелли за то, что они обосновались в этой глуши. Он медленно спустился к риге. Еще только одиннадцать. Он слишком гнал машину и вот прибыл на место намного раньше, чем принято. Он пристроил машину в тени.

— Эрве!

К нему бежала Зина.

— Я заприметила вас издалека.

«Не вздумает же она броситься мне на шею!» Лоб холодно протянул Зине руку.

— Как я рада, Эрве. Я вижу, вы на меня не рассердились… Я этого опасалась.

— Напрасно.

Зина отлично смотрелась в своей простой белой плиссированной юбке и красном пуловере, облегающем маленькую грудь. Она завязала волосы на затылке лентой в тон пуловеру и выглядела школьницей на каникулах, которая перевозбуждена от избытка свежего воздуха.

— Эрве, скажите же, что вы на меня не сердитесь.

— Что вы! У меня на это нет причин.

— Знали бы вы, как тут хорошо!

Она взяла Лоба за руку и повела по направлению к горе, без умолку болтая: фабрика, цветы — все было потрясающим… И чем больше Зина говорила, тем больше он был недоволен тем, что она так беззаботно весела.

— Мне нужно пойти поздороваться с нашими друзьями.

— Они на ферме. Пошли сначала прогуляемся…

Ей хотелось столько всего ему рассказать! Накануне она осмотрела на фабрике все, что можно; видела погреба, чаны, перегонные аппараты; она станет работать с Мари-Анн, чтобы войти в курс дела… «Она хочет, чтобы я звала ее просто по имени. Какая же она милая!» Потом ездила в Антрево, ужинала в деревенской семье… «Фермеры потчевали нас блинами». А вечер они провели в шезлонгах, перед входом в дом, наедине с этой безбрежной ночью, которая поднимается из самых недр земли…

— Держу пари, что вы счастливы! — сказал Лоб. Зина отпустила его руку и вдруг показалась пристыженной.

— Разве это дурно? — пробормотала она.

— Что вы… напротив. Просто я несколько удивлен. После всего того, что вы мне порассказали!

— Имею же я право забыться, хотя бы на время! Она снова стала серьезной, отчужденной, и Лоб не мог не подумать, что такая Зина ему больше по душе. В печали она принадлежала ему больше, нежели в радости.

— Я так и знал, Зина, что вам понравится у Нелли. И вы забудете… про остальное.

— Нет.

— Не нет, а да. Вы такая же девушка, как все. О вас заботятся, вас балуют, и вы тут же таете. Это нормально. Я этому рад.

— Эрве!

Они остановились у скалистого оврага, наполненного камнями.

— Все по-прежнему, — сказала она. — Здесь передышка, но непродолжительная, вот увидите. Мне нигде нет защиты.

— Тем не менее здесь…

— Даже здесь. Пошли в дом.

Он подал руку, чтобы помочь ей перешагнуть через каменную осыпь, но вдруг отдернул. Чуть ли не под самыми их ногами медленно разматывалась гадюка, досыта напоенная зноем и словно отполированная солнцем. Лоб шаг за шагом уводил Зину. Они не теряли из виду змею, которая извивалась лениво, как струя разлитого масла, и таинственно скрылась в камнях. Зина дрожала всем телом. Пока они отступали, Лоб неотрывно смотрел вниз. И когда Зина с рыданиями прижалась к нему, почти рассеянно обнял ее за плечи.

 

Глава 6

Несмотря на все усилия, Зина не смогла обедать. Мари-Анн осталась при ней в комнате для друзей.

— Что я вам сказал? — ворчал Нелли. — Я начинаю их узнавать, подопечных благотворительности… ах, прошу меня извинить — святого Дела благотворительности. Не забудьте про заглавную букву! Ужи — да, их тут видимо-невидимо. И если эта девушка воспитывалась в деревне, как вы утверждаете, то у нее было время насмотреться на ужей.

— То была гадюка, — поправил его Лоб.

— Странно, здесь не водятся гадюки. Тем не менее…

Нелли покрыл голову широкополой соломенной шляпой.

— Пошли! — позвал он Лоба. — Мы должны разыскать ее, эту гадюку.

Лоб без труда отыскал овраг, и Нелли принялся голыми руками ворошить камни, то там, то тут нарушая покой ящериц, при виде которых сердце Лоба отчаянно колотилось. Взмокнув от пота, Нелли остановился и вытер руки носовым платком.

— А может, то была медяница? — предположил он.

— Нет. Я знаю медяниц. Гадюка приземистее, металлического отлива, и потом ее безошибочно выдает форма головы.

— Я обыщу всю территорию, — пообещал Нелли. — Если только это и в самом деле гадюка, то, к сожалению, она не пребывает в одиночестве, и я вовсе не желаю, чтобы они тут водились.

Они вернулись домой. Вскоре Мари-Анн присоединилась к ним в гостиной.

— Зина уснула, — пробормотала она. — Я дала ей таблетку. Я сожалею о происшедшем, господин Лоб.

Трапеза проходила в мрачной атмосфере. Нелли не скрывал плохого настроения, а у Лоба не шло из памяти то мгновение, когда Зина бросилась к нему в объятия.

— Есть ли у нее родственники? — поинтересовалась Мари-Анн.

— Наверняка, — ответил Лоб. — Люди, принявшие ее у себя по смерти родителей. Но, если я правильно понял, Зина не поддерживает с ними никаких отношений.

— Я покажу ее своему доктору. Нельзя же оставлять ее в таком состоянии, бедняжку. Знаете, как вам следовало бы поступить, господин Лоб? Немножко пожить тут… не «нет», а «да»! Она питает к вам дружеские чувства. И втроем мы сумеем создать вокруг нее радостную атмосферу. Она так нуждается в заботе!

Лоб чуточку посопротивлялся, для проформы.

— Во всяком случае, не сейчас, — сказал он. — Флешель предоставил в мое распоряжение свои папки. Самое время мне всерьез приняться за работу. Через недельку, если угодно. Сомневаюсь, однако, что мы добьемся результата.

И он рассказал все, что ему поведала Зина. Нелли время от времени передергивал плечами; он хранил злобное молчание.

— Словом, — заключил Лоб, — она вообразила себя жертвой некого заговора. Возьмите случай с гадюкой… Так вот, уверен: она решит, что эту гадюку подсунули ей злокозненно.

— Знамение судьбы! — хихикнул Нелли.

— О-о! Я могу это понять, — сказала Мари-Анн.

— Извините, — продолжал Нелли, — я, несомненно, полный идиот, но лично мне непонятно… ну вот ничегошеньки! Прежде всего она еще не выложила вам все начистоту, верно я говорю?

— Да, — подтвердил Лоб.

— Вот видите! Тогда поверьте мне. Подлинное объяснение не замедлит себя ждать. Потому что все эти байки про комплексы, торможение годятся только для простаков. А я говорю вам: если она боится, значит, у нее есть конкретная причина.

— О-о! Вы… — начала было Мари-Анн.

— Не терплю литературщины, — словно отрезал Нелли.

Он встал и пошел за корзиной с фруктами.

— Умеет ли она водить машину? — спросила Мари-Анн!

— Думаю, что да.

— У нас тут есть маленькая «симка», которой я не пользуюсь. Я езжу на «DS». У меня повреждено несколько позвонков; и врач рекомендовал мне автомобиль с мягкой подвеской. Я могла бы отдать эту «симку» в распоряжение Зины — пусть себе разъезжает.

— Прекрасная мысль!

Нелли принес фрукты и бутылку ликера. О Зине больше не говорили, и Лоб уехал, так ее и не повидав. Он мог бы и дождаться ее пробуждения, но предпочитал сохранить воспоминание об этой напряженной минуте, когда гадюка уползала в щебень. Он все еще был потрясен, но нисколько не спешил в этом разобраться. И, хотя из-за усталости и был вынужден ехать не спеша, чувствовал себя очень неплохо. И у него уже появилось желание вернуться на хутор. Отныне он ни о чем другом не мог думать. Лениво, сменяя одна другую, ему представлялись картины… Зинины волосы, когда он наклонил голову, чтобы крепче прижать к себе девушку, прильнувшую к его груди… Прикосновение к ее голой спине под легкой блузкой… Жар зверька, обезумевшего от страха, и тяжелые удары его забившегося сердца… Воспоминания о прочитанных книгах… обрывки музыкальных пьес. Временами он думал, но без особой убежденности: «Какой же я дурак!» — и сделал то, чего никогда не делал прежде: остановился у бистро и выпил бокал гренадина, как в те времена, когда начинал один бывать на людях и стакан гренадина символизировал для него чуть ли не распутство. Он смотрел на обгоняющие его машины. Он был как бы вне этого потока. «Я был мертв, — подумал он. — И возможно, ожил еще не совсем».

В отеле его сразу же стало мучить желание позвонить Зине. А когда он проснулся, телефонный провод у изголовья сразу напомнил про гадюку, и он восхитился тем, что устрашающее обличье змеи все еще вызывало в нем такое волнение, в котором радость брала верх над страхом. Как Зина провела ночь? Он протянул было руку, но, увидев свое отражение в зеркальном шкафу, устыдился. Он решил отправиться к Флешелю и, если возможно, поработать. Его принял Меркюдье — один из сотрудников Флешеля. Старый, болтливый, грудь в орденах. Из самых добрых побуждений он лез из кожи вон, что раздражало Лоба. Конечно же, он наслышан о Зине, интересовался тем, как она и что. Объяснил, что по утрам у них затишье, утро — время передышки, звонков не бывает… Открыв шкаф с досье, Лоб приступил к делу.

«Мартинелли, Франсуаза, 24 года… Отравилась гарденалом. Причина: брошена любовником… Ланселот, Робер, 22 года… Повесился на задвижке оконной рамы. Причина: провал в финале конкурса певцов-любителей».

И так папка за папкой. Приходилось читать все подряд, расставить по категориям, классифицировать по аналогам, предлагать свою интерпретацию, чертить графики. И тут Лоб вдруг засомневался в том, что подобное исследование сможет представить какой-либо интерес.

— Разрешите? — спросил он Меркюдье.

И, не дожидаясь позволения, снял трубку и попросил соединить его с Антрево. Ему сразу ответила Мари-Анн. Да, все в порядке.

Впрочем, Зина находилась рядом… ее подозвали. И Лоб расслышал ее бегущие шаги.

— О-о! Это вы, Эрве… Как мило с вашей стороны!

— Вы пришли в себя?

— Вполне. Знаю, я вела себя просто смешно. Когда вы появитесь снова?

— Приеду на уик-энд.

— Вы так сильно заняты?

— Дел еще невпроворот. А чем займетесь вы до моего приезда?

— Прогулками. Мадам Нелли согласна одолжить мне свою маленькую «симку». Мсье Нелли будет первое время меня сопровождать. Что за чудесные люди!

— Значит, настроение хорошее?

— Скажем, не слишком плохое.

— Зина, надо отвечать не так. Надо сказать: у меня чудесное настроение. Давайте… Попробуйте сказать: у меня чудесное настроение.

— У меня чудесное настроение.

— Звучит намного лучше. Вы делаете успехи. Постарайтесь хорошо спать.

— Постараюсь хорошо спать.

— О-о! Превосходно, моя крошка Зина… Передайте привет нашим друзьям.

Он повесил трубку, продолжая удивляться своей естественности, спокойствию. Но вскоре почувствовал, как впечатление непринужденности, легкости блекнет.

Вечером у него возникло желание написать Зине, но кончилось тем, что, взявшись за тетрадь, он подвел итог:

«Совершенно очевидно, что происходящее со мной банально и называется словом, известным всем и каждому. Но тогда одно из двух: либо я предоставлю событиям следовать своим чередом, либо порываю с ней всякие отношения. Если первое, тогда одно из двух: либо она любит меня, либо нет. Если она любит меня, я не тот мужчина, который возьмет ее в любовницы; но, с другой стороны, если я на ней женюсь, она не будет со мной счастлива, учитывая мое происхождение, среду, профессию, связи и, конечно же, характер. Если же она меня не любит, я готовлю себе испытания, которые серьезно скажутся на моем душевном равновесии… Значит, лучше порвать сразу. А это означает возвратиться в Женеву».

Отложив ручку. Лоб замечтался, вслушиваясь в шум, доносящийся из порта. Итак, все начинается заново. Вся его логика, создающая иллюзию реальности, призвана готовить почву для его бегства. Так уже было, когда он познакомился с Моникой. Не говоря уж о его побегах до этого… Он дописал решительной рукой:

«Я придерживаюсь своих принципов. Я дал себе зарок раз и навсегда — не связывать себя никакими путами».

Лоб закрыл тетрадь, обзывая себя последними словами: педант, синий чулок, евнух, чокнутый. Неизбежное свершилось. Он позвонил среди ночи в приемную отеля и сообщил, что обстоятельства вынуждают его срочно уехать. Затем тщательно составил телеграмму для передачи на почту, как только та откроется поутру.

«Срочно вызван Женеву тчк Невозможно уточнить продолжительность отсутствия тчк Чувством большой дружбы тчк Лоб».

Все! Теперь он хорошо понимал, как люди могут кончать самоубийством на заре. Он машинально запер чемоданы и был удивлен, очутившись на улице. Кофе в пустом баре; отъезд, крадучись, через город в тот ранний час, когда он больше выглядит общественным парком с безлюдными аллеями, — все это походило на какой-то бредовый сон. Он пожелал сделать нечто такое, чему противилась вся его душа. Счетчик отсчитывал километры, все более отдаляющие его от Зины. Цифры прыгали и на приборном щитке, и в его мозгу. Он выиграл. Он проиграл. Выиграл! Проиграл! Выиграл! Проиграл! Только ни о чем больше не думать.

Проезжая берегом Женевского озера, он чуть было не развернулся обратно, подумав, не без радости, что заболевает. «Я вполне способен, — сказал он себе, — довести до этого из-за собственной желчности».

Он чувствовал себя преотвратно и, проглотив две таблетки, улегся в постель. Телефонный звонок вырвал его из оцепенения, в которое он впал. Он узнал голос Мари-Анн, но далекий, заглушаемый тысячью потрескиваний на линии, что лишало его всякого тепла и почти что всякой реальности. Что? Почему она спрашивала, а не является ли его отъезд, столь неожиданный, лишь предлогом?

— Уверяю вас, — протестовал он. — Я сам удивился.

— Зина долго плакала. Мне неизвестно, что произошло между вами…

— Да ничего. Клянусь вам, ничего!

— Она такая тонкая натура. И я надеялась, что как для нее, так и для вашего блага… Уж вы не взыщите, я говорю с вами откровенно.

— Да что вы, право.

— Намерены ли вы вернуться?

— Знаете, в данный момент не могу сказать ничего определенного. Все зависит от дел на службе.

— Я уверена, что ваше присутствие благоприятно действует на состояние ее здоровья. Мы с ней вели долгие беседы… Она рассказала мне такое, что вам наверняка неведомо.

— Например?

— Нет. Только не по телефону. Несомненно одно — у нее была странная жизнь. Филипп и тот согласен с моим выводом, и тем не менее… Словом, подумайте… Мы уже перебрались на летние квартиры, в хутор. Если вы пожелаете к нам присоединиться, то доставите этим удовольствие всем без исключения. Ваша комната ждет вас. И поверьте… эта малышка вовсе не так проста. Вы же простите меня, правда?

— Напротив, я вам крайне признателен. До скорого свидания, надеюсь.

Но Лоб произнес последние слова с такой интонацией, что они делали его возвращение весьма проблематичным. Настойчивость Мари-Анн показалась ему неприличной. А ведь такая благовоспитанная дама! Возможно, ее просила позвонить сама Зина. Возможно, супруги Нелли его сурово осуждают — Лоба снова обуревали сомнения. Он задавался вопросами с таким пристрастием, что у него загудело в голове, как бывало с ним в ту пору, когда он готовился к устным экзаменам.

Два дня он провалялся в постели. Вздумай он выйти на улицу — он бы просто упал. В его холостяцкой квартире, из окон которой были видны лебеди, а вдалеке — струя фонтана, возвышавшаяся, подобно Эйфелевой башне, над гладью озера, с ее отсветами и пеной, он мало-помалу воссоздавал себя и опять становился таким, каким был: серьезным, энергичным и самоуверенным. По мере того как он заново окунался в атмосферу своих любимых книг, безделушек, досье, ситуация представилась ему в ином свете. Мари-Анн права. Зина хороша собой. Дочь знаменитого профессора! Женева приняла бы ее безоговорочно. Возможно, ей ставили бы в упрек, шепотком, отсутствие состояния. Ну и пускай! С другой стороны, Зина стремилась к спокойствию, стабильному положению в жизни. Он и забыл принять во внимание такой важный момент. В общем и целом, этот брак был вполне приемлемым. Тем не менее для вящей уверенности он написал Мари-Анн длинное письмо, где изложил свои сомнения и опасения.

«Не будь в жизни Зины чего-то такого, что от нас ускользает, мне кажется, я перестал бы колебаться. Но, похоже, она не желает посвятить нас в свою святая святых, несомненно из гордыни, и решила во что бы то ни стало скрыть от нас нечто вроде изъяна. Но именно это меня и удерживает от решительного шага. Допустим, правда откроется, когда она уже станет моей женой, — мне это будет стоить служебной карьеры. В любом случае говорить о том, что я на ней женюсь, — значит забегать далеко вперед: мне надо еще подготовить здесь почву и хотелось бы со всей определенностью знать, как следует воспринимать ее чувства. В этом отношении вы могли бы оказать мне неоценимую услугу, расспросив Зину с присущим вам тактом. Дайте ей почувствовать, что нашим планам серьезно навредила бы ее упорная скрытность…»

Лоб несколько раз перечитал текст письма, добавил парочку запятых. Письмо звучало несколько выспренно, но именно подобный стиль и подходил для такого адресата, как Мари-Анн. Повышенное чувство хорошего тона не позволит ей навязывать ему полезные советы.

Он стал ждать ответа с возрастающим нетерпением. Время от времени он проводил рукой по глазам, говоря себе: «Да как же я мог зайти так далеко? Это немыслимо. Девушка, о которой мне ничего не известно…» Он вспоминал их разговоры. Сколько любовников у нее было? Откуда у нее столь горький опыт с мужчинами? Он избегал выходить из дому, чтобы не встретиться с клиентами или друзьями. Он позвонил к себе на службу и сообщил, что находится в Женеве проездом, но не замедлит вернуться в Ниццу. Теперь уже за него принимал решения другой Лоб. И когда прибыл ответ Мари-Анн, он догадался о его содержании еще прежде, чем вскрыл конверт. Конечно же, ему непременно следовало туда вернуться.

«Поведение Зины приводит в замешательство. В данный момент она кажется перевозбужденной: смеется чересчур громко, много суетится. Возможно, это своеобразная реакция. Филипп приобщает ее к делу и утверждает, что у нее исключительный „нос“. Я старалась ее разговорить, но она стала намного скрытнее прежнего. У меня впечатление, что она сожалеет о своих первых откровенных признаниях. В сущности, она призналась, что в бытность ее на ферме на нее напал батрак и совратил ее. Вот чего я и не могла рассказать вам по телефону. На бедняжку этот случай наверняка наложил свой отпечаток. До какой степени? Трудно сказать. Однако я думаю, если она еще способна влюбляться — а все ее теперешнее поведение доказывает именно это, — значит, не поздно вернуть ее к нормальной жизни. Я говорила с ней о вас. Она на вас очень сердится. Считает вас „черствым эгоистом, полным предрассудков“. Но когда женщина так плохо отзывается о мужчине, значит, она по уши в него влюблена. Тем не менее, если вы будете долго отсутствовать, эта озлобленность может обернуться враждебностью. Так что не слишком откладывайте свой приезд…»

Лоб оттянул свой приезд еще на день. Не мог же он создать впечатление, пусть даже у Мари-Анн, что подчиняется капризу безответственной и своевольной девчонки. Он забронировал место на авиалинии «Свисс-Эр», телеграфировал супругам Нелли и на следующий день двинулся в путь. У него было четкое ощущение, что он поступает глупо. В Ницце он пересел на Мишлин-де-Динь [], путь его пролегал через восхитительные ущелья, которых он даже не замечал, и наконец прибыл в Антрево, где его ждал Филипп Нелли за рулем своей малолитражки.

— Надеюсь, вы не переутомились в пути? — пошутил Филипп. — И хорошо, что не выпали из вагона этой игрушечной железной дороги. Вам просто повезло!

Филипп был, как всегда, веселым, оживленным, остроумным.

— Как поживает мадам Нелли? — спросил Лоб.

— Неизменно верна себе.

— Гадюка больше не объявлялась?

— Нет. Но мы пережили другую неприятность меньше часа назад. Передайте мне чемодан. К счастью, отделались легким испугом.

Он двинулся с места и поехал по дороге, которая поднималась на холмы.

— Помните, моя жена предоставила в распоряжение Зины свою «симку»? И, уверяю вас, Зина разъезжала на ней в свое удовольствие… Только Мари-Анн собралась завести в гараж эту машину, стоявшую позади ее «DS», и притормозила, тормоза отказали. «Симка» скатилась до самой дороги. Хорошо еще, что Мари-Анн не растерялась и воспользовалась задним тормозом, что замедлило разгон, а потом перешла на ручной. Тем не менее она оказалась на волосок от гибели… Когда я полез под кузов, то обнаружил, что один из тормозных шлангов оплавился. Впрочем, сейчас вы убедитесь в этом сами. Мы уже прибываем на место.

Наша машина одолевала перевал. На сей раз пейзаж показался Лобу уже привычным: ферма посреди лужаек, хутор, а в конце спуска он увидел голубое пятно «симки».

— Я оставил ее на месте происшествия, — объяснил Нелли. — Приедет механик и отбуксирует отсюда к себе в мастерскую.

Он остановился возле неисправной «симки» и спрыгнул на землю с легкостью, неожиданной для его довольно солидной комплекции.

— Взгляните.

Лоб подошел ближе. Нелли надавил пальцем на трубку.

— Мадам Нелли еще дешево отделалась, — сказал Лоб.

— Моя жена? Она-то не особенно рисковала — доказательство налицо. Но вот Зина вчера — та запросто могла разбиться насмерть. По счастью, тормозная жидкость вытекла не сразу, что позволило ей вернуться домой без неприятностей.

— Зина в курсе событий?

— Нет. Мы ничего ей не сказали.

— Щебенка?

— Вполне возможно. Тут разбрасывали гравий на дороге, почти до Анно. Могу себе вообразить, сколько ветровых стекол пострадало.

— Факт все же прелюбопытный!

Нелли опустил крышку капота, и та с шумом упала. Он обтер пальцы носовым платком.

— Только не надо драматизировать, — сказал он. — Случись такое со мной, вы не придали бы этому происшествию никакого значения. И потом, ведь с Зиной ничего не случилось. Все вы меня немного смешите — Мари-Анн, Зина, вы сами. Лично я нахожу, что эту девушку опекает ангел-хранитель. Ее жизнь держится на волоске. Она постоянно пребывает на грани катастрофы, но в последний момент катастрофа обрушивается на голову других.

Он пригласил Лоба опять сесть в машину и направился в ремонтную мастерскую.

— Вы оптимист, — сухо заметил Лоб.

— Ничего подобного! Я рассуждаю здраво и утверждаю, что Зине на роду написано остаться целой и невредимой.

— А между тем эпизод с батраком. Вы в курсе?

— О-о! Это… — протянул Нелли. — Знаете, она склонна подтасовывать факты. Ей хочется выглядеть жертвой.

— Но ведь ее самоубийство — не симуляция.

— Согласен. Однако причины, которые толкнули ее наложить на себя руки, не оправдывают такого шага — вот ведь в чем дело.

Он вырулил, желая поставить машину у стены, и достал чемодан Лоба.

— Лучшее тому доказательство, — продолжал он, — перемена, которая произошла с ней за то время, пока она живет здесь. Вот посмотрите. Она весела. Ей все интересно. Но стоит задать ей вопрос — и она замыкается. Вновь становится «героиней романа с продолжением» собственного сочинения с похоронным видом. Осторожно! Не угодите в масляную лужу… Здесь проехала «симка» и…

Шум мотора побудил их быстрее выйти из машины. Вслед за ними на большой скорости ехала Мари-Анн.

— Механик сейчас прибудет, — сообщила она. — Извините, господин Лоб, я забыла осведомиться, хорошо ли вы доехали… У меня еще не прошло потрясение. Подумайте только, что могло произойти!…

Она протянула руку Лобу.

— Главное, Зине ни слова! — порекомендовала она. — Девушка ни о чем и не догадывается. Мы сюда приезжаем уже более десяти лет и ни разу не встречали гадюки. У нас никогда не было ни малейших неприятностей с машинами. Но вот стоило ей появиться… Пошли, вам надо отдохнуть с дороги, господин Лоб.

Они направились к дому, пока Нелли доставал из багажника своей машины мешки и сетки с провизией.

— Филипп вам рассказал? — спросила она.

— Да. В общем, много шуму из ничего.

— Лично я от этого просто заболела. Она очаровашка! Уверяю вас, к ней невозможно не привязаться.

Мари-Анн смущенно кружила вокруг темы, близкой ее сердцу. Лоб был не тем человеком, который мог бы прийти ей на выручку.

— Она вами недовольна, — продолжала Мари-Анн. — Я брала вас под свою защиту, насколько это было в моих силах. Она такая обидчивая.

— Я тоже, — признался Лоб.

— Не говорите с ней пока ни о чем. Водите ее на прогулки… Дайте ей время настроиться на откровенность.

— Даже рискуя показаться грубым?

— Прошу вас. Ну пожалуйста. Зина ужасно сентиментальна, как и все женщины. А вы… так вот… вас на это не хватает. Своими вопросами вы отпугиваете ее. Она побаивается вас… Да-да! Прибавьте к этому, что она вновь обрела вкус к независимости. У нее наверняка душа не лежит к тому, чтобы заиметь повелителя.

— Уверяю вас, что…

— Знаю. Но в данный момент все мы должны казаться веселыми, жизнерадостными; знаете, Филипп нашел с ней правильный тон. Он никогда не принимает ее всерьез. Я прекрасно вижу, как это ее раздражает… Но и заставляет выползать из раковины.

— А я, по-вашему, я слишком замкнулся в своей?

— Думаю, да. Вы взвешиваете каждое слово, мой бедный друг. Возможно, для деловых отношений это необходимо, но вот для любовных…

Они вошли в дом, и Мари-Анн отослала его на второй этаж.

— Вы поселитесь рядышком с Зиной, — смеясь, сообщила она. — Чего бы вы хотели выпить?

— Просто фруктового соку.

— Сию минутку.

Лоб раскрыл чемодан, переоделся. Из его окна открылся превосходный вид: сельский пейзаж, небольшая долина, а на горизонте серо-голубые вершины, с которых шел спуск к невидимому отсюда морю. Чуть правее расположилась ферма в окружении деревьев незнакомой ему породы. Названия деревьев, птиц и цветов он так и не освоил. На фермерском дворе он разглядел цыплят, на крыше пристройки — голубей, важно расхаживающих по солнечной стороне, а чуть поодаль, на лужайке, образующей загон, — корову, жующую траву. «Особого веселья ждать не приходится», — подумалось Лобу.

Он уже собрался прикрыть ставни, когда увидел Зину, выходившую с фермы с толстухой, которая несла корзинку. Несмотря на приличное расстояние, он угадал, что Зина смеется, чем был шокирован, как если бы девушка что-то от него утаила. Он потянул на себя створки и спустился в гостиную, где его уже ждала Мари-Анн.

— Зина на ферме?

— Да. Она ежедневно ходит туда за молоком. Для нее это одно удовольствие.

— Настолько ей мила деревня?

Мари-Анн рассмеялась и протянула Лобу стакан.

— Позже, — сказала она, — если захотите ее удержать, купите ей клочок земли в окрестностях Женевы. Она вольнолюбивый зверек, эта Зина. Вам придется относиться к ней снисходительно, господин Лоб. И смириться с мыслью, что эта женщина никогда не будет принадлежать вам целиком и полностью.

Лоб выпил свой стакан залпом.

 

Глава 7

— Я подзадержался… — сказал Нелли. — Славный парень этот Мендель. Я имею в виду автомеханика со станции обслуживания. Но до чего же болтлив!… Я тоже не отказался бы чего-нибудь выпить… А куда вы подевали Зину?

— Она еще не вернулась с фермы, — ответила Мари-Анн. — И не знает о приезде мсье Лоба.

— Ну что ж, пошли-ка ей навстречу, — решил Нелли. — Выпью, когда вернусь. Вы идете, Лоб? Снимите пиджак — на дворе жарища.

Спустившись с каменистого склона, они потеряли из виду строения фермы. Нелли остановился, чтобы набить трубку.

— Я вам еще не говорил, что подверг Зину тестированию, выражаясь языком Мари-Анн?

— Нет.

— Так вот, дорогой мой, она меня ошеломила. Зина наделена исключительной способностью различать ароматы. Думаю, что я наконец напал на человека, обладающего «умным носом»… Причем она не только чутко реагирует на запахи, но и инстинктивно отличает, к какой категории клиентов адресуется тот или иной аромат. Разумеется, ей нужно еще подучиться, но это дело наживное. В конце месяца я отвезу ее в Ниццу, и пожалуйте — каждое утро занятия в лаборатории. Так что премного обязан вам за такую находку.

— Но, — возразил Лоб, — еще понравятся ли ей подобные занятия?

Нелли отмел такую заботу жестом руки.

— А я у нее и не спрашивал.

По мере того как они взбирались по склону, справа им открывалась ферма.

— Наше владение, — с шутливым пафосом провозгласил Нелли. — Само собой, оно обходится нам в копеечку. Не хватает воды. Мари-Анн пригласила специалистов… Они бурили направо и налево, и все впустую. Не считая того места, внизу, где вы видите быка… Там обнаружен подземный водоносный пласт, достаточный для поддержания жизни двух лужаек, однако недостаточный для утоления жажды стада, хотя бы маленького… Но уж если Мари-Анн что-нибудь втемяшится в голову…

Лоб слушал его вполуха. Он не спускал глаз с Зины, выходившей из овина следом за фермершей. Она несла корзинку — похоже, тяжелую — и пошла по дороге, пролегающей по кромке луга, оставаясь под сенью деревьев.

— Окольный путь нерадивых школьников, — сострил Нелли.

Он сошел с дорожки и зашагал напрямик.

— Мы подойдем к Зине сзади, — сказал он, — и пропоем арию из «Кармен». Она придет в восторг. Вы любите петь?.. Лично я обожаю оперу. И чем она глупее, тем, по мне, лучше.

Бык приблизился к изгороди и грузно затопал параллельно Зине, которая продолжала идти в тени. До них доносилось его могучее пыхтенье. Отгоняя мух, он мотал массивной головой, и время от времени его белые рога блистали на солнце. Желая поменять руку, Зина поставила корзинку на землю. Бык замер на месте, упираясь боками в железную сетку ограды; с его морды свисала густая пена. Когда Зина снова пустилась в путь, бык тоже двинулся вперед, задевая колья и сотрясая их на ходу.

— А он не опасен? — поинтересовался Лоб.

— В зависимости от обстоятельств, — пояснил Нелли. — Сегодня он ощущает приближение грозы. Но загородка прочная. Бояться нечего.

— Сколько же весит примерно такое животное?

— Около тонны. И стоит так же дорого, как автомобиль.

Зина прибавила шагу. Бык тоже зашагал быстрее, и до обоих мужчин донеслись глухие удары копыт по пересохшей земле.

— Боже мой! — вскричал Нелли. — Засов! Ворота! В ту же секунду Лоб тоже увидел, что засов отодвинут. Еще пару минут — и Зина вплотную столкнется с быком. Сложив перед ртом ладони рупором, Нелли зычным голосом окликнул девушку:

— Зина!

Та обернулась.

— Задержите ее! — распорядился Нелли. — И главное, без озабоченного лица, а я пройду за вами и запру ворота.

Они ринулись вперед с радостным видом, замахали руками. Наклонив рога, бык сердито бил копытом о землю. Лоб догнал Зину первым. Он выдавил из себя улыбку.

— Я вас повсюду искал, — сказал он слегка дрожащим голосом.

Стараясь выглядеть как ни в чем не бывало, Нелли продвигался вдоль ограды позади Зины. Бык снова пошел своим путем, и Лоб с тревогой задавался вопросом, а успеет ли Нелли подойти к воротам раньше животного. Укрыться совершенно негде. Залитое солнцем плоскогорье открывалось взору, как цирковая арена. Ферма находилась слишком далеко отсюда.

— Вы выглядите замечательно, — продолжал Лоб.

Он говорил, что приходило ему на ум, а сам следил поверх Зининого плеча за Нелли, который припустился бегом.

— Да? Я немного устала… Загородный воздух пошел мне на пользу.

Зина ни о чем и не подозревала. Она протянула корзину Лобу.

— Осторожно, — предостерегла она. — Тут яйца.

Нелли добежал до ворот. Засов никак не удавалось закрыть, потому что ворота застряли в земле. Бык приближался к ним, и Лоб утратил дар речи. Зина оглянулась как раз в тот момент, когда Нелли протаскивал брус через железное кольцо запора. Бык с ревом удивленно остановился.

— Что это он там выделывает? — пробормотала Зина.

Но Нелли уже направлялся к ним, держа руки в карманах.

— Я хотел проверить этот запор, — спокойно сказал он. — Самый неподходящий момент выпустить птичку из клетки. Просто не знаю, что с ним сегодня творится.

Все трое рассмеялись. Лоб промокнул лицо платком и слегка сжал плечо Нелли. Они вернулись на тропинку, ведущую к хутору. Лоб неоднократно оглядывался. Бык миролюбиво чесал шею о ствол дерева, сотрясая листву.

Нелли непринужденно болтал. А Лоб, обмениваясь с ним скупыми замечаниями, задавался вопросом: случайность ли это? Простая забывчивость фермера или же нечто иное? Еще немножко — и Нелли стал бы жертвой. Точно так же, как до этого сопровождающая, которая погибла в автокатастрофе вместо Зины. Но разве и сам он чуть было не наступил на гадюку? Разве Мари-Анн не маневрировала машиной без тормозов?.. Вокруг Зины как бы образовалось некое поле, таящее опасность. Картина складывалась впечатляющая.

— Похоже, вы в дурном настроении? — заметила Зина.

— Что вы! — запротестовал Лоб. — Напротив, я рад и счастлив. Мсье Нелли сказал мне…

— Послушайте, — прервал его Нелли, — теперь мы уже близкие знакомые, все трое… Зовите меня Филипп. И я тоже буду обращаться к вам по имени.

Лоб не терпел панибратства. Тыканье всегда ввергало его в отчаяние. Но он был так сильно озабочен, так нуждался в союзнике, что воспринял предложение Нелли чуть ли не с восторгом. В конце концов, снятая им преграда ни к чему не обязывала. А если так пойдет и дальше, то он кончит тем, что станет впадать в панику всякий раз, когда опрокинут на скатерть солонку или ненароком сложат крестом нож с вилкой. Тем не менее, воспользовавшись моментом, когда Зина уносила свою корзину на кухню, он ввернул Нелли:

— Вы думаете, это произошло по недосмотру?

— Мне бы очень хотелось так думать, — шепнул ему в ответ Нелли.

— Может быть, расспросить вашего фермера? Вы ничего не имеете против?

— Наоборот. Давайте! Познакомьтесь с ним… Лично у меня совершенно нет времени, а вечером мы все обсудим… Мне еще надо поставить в известность Мари-Анн.

Минуту спустя они сошлись в просторной гостиной. Зина выглядела не совсем прежней. Она изменила прическу — перевязала волосы на затылке бархатной лентой. И полностью отказалась от косметики. Что еще? А как она выглядела тогда, когда Лоб с ней расставался? Он чуть было не ответил себе: «Старше!» Теперь, когда у него появилась возможность понаблюдать за ней на досуге, его поразило, что ее жесты, слова отличались большей непосредственностью. Впрочем, непосредственность — не совсем точное слово, скорее, она стала чувствовать себя свободнее. В ней появилась гибкость, шлифовка, не приметные ранее и исходящие как будто бы из глубин тайного источника. Несомненно, под воздействием отдыха. А может, она вдруг почувствовала себя счастливее от новой встречи с ним?

«Должно быть, у меня дурацкий вид, — подумал Лоб. — Ни дать ни взять — жених на смотринах». По мере того как шло время, он все больше чувствовал себя скованным, неестественным. К счастью, Мари-Анн позвала Зину. Лоб, сделав вид, что поднимается к себе, выскользнул из дому. Он снова отправился на ферму. Бык пасся под деревьями. Ворота по-прежнему оставались на запоре. Собаки с лаем подошли обнюхать ноги Лоба, который не решался их отогнать. С фермы вышел мужчина и что-то крикнул на диалекте, не понятном Лобу. Собаки тут же отступились. Лоб объяснил, что пришел с хутора, что он друг супругов Нелли. Фермер жестом пригласил его войти. В закопченной кухне женщина пекла блины. Лоб ее узнал. Та самая, которая сопровождала Зину. Она встала, обнимая троих ребятишек, оробевших перед чужим дядей. Загородка… Бык… Это было выше ее понимания. Бык. Лоб приложил указательные пальцы к вискам… Смехота! Мужчина и женщина спорили между собой на своем грубоватом местном диалекте. Наконец мужчина, выйдя на порог, взвыл, как автомобильный гудок в тумане:

— Дино!… Дино!…

Прибежал мальчонка лет двенадцати — чернявый, с гривой крутых коротких завитушек, как на каракуле. Он уставился на Лоба и сопел.

— Ты говоришь по-французски?

— Да. Я хожу в школу… под горой.

— Это ты отодвинул запор? Бык чуть было не выбежал из загона.

Отец что-то пробурчал, и испуганный парнишка, по-видимому, перевел ему вопрос Лоба, так как мужчина воздел руки к небу и, призвав жену в свидетели, держал длинную речь, должно быть, содержавшую угрозы. Время от времени мальчонка приподнимал локоть, чтобы смягчить неминуемый тумак.

— Это ты отодвинул засов? — повторил свой вопрос Лоб.

— Нет, мсье… Они говорят, что я, но это не я.

— А ты когда-нибудь ходишь на луг, где пасется бык?

— Нет, мсье. Он бодается.

— А кто отводит его на луг и приводит назад? Ребенок с изумлением рассматривал Лоба.

— Никто, мсье. Он там живет.

Лоб понял, что не добьется толку. А между тем эта загородка открылась не сама собой.

— Если ты скажешь мне правду, я дам тебе денег… много монет.

Ребенок заколебался, посмотрел на отца и мать, которым было стыдно за сынишку перед посторонним. Тот расплакался.

— Ты это сделал не нарочно? — продолжал допрашивать Лоб.

— Нет, мсье.

Фермер схватил мальчонку за руку и грубо встряхнул.

— Я не хочу, чтобы тебя ругали, — продолжал Лоб. — Просто мне нужно знать. Это ты?..

— Не помню, мсье.

Лоб достал из кармана несколько блестящих монет, на которые ребенок смотрел с отчаянием во взоре.

— Мне надо знать точно… Постарайся вспомнить… Это сделал ты?

Ребенок покачал головой. В смысле «да»? В смысле «нет»? Теперь он вообще отказывался говорить, а только плакал навзрыд, и отец разразился проклятиями. Лоб сунул монеты в руку мальчонке.

— Давай беги!

Это явно сделал он. А то кто же еще? И деньги у него не залежатся! Лоб живо представил себя в кабинете своего папы. Тем не менее он силился улыбнуться, чтобы успокоить мужчину, и согласился отведать блинов, у которых оказался отвратительный привкус жареного сала. Он вернулся, перебирая в голове сбивчивые показания ребенка. Это было все равно что гадать: орел или решка? Нелли поливал огородик на заднем дворе.

— Ну что, — закричал он издалека, — вы их видели?

— Да… Похоже, это дело рук их сынишки… маленького Дино…

Нелли задумчиво опорожнил лейку на грядку с салатом.

— Меня бы это удивило, — сказал он. — Только не Дино. Он охотился за ящерицами в папоротнике при дороге. Я видел его все время, пока разговаривал с автомехаником. И внимание! Когда Зина шла на ферму, загородка была закрыта. А иначе бык выбежал бы еще тогда. Следовательно, ее открыли, пока Зина находилась на ферме.

Лоб, искавший по карманам зажигалку, так и замер на месте.

— Вы хотите сказать, что…

Поставив лейку на землю, Нелли уселся на тачку.

— Сопоставьте это со случаем в Милане, — вполголоса произнес он.

— Каким еще случаем?

— Разве она вам не рассказывала? Правда, мне она обмолвилась о нем невзначай. Уж и не припомню, при каких обстоятельствах… Неважно! Событие двухлетней давности. Она поехала с группой студентов на озера, и вот однажды, когда возвращалась в отель, на улице на нее напал мужчина с ножом. Естественно, она закричала. Мужчина испугался и убежал. Вот и все, что мне известно, хотя я и задал ей немало вопросов. Но в отношении всего того, что касается прошлого, Зина, скажем так, скупа на подробности,

— Но это ужасно! — вскричал Лоб.

— Возможно, и нет. Знаете, бродяги… Да вечерами на улицах ими хоть пруд пруди, с позволения сказать.

Нелли рассмеялся собственной шутке и, передернув плечами, добавил:

— Несомненно, этот тип позарился на ее сумочку. По крайней мере, я так думаю… Но вот сейчас… Все это внушает мне большую тревогу, — заключил он.

— В особенности после аварии автобуса с туристами, — заметил Лоб.

Сорвав пучок травы, Нелли скатал его между ладонями.

— В конце концов, это могло быть сделано нарочно, — допустил он. — Я долгое время не принимал этого всерьез… Я ошибался.

— Лично я, — сказал Лоб, — питаю принципиальное недоверие к случайным совпадениям, что продиктовано моей профессией. И считаю, что их чересчур много.

Сложив ладони лодочкой, словно собирался попить из ручья, Нелли поднес их к лицу.

— От меня ускользает общий смысл событий, — пробормотал он. — Такое впечатление, что Зина находится в эпицентре какой-то странной и даже подозрительной интриги, но до тех пор, пока она не заговорит откровенно… Заметьте себе, если она что-либо скрывает, то я не вижу, по какому праву мы добиваемся от нее признаний.

— Если ее жизнь в опасности, то мы вправе вмешаться, — сказал Лоб. — А она находится в постоянной опасности.

Он отмел рукой всякие возражения Нелли.

— Знаю. Эпизод с загородкой, возможно, так же случаен, как и происшествие с гадюкой.

— Вот то-то и оно, — продолжал Нелли. — Это меня как раз и настораживает. Между этими четырьмя происшествиями связи нет; по крайней мере, явной. Впрочем, ее и не может быть. Никто эту гадюку вам под ноги не подкладывал. Или возьмите случай в Милане. Между ним и аварией автобуса прошел год. И еще год между аварией автобуса и инцидентом с загородкой, если только допустить, что она была открыта умышленно. Понимаете, к чему я клоню? Признаю, что детали плохо согласуются между собой, и, если допустить, что существует некий злоумышленник, покушающийся на жизнь Зины, слишком уж велик разрыв во времени между его происками. По-моему, подобный замысел срабатывает лишь при условии, если действовать быстро, а иначе это уже не покушение, а скорее случайность, но я полностью с вами согласен… есть предел случайным совпадениям.

— То-то и оно, — согласился Лоб. — Мы пришли к тому, что тут и слишком много случайного, и недостаточно. Вот потому-то Зина и сорвалась. Что же нам делать?

Нелли встал и посмотрел на часы.

— Пора глотнуть перед ужином аперитива. Но сначала нужно съездить за «симкой». Ее ремонт, поди, уже закончен. Я отправлюсь пешком или вы подвезете меня?

— Я подвезу Зину, — ответил Лоб. — Надо, чтобы она поведала мне о миланском нападении.

Похоже, Зина очень обрадовалась возможности сопровождать Лоба.

— Куда вы подевались? — спросила она. — Как в воду канули.

Она переоделась, и теперь под ее белым плащом виднелось голубое платье из набивной ткани в цветочек.

— Нравятся вам мои духи?

— И да и нет. Очередное творение Нелли?

— Ну конечно. Они называются «Поппея» []. Мне поручено их опробовать. Нелли утверждает, что новые духи нуждаются в обкатке. Порой у него появляются забавные идеи.

Прежде чем мягко тронуться с места, Лоб задержался, перебирая скорости «404».

— Я вас ревную, — сказал он.

— О-о!

— Да. Ревную. Вы поведали Филиппу нечто такое, о чем мне никогда не рассказывали.

Зина обеспокоенно наблюдала за Лобом. Тот улыбнулся, желая ее ободрить.

— Шучу… Но правда, расскажите-ка мне эту мрачную историю, которую вы пережили в Милане.

Зина казалась раздосадованной.

— И зачем только он проболтался!

— Мы заговорили о гадюке, — объяснил Лоб. — И по ходу разговора я уловил его намек. Нелли полагал, что я в курсе. Ну так что же с вами стряслось в Милане?

— Да ничего, сущий пустяк.

— В самом деле? А ведь вас чуть не убили.

— Ну прямо!

— Давайте рассказывайте!

— Да, собственно, и рассказывать-то нечего… Я хотела посмотреть вечерний спектакль в «Ла Скала». Он был просто замечательным, и я не пожалела. При выходе замечаю: нет моей сумочки. Ищу повсюду… В ней лежали все мои документы, все деньги… Я задержалась. Но в конце концов сумочка отыскалась в гардеробе, куда ее сдали. Содержимое в целости и сохранности. Не потрать я время на поиски, — думаю, ничего бы и не случилось. Но когда я возвращалась, улицы уже опустели. Какой-то мужчина, должно быть, некоторое время шел за мной следом и, воспользовавшись удачным моментом, когда вокруг не осталось прохожих, напал на меня.

— Он вас ударил?

— Нет. Только угрожал ножом. Он что-то сказал, но я со страху не разобрала. На мой крик проезжая машина притормозила. Мужчина дал тягу. Автомобилист отвез меня в полицейский участок, где я оставила заявление, затем подвез до отеля. Он оказался ювелиром из Флоренции. Назавтра я возвратилась домой в своей машине, и больше о нем ни слуху ни духу.

— А нападавший? Вы бы его узнали?

— О-о! Не думаю. Нет. Помнится, он был скорее низкого росточка. В узких брюках, может в джинсах, и в пуловере. Темная фуражка.

— Вы уверены, что до этого никогда его не видели?

— Собственно говоря, чего вы от меня добиваетесь? — вместо ответа сухо спросила Зина.

— А если бы эта машина не подвернулась?

— Ну что ж, тогда он отнял бы у меня сумочку.

— Только и всего!

— Как вы понимаете, я не стала бы сопротивляться.

— Но он мог бы… причинить вам вред.

— Какой же вы дотошный, однако! — вскричала Зина. — Вы вернулись для того, чтобы меня терзать?

Сбавив скорость, Лоб взял руку девушки.

— Зина, уверяю вас, что это вовсе не входит в мои намерения. Напротив, я хочу вас оберегать.

— А я не нуждаюсь в том, чтобы меня оберегали. Единственное, о чем я прошу, это оставить меня в покое. В кои-то веки нашлось местечко, где я почувствовала себя уютно, так надо же — являетесь вы, чтобы все разрушить своими расспросами.

Высвободив руку, Зина отодвинулась от Лоба. После паузы она продолжила тихим голосом, как бы разговаривая сама с собой:

— Впервые в жизни я чувствую себя хорошо… в безопасности… вдалеке от других. Я перестала бояться. И не хочу ни о чем думать. Хочу жить — жить, как все люди.

Она умолкла, уставившись в одну точку взглядом обреченного.

— Как все люди! — повторила она.

До самой деревни Лоб не произнес ни слова. Он поставил машину на площадке, в тени, перед автомастерской. «Симка» была отремонтирована. Механик даже вымыл ее. Зина снова приободрилась и уселась за руль.

— Поезжайте вперед, — сказал ей Лоб. — Я догоню вас. Мне нужно купить кое-какие мелочи.

Он посмотрел ей вслед.

— Какая же она славная, эта малышка, — сказал хозяин мастерской. — Наверное, вы — друг семьи Фонвьей?

— Нет, супругов Нелли.

— Это одно и то же. Мы, местные, всегда называем их Фонвьей. Это фамилия матери мадам Нелли. Мне хотелось бы вам показать, что я обнаружил.

Он повел Лоба под навес, куда были свалены кузова машин, покалеченных в аварии, и вошел в комнатушку, служившую ему кабинетом.

— Смотрите!

Он протянул Лобу тщательно оттертую трубку.

— Видите! Разрез!

— Да, знаю. Трещина от наезда на камень.

— Ничего подобного, — возразил механик. — Я сравнил ее с другой такой же, которой с размаху врезались в кремень, что, к счастью, случается не часто.

Он стал вытаскивать ящики, один за другим, пока наконец не отыскал запропастившуюся трубку.

— Видите, — пояснил он, — надрез не гладкий… Камень искорежил металл… Края прорези в зазубринах… А теперь гляньте-ка на трубку «симки». Она без единой заусеницы, словно специально надрезана лезвием ножа.

— Послушайте, — возразил Лоб, — ну кому бы взбрело в голову забавы ради разрезать эту трубку?

Механик сдвинул на затылок просаленную кепку.

— Поймите меня правильно. Я не возвожу напраслины ни на кого персонально. А просто обращаю ваше внимание на факт, показавшийся мне странным.

— Похоже, дорогу недавно посыпали гравием…

— Совершенно верно. Однако подача масла в машинах надежно защищена. И нужно специально стараться…

— По-вашему, получается…

— Ни Боже мой! — запротестовал механик. — Просто я довожу до вашего сведения… и дело с концом. Вокруг завистников хоть отбавляй, разве я не прав? Им ничего не стоит резануть перочинным ножичком!…

Завистники! Возвращаясь на хутор, Лоб обдумывал это слово. Завистники!… Нет, не завистники, а преступник, и отныне сомневаться в этом уже не приходится. Лоб вернулся на хутор так быстро, как только мог. Скорее предупредить супругов Нелли! Держать военный совет, поскольку он, в полном душевном смятении, уже продумывал план защиты и. не признаваясь себе, полагался на Филиппа. Тот наверняка сумеет придумать, как отразить удар. Он человек практичный, сметливый, предприимчивый. Преступник! Нет, сам Лоб не подготовлен к борьбе с преступником. Конечно же не потому, что ему не хватало мужества. Но у него отсутствовала способность давать отпор. Вот почему он испугался. Оставив машину у гаража, он бегом поднялся к дому. Нелли сидел в гостиной один и курил трубку.

— Это злой умысел, — с ходу заявил Лоб. — Трубку перерезали намеренно.

— Да неужели? — воскликнул Нелли. — Пожалуй, такая версия мне больше по душе! По крайней мере, знаешь, что происходит.

Он встал и бесшумно приоткрыл дверь в прихожую.

— Вот они, — шепнул он. — Обсудим после ужина. Давайте все же поедим без треволнений. Сегодня потчуют дарами моря, обжаренными в сухарях. Я вам ничего не говорил.

Во время трапезы Филипп выглядел жизнерадостным, спокойным, остроумным. Зина то и дело заливалась смехом. Мари-Анн казалась совершенно беззаботной. Сам Лоб, частично рассеяв свои страхи благодаря винам Прованса, рассказывал о своих путешествиях, прочитанных книгах. Стоило ему захотеть — и он становился превосходным рассказчиком. Зина слушала его с явным удовольствием и даже не без гордости. Внезапно и так кстати наступил чудесный антракт, момент безмятежности, гармонии. В комнату через широкий проем окна вошел вечер, и свежий ветер, пахнувший землей, временами надувал занавески, как паруса. И тут со стороны фермы вдруг донесся рев быка. Лоб умолк, а Мари-Анн пошла и закрыла окно.

— А теперь баиньки! — распорядился Нелли. — Зина, помните, что вы нам обещали? Девять часов сна — и без всяких таблеток, да?

Они обменялись пожеланиями доброй ночи, и Зина поднялась в свою комнату. Сверху до их слуха донеслись ее легкие шаги. Достав бутылку арманьяка и три бокала, Нелли наполнил их до краев. — Итак? — вопросительно произнес он.

 

Глава 8

Лоб передал разговор, состоявшийся в автомастерской.

— Однако механик не может утверждать что-либо определенно, — заметила Мари-Анн.

— Разумеется, — сказал Лоб.

— По-моему, — вмешался Нелли, — сомнений больше нет. Некто покушается на жизнь Зины, и ей этот «некто» известен, даю руку на отсечение. Он уже неоднократно пытался ее убить. Поди знай, не скрыла ли она от нас другие случаи… По милости этого типа она и пыталась покончить с собой… Вот мое мнение! Если помните, я с самого начала подозревал что-нибудь вроде этого… Погодите, я еще не закончил. Это даже объясняет, почему она решила стать гидом, — это наилучший способ всегда быть на людях, постоянно переезжать с места на место. Убийца был вынужден подстроить аварию автобуса, а в Милане — нанять человека…

Мари-Анн, сложив ладони вместе, улыбнулась мужу.

— Бедняжка Филипп!… Какая богатая фантазия…

— То есть как? Но ведь я вовсе не фантазирую. Я сближаю факты во времени. Для чего, по-вашему, она устроилась в Ницце? Для чего же еще, как не для того, чтобы сбить с толку своего преследователя? Однако он отыскал ее и здесь. Тогда она предпочла покончить с этим раз и навсегда. Мы ее спасли. Но он по-прежнему где-то здесь… Отсюда и повреждение тормозной трубки, открытая загородка… Вы иного мнения, Эрве?

— Нет. Думаю, что дело обстоит если и не совсем так, то близко к этому.

— А мне кажется, вы занимаетесь грубой подтасовкой фактов, — возразила Мари-Анн.

— Но ведь Зинино самоубийство тоже грубое насилие над жизнью, — возразил Лоб, — и тем не менее факт налицо.

— А знаете, почему здесь она вновь обрела уверенность в себе? — спросил Нелли. — Потому что наш дом стоит изолированно, а людей, которые сюда при ходят, видно издалека. Чужака можно сразу распознать — по крайней мере, ей так кажется.

— Да я и сама так думаю! — с горячностью вскричала Мари-Анн. — Филипп, вы никогда не заставите меня поверить в то, что кто-либо мог…

— Не исключено, что этот «кто-либо» живет в Антрево, — оборвал он жену. — Там полным-полно дачников… Ему оставалось только следовать за Зиной в машине и, воспользовавшись обстановкой… Тут ведь что?.. Полагаю, двух-трех минут хватит за глаза, чтобы, юркнув под ее «симку», надрезать трубку… К несчастью для него, надрез оказался поверхностным. Масло просачивалось медленно, и Зина вернулась домой целой и невредимой.

— А как насчет загородки?

— Тут, — сказал Лоб, — объяснение и того проще. Мы с Филиппом уже анализировали этот случай. Сколько времени Зина оставалась на ферме?.. Около часа?

— Даже меньше, — уточнила Мари-Анн.

— Ладно. По дороге туда ничего подозрительного не произошло. По-видимому, ворота были заперты. Я приехал вместе с Филиппом. Затем пришел сюда. Тем временем Филипп, поджидая механика, видел, как маленький Дино играл на дороге.

— Точно, — подтвердил Нелли. — Мне была видна дорога, которая тянется по кромке луга, но я особенно не всматривался… Никаких причин для подозрительности…

— Наконец Филипп вернулся домой, и мы вдвоем отправились на ферму. В этот самый момент ворота и были открыты. С явно преступными намерениями… Теперь меня поражает то обстоятельство, что неизвестный, по-видимому, долго наблюдал за нашими передвижениями… Он точно знал, когда для него наступит самый благоприятный момент.

— Но где же он мог прятаться все это время? — возразила Мари-Анн.

— Видите, — Нелли призвал Лоба в свидетели, — моя жена ничего не желает слушать!…

— Да у него и не было никакой нужды прятаться, — продолжал Лоб. — Ведь гуляющих на холмах пруд пруди. Можно сделать вид, что срезаешь тросточку или отдыхаешь в тенечке. О-о! Никакой проблемы отодвинуть засов и при этом не привлечь к себе чьего-либо внимания.

— Допустим, — согласилась Мари-Анн. — И все-таки тут есть одно обстоятельство, которое меня очень смущает. Эти покушения… Они растянулись на годы…

— Нас тоже, — признался Лоб. — Мы тоже бьемся над этой загадкой.

— Если кто-то задумал ее убить, — продолжала Мари-Анн, — ему ничего не стоило выстрелить в нее — и делу конец. Что означают эта погоня и все эти промашки?

Воцарилось молчание. Каждый из присутствующих взвешивал свое объяснение. Нелли затянулся трубкой. Мари-Анн предложила Лобу вина, но тот отказался.

— То, что речь идет о преступных намерениях, теперь уже вне сомнений. Но, в сущности, какой из известных нам фактов можно отнести к разряду покушений на жизнь?

Филипп поднял руку. Но Лоб подал знак, что хочет продолжить.

— Я пытаюсь ответить на вопрос мадам Нелли. Например, случай в Милане. Было ли это покушением или своего рода предупреждением? И даже авария автобуса. Где доказательства, что она была подстроена человеком, желавшим показать… ну, как бы это выразиться… что он сильнее?

— В таком случае этот человек психически болен, — категорически заявила Мари-Анн.

— Не обязательно. По правде говоря, нам неизвестен характер его отношений с Зиной, и, возможно, мы толкуем его поведение превратно.

— Да, — согласился Нелли, — я вижу, куда клонит Эрве. К примеру, речь может идти о шантаже, как если бы человек добивался от Зины того, в чем ему упорно отказывали.

— Или же, — предположил Лоб, — допустим, она когда-то порвала с любовником и тот преследует ее, движимый чувством мести.

— В таком случае «промашки» — часть его плана.

— Это не разрешит проблемы времени, — настаивала на своем Мари-Анн. — Ни преследования, ни шантаж не могут растягиваться на годы!

— Что вы об этом знаете? — буркнул Нелли.

— И потом, — сказал Лоб, — возможно, мы ошибочно полагали, что преступник тенью следует за Зиной. А что, если он вынужден отлучаться, совершать длительные поездки — деловые или иного характера?

— А почему бы, — предположил Нелли, — его отношениям с Зиной не меняться? Почему бы периодам мирным не чередоваться с враждебностью?

— У вас обоих просто талант, — устало пробормотала Мари-Анн.

— И все же не мешало бы поставить в известность Бонатти.

— Кто это такой? — поинтересовался Лоб. Ответила Мари-Анн:

— Полицейский комиссар в Ницце. Мы неоднократно оказывали ему услуги, и Бонатти, разумеется, сподручнее разобраться в ситуации.

— Следует безотлагательно его повидать, — продолжил Нелли. — И если малышке и в самом деле угрожает опасность, на нас ложится слишком большая ответственность.

— Конечно. Однако неудобство состоит в том, что, получив предупреждение, комиссар пожелает расспросить Зину, и та сразу узнает, что с того момента, как она тут, на ее жизнь дважды покушались. Каким это станет для нее ударом!

— Вы правы, — согласилась Мари-Анн. — Но тогда что нам остается делать?

— Я не могу за ней неотступно присматривать. И потом, по чести говоря, дел у меня по горло. Бонатти — парень дошлый. Уверяю вас, он справится.

— Возможно, — без особого убеждения сказал Лоб. — Но вряд ли он кого-нибудь высмотрит. Можете на это не рассчитывать. Угроза слишком безлика. Если желаете, поставьте его в известность, чтобы не нести ответственности самим. Но, думается, мы могли бы провести расследование и без посторонней помощи. Я могу заняться этим самолично. Чего мы, в сущности, хотим? Проверить факты, и все. Посмотреть на прошлое Зины своими глазами — разве не так? И выяснить, что же она продолжает от нас скрывать.

— Это приведет ее в бешенство, — сказал Филипп.

— Или же она вздохнет с облегчением, — предположила Мари-Анн.

— А как же вы подступитесь к людям, которых станете расспрашивать? — спросил Филипп.

— О-о! Нет ничего проще. Я расскажу им, что Зина желает застраховаться, но моя компания, учитывая предшествующие обстоятельства Зининой жизни, хочет точно определить размеры риска, которому подвергается ее жизнь.

Наступило смущенное молчание.

— Странное же гостеприимство мы оказываем ей, — наконец сказала Мари-Анн. — Однако лучшего решения я не вижу. Когда вы отправляетесь в путь?

— Чем скорее, тем лучше… уже завтра… Почему бы и нет? Зина убеждена, что моя работа не оставляет мне никакого досуга.

— А что… если вы обнаружите, что на ее жизнь кто-то покушается? — спросил Нелли.

— Ну что ж, тогда мы ее предупредим… Сообщим ей правду.

— Ну а если она попытается наложить на себя руки вторично?

— Вы невыносимы, мой бедный Филипп! — вскричала Мари-Анн. — Да, знаю, я в самом начале совершила ошибку, приняв эту малышку в своем доме. Но, умоляю, не старайтесь напоминать мне об этом по любому поводу… Я стану присматривать за ней сама, если вам это в тягость.

На лице Филиппа ясно читалось изумление.

— Вот уж совсем не так. Ну, просто абсолютно. Я сказал только, что мы играем с Зининой жизнью; мне хотелось бы этого избежать. Допустите, что ваше расследование насторожит преступника… В конце концов, такая мысль не лишена здравого смысла… А не ускорим ли мы события, которым хотим воспрепятствовать?

— Мое отсутствие не затянется, — сказал Лоб. — Со своей стороны, не смогли бы вы придумать средство удержать Зину при себе?

— Да, это лаборатория. Я могу предложить ей поработать со мной в Ницце. Об этом уже шел разговор. Намечалось более позднее время. Я не в восторге от необходимости сократить свой отпуск, черт подери. Но прекрасно понимаю, что другого выхода у меня уже нет.

— Подытожим сказанное, — предложил Лоб. — Вы даете мне недельный срок, что вполне достаточно для поездки в Эльзас и Италию. А пока не отпускайте Зину от себя ни на шаг, а значит, лучшая идея — занять ее в лаборатории.

— А я в двух словах ввожу Бонатти в курс дела, — предложил Нелли.

— Согласен. Выбора у нас нет. Если я не привезу серьезных данных, нам не останется ничего иного, как положиться на полицию.

— Так что приложите максимум усилий, — пробормотала Мари-Анн.

Она встала, все обменялись пожеланиями доброй ночи.

Но прежде чем улечься, Лоб выкурил у окна последнюю сигарету. Ферма выглядела темным пятном под сенью деревьев. Вокруг все замерло. На плоскогорье — ни души. Живым казалось лишь бескрайнее небо. Внизу Нелли методично запирал двери и окна. В соседней комнате Зина, должно быть, уже спала мирным сном. Лоб еще раз продумал выдвинутые гипотезы и, не полагаясь на память, занес их в свою тетрадь, добавив от себя:

«Деньги тоже являются правдоподобным мотивом. Вполне резонно предположить, что какой-нибудь родственник в Польше оставил ей после смерти свое состояние. В таком случае, кто наследует Зине? Залески или тот, чье имя Зина упорно скрывает?.. Это не исключено, но весьма маловероятно, поскольку исчезновение Зины немедленно привлекло бы внимание к этому таинственному наследнику. К тому же Зина, скорее всего, знала бы, что она богата. Ее предупредили бы заранее… Тем не менее спешить с отказом от такой гипотезы не следует».

Помечтав с минуту, он приписал мелкими буквами:

«Да, поскольку Зина, скорее всего, знает своего преследователя, она никогда не простит мне вмешательства в семейные дела. Тем самым я, возможно, сам себе рою могилу, так как могу ее потерять. И все-таки я решил предпринять расследование, не раздумывая. Значит ли это, что во мне и вправду живет некто, не желающий потерпеть неудачу, некто, очень мне близкий и готовый создать ей новые трудности? И выходит, мадам Нелли была права, сказав, что мы играем с Зининой жизнью. Только играют не они, а я… И в таком случае…»

Лоб долго колебался, не зная, как закончить фразу, поскольку не особенно доверял расхожим истинам, которые, на миг вспыхнув ярким огнем очевидности, гаснут, оставляя тягостное впечатление, что ты способен на все. А ведь он так трепетно дорожил этой девушкой! Это сомнению не подлежит. Он никому не позволит причинить ей зло. Но разве он сможет запретить это самому себе? Разве себе он откажет в разрешении? Только для того, чтобы она знала: он тоже не отступит ни перед чем и способен разделить с ней и желание небытия, и стремление к счастью…

Кончилось тем, что он записал с красной строки:

«Уехать ранним утром во избежание ненужных объяснений».

И в пять часов покинул дом, всячески стараясь никого не разбудить. Он только оставил на столе в столовой записку:

«Дорогие друзья!

Возвращусь через пару-тройку дней. Мне необходимо уладить кое-какие дела, прежде чем взять отпуск. До встречи. С чувством большой дружбы.

Лоб.

P.S. Даже не забираю вещей».

Он решил начать со Страсбурга — просто потому, что юность Зины интересовала его больше, нежели ее детство на ферме. И он упорно верил, что найти человека, желавшего убить Зину, можно и не углубляясь в ее давнее прошлое. Поэтому перво-наперво он обратился в агентство по туризму. Шефа по кадрам его визит ни капельки не удивил. Он сохранил о Зине наилучшие воспоминания.

— Нам сразу было ясно, что она на этой работе не задержится.

— Почему?

— О-о! Такое сложилось впечатление. Было очевидно, что она создана для чего-то иного. И даже порой из-за нее у нас возникали трудности с клиентурой… Знаете, наши клиенты воспринимают гида как… Гид, сопровождающая — им все едино! Они склонны требовать тысячу мелких услуг, как от какой-нибудь горничной. Зина давала им отпор в резкой форме. Вот у меня имеются опросники, заполняемые туристами после каждого тура… Впрочем, если пожелаете с ними познакомиться, они к вашим услугам… Вот, читаю… один пример из множества: «Мы предпочли бы иметь дело с более услужливым гидом…» Или вот еще: «Мадемуазель Маковски — приятная особа, она эрудированна, но несколько перебарщивает, принимая автобус с туристами за классную комнату…» Вот такая еще фраза… Я не акцентирую внимание на орфографических ошибках: «Гид постоянно давала нам почувствовать свое умственное превосходство».

— Ясненько, — сказал Лоб.

— Она вела себя высокомерно даже с нами, — добавил он. — Этакая гранд-дама, которая вынуждена давать уроки музыки. Такая манера поведения всегда вызывает раздражение!

— Я слышал про аварию, в которой она чуть не погибла…

— Ах да! Несчастный случай, когда автобус свалился в овраг. Разумеется, работая гидом, можно попасть в рискованные ситуации.

— Удалось ли установить причину аварии?

— Нет. Водитель скончался в больнице, так и не придя в сознание. Свидетельства пассажиров… Вы прекрасно знаете цену свидетельским показаниям. Вполне возможно, водитель совершил ошибку… Некоторые газеты писали про вредительство. Но кто и кому захотел навредить? Расследование ничего не дало.

Видя смущение своего собеседника, Лоб перешел к проблеме, которая преследовала его неотступно.

— Расскажите-ка про ее личную жизнь.

— С этой стороны я ее не знаю. Не подумайте, что мы ведем слежку за нашими сотрудниками. Каждый волен жить по своему разумению. Но все же при отборе претендентов на должность гида мы вынуждены соблюдать известную осмотрительность. И кроме того, мы прислушиваемся к пересудам… Известны случаи, когда сопровождающие, стоит им пересечь границу…

— Манкируют своими обязанностями? — подсказал ему Лоб.

— Именно так. В этом отношении поведение мадемуазель Маковски было безупречным. Вот почему ее заявление об уходе… к тому же до завершения тура… застало нас врасплох. Нашей первой мыслью было, что у нее не все дома… Я хочу сказать… — он хлопнул себя ладонью по лбу, — что она страдает душевным расстройством. В дальнейшем это и подтвердилось, не так ли?

— А разве это не могло произойти на романтической почве?

— Наверняка нет! Такое впечатление… это мое личное суждение…

— Говорите, прошу вас.

— У меня создалось такое впечатление, что мадемуазель Маковска не могла найти достойного партнера. Я упрощаю, но по сути так оно и есть. Она никогда не упускала случая дать понять, что является дочерью крупного ученого…

— Это сущая правда! — подтвердил Лоб.

— Да неужели? Я-то полагал, что она выдумывает. Ну допустим… Но это не повод корчить из себя разорившуюся графиню.

— А были ли у нее источники к существованию помимо жалованья?

— Чего не знаю, того не знаю. Однако нередко она просила выплатить аванс. Не на тряпки, отнюдь. Она покупала уйму книг с немыслимыми названиями. И всегда держала одну из них под мышкой… Ее коллеги утверждали — чтобы пустить пыль в глаза.

— Наверное, они относились к ней с неприязнью.

— Не скажите. Она вовсе не из тех, кого называют «синий чулок». В чем-то она была необыкновенно мила. Над ней подтрунивали, но незлобиво. Все считали, что ей не везет в жизни.

— Премного благодарен, — распрощался Лоб. — Я начинаю лучше разбираться в этой особе.

На самом деле он испытывал страшное разочарование. В Зининой жизни неопровержимо затаился мужчина. Но как его обнаружить? Впервые у Лоба промелькнула мысль, что она всегда жила двойной жизнью. Вкус к просвещению, скрытный характер, напускное высокомерие в отношении окружающих имели целью пресекать любопытство — разве в этом не проявлялась нарочитость?

В сущности, Зининой жизни во внеслужебное время не знал никто. Возможно, Лонер — книготорговец — был о ней осведомлен лучше. Однако Лоб уже засомневался в этом; Зина начинала рисоваться ему ловкачкой, которая все предусмотрела заранее. И если ей удавалось вводить в заблуждение стольких людей, где гарантия, что в этот самый момент, в Ницце, она не занимается тем же — не водит за нос супругов Нелли? С кем она встречалась, покидая дом якобы для прогулки?.. Абсурдное предположение, разумеется. Лоб тотчас же выбросил его из головы. Однако временами он так сердился на себя за любовь к Зине, что был не прочь находить поводы для нападок, считать ее виноватой. И потом: это было новое, изящное решение проблемы, лучший способ не позволить себя больше дурачить… Сразу же по возвращении в Ниццу он начнет вести за Зиной неослабное наблюдение… Отныне у него имелись на то и повод и извинения. Плохой повод! Недостаточное извинение! Возможно… Но кто начал первый?

Лоб без труда отыскал книжный магазин. Лонер явно не пришел в восторг от такого визита.

— Странная девушка, — сказал он, выслушав Лоба. — Лично мне жаловаться на нее не приходилось, но я так до конца ее и не понял. Я пробовал ею заинтересоваться… Был с ней так любезен, насколько это только возможно со служащей собственного магазина… Но она считала, что ей все чем-то обязаны, и в один прекрасный день покинула меня, не предупредив о своем намерении.

— Была ли она серьезной?.. Иными словами, встречали ли ее с молодыми людьми? Скажем, ждал ли ее кто-нибудь после работы?

У Лонера была физиономия порядочного эльзасца — круглая, румяная, — полная противоположность тому, что вообразил себе Лоб после Зининых откровений.

— Никогда! — ответил тот не задумываясь, так что его нельзя было заподозрить в обмане.

— Она была… кокетлива?.. Ну, не знаю… находясь целыми днями в магазине наедине с вами, она могла…

— О-о!

Лонер был оскорблен в лучших чувствах.

— Начнем с того, — продолжил он, — что в магазине я практически не бывал. В ту пору жена моя серьезно болела, так что у меня не оставалось времени на коммерцию. И потом: я никогда не позволил бы себе никаких вольностей.

Но в таком случае не была ли Зина фантазеркой? Лоб раздражался, чувствуя, как истина ускользает от него.

Расспрашивать Лонера было пустой тратой времени. Он так и не навел Лоба на новый след. Угадывая возрастающее недоверие к нему со стороны книготорговца, Лоб ретировался.

На следующий день, собираясь ехать к Залески, он уже потерял надежду на успех своего предприятия. По всей видимости, опасность, угрожавшая Зине, не могла зародиться на ферме, а возникла немного позже… если предположить, что она существовала, что все — туристический автобус, нападение в Милане, повреждение тормозов, бык — не было чистой случайностью, как и гадюка.

Лоб разыскал Зинину тетку — старую женщину, совершенно разбитую непосильным физическим трудом. Стоило ему заговорить о Зине, и она пригласила его войти в просторную комнату, служившую, похоже, лишь для особо торжественных приемов, и водрузила на стол бутылку водки. Она ужасно разволновалась, сжимая руки под черной шалью, и Лобу не удавалось вставить и словечка… Эта девочка, которую они вырастили как родную дочь… Конечно же, ей не повезло… и потом, она — дитя города… Но все же она могла бы время от времени черкнуть им хоть словечко, сообщить, как дела… Так нет же… Со времени ее отъезда она как в воду канула… Ни разу не прислала хотя бы открытки… а ведь она путешествует по дальним странам… Что ей стоило доставить им удовольствие! Друзья из Страсбурга рассказывали о ней. От случая к случаю!… У нее всегда был такой странный характер. Сколько бы о ней ни пеклись, мсье, все впустую. Такое впечатление, что она всегда витала в облаках…

Она говорила не переставая, с трогательным немецким акцентом, позабыв о посетителе, полностью во власти застарелых обид.

— А между тем эта девочка ни в чем не нуждалась, можете мне поверить. Конечно же, жизнь в послевоенные годы была несладкой. Но на ферме в Зине нуждались. Ведь на Януша рассчитывать не приходилось.

— Януш… Кто такой Януш?

— Ее брат.

— То есть как это? У Зины есть брат?

— Да, разве вы не знали?

Лоб наклонился вперед. На сей раз он наконец ухватился за кончик ниточки.

— Нет, — ответил он, стараясь, чтобы его интерес не выходил за рамки вежливости. — Расскажите мне про этого мальчика. Сколько же ему лет?

Загибая пальцы, она занялась подсчетами.

— Теперь ему должно быть лет тридцать.

— И где же он сейчас?

— Кто может знать? Это был не ребенок, а сущий дьявол… Сатана! С ним невозможно было поладить — он никого не слушался. Если вы делали ему замечание, он исчезал на несколько дней. Случалось, его приводили домой жандармы. Они хорошо нас знали. Знали, что мы тут ни при чем. Они жалели нас, мсье. Да только что проку! А потом…

Похоже, она вдруг застыдилась. Лобу показалось, что он догадался. Он тихонько пробормотал:

— Изнасилование?.. Так это был он?

— Какое изнасилование?

— Но, помилуйте… я считал… что на Зину однажды напали?

— На Зину? О нет, мсье! Этого еще не хватало! Бедняжка и без того достаточно настрадалась. Упаси Бог от такой напасти! Нет. Речь идет совсем о другом. Я хочу рассказать о скирдах…

— Скирдах?

— Да… Януш стал поджигать копны соломы. Лично я так и не поняла, какая муха его укусила. Ведь надо быть сущим чертом. Потом его увезли в психушку. Нам объяснили: якобы он помешался… Его поместили в палату с буйными. И мы о нем больше слыхом не слыхивали. В каком-то смысле оно даже и лучше, правда ведь, мсье?

— Да, конечно, — машинально поддакнул Лоб.

— Бедная малышка очень любила брата. Как ни странно, он оказывал на нее огромное влияние, потому что был старше… А еще потому, что в его голове рождались странные идеи… Как и у их отца. Вы что-нибудь слышали об ее отце? Он тоже был с приветом. И я знаю все, что пришлось выстрадать моей несчастной сестре… Януш был точная копия своего отца.

Она пошла к шкафу и, покопавшись в стопках белья, принесла старую фотографию. Сначала Лоб рассмотрел Зину — вьющиеся волосы и глаза, восхищенно глядевшие в пространство. Януш положил руку ей на плечо. Это был толстозадый деревенский паренек с короткой стрижкой и взглядом, выражавшим какую-то неутолимую алчность. Неужто это он теперь травит Зину? И с чего бы это?

— Никто так больше и не видел вашего племянника?

— Никто. Думаю, он по-прежнему там.

— Где там?

Она развела руками, давая понять, что не знает.

— Вы хотите сказать, что он все еще под замком? Это невероятно. Послушайте, с тех пор его наверняка выпустили на волю!

— Не знаю. Но будем надеяться, что это не так. Это было бы лучше для всех.

— Есть ли у вас еще родственники в Польше?

— Нет. Все погибли в войну. Когда-то семья Маковски была большой. Осталась одна Зина.

Старушка расплакалась.

— Извините, мсье. Есть люди, пережившие слишком много горя!

 

Глава 9

На сей раз Лоб был уверен, что докопался до истины. Но просто не представлял себе, как ему разузнать о дальнейшей судьбе Януша. Такая задача уже по части комиссара Бонатти. Но факты сами по себе увязывались безупречно! Он составил подробный отчет для супругов Нелли. И превосходно справился с такой работой благодаря своей исключительной памяти на детали. Перед его глазами снова прошло агентство по туризму, книжный магазин, ферма — так, словно ему показывали фильм, и в то же время он таинственным образом, не упуская из виду Зину, противопоставлял ее всем тем, кто ее знал. Это походило на суд, на котором он был одновременно судьей, адвокатом, экспертом, свидетелем и истцом.

«Теперь стало понятно, — писал он в заключение, — почему Зина нам лгала. В том, что имеешь умалишенного брата, не признаешься. Это семейная тайна. Должно быть, Зина очень скоро осознала или сообразила, что для нее будет лучше всего отказаться от планов на замужество. Но поскольку она и сама-то была не как все, то и придумала себе имидж, чтобы отваживать любопытных. Возможно, что в конце концов она слилась с ним. Что же касается такого странного брата, то мы вправе предполагать, будто он продолжает рыскать вокруг нее и угрожает ей. Почему? Чтобы вытянуть из нее немного денег? Из-за какой-то странной ревности? Тут все гипотезы правомочны. Достоверно лишь то, что Зину уже давно терроризируют, и она ждет худшего, что достаточно хорошо объясняет ее попытку самоубийства. И вот к какому выводу мы приходим, рассуждая логически: в опасности не только Зина, но вы и я — все мы подвергаемся известному риску, поскольку пытаемся ее оберечь. Ну как не думать, в свете известных нам теперь фактов, что, повреждая машину, открывая ворота, умалишенный нападал на всех нас одновременно. Поэтому мы тоже должны быть настороже. Комиссар Бонатти не сможет нам отказать в просьбе обеспечить нашу безопасность. Вы, Филипп, старайтесь как можно дольше оставаться в Ницце с Зиной. А вы, мадам, покиньте на время хутор и возвращайтесь к себе на виллу. Почем знать, что может зародиться в больном мозгу этого Януша? Завтра выезжаю в Милан…»

Лоб поостерегся записать мысль, хотя она и неотвязно его преследовала по пути в Италию, — мысль о том, что он полностью заблуждался в чувствах, владевших Зиной. Он, как дурак, втемяшил себе в голову, что у нее были любовники, ненавидел мужчину, который ее якобы преследовал, хотел занять его место, стереть с лица земли и даже верил в то, что выиграл партию. А на поверку никакой партии… Зина неизменно пребывала в гордом одиночестве. Клан Маковски! Брат и сестра, несущие свой крест, — вечно одинокие, изгои общества, безмолвно пожирающие друг друга и презирающие других!… Лоб терзался ревностью. Но унижение, испытываемое им теперь, оказалось еще нестерпимее. Сколько душевных мук, решений, так на него не похожих, шагов, не свойственных его характеру! И все это впустую. Впустую! Почему она его не осадила? Не дала ему отпора?.. Потому, что сочла недостойным откровенных признаний. Потому, что он ее вовсе не интересовал. Лоб чувствовал себя смертельно оскорбленным и дал себе зарок докопаться до сути этой тайны, отказывая кому бы то ни было в праве себя презирать. После всего, что он сделал…

Он презрительно ухмылялся, разглядывая в зеркале заднего вида свое мрачное лицо со следами переутомления… «Всего, что он сделал». Не смешно! Вот уже и готов требовать от Зины благодарности — он, кто терпеть не мог такого рода сладеньких чувств. Как будто бы кому-либо даны права на другого! Но в таком случае почему же Зина бросилась к нему в объятия? Потому что боялась. Глупец! По-твоему, если женщина позволяет себя обнять, можешь смело считать, что она тебя любит? Что ж, поищи: не осталось ли следов однажды проявленной нежности! Правда заключается в том, что с того момента, как ты прижал Зину к себе, она стала для тебя желанной. Вся твоя психология первого ученика, засидевшегося в холостяках, неутомимого книжного червя — сплошная фикция. Хочешь, чтобы она стала твоей? Так и скажи. Ты всего лишь обманутый в своих надеждах и разъяренный самец. И, в сущности, вовсе не против, что вместо любовника у нее обнаружился брат. Если она не принадлежит тебе, то пускай не принадлежит никому? Так, что ли?.. И ты разбиваешься в лепешку лишь потому, что все еще питаешь надежду ее смягчить! Защитник вдов и сирот!

Лоб нескончаемо, слой за слоем, сдирал с себя шкуру. Под одним слоем обнаруживался другой. Никогда не очистить ему свою совесть!

По приезде в Милан он был бы не прочь, чтобы его вытолкали за дверь полицейского участка. А вместо этого его приняли весьма любезно. И поскольку он, по своему обыкновению, подготовил точную формулировку запрашиваемой справки, поскольку, сам того не желая, хорошо себя подавал — с какой-то важностью и официальностью, неизменно производившими впечатление на чиновников, — там, не откладывая в долгий ящик, приступили к розыскам. В полицейских архивах документы не пропадают.

Отчет о нападении на Зину незамедлительно извлекли и, отряхнув от архивной пыли, предъявили Лобу. Он был расплывчатым и не содержал ничего такого, чего Лобу не было бы известно. Но, поскольку с тех пор было арестовано несколько асов по ночным грабежам, Лоб попросил разрешения взглянуть на карточки с их приметами. Сославшись на комиссара Бонатти, он утверждал, что, возможно, и узнает виновного по фото. Несколько часов спустя в Центральном бюро по розыску ему предъявили четыре фотоснимка. Лоб помнил лицо Януша и, главное, его взгляд. Ни один из четырех мужчин не оказался Янушем. И тем не менее этот опыт навел Лоба на мысль: Бонатти наверняка сумеет раздобыть фото Януша, поскольку еще до отправки в сумасшедший дом он подвергался аресту. С помощью этой фотографии, расспрашивая местных лавочников, возможно, удастся узнать: а не был ли замечен в Антрево и его окрестностях мужчина схожей внешности? Лоб распрощался, на всякий случай описав полицейским весьма приблизительные приметы Януша, а также сообщив им все известные ему сведения о Зинином брате.

Теперь ему не оставалось ничего другого, как вернуться в Ниццу. Он отправил телеграмму Мари-Анн, извещая о своем приезде, так как предпочитал разобраться с ней в сложившейся ситуации еще до встречи с Зиной, и через агентство по найму забронировал себе комнату в Ницце. Он не привык так подолгу сидеть за рулем и, прибыв к утру на фабрику, чувствовал себя совершенно разбитым. Мари-Анн находилась в служебном кабинете — на совещании с иностранными представителями, по словам секретарши. Но Лобу не пришлось долго дожидаться.

— Заботы, вечные заботы! — вздохнула Мари-Анн, протягивая ему руку. — Американцы выбивают у нас почву из-под ног. Они производят продукции больше и дешевле и пытаются выкупить наши мелкие предприятия. Не знаю, долго ли еще я продержусь.

Она провела по лицу длинными смуглыми пальцами и улыбнулась через силу.

— В Милане ничего, — сказал Лоб. — А здесь?

— Тоже ничего. В конце концов мне удалось добиться, чтобы Филипп сопроводил меня в полицейский участок. Этот визит его не воодушевлял. Вот он такой, Филипп… То увлекается какой-нибудь идеей. то отказывается от нее… Следует честно признать, что стройка отнимает у него все время. В данный момент заставить строителей работать — дело нелегкое… Бонатти принял нас весьма любезно. Он скептически выслушал Филиппа, сделал заметки… но категорически заявил: пока Зина не обратится в полицию лично, что-либо предпринимать он не вправе.

— Вы еще не получили мое письмо?

— Нет. Но вы же прекрасно понимаете, что Зина не станет подавать жалобу на брата.

— Однако тут появилась новая деталь, — настаивал Лоб. — С вашего позволения, я, в свою очередь, пойду повидать Бонатти. Он мог бы навести справки конфиденциально. Кстати, вы не замечали в Зине ничего за пределами нормы?

— Упаси Боже, нет. Я сняла для нее меблированную однокомнатную квартирку в Ницце, по улице Моцарта. Мне кажется, там ей будет спокойнее, нежели в отеле. А ей, по-моему, именно это и требуется. Я нахожу, что, вернувшись в город, она помрачнела… стала нервозной.

— Она боится, — подчеркнул Лоб.

— Возможно. А между тем чего ей так уж бояться? Целыми днями она помогает Филиппу в магазине или лаборатории. А для переездов по городу я оставила ей «симку». Впрочем, увидите сами.

— А согласится ли Филипп поехать со мной к Бонатти? Это придало бы вес моему запросу.

Сняв трубку, Мари-Анн набрала коммутатор.

— Вы узнаете это прямо сейчас, — сказала она, — но я очень удивлюсь, если он согласится. Он не способен ни о чем думать, кроме мастерской… Алло… Ниццу, пожалуйста… Спасибо… У меня сложилось впечатление, что вся эта история ему надоедает все больше и больше… Ах! Филипп… Передаю трубку.

— Добрый день, Филипп… Я только что вернулся из Милана. Нового ничего. Но я по-прежнему убежден, что Зинин брат находится где-то поблизости. Я намерен повидаться с Бонатти во второй половине дня… Не могли бы вы пойти вместе со мной?

— О! Нет, старина, нет… сожалею… Но никак не смогу вырваться. Мари-Анн объяснила вам ситуацию?.. У меня здесь столяр. Вы же знаете эту публику. Стоит его упустить — и прости-прощай. Его переманит кто-нибудь другой… Нет, ступайте один и передайте от меня привет. Кстати, строго между нами… Я вот спрашиваю себя: не зря ли мы паникуем?

— Так ведь вы сами…

— Верно! Однако с того момента, как мы узнали от вас о существовании братца, я, как ни странно, поуспокоился. Понимаете, псих долго не останется незамеченным. Если он тут объявится, считайте — ему крышка!

— Ему крышка, — эхом вторил Лоб. — В этом я не совсем уверен.

Удивившись его словам, Мари-Анн взмахом ресниц попросила разрешения взять вторую трубку.

— Я делаю все, что в моих силах, — продолжал Нелли. — Мы с ней вместе обедаем в бистро, поскольку кончаем работу поздно. Что же прикажете еще? В сущности, здесь она в большей безопасности, чем где бы то ни было. Не хотите ли переброситься с ней парой слов?.. Зина!… Лоб на проводе!…

И Лоб услышал дыхание Зины — как и в ту ночь, когда она звонила Флешелю.

— Зина!… Здравствуйте!… Как дела?.. Я наконец-то уладил свои… на сей раз окончательно. Я уже нахожусь в отпуске.

— Как я рада! — сказала Зина.

Ее голосу недоставало тепла. Девушка молчала, ожидая продолжения, и Лоб, смущаясь, подыскивал слова.

— Вам доставило бы удовольствие со мной пообедать?

— Погодите… Мне надо предупредить Филиппа. Лоб сообразил, что поступил как неотесанный мужлан. Приглашать Зину и не пригласить Филиппа — какая бестактность!

— Алло! — закричал он в трубку. — Зина… Вы меня слышите?.. Я приглашаю и Филиппа, само собой.

— Нет, — ответила Зина. — Он не сможет. Его даже вполне устраивает, что вы меня увезете… Так что заезжайте около часу… в магазин… До скорого, Эрве.

Она повесила трубку.

— Что я вам говорила? — пробормотала Мари-Анн. — Ее что-то явно угнетает, но она скрытничает. Услышав вас, по идее, она должна бы обрадоваться. А она отвечала вам как будто через силу.

Мари-Анн встала, машинально коснулась букетика гвоздик, украшавшего письменный стол.

— Теперь, — добавила она, — зная Филиппа… я задаюсь вопросом: а правильно ли он поступает в отношении Зины?.. Может, он требует работы, к которой у нее не лежит душа. Когда он поглощен очередным проектом, все остальное для него в счет не идет. Мне нередко приходилось испытывать такое на собственной шкуре.

Мари-Анн грустно улыбнулась.

— Держите меня в курсе, — попросила она. Лобу показалось, что она говорит, преодолевая смущение.

— И еще. Если вы сможете сами заботиться о Зине, намекните Филиппу, что его желают хотя бы изредка видеть дома.

Мари-Анн проводила Лоба до машины. На дворе выстроилась очередь из туристов, желающих совершить экскурсию на парфюмерную фабрику. Лоб пообещал звонить часто и, пересиливая гнетущее желание спать, опять сел за руль.

Агентство забронировало ему номер в роскошном отеле на набережной — каких он терпеть не мог из-за шума, вечного хождения туда-сюда, взрывов смеха, эксцентричных дамских туалетов. Он был угрюм и настроен на ворчливый лад, когда, приняв ванну и облачившись в костюм из летней ткани «альпага», направился к магазину Нелли. Поскольку Зинин голос звучал озабоченно, приходилось допустить одно из двух: либо она опять виделась с братом, либо тот ей написал. Нет, в Ницце она была не в большей безопасности, чем в деревне. Но как станешь ее непрерывно сторожить?

Магазин смотрелся отлично, несмотря на табличку: «Осторожно! Окрашено!» Нелли, одетый по молодежной моде — джинсы, ковбойка с засученными рукавами, — разговаривал с пожилым рабочим. Увидев Лоба, он расплылся в улыбке и протянул ему обе руки.

— Итак? Что вы на это скажете?

Он медленно повернулся, указывая рукой на внутреннее убранство, восхищаясь темной деревянной обшивкой прилавков.

— Смахивает на клуб, — продолжал он. — Зинина идея. У этой малышки хороший вкус по части интерьера. Отделка еще далеко не закончена. За вами новости… Зина!… К вам пришли!

То была она и не она. Какая заметная перемена за столь короткий срок! Начать с прически — более высокой, с гладким зачесом волос, что делало ее как бы выше ростом. Потом серьги — длинные, тяжелые, они подчеркивали, насколько исхудало ее лицо. И глаза, в особенности глаза, — подведенные сильнее обычного, они блестели каким-то лихорадочным блеском… нет… Лоб подыскивал эпитеты… беспокойным, словно Зина не вполне оправилась после тяжелой болезни. Лицо, выражавшее тревогу, — нет, лихорадочное возбуждение. Лоб протянул ей руку. Зинина рука оказалась горячей, сухой, твердой.

— Примите мои поздравления, — сказал он. — Вижу, вы славно потрудились.

— Правда ведь? — вмешался Нелли. — И в лаборатории тоже — на все сто. Ну, скажем, на девяносто девять. Ведь она у нас скромница.

Лоб сморщил нос.

— Что это за духи?

Нелли взял Зину за кисть и приподнял.

— Они еще не дозрели и не имеют названия. Понюхайте-ка… Недурственно, а?.. Духи реагируют на контакт с кожей… Аромат улучшается или наоборот. Этот запах пока находится в процессе обретения своего букета!… Если вам придет на ум имя знаменитой куртизанки… У меня они что-то выветрились из памяти.

Он громко рассмеялся. Зина живо высвободила кисть и взяла Лоба под руку.

— Пошли?

— Не особенно задерживайте ее, — попросил Нелли. — У нас тут запарка. А вечером мне предстоит еще вернуться на фабрику. Некоторые опыты я могу проводить только там. Приятного аппетита!

— Куда вы хотели бы пойти, Зина?

— Неподалеку от моего дома есть ресторанчик… Нам будет там уютно. И я покажу вам свою новую обитель.

Они молча зашагали в ногу, и Лоб изумлялся тому, что внезапно почувствовал, как все просто, полностью отрешился от забот и тревог.

— Ну, рассказывайте, — попросил он некоторое время погодя. — Как вы себя чувствуете?

— Хорошо… Никогда еще я не была в такой отличной форме.

— Ну а настроение?

— Отвечать начистоту?

— Прошу вас.

— Скверное!… Супруги Нелли чересчур усердствуют. Я предпочла бы пользоваться большей самостоятельностью. Терпеть не могу, когда мною распоряжаются… Меня приводят сюда и увозят туда, как мешок.

— Ну а работа вам нравится?

— Да… нет… Не знаю. Откровенно говоря, не знаю.

Она взяла Лоба за запястье.

— Увезите меня, Эрве… Увезите меня отсюда как можно дальше. Вы много путешествуете. Для вас это не проблема.

— Что касается меня, — ответил Лоб, — так я бы ни о чем другом и не мечтал. Но существуют еще супруги Нелли.

— Ах! Супруги Нелли! — вскричала Зина. — Вам не было бы цены, если бы вы поменьше…

— Поменьше?..

Она передернула плечами. Лоб остановился и огляделся вокруг. Машины стояли даже на тротуарах. Спешащая толпа вынуждала их идти не задерживаясь.

— Но не могу же я сделать вам предложение прямо на улице?! — сказал Лоб, желая всем своим видом показать, как он шокирован.

Зина рассмеялась. Она смеялась все громче и громче.

— Зина!… На нас смотрят люди. Она смеялась до слез.

— Зина, да вы плачете!

— Оставьте меня!

Лоб растерялся и просто не знал, что же ему делать. Он предложил Зине носовой платок.

— Странный вы человек, Эрве, — пробормотала она, и ее голос звучал уже тверже. — А вот и ресторан.

Они вошли, и Зина исчезла в коридоре, ведущем к туалетам. Потрясенного Лоба донимали вопросы. Его подозрения находили подтверждение. Януш наверняка находился в Ницце и никогда не позволит сестре уехать. Отсюда и такой своеобразный спазм отчаяния. Слова в меню танцевали у него перед глазами… Кальмары… фрикандо… Аппетит совершенно пропал. Этот обед, от которого он ждал так много, не удался. Стоило ему остаться с Зиной наедине, и, как правило, надежды не оправдывались. Зина вернулась и села, предлагая его глазам гладкое, непроницаемое лицо. У нее вдруг разгорелся аппетит. Теперь она была способна улыбаться и шутить, сполна наслаждаться вкусом розового прованского вина, и Лоб уже не решался вернуться вспять и напомнить ей, к примеру, про сделанное ей предложение. Он также не мог рассказать Зине о проведенном расследовании. Словом, он ни о чем не мог вести разговор и только через силу подавал реплики, сознавая, что он никудышный собеседник и ей остается лишь сожалеть о том, что она приняла его приглашение. Тем не менее за десертом он робко попытался взять ее за руку.

— Зина!

Порою достаточно чуть понизить голос, поддаться волнению, и атмосфера интимности восстанавливается, беседа вновь обретает соответствующую тональность. Но Зина от него уже ускользнула. Она глянула на часы.

— Я покажу вам свою квартиру… Ну, словом, квартиру, которую мне преподнесли!

Невозможно было уловить, посмеивалась ли она, а если да, то над кем именно. Улица Моцарта находилась в двух шагах от ресторана. Они поднялись в лифте на пятый этаж.

— Консьержки нет? — поинтересовался Лоб.

— Нет.

— Входи кто хочет?

— Конечно.

Зина рылась в сумочке, отыскивая ключи. Лоб оттолкнул двустворчатую дверь лифта, помогая ей выйти. Но створка была на пружине и, автоматически захлопываясь, стукнула ее по локтю, так что Зина выронила сумочку. Из нее выпали пудреница, губная помада, документы…

— Я становлюсь все более неловким, — проворчал Лоб. — Прошу прощения.

Зина протянула ему ключи от квартиры.

— Открывайте.

Он повернул ключ английского замка, подстерегая щелчок.

— Как неосмотрительно с вашей стороны! — заметил он. — Лучше бы вы запирали дверь на два оборота.

Убедившись, что все собрала с полу, Зина выпрямилась.

— А я всегда запираю на два.

— Только не на сей раз. И вот вам доказательство…

Он слегка надавил ключом, и собачка замка поддалась. Дверь приоткрылась.

— А между тем я твердо знаю… Лоб перешагнул порог.

— Нет! — закричала Зина. — Эрве, прошу вас… не входите!

— Почему? Значит, там кто-то есть? И тихо добавил:

— Он там?

Лифт внезапно стал опускаться, вызванный с нижнего этажа. Зина следила за кабиной и с растерянным видом прижимала сумочку к груди.

— Он здесь, не так ли? — допытывался Лоб.

— Кто «он»?

— Как будто вы не знаете сами.

Лоб распахнул входную дверь во всю ширь.

— Эрве! — в крик кричала за его спиной Зина. — Если только вы войдете…

Он вошел… В крошечной прихожей никого. В комнате тоже никого. Лоб раздвинул занавеску в гардеробной. Ничего, кроме чемоданов и коробок. Оставалась кухня! Зина стояла на лестничной площадке, не шевелясь. Только рука, с которой свисала сумочка, медленно, судорожно распрямилась. Лоб, сжавшись в комок — так ему не хватало воздуха, — опустил кулак, оглянулся на Зину и отшвырнул кухонную дверь так, что она стукнулась о стену. Никого! Никого и в ванной комнате. Он медленно вернулся на исходное место, едва зацепившись взглядом за диван, книжный шкаф, большую лампу на комоде, две-три картины на стенах, белый плащ, брошенный на кресло. Ах! Шкаф!…

— Итак, — сказала Зина, — чего же вы ждете? Он пересек комнату и взялся за его ручку.

— Нет… Какой смысл?.. — бормотал Лоб. Приступ гнева шел у него на убыль… Ноги дрожали.

Зина потянула за створку, которая нелепо заскрипела, как в третьесортном фильме ужасов.

— Вам хотелось поглядеть на мое нижнее белье? Зачем стесняться?

Лоб отпрянул, как будто ему угрожали револьвером.

— А теперь уходите! — велела ему Зина.

— Зина… Послушайте!…

— Повторяю: уходите. Хватит с меня ваших штучек.

— Зина… здесь вполне мог кто-нибудь оказаться.

— Ну и что? Разве я обязана перед вами отчитываться? Убирайтесь! Я прекрасно во всем разберусь и без вашей помощи.

— Зина… Позвольте вам объяснить. Есть вещи, которые вам неведомы…

— Прикажете кого-нибудь позвать на помощь?

Кабина лифта снова потянулась наверх. Страх перед сценой на людях лишил Лоба остатков уверенности в себе. Он очутился, сам не понимая, как же это получилось, на лестничной площадке. Входная дверь за ним захлопнулась. Сквозь прутья решетки он разглядел в кабине парочку и постарался изобразить непринужденную позу гостя, только что распрощавшегося с хозяевами. Но он был вынужден промокнуть лоб и шею. Пот прошиб его по всему телу. Он медленно спустился по ступенькам, цепляясь за перила и твердя самому себе: «Да как же так! Да как же так! Это что — разрыв?» Ведь он хотел ее защитить, а она выдворила его вон. Нетрудно ее понять — она приютила у себя этого Януша, который, возможно, ей угрожал. Предполагалось, что он будет весь день отсутствовать. Вот почему Зина смогла пригласить Лоба зайти… А потом перепугалась из-за этого замка, закрытого только на язычок.

Самое время положить всему этому конец. Лоб отвернул кончик манжеты — почти три часа, как раз подходящее время навестить комиссара. Стояла такая жара, что он остановил такси. Нет! Это еще не разрыв. Он напишет Зине. С пером в руке он не оплошает. Он уже мысленно слагал примирительные фразы, но злоба нет-нет да и подсказывала ему жесткое словечко, от которого он с сожалением отказывался. Лоб так увлекся этим упражнением, что весьма удивился тому, как быстро прибыл на место. На всем пути следования к комиссару он сочинял и другие фразы, подыскивая аргументы, так и не сумев преодолеть злость, от которой у него пересыхало во рту.

Бонатти оказался широкоплечим, смуглым, с напоминающими татуировку, набухшими синими венами на мощных бицепсах. Перед силой Лоб неизменно ощущал, как в нем что-то ломается. Но он знал, что в разговоре одержит верх. Кратко, с холодным равнодушием он обрисовал ситуацию. Комиссар кивал, как бы желая сказать: «Короче. Я в курсе».

— Повторите имя по буквам, — прервал он Лоба.

— Януш, последняя буква «ш».

— Ладно. Мы предпримем необходимые шаги. Я свяжусь с коллегами с Нижнего Рейна. Это несомненно потребует времени. Я вызову вас. Где вы остановились?

Он записал адрес отеля. Лоб спросил:

— А пока суд да дело, нельзя ли вести наблюдение за мадемуазель Маковски?

— Нет. Это исключено. Начнем с того, что до настоящего момента ничем, кроме гипотез, мы не располагаем. Этот Януш «мог» быть в Ницце. «Мог» угрожать сестре… Да у нас и без этого дел по горло. Вот когда у вас появятся новые факты, разумеется, дайте мне знать.

Бонатти встал. Лоба так и распирало от вопросов, предложений, просьб, но у него уже не было времени их сформулировать. Он поспешил к себе в отель, чтобы все это занести на карточку. Он оставляет за собой право при случае вежливо вручить ее комиссару и дать ему понять, что существуют дела, не терпящие легкомысленного подхода. Затем, открыв свою тетрадку, он долго писал. После чего улегся спать, даже не взглянув на темное море, которое время от времени отбрасывало на пляж светлые блики. На следующий вечер, когда Лоб ужинал, ему позвонил Бонатти.

— У меня для вас хорошая новость, — сообщил комиссар. — Ваш парень… ну, этот… поляк… он умер пять лет назад. Я получил официальное донесение днями. Он скончался в больнице Страсбурга от опухоли мозга. Вы довольны?.. Ну что ж, тем лучше… Нижайшее почтение мадам Нелли.

 

Глава 10

Всю ночь напролет Лоб не сомкнул глаз. Как будто его стукнули по голове. Разом поставлено под сомнение все — не только безопасность Зины, но, главное, его собственный мир, привычки, уверенность в себе, распорядок жизни. События теряли логику, размышления приводили к туманным предположениям. Размышлять? К чему? Ради чего? Что Зина прятала у себя того, кто стремился ее убить? Но какой смысл заключался в этом? Ведь не сама же она повредила тормоза и, отодвинув засов, открыла дорогу быку?! Какой тут напрашивается вывод? Что у нее не все дома? Какая чушь?.. А между тем… Имея родного брата-поджигателя с раком мозга… не объясняются ли ее неуравновешенность, озадачивающие перепады настроения нервным расстройством?.. И если она отказалась убить себя, так сказать, впрямую, то не была ли способна создавать рискованные ситуации, участвовать в игре наподобие русской рулетки, пользуясь то аварийной ситуацией с машиной, то выпуская на волю быка?..

«А что, если попытка самоубийства все еще продолжается? — спросил себя Лоб. — Что, если нет преступника, а есть просто психичка, которая изощряется, сбивая людей с толку?» Лоб бросился к заветной тетрадке и записал:

«Вообразим себе такое: она еще не излечилась, но по причине, нуждающейся в уточнении, скрывает свою игру. И, будучи редкой умницей, своими признаниями, притворными страхами внушает нам мысль, что ее преследуют. Предвидимый результат: ее переселяют в Ниццу, где ускользнуть от нас гораздо легче, пожелай она снова наложить на себя руки. Ладно! Но вот вмешиваюсь я, и она на краткий миг встряхивается от своего кошмара. Отсюда мольба: „Увезите меня!“ И поскольку я не внимаю, она замыкается в себе. Окончательно. Вкупе с супругами Нелли она относит и меня к числу своих противников — всех тех, кто изводит ее советами, дружбой. И устраивает так, что мой визит к ней заканчивается размолвкой, и тем самым она развязывает себе руки. А это бесспорно означает, что она примется за старое и предпримет новый выпад против себя самой…»

Лоб в ярости отшвырнул тетрадь. Все это слишком умозрительно, слишком гладко увязано одно с другим. «Но ведь сам я не болен», — подумал он. И, чуточку поразмыслив, дописал:

«Одно из двух: либо ее преследует неизвестный, и я могу на ней жениться, если полиция свое дело знает, что сомнительно; либо, что более правдоподобно, она страдает неврастенией, и лучше мне от нее отказаться».

Приписка была хороша уже одним тем, что вносила в эту путаницу элемент ясности. А для Лоба ясность — залог спокойствия. Он улегся, плотно задвинув гардины. Ему и в голову не приходило, что Зина могла отказаться от встреч с ним. Он решил раз и навсегда, что их ссора основана на недоразумении. Но там, куда вкралось недоразумение, возможна дискуссия, а в этом деле он мастак. Уже в девять часов поутру он позвонил в магазин и попросил к телефону Зину.

— Ее тут нет, — ответил незнакомый голос.

— С кем я говорю?

— Со столяром. Барышня в Грассе.

— Но как же так?

— Палас будут стелить только на будущей неделе. Рабочие обещались прийти с утра, но задерживаются. И господин Нелли сказал, что будет ожидать звонка дома… Так что я запираю помещение.

Он допустил оплошность. Возможно, Зина была не так уж и не права, сказав, что с ней обращаются как с каким-то мешком! Ему следовало проявить больше такта, дипломатичности. Лоб позвонил Мари-Анн на фабрику, и та утратила дар речи, выслушав сообщение о смерти Зининого брата.

— И что об этом думает Бонатти? — опомнившись от шока, произнесла она.

— Не знаю. Я с тех пор не виделся с ним, но, похоже, он считает это дело закрытым.

— А вы сами?

— Лично я думаю, что оно продолжается. Но теперь оно видится мне в другом свете. А Зина? Как она поживает?

— По-прежнему. Вчера вечером мы ужинали вместе. Она выглядела измученной, рассеянной. Она себя пересиливает. Я этого не люблю. Она пожелала во что бы то ни стало вернуться к себе и отказалась переночевать у нас. Я очень беспокоилась, как она доберется. Филипп тоже. Но не держать же нам ее на привязи!

— Думаю, это было бы чревато! — заметил Лоб.

— Мы решили, что она станет работать в лаборатории полдня. Заметьте, в месяц это составит дней восемь. По утрам она дома, в Ницце. А после обеда едет на фабрику, откуда возвращается в шесть. Дни стоят длинные. На дорогах полно народу. По-моему, она ничем особенно не рискует. Но вот в Ницце… Может, вы могли бы за ней неприметно присматривать?

— Беда в том, что мы поссорились.

— Опять! Какая странная парочка влюбленных. И всерьез?

— Не думаю… Я постараюсь все уладить… Буду вас держать в курсе. Только ни слова о моем звонке. Пусть этот разговор останется между нами.

Присматривать за ней! Лоб не нуждался в такой рекомендации. Он уже решил вернуться на улицу Моцарта и объясниться с Зиной. Тем хуже! Он без обиняков заговорит о брате. И на сей раз, если будет необходимость, вызовет ее на откровенность даже ценой нервного срыва. А пока он решил еще раз побеседовать с Флешелем. Если Зина и вправду старалась провоцировать несчастные случаи, направленные против нее самой, то Флешелю должны быть известны такие прецеденты. Имело смысл полистать его архивы.

К несчастью, Флешеля в конторе не оказалось. Он отдежурил ночь. Узнав, что Лоб — друг супругов Нелли, дежурный предложил свои услуги. Это был старичок, отличавшийся подчеркнутой вежливостью. Он услужливо поставил ему на стол первый ящик картотеки, и Лоб приступил к изысканиям. Имя за именем сопровождались однообразными данными: «…вскрыла себе вены… бросилась в воду… проглотила смертельную дозу снотворного… повесилась на форточке…» От всего этого Лоба затошнило…

— Вам не удается найти то, что ищете? — любезно осведомился старый человек. — Не могу ли я быть вам полезен?

— Мне хотелось бы собрать материал о самоубийцах, совершающих повторные попытки, — объяснил ему Лоб. — Было бы хорошо держать их карточки в отдельном разделе.

— Мы подумываем над этим… Нас тоже интересовала эта проблема. Сам я в прошлом врач, и полагаю, что…

— Ах, — обрадовался Лоб, — в таком случае вы можете дать мне справку. Бывает ли так, что самоубийца, пытаясь покончить с собой, сам и организует с этой целью несчастные случаи?

— Все бывает, — подтвердил доктор. — Нам известен такой вот случай. Молодой человек, единственный сын своих родителей, воспитанный матерью, которая его боготворила…

— Знаю, — перебил его Лоб. — И который сам случайно увидел отца в конторе, где проходило судебное разбирательство.

— У этого мальчика возникло чувство отвращения к жизни, но в то же время он боялся смерти. Сначала его сшиб велосипедист… затем он упал с лестницы… не нарочно, разумеется… Но он совершал оплошности, оборачивающиеся против него, неосознанно. И потом в один прекрасный день он попал в аварию. В подобном случае авария — лучший способ свести счеты с жизнью. Вполне вероятно, что многие дорожные происшествия со смертельным исходом на поверку являются самоубийствами.

Лоб подумал о туристическом автобусе, пострадавшем из-за недобросовестного водителя, о «симке».

— И даже, — уточнил он, — если при этом гибнут и другие люди?

— Больной никогда не думает о других, дорогой мой. Все его мысли сосредоточены исключительно на собственной персоне. Его неотступно преследует мысль о катастрофе, как художника — о своем творении. Я подготовлю вам небольшую памятку по данному вопросу, поскольку эта проблема — одна из самых любопытных. Стремление к саморазрушению проявляется по-разному.

Лоб покидал дежурку в большом волнении. Дел никаких не было, и он пошел в кино, где повторно демонстрировался фильм режиссера Луи Малля «Блуждающий огонек» []. Но картина его совершенно не удовлетворила. Зинин случай куда сложнее. Его вдруг осенило, что, возможно, она страдает неизлечимым недугом, который ее медленно убивает.

Подобная гипотеза ему еще не приходила в голову, но одно возражение тут же ее исключило: прежде чем принять на работу в агентство по туризму, ее непременно подвергли серьезному медицинскому обследованию… Тупик! Тупик, выхода нет!

Он направился на улицу Моцарта, обдумывая фразу врача: «Стремление к саморазрушению проявляется по-разному». Разве сам он, со своей немногословной и придирчивой любовью, разве он сам в каком-то смысле не пытается себя разрушить? Потом он задался вопросом: как ему лучше подойти к Зине? Он позвонит, а она попытается запереть дверь. Следует ли ему ломиться в эту дверь? Это приведет лишь к скандалу. Вести переговоры, стоя на пороге, извиняться, напустить на себя покаянный вид? Нет, бесполезно унижаться. Тогда, быть может, следует произнести двусмысленную громогласную фразу типа: «Мне все известно… Я разгадал вашу тайну!» Но ему никогда не произнести таких слов. Он доверял только словам повседневного обихода, нынче почти утратившим свой изначальный смысл. Банальность — маска, более надежная и менее заметная, чем любая другая. И она помогает раствориться в толпе, когда чувствуешь себя неспособным ассимилироваться. Ну и пусть! Он станет импровизировать — единственное, чего он вовсе не умеет. Будь что будет!

Было около семи. Он ускорил шаг и тут же успокоился: «симка» стояла напротив входа. Самое время предпринять атаку. Он остановился. Ноги не шли, тело не слушалось. Он превратился в аморфный сгусток неуверенности. Если Зина откажется его принять, все потеряно. И вдруг он увидел ее.

Она спустилась с крыльца с чемоданчиком в руке и, не глядя по сторонам, скользнула в машину.

«Она уезжает! Уходит! Ускользает!» Этот немой вопль словно раздирал Лоба на части. Он шагнул вперед. Голубая машина двинулась с места. Лоб побежал на угол, где стояли такси, и прыгнул в первое.

— Поезжайте следом за «симкой», вон она — голубого цвета. Остановилась на красный.

Сложив газету, шофер глянул на Лоба и отрицательно мотнул головой.

— Вы-то сойдете, — сказал он, — а свидетельские показания давать мне… Ревнивцы — да я сыт ими по горло… Теперь, когда меня просят ехать следом за машиной, я не двигаюсь с места. Для этого дела существуют частники!

Красный сменился зеленым.

— Плачу двойной тариф! — заорал Лоб.

— Ни за какие деньги, — спокойно ответил шофер и снова развернул газету. — Деньгами вам жену не вернуть.

Повернув за угол, «симка» скрылась из виду. Вне себя от возмущения, Лоб хотел было записать номер такси, чтобы подать жалобу на этого нахала, но тогда ему пришлось бы давать объяснения, а что он скажет? Он решил отказаться от этой мысли. Однако последнее слово будет не за Зиной. Он сюда вернется. Со своей машиной. И куда только она могла отправиться? Возможно, она проводит так каждый вечер. Но при чем тут чемодан?..

Очень скоро Лоб отыскал успокоительные объяснения — в такой практике равных ему не существовало. Например, ей страшно ночевать в этой квартире, куда могли проникнуть, даже если она заперта на ключ. Или вот еще: она предпочитала ночевать в отеле, чтобы чувствовать себя свободной, избавиться от благожелательной опеки супругов Нелли. Лоб отыскал свою машину и медленно поехал наугад по улицам. «Симки» голубого цвета стояли куда ни глянь. Стоило ему заметить одну, и он тормозил, силясь прочесть номер. У него не было никаких шансов обнаружить Зинину машину. Он знал это, но обманывал самого себя видимостью деятельности. Ему уже не на что было надеяться, поскольку самым логичным объяснением, какое он всячески отметал, хотя оно и приходило первым на ум, было: Зина поехала на свидание с другим мужчиной. Хватит самообольщаться. Накануне дверь в ее квартиру оказалась не заперта на ключ, и Зина призналась, что кому-то дала дубликат. Кому-то, кого хорошо знает. Кому-то, кого ей не терпелось повидать снова, после работы на фабрике; кому-то, кого любит и кто хотел ее убить…

Вечер и ночь прошли у Лоба в мучительных сомнениях. Они парализовали его ум, и ревность мучила, как зубная боль. Утром он помчался к комиссару. Возможно, Януш не умер?

Но официальные документы уже аккуратно лежали в ящике его стола. Бонатти протянул их Лобу: свидетельство о смерти, рапорт инспектора, проводившего расследование, старое удостоверение личности, выданное на имя Януша Маковски. Фотография — пожелтевшая, в пятнах, — несомненно, была фотографией Зининого брата. Лоб без труда узнал этот странный пристальный взгляд. Какие призраки чудились ему?

— Но тогда почему не оповестили родственников?

— Прошу прощения! Его сестру известили. Знаете ли, когда имеешь дело с подобным сбродом, формальности сокращают до минимума!

Выходит, придется все начинать заново. Лоб не продвинулся ни на йоту дальше того, что знал уже в первый день. Но теперь он, по крайней мере, был убежден, что втайне от супругов Нелли Зина жила двойной жизнью. И принимала столько предосторожностей, несомненно, не только защищая свою независимость, но скорее из страха перед осуждением друзей. Супруги Нелли были нужны ей, поскольку давали возможность заработать себе на жизнь. Но если она совершала неблаговидные поступки, то они могли бы попросить ее выходить из положения своими силами. Однако зачем ему забираться в такие дебри? Ведь самое простое — выследить, куда же она все-таки ездит.

И вот, приехав заранее, Лоб занялся поисками приемлемой стоянки. Шел дождь, и движение транспорта было сильно затруднено. Неподалеку от Зининого дома он, по счастливой случайности, нашел что-то вроде ниши, откуда наудачу принялся наблюдать за теми, кто входит и выходит. Он занялся таким грязным делом впервые в жизни, но уже отбросил всякую щепетильность. Менее чем за месяц он совершенно порвал с педантичным однообразием своей жизни, которую прежде считал высоконравственной. И, нимало этим не смущаясь, почувствовал, что начал жить!… Пусть плохо, но все же лучше, чем в Женеве, с ее конторами, административными советами, балансовыми отчетами и цифрами, цифрами!

В семь часов Зина поставила машину во втором ряду, а значит, не собиралась долго задерживаться дома. Лоб завел мотор и приготовился к старту. Несколько минут спустя она снова появилась на улице, перекинув через руку белый плащ. Она переоделась. Поменяла прическу и подкрасилась. У нее было гладкое, новое лицо — праздничное!

Лоб сжал на баранке кулаки. Он так нервничал, что чуть было не заглушил мотор в тот самый момент, когда голубая машина уже мчалась на свидание. Она не замедлила выехать на ту дорогу, которая взбиралась на холмы. Лоб без труда ехал следом, на расстоянии одного поворота, маскируясь благодаря извивам дороги. Они пересекли Аспремон. Погода стояла прекрасная, но Лоб, превратившись в охотника, ничего не замечал, кроме передвижений преследуемой дичи.

Замедлив ход, Зина неожиданно свернула на проселочную дорогу. Миновав перекресток, Лоб тоже остановился. Избегая всякого шума, он, даже не захлопнув дверцу, потихоньку зашагал по обочине, не обращая внимания на усиливающийся дождь. Он услышал, как Зина убавила газ, вышла из машины и толкнула решетку ворот. Потом, вернувшись в машину, въехала на территорию поместья, тщательно заперев за собой ворота. «Так это здесь!» — зафиксировал про себя Лоб. И тут вдруг за закрытыми ставнями на первом этаже мелькнул свет. Зину кто-то ждал. Она поднялась на три ступеньки крыльца, до ушей Лоба донеслось позвякивание ключей в связке, потом щелкнул замок ее сумочки. Зина юркнула в дом. То была старая вилла, запущенная с виду, за поржавевшей оградой. Лоб медленно приближался к ней. За голубой машиной расстилался заросший бурьяном пустырь. Слева от дома к гаражу вела цементная дорожка, двери его были закрыты. Свет внизу потух, но зажегся на втором этаже. «Спальня! Уже!» — в отчаянии подумал Лоб. Ухватившись за прутья решетки, как арестант, отъединенный ею от мира свободы, он со сжавшимся сердцем смотрел и слушал. Никогда еще не ощущал он себя таким одиноким, таким несчастным. Отступив на пару шагов, он обнаружил на стене эмалированную табличку с названием виллы: «Домовые».

Это было так нелепо, так вульгарно, так глупо, что его затрясло от какого-то неестественного хохота, и он сделал нечто такое, от чего в прежние времена просто окаменел бы со стыда: изо всех сил он плюнул на эту табличку.

Способность думать Лоб обрел вновь, лишь доехав до пригородов Ниццы. В его голове забурлил поток возражений. Начать с того, что все они забыли такое обстоятельство. Зина наезжала в Ниццу уже несколько лет. Вполне возможно, что она давно уже сняла этот дом, где время от времени проводила пару деньков?.. Нет, это маловероятно! Тогда почему же перед попыткой самоубийства она поселилась в отеле?.. Да именно потому, что порвала с мужчиной, с которым встречалась на этой вилле… Не так быстро! Какой еще мужчина?.. Чисто умозрительное предположение! Никто этого мужчину и в глаза не видел. Но тогда кто зажег свет на первом этаже? Ведь кто-то же зажег! И кто-то отпер дверь ее квартиры… Но…

Лоб принял решение. Было девять вечера. Супруги Нелли еще не спят. Следовало предупредить Мари-Анн, попросить у нее совета. Он позвонил из отеля. Ему сразу ответила Мари-Анн.

— У Зины есть любовник, — сообщил он.

— Что?!

— У нее есть любовник. Я знаю почти наверняка. Только что я за ней проследил. Она с кем-то встретилась на вилле, неподалеку от Аспремона.

— Вы меня удивляете. Я считала ее девушкой серьезной.

Лоб ей рассказал все: про ссору, слежку, свет на вилле.

— В самом деле, это настораживает, — признала Мари-Анн. — И потом, такая скрытность после всего, что мы для нее сделали! Послушайте, хотите завтра поехать в Аспремон вместе со мной? Я заеду за вами сразу после двенадцати, когда Зина будет тут… В конце концов, мы ведь можем и ошибаться.

— Согласен… Но… прошу вас, Филиппу ни слова… По крайней мере, пока мы сами точно не разузнаем… Не хотелось бы выглядеть…

Надо было сказать «рогоносцем», но Лоб вовремя спохватился:

— Жалким типом. Понимаете?

— Да. Понимаю. Успокойтесь, пожалуйста. Я ничего ему не скажу… Ну, так до завтра. И мой совет: не слишком драматизируйте.

Лоб повесил трубку с чувством неясного раздражения. Мари-Анн поверила ему только наполовину — это было ясно. Как же открыть ей глаза, убедить в том, что Зина насмехается над всеми ними?

Назавтра по дороге в Аспремон Мари-Анн продолжала сомневаться, тогда как Лоб выставлял все новые аргументы. При свете солнца вилла выглядела еще болей обветшалой и чуть ли не зловещей в своей заброшенности.

— Странное любовное гнездышко, — пробормотала Мари-Анн. — Узнав имя ее владельца, мы сразу выясним, кому он сдал этот дом, и тайна раскроется.

— Это не трудно! — согласился Лоб. Возвратившись в Аспремон, они зашли в кафе.

Хозяин был не прочь поболтать, но не мог сообщить им, продается ли эта хорошо ему знакомая вилла.

— В настоящий момент продать такой дом труднее, чем выиграть на скачках в тройном забеге, — цветисто объяснил он. — Однако вы можете повидать Альбера, его владельца.

Альбер Обертен жил в двух кварталах от кафе.

— Ах! Как вам не повезло! — вскричал он. — Я совсем недавно сдал его в аренду. Он встал мне в копеечку… знаете. Налоги, ремонт. Пришли бы вы всего только недельки на две раньше!

— А вы заключили договор на аренду? — спросила Мари-Анн.

— Нет. Сдал как меблированную квартиру.

— На дачный сезон?

— Вот именно. Заметьте себе, что жилец никогда подолгу тут не задерживается…

— А как фамилия вашего съемщика? — спросил Лоб. — Может быть, мы сумели бы с ним договориться.

— Как его фамилия? — повторил мужчина. — Как же его фамилия? Послушайте… Я все записал.

Открыв секретер, он порылся в бумагах. У Лоба было желание, оттолкнув его, поискать самому.

— Ну так как же его зовут? — нетерпеливо переспросил он.

Мари-Анн положила Лобу ладонь на руку, как бы призывая его к спокойствию.

— Нашел!… — обрадовался Обертен. — Я специально записал, не надеясь на свою память… Странное имя… русское… Тут у нас полно русских… Мак… Маковска… Зина Маковска. Она живет в Ницце, на улице Моцарта. Производит прекрасное впечатление.

Лоб и Мари-Анн обменялись обескураженными взглядами.

— Мы вернемся вас повидать через некоторое время, — пообещала Мари-Анн. — По-моему, так будет лучше.

— Она была одна? — допытывался Лоб.

— Да.

— Она не сказала вам, замужем она или нет?

— О-о! Я и не расспрашивал.

Мари-Анн увлекла Лоба за собой, и они снова сели в машину.

— Ваш последний вопрос наводит меня на мысль, — сказала Мари-Анн. — Каких только предположений мы не строили, за исключением одного. А что, если Зина замужем?

— Я только что и сам подумал об этом. Разумеется, это объяснило бы немало моментов. Муж, в котором нельзя признаться, которого желают скрыть любой ценой, который цепляется за Зину и которого приходится по вечерам снабжать провизией… Вот откуда чемодан…

Они возвратились на виллу… Лоб удостоверился, что решетчатые ворота заперты на ключ. Дом производил впечатление необитаемого. Тем не менее перед гаражом виднелись масляные пятна на голом цементе.

— Не станем тут задерживаться, — шепнула Мари-Анн. — Может, он нас в этот момент видит. Знаете, что я сделаю? Скажу Зине всю правду. Мне лично не по нраву все эти скрытничанья, тайные сговоры. Я очень люблю Зину. Она может мне все поведать, как женщина женщине. Если она попала в лапы авантюриста, мы поможем ей; если же у нее есть любовник… я выставлю ее за дверь, поскольку это предмет, о котором… Замнем… По крайней мере, у нас появится ясность.

— Как бы то ни было, но толкать ее на крайности нельзя!

Мари-Анн высадила Лоба на набережной, пообещав позвонить ему и рассказать про свой разговор с Зиной. И ожидание началось — все более невыносимое, по мере того как шли часы. Лоб немного страшился инициативы, предпринимаемой Мари-Анн. Добрая и великодушная, она была не сильна в дипломатии, и если Зина заартачится после первых же ее слов, конфликт неизбежен.

Звонить на фабрику первым было бы невежливо. И потом Лобу вовсе не улыбалось натолкнуться на Филиппа Нелли и подвергнуться допросу с его стороны. В семь часов он отправился на улицу Моцарта. «Симка» отсутствовала. До восьми он расхаживал взад-вперед. Никого. На этот раз Зина, несомненно, отправилась в Аспремон, не заезжая домой. Он вернулся к себе в отель. Нет, ему никто не звонил… Не иначе как Мари-Анн отложила свое объяснение с Зиной на потом или отказалась от своего намерения. Приняв снотворное, Лоб улегся и так, из кошмара в кошмар, промаялся до утра.

Просыпаясь, он ощутил такую усталость, что решил больше о Зине не думать. В конце концов, драмы случаются только с нашего согласия! Он ни за что не позвонит Мари-Анн первым!… Тем не менее он тянул время, долго не вставал с постели, затем сидел в номере, потом — в гостиной отеля. По-прежнему от Мари-Анн ни слуху ни духу. Возможно, произошло нечто такое, в чем уже невозможно было ему признаться. Покинув отель, Лоб пообедал в старой части Ниццы, отупев от недосыпа и жары. В поисках прохлады и тени он укрылся в дежурке, благо она оказалась поблизости. Дежурил старичок — врач, который погрузился в чтение книги об атомной войне.

— А я про вас не забыл, — сказал тот. — Я на вас работаю и уже подобрал несколько любопытных казусов. Например, случай с девушкой, которая писала анонимки сама на себя, доказывая, что живет двойной жизнью, повторяя историю доктора Джекила и мистера Хайда.

— Меня никто не спрашивал по телефону? — прервал его Лоб. — Поскольку я частенько захаживаю к вам, мне могут сюда позвонить.

— Нет. Никто.

Лоб тут не задержался. Сделав крюк, он зашел в отель. Страх медленно накатывал на него и уносил все меры защиты — одну за другой. Он ожидал звонка, которого как не было, так и нет. И зачем только он переложил инициативу на Мари-Анн! Это ему самому следовало допросить Зину. Мари-Анн, безусловно, питала к ней чувство дружбы, но он… он любил ее. «Я ее люблю, и все остальное не в счет. Если у нее есть любовник, она его бросит. Если она замужем, то разведется. Плевать мне на ее прошлое! В сущности, все проще простого. Это я сам вечно все усложняю. Итак, я куплю ей подарок и попрошу все забыть… Вот в чем выход из создавшейся ситуации!»

Лоб прошелся по ювелирным магазинам. Прогуливаясь, он пытался усыпить свою тревогу и внушал себе надежду, что действует, как ему и надлежит. Наконец он выбрал золотой браслет, состоящий из нескольких тонких колец, которые позвякивали. Это звучало весело, гляделось молодо и стоило недорого. Он еще не имел привычки тратиться на женщин. С футляром в кармане Лоб немного успокоился. Пять часов. Он позвонил в отель из кафе. Конечно же никакого сообщения. Он воспринял это почти с безразличием. Стадия паники осталась позади. Теперь он спокойно поднимется в Аспремон и будет караулить Зину. А если она почему-либо там не объявится, поедет на улицу Моцарта. Так или иначе, но Зине от него не ускользнуть.

Лоб проехал виллу, по-прежнему запертую, и замаскировал машину при въезде на тропинку, терявшуюся в ложбине. С этой высокой точки перед ним расстилался пейзаж, слагающийся из солнечных бликов и теней, холмов, увенчанных деревьями, которые блестели на солнце, и голубых долин, где уже сгущался вечерний туман. Со стороны Италии глухо громыхал гром и крупные дождевые капли, явившиеся словно ниоткуда, падали на металлический капот его «вольво». С этого наблюдательного пункта дорога, поднимавшаяся к Аспремону, местами хорошо просматривалась, и Лоб смог бы без труда обнаружить приближающуюся «симку». Опершись на разогревшийся кузов машины, он закурил. Рука нащупала футляр с браслетом. «Заключить мировую! Отмести последние подозрения! Вернуться в Женеву вместе с Зиной».

Лоб размечтался. Когда он взглянул на циферблат, шел восьмой час. Он дал себе еще полчаса сроку, но тут вдруг увидел в самом низу машину и узнал «симку». Она росла с каждым поворотом дороги, смело обгоняя попутный транспорт. Какая неосторожность! Пока он ждал, сердце его бешено колотилось. Он предпочел бы встретиться с Зиной, когда она будет уже за оградой. Тогда он отрежет ей путь к отступлению.

Он услышал скрип колес в тот момент, когда «симка» въехала на частную дорогу. Пора. Он подал назад до поворота. Зина оставила машину за оградой; ворота были приоткрыты. Похоже, она не намеревалась тут задерживаться. Поднимаясь по ступенькам, одной рукой она придерживала капюшон, а другой — запахнутый белый дождевик, когда внезапный порыв ветра надул его, как белье на веревке. Она заторопилась и остановилась в тени двери. Лоб ощупал коробочку как талисман и приготовился бежать.

Ему показалось, что в него залпом разрядили ружье. Грохот, воздушная волна взрыва отбросила его назад. Вокруг него летел строительный мусор, ветки. Потом дождем посыпались сорванные листья. Из виллы выбивались тучи рыжего дыма.

— Зина!

Лоб с криком бросился к дому. У крыльца лежало тело, распластавшись в луже крови. Аллея была завалена обломками. Он кашлял. Плакал.

— Зина!

Лоб опустился перед молодой женщиной на колени, повернул на спину и, собираясь проверить, дышит ли она еще, так и замер, постыдно счастливый.

Перед ним лежала Мари-Анн.

 

Глава 11

— Какой бред! — изрек Бонатти, колотя по столу кулаком. — Пластиковая бомба. Да вы себе только вообразите… Надо быть настоящим психом. Психом!

— Но я всегда так и думал… с самого начала, что мы имеем дело с умалишенным, — сказал Лоб.

— Да, знаю. Не напоминайте, — проворчал комиссар. Филипп Нелли молчал. Запрокинув голову, откинувшись на спинку кресла, он казался непричастным к этому разговору.

— Извините, господин Нелли, — продолжил комиссар, — но я попрошу вас подумать еще… Постарайтесь вспомнить… Мадам Нелли и в самом деле не говорила ничего такого, что могло бы…

Нелли поднял голову. У него распухли глаза, лицо почернело, а взгляд — как у человека, который очень долго отсутствовал и, похоже, не совсем узнает повернутые к нему лица.

— Ничего, — пробормотал он. — Я довольно поздно приступил к работе вместе с маленькой Маковски… Я составляю новые духи, которые мне трудно даются… Внезапно я обнаружил, что уже шесть часов… Поскольку мы были еще далеки от завершения работы, я позвонил жене по внутреннему телефону и предупредил, что мы задержимся до восьми — половины девятого.

— Где ваша жена находилась в этот момент?

— У себя в кабинете.

— Одна?

— Конечно. Она только спросила меня, вернется ли Зина в Ниццу или поужинает с нами. Я за нее ответил, что она останется на ужин. Тут Мари-Анн повесила трубку. Вот и все.

— Она никогда не упоминала про эту виллу?

— Никогда.

— Как по-вашему, почему она взяла «симку» и плащ, принадлежащий девушке?

— Понятия не имею. Я и сам этого не понимаю. Лоб поднял палец.

— А я понимаю. Зина задерживалась на фабрике. Она наверняка не сумела уведомить об этом своего любовника. И вот мадам Нелли воспользовалась моментом, чтобы проникнуть к этому человеку. Она подумала, что если он приедет на виллу первым, то ничего не заподозрит, узнав голубую машину и знакомый облик. Ключи от виллы, должно быть, хранились в машине — в ящике для перчаток.

— Но на что могла она рассчитывать?

— На возможность объясниться с этим мужчиной.

— Какая неосторожность! — оборвал его Бонатти. Он присел на краешек своего письменного стола, взял было пачку «Житан», но тут же отбросил и сурово глянул на Лоба.

— Вам следовало вмешаться!

— Но как я мог ее узнать? — запротестовал Лоб. — Мне ничего не было известно о ее плане. Я вам уже объяснил, что ждал ее звонка. Я прождал целый день… Она должна была поговорить с Зиной, позвонить мне. Но предпочла действовать самостоятельно… как и я.

Комиссар снова обратился к Нелли:

— Послушайте… поскольку мадам Нелли знала, что девушка ездит на эту виллу, она…

— Нет, — резко оборвал его Нелли. — Нет. Повторяю вам, она мне ничего не говорила.

— Была ли у нее привычка скрывать от вас свои заботы? — настаивал Бонатти.

— У нас отсутствовало согласие насчет малышки, — сказал Нелли. — Вы позволите?

Взяв из пачки сигарету, он прикурил ее от зажигалки комиссара и, прикрыв глаза, вдохнул дым, как будто глотал горькую таблетку.

— У нас отсутствовало согласие, поскольку у моей жены были нелепые взгляды на некоторые вопросы. Скажи она мне: «У Зины есть любовник», я пожал бы плечами. Впрочем, такая проблема обсуждалась. Мсье Лоб, наверное, помнит… И главное, она знала, что я запретил бы ей ехать на виллу… по той простой причине, что Зинина личная жизнь нас не касается. Но только моя жена…

— Да, — сказал комиссар. — Продолжайте… Ваша жена…

— Я был не прав, — пробормотал Нелли. — Я часто над ней подшучивал. Знаете, противоречить — это у меня в крови. Это сильнее меня. Если говорят «белое», я говорю «черное»… Как бы шутки ради… Но Мари-Анн не понимала шуток. И на этот раз оказалась права.

— О да! — подтвердил Бонатти. — И меня удивляет, что вы сами не опасались того же, что она.

— Опасался… но не все же время?! У меня трудная работа, гораздо труднее, чем полагают. Зина… разумеется, она очень мила… Но в конечном счете на свете существует не она одна… И потом, повторяю вам, я и понятия не имел об этих ночных вылазках, об этой вилле…

— Ну а, судя по поступкам, поведению девушки, вы не догадывались, что она таится, что-то усиленно скрывает?..

— Знаете, когда дозируешь химические препараты, фиксируешь данные, проводишь опыты, требующие предельной точности, тебе уже не до настроения окружающих. Зина показала себя внимательной, проворной, исполнительной… к тому же она одарена исключительно острым обонянием… Это все, что мне требовалось от нее.

— Но в том-то и дело… — возразил комиссар. — Эти последние дни она могла быть уже не столь внимательной, менее исполнительной…

— Я ничего такого не замечал.

— Не проявляла ли она смущения, недовольства, когда вы решили работать на фабрике, в ожидании, пока ваш магазин в городе будет готов к открытию?

— Ничего подобного.

— А как она отреагировала на то, что вы задержали ее на работе вчера вечером?

— Да никак особенно.

— Получала ли она письма, спрашивали ли ее по телефону?

— Спросите у нее, — потерял терпение Нелли.

— Это как раз и входит в мои намерения, — повысил голос Бонатти. — Вам придется впредь до новых указаний обходиться без ее услуг. Она останется в моем распоряжении, здесь. И сегодня, со второй половины дня, игра пойдет по-крупному. Даю вам руку на отсечение, что она все выложит мне начистоту.

Лоб хотел было что-то сказать. Но Бонатти уже вышел из себя.

— По мне, так все ваши истории с ночным нападением, вредительством, быком, выпущенным на свободу, — вскричал он, — сущий бред! Полная ерундистика. А вот покушение на жизнь с использованием взрывчатки — тут уж извините. Она меня еще узнает.

Он хлопнул ладонью по нескольким газетам, разложенным вокруг пишущей машинки.

— Прочтите-ка это! И до вас дойдет, что времени на подобные бредни уже не осталось. Потому что малышка, которую вы взяли под свое покровительство, следующая на очереди, если она станет упорствовать. Тот, другой, понял, что совершил промашку. А значит, он снова примется за свое… И как я при этом буду выглядеть, а? Скоро мы здесь заживем, как на Диком Западе, честное слово.

Зазвонил телефон. Бонатти раздраженно снял трубку.

— Алло, да… Бонатти слушает… Ладно! Еду. Он подал знак обоим мужчинам, что они могут располагать собой.

— Из Ниццы не выезжать, — уточнил он. — Завтра вы мне понадобитесь.

Нелли вышел первым. Лоб догнал его в коридоре и вышел на улицу вместе с ним. Он был смущен.

— Пошли, — предложил он. — Моя машина в двух шагах отсюда.

Нелли позволил ему себя увезти.

— Куда вас подбросить?.. В магазин?

— Да. Пожалуйста.

— В отношении предстоящих хлопот… располагайте мною, само собой.

— Благодарю, но я справлюсь сам… Меня страшит не день… А вечер…

— Я приеду к вам, — пообещал Лоб. — Это не проблема… Или лучше давайте… поужинаем вместе… В моем отеле… в гриль-баре… Там никогда не бывает много народу… Мы проведем вечер в спокойной обстановке. Можете на меня рассчитывать.

Лоб колебался, но ему было необходимо честно довести этот разговор до конца.

— Я… На мне лежит доля ответственности за случившееся, — добавил он. — Да… если бы я не порекомендовал вашей жене молчать… утаить от вас то, что мы обнаружили… Я поступил глупо… Но вы сами только что сказали… о своей склонности подсмеиваться над ней. Я боялся стать в ваших глазах посмешищем…

— Оставьте, — пробормотал Нелли. — Мари-Анн обожала вмешиваться в чужую жизнь. Переделать ее не было никакой надежды… Так что потерянного не вернуть… На мне тоже лежит ответственность, если придерживаться вашей логики. И так до бесконечности.

Лоб остановился у магазина. За ним уже выстроилась цепочка машин, и слышались гудки. Нелли поспешил выйти.

— Увидимся вечером! — вдогонку ему крикнул Лоб. — В восемь!

Он поехал вперед, понукаемый потоком автомобилей и не зная, куда же ему направиться. Может, на вокзал? Там он купил бы утренние газеты. Ему посчастливилось найти свободное место перед буфетом, и он избавился от «вольво». Четверть двенадцатого. До улицы Моцарта рукой подать, и Лоб вдруг сообразил, что Бонатти придется сообщить Зине о тех попытках убийства, которые от нее скрывали. Со свойственной ему прямотой он откроет ей, что она не переставала являться мишенью, что кто-то упорно и терпеливо вот уже несколько недель добивался ее смерти. Как она отреагирует, если сама ничего такого и не подозревала?.. Лоб отказался от покупки газет. Ему следовало уже с утра пораньше поспешить на улицу Моцарта. Однако после вчерашнего он утратил ясность мысли.

Зина приоткрыла дверь.

— Ах вы! — произнесла она таким безразличным голосом, что Лоб похолодел. — Заходите!

Несмотря на жару, она закуталась в банный халат. Без всякой косметики, бледная после бессонной ночи, она производила жалкое впечатление. Квартира пропиталась отвратительным запахом стылого табака. Во всех пепельницах лежали окурки. На диване, который остался неразобранным, видны вмятины от ее тела. Скомканная газета наполовину торчала между спинкой дивана и стеной. Лоб ткнул пальцем:

— Значит, вы в курсе… Я находился там… И все произошло на моих глазах…

— Вы за мной шпионите?

Разговор начинался не лучшим образом. Лоб не спеша достал пачку «Кравена», угостил Зину сигаретой и щелкнул зажигалкой. Зина держалась настороже. Значит, главное — соблюдать спокойствие, полное спокойствие, как если бы речь шла о заключении сделки. Лоб уселся в кресло, стараясь сохранить хладнокровие.

— Знаете ли, — начал он, — существует закон касательно людей, подвергающихся смертельной опасности. Он обязывает свидетелей под угрозой судебного преследования приходить им на помощь… Вам это известно?

— Разумеется. Но…

— Я не закончил. Вы не задавались вопросом: а с чего бы это супруги Нелли окружили вас такой заботой?.. Такой неотступной, что она даже вызывала у вас раздражение? Уж не говорю о себе самом… Вы всегда воспринимали меня как липучку… А между тем ведь я тоже был вынужден оберегать вас…

Зина медленно села на диван. Казалось, тело не повинуется ей, а ноги утратили способность ее держать.

— Но послушайте, — пробормотала она, — я не понимаю…

— Это потому, что вы многого не знаете… Но рано или поздно, когда полиция вас допросит… Вот почему я предпочитаю предупредить вас прямо сейчас и помочь вам сохранить хорошую мину при плохой игре. Зина, я желал быть вашим другом… и даже более того… Но вы не можете воспрепятствовать мне быть хотя бы вашим союзником…

Казалось, она слушает его всеми порами своей кожи.

— Помните быка… там… в Антрево?.. В тот день, когда мы пошли вас встречать, Филипп и я?.. Филипп еще подошел к загородке… Так вот, он сделал это, чтобы ее закрыть… До вас доходит?.. Кто-то отодвинул засов. И, не окажись мы тут… Вы встретились бы с опасным животным нос к носу, совершенно беззащитная.

Она всхлипнула, как если бы у нее начинался кашель.

— Ваша машина… в день моего приезда… перед этим кто-то перерезал у нее тормозной маслопровод. Владелец автомастерской вам это подтвердит… Проехав чуточку дольше, вы бы перевернулись… И вот вчерашнее происшествие… Сделайте вывод… Ведь это вы должны были поехать на виллу… И на сей раз преступник твердо решил покончить с вами. Тут уж двух мнений быть не может. Дверь в дом, начиненная взрывчаткой! Затрачены большие средства! Что вы ответите полицейскому комиссару, когда он перечислит вам все факты: нападение в Милане — два года назад; авария автобуса с туристами — в прошлом году и плюс все то, что я вам сейчас перечислил?.. Не можете же вы все-таки настаивать на своем и утверждать, что это всего лишь роковые случайности!…

Зина выронила сигарету, Лоб встал, поднял и раздавил ее в пепельнице.

— Я, — продолжил он, — я вас знаю… но немного, скажем так… Но он, если вы станете отвечать ему молчанием, он обвинит вас в сокрытии убийцы… И будет не так уж и не прав, поскольку вы, само собой, знаете того, кто систематически покушается на вашу жизнь… Давайте же рассуждать здраво… Эта вилла, вы ее сняли… Вы туда ездите по вечерам… Вы встречаетесь там с кем-то… кем-то, у кого есть вторые ключи и время, чтобы подложить взрывчатку… Поставьте себя на место комиссара… Начнем с того, что он обязан оберегать вас от очередного покушения… а также предусмотреть другие недоразумения — такие, как вчера вечером… Где-то поблизости от вас существует некто, представляющий собой смертельную угрозу для общества… И вы, отказываясь его изобличить, станете его сообщницей… Так вот, говорите. Прошу вас, Зина… Мне вы можете доверить всю правду. Я юрист, в некотором роде адвокат. Я помогу вам… Знаете, я никогда не сталкивался с чем-либо подобным: женщина, пятикратно встречавшаяся со смертью, упорно скрывает имя своего безумного преследователя… Потому что этот человек ненормальный… Но если вы принимаете его сторону, то комиссар вправе прийти к заключению… Вы догадываетесь, к какому именно?.. Ну скажите, кого может прикрывать всеми средствами и даже ценой собственной жизни женщина… а?

Лоб выждал. Зина качала головой. Она судорожно втягивала воздух, у нее был потерянный взгляд наркоманки.

— Своего любовника! — пробормотал Лоб.

Зина повалилась на бок. Банный халатик, соскользнув, приоткрыл голое плечо. Лоб подтянул полу и закурил вторую сигарету. Он был не прочь увидеть, как Зина разражается слезами. На сей раз она заговорит. Он обуздал ее — без крика, заклятий. И тем не менее у него осталось еще желание сделать ей больно. Он еще не свел с ней счеты полностью.

— Своего любовника, — повторил он. — Зина, вам придется в этом признаться. И даже если вы не признаетесь, полиция доищется… Она уже сунула нос в ваше прошлое… Да. Она в курсе… относительно вашего брата… Она расспросит жителей Аспремона. Сколько бы времени на это ни ушло… Она проведет расследование и в Антрево… Какие меры предосторожности ни принимай — а люди видят… Всегда найдется свидетель, который в конечном счете вспомнит, что в такой-то день, в такой-то час, и в самом деле, мужчина и женщина, в таком-то месте…

— Замолчите! — крикнула Зина в сложенные перед лицом ладони.

— Ладно. Я-то замолчу. Но вот Бонатти будет действовать без перчаток. Вопросы, которые я задаю вам по-дружески, он будет задавать вам часами, орать на вас и молотить кулаком по столу. А когда он утомится, его сменит инспектор и скажет: «Итак, у вас есть любовник! Не поговорить ли нам об этом господине… Послушайте!… Сколько лет вы с ним знакомы?.. Где вы с ним встретились? Наверное, во время тура…»

— Хватит! — молила Зина. — Хватит!…

Но Лоб уже завелся. Он страдал сильнее Зины.

— Они пустят в ход все аргументы. Станут утверждать, что этот мужчина — психопат; и вы отказываетесь его выдать по той причине, что признание вас принизит еще больше. Они даже пойдут дальше и скажут, что это по его милости вы пытались… там… в отеле…

— Ну почему вы не дали мне умереть? — простонала Зина.

Лоб придавил глаза ладонями и увидел, как в черном небе засверкали искры.

— Это я схожу с ума, — пробормотал он. — Зина… Он опустился на колени перед диваном и приблизил лицо к лицу девушки.

— Зина, я не знаю, что со мной творится… Я не хотел, клянусь вам… Я пришел, движимый желанием вам помочь… В конечном счете меня не волнует то, что у вас есть любовник… Я ревновал… Бывали минуты, когда… Ладно! Это моя проблема… Но нам надо продумать ваши показания… Вы должны будете все сообщить об этом человеке, понимаете?.. Отмежеваться от него. Иначе я просто не знаю, что вообразит себе Бонатти… Вы меня слушаете?

Зина не шелохнулась, по-прежнему прикрывая лицо ладонями. «Как будто бы я задушил ее», — мелькнуло у Лоба в голове. Вздохнув, он встал и прошел к окну выглянуть на улицу. Может быть, за домом уже начато наблюдение? Вон тот детина, который договаривается с таксистом… Все это совершенно несущественно! Он вернулся к Зине, поискал в карманах носовой платок. И его пальцы наткнулись на коробочку с браслетом.

— А ведь я принес вам подарок.

Зина наклонила голову, и сквозь растрепанные пряди Лоб заметил голубой глаз, который наблюдал за ним.

Не спеша открыв футляр, Лоб пропустил указательный палец через семь колец и поиграл ими. Они весело звякнули. Лоб протянул Зине платок.

Выпрямив Зинину правую руку, он пропустил одно колечко браслета за другим на влажное запястье.

— Перестаньте плакать! И постараемся все обговорить. Но сначала высморкайтесь.

Он помог Зине сесть и осторожно вытер ей лицо, думая о том, как же было бы славно ее умыть, искупать, одеть; она стала бы для него большой куклой; он мог бы касаться ее, как пожелает; мог бы… Он чуть ли не задыхался. Проведя носовым платком по лбу, он учуял ее запах — терпкий и в то же время приторный, запах женщины.

— Зина!

Она оттолкнула его. Что-то закончилось, что-то — редчайшее, неуловимое, ранее никогда им не испытанное. И возможно, наступало одиночество, какого он еще не ведал. Зина откинула волосы назад, приоткрыв выпуклый, упрямый лоб; потом поворотом гибкой руки сбросила браслетные кольца на диван.

— Вы очень милы, господин Лоб… Извините меня… я вела себя глупо… только что…

По мере того как Зина опять становилась сама собой, ему казалось, что он смотрит на себя ее глазами, и с удивлением увидел лепечущего, загнанного в угол старого ребенка с нечистыми желаниями. Зина, плотно запахнув пеньюар, завязала его кушаком. Лоб неловко подобрал с дивана кольца.

— Я не могу, — пробормотала Зина. — Вы такой добрый. А вот я… Но вы оказали мне услугу… придя со мной поговорить… услугу… знали бы вы только какую…

— Я просто в восторге, — сказал Лоб, вновь обретая привычку изъясняться формулами вежливости, в то время как его руки, ноги, тело после многолетней муштры обретали позу победного безразличия.

— Теперь уходите… пожалуйста… меня запросто можно испугаться… И потом, мне надо поразмыслить до встречи с этим полицейским.

Зина протянула руку. Лоб взял ее в свою.

— Кто он? — шепнул Лоб.

— Нет. Вам не понять. Вы никогда не понимали. Теперь уходите.

— Но… я вас увижу… после?

— Уходите, — твердо повторила Зина. И больше за меня не тревожьтесь.

— Тогда пообещайте позвонить мне после встречи с Бонатти… Вот мой номер.

Он нацарапал его на клочке.

— Обещаете?

—Да.

Они подошли к двери. Лоб долго смотрел на Зину.

— Бонатти — мужлан. Он много кричит, но он вас не съест! В конце концов, вам себя укорять не в чем. Вы вне всего этого.

Она как-то двусмысленно улыбнулась, и дверь, медленно прикрываясь, постепенно скрывала ее лицо. Еще секунда — и сквозь тонкую, с волосок, щелку он видел уже только голубой глаз, показавшийся ему полным отчаяния. Потом язычок замка скользнул в свое гнездо. Больше, чем слова, Лоба терзали как бы немые знаки: ключ, поворачивающийся в замочной скважине, поднятое стекло вагона, исчезающая кабина лифта… Его жизнь была полна таких вот крошечных расставаний, лишавших всякой значимости, дней, которые он пытался наполнить содержанием. А чем же заняться ему теперь до вечера?.. Как всегда, перебирать только что сказанные и услышанные слова и до тошноты твердить себе: «Мне следовало… Я должен был…»

Лоб спускался по лестнице, ступенька за ступенькой, и на каждой площадке между этажами поднимал лицо, готовый вернуться наверх. Ступив на тротуар, он, как ни странно, подумал: «Нелли потерял жену, а вдовцом чувствую себя я!» Какая бессмыслица! Его мысли становились театром теней, сценой гиньоля [], где разыгрывается абсурдистская пьеса, которая пойдет без антракта до Зининого звонка. Он никак не мог вспомнить, где поставил машину, и, наконец припомнив, что на вокзале, побрел в отель пешком.

— Если мне позвонят, — сказал он портье, — я у себя в номере.

Он пропустил время обеда. Есть ему не хотелось. Растянувшись на постели, он пытался осмыслить последние события. Одна часть его «я» старалась подкорректировать события, предотвратить драму; другая относила вину на его счет. Ведь если бы он не попросил супругов Нелли принять на себя заботу о Зине, глупейшим образом не влюбился в нее, подталкиваемый ревностью, не начал выслеживать ее, а затем не встревожил своим звонком Мари-Анн… и, главное, не попросил ее ничего не говорить мужу… К чему эти рассуждения? С первого дня он поступал так, словно жестокая судьба воспользовалась им, чтобы Мари-Анн отправилась на эту виллу. Он никому не желал зла, однако виновник — он! И никто не предъявит ему счетов! Это ужасно смешно! Тот, кто страховал жизнь, подталкивал людей к смерти. Какая же он, Лоб, зловещая марионетка!… А по возвращении в Женеву, всеми почитаемый и уважаемый, он, несомненно, продолжит свою непыльную работенку поставщика смерти… Почему бы и нет?

Кондиционер не справлялся с жарой. Лоб отправился под душ с желанием отмыться и охладиться. Телефонный звонок застал его голым и мокрым. Он чуть не выронил скользкую трубку.

— Лоб у телефона.

— Говорит Бонатти. Не знаете ли вы, где малышка?!

— Зина?

— Разумеется. Ее ищут уже битый час. Она и не отлучалась, и дома ее нет.

— Не знаю.

— Черт побери! Этого только не хватало!

— Вы звонили в магазин мсье Нелли?

— А как же? Но там ее никто не видел. Мне следовало это предусмотреть. Она удрала, потаскушка!…

— Это исключено!

— Будь у вас за плечами мой двадцатилетний стаж, вы никогда больше не посмели бы так сказать…

— Непременно сообщите мне, если что-нибудь узнаете.

Некоторое время спустя Лоб почувствовал, что замерз, и оделся ощупью, как слепой. Телефон зазвонил опять. Голос Нелли:

— Бонатти вам сообщил?..

— Да… Я ничего не понимаю.

— Могу я прийти?

— Да, и поскорее. Жду вас внизу… Обсудим, что можно предпринять.

Но Лоб знал, что ничего уже предпринять нельзя — ни Нелли, ни кому-нибудь другому. Он представил себе, как инспектора полиции, смешавшись с толпой пассажиров на вокзале, аэродроме, готовы обрушить кулак на хрупкое плечо, защелкнуть наручники, как защелкивается капкан. У него ныло все тело, кости. Ему следовало бы сразу сдаться полиции, ведь единственным виновным являлся он сам.

Нелли не замедлил прибыть.

— У вас изнуренный вид, — заметил Лоб.

— И у вас не намного лучше.

Выбрав кресла в сторонке, они заказали два коньяка с водой. Пить и разговаривать! Разговаривать и пить! И подкарауливать телефонный звонок. Выбора не было. Репродуктор на набережной оповещал о празднике цветов и фейерверке.

 

Глава 12

Они наскоро поужинали, как путешественники перед отходом ночного поезда. Им уже больше нечего было друг другу сказать. Теперь Нелли составлял компанию Лобу и пытался его ободрить. Лоб дважды звонил Бонатти. Кто-то отвечал, что комиссара нет, поиски продолжаются… Лоб настаивал. Он напоминал, что Зина уже однажды пыталась покончить самоубийством. Равнодушный голос ограничивался тем, что повторял: «Мы приняли все необходимые меры». Однако Лоб не мог избавиться от мысли, что все начинается заново. С той лишь разницей, что теперь Нелли заменил Флешеля, декорация изменилась; ожидание стало мучительнее. Лоб слишком много выпил — содовая, коньяк, кофе… За стойкой метался белый силуэт бармена. Вентилятор под потолком создавал звуковой фон, как в кино! Слабое освещение, перешептывания сидящих в баре; крупный план — Нелли, то и дело поглядывающий на часы; все стало фильмом. Время остановилось, Лоб уже не понимал, что здесь делает Нелли. И тут к нему вдруг стала возвращаться ясность ума — страшная ясность, являющаяся ночью, самая проницательная и безумная. Он глотнул чего-то, что на секунду погасило пожар по рту.

— Вам следует вернуться домой, — сказал он Нелли.

— Мне некуда спешить, — отвечал Нелли. — Некуда спешить!

— Она не позвонит мне. С чего бы она стала мне звонить до встречи с Бонатти?!

Нелли открыл еще одну пачку сигарет и поставил рядом со своей зажигалкой, между стаканами.

— Она непременно сообщит нам, что и как. Мы понадобимся ей. Нам придется искать для нее выход.

У Зины был другой способ найти выход, но при таком раскладе время еще не вышло. Лобу вспомнились все объяснения Флешеля. Отсрочка продлится еще несколько часов.

— Хотите, я позвоню Бонатти? — вызвался Нелли. Он встал.

— Я пойду с вами.

Телефонная кабинка тесновата для двоих. Они были вынуждены прижаться друг к другу. От Нелли исходил запах душистого мыла, туалетной воды и еще чего-то терпкого, должно быть, тревоги. Лоб взял отводную трубку. На другом конце провода отозвались.

— Говорит Нелли… Ничего нового?

— Пока ничего. Наши люди прочесывают отель. На это потребуется время.

— А именно?

— Возможно, несколько дней.

Лоб не дослушал. Выйдя из кабины, он облокотился на стойку бара. Зеркало множило до бесконечности его отражения. Лобы в глубине ночи, потерявшие способность думать, — всего лишь тени, но Эрве Лоб был не прочь оказаться одной из них.

— Я попросил, чтобы нам дали знать, — сообщил ему Нелли. — Так оно будет проще.

— Думаете, нам следует подождать? Нелли глянул на часы.

— Еще нет и полуночи. Еще не все потеряно.

— Чего вам налить? — спросил бармен.

— Две анисовки, — заказал ему Нелли.

Они пили молча. Лоб вяло перебирал расплывчатые мысли… Мари-Анн… Несомненно, ее похоронят в Грассе… У него нет черного костюма… Послать цветы… Смешно!… Может быть, ему следует принять участие в ночном бдении у гроба? Но это роль мужа… Бедняга Филипп, который ждал тут вместе с ним лишь из любезности.

— Что вы, в сущности, сказали ей утром? — спросил Нелли.

— В сущности? Уж и не припомню. Я только добивался от нее, чтобы она решилась сказать правду. И мы поссорились.

— Это у вас вошло в привычку?

— Право же…

— Вы с ней не особенно ладили!

— У меня неважный характер. У нее тоже.

— Но вы не сказали ей ничего такого, что могло бы ее испугать?

— Я доказал ей, что она находится в опасности.

— Вот поэтому она и прячется!

Зазвонил телефон, и Лоб положил ладони плашмя на стойку, пытаясь унять их дрожь.

— Вас, — сказал ему бармен.

Спрыгнув с табурета, Лоб ринулся в кабинку.

— Лоб у телефона…

Он сразу же узнал Зинин голос.

— Где вы?.. Почему вы убежали?.. Вас разыскивает полиция.

Нелли проскользнул в кабину вслед за Лобом и прикрыл за собой дверь. Им нечем было дышать. Трубка стала клейкой в руке Лоба.

— Я вас плохо слышу… Я сказал, вас плохо слышно… Говорите громче… Где вы находитесь?.. Я поеду за вами.

— Нет, — сказала Зина. — Не стоит труда… Я и без того принесла вам слишком много хлопот, бедненький мой Эрве… Собственно, потому я вам и звоню… Вы всегда были добры ко мне. А я… похоже, вы правы… я. как мой брат… Он любил поджигать. Я тоже… По-другому, но результат один.

— О чем это она? — шепнул Нелли.

Он ощупью искал выключатель, так как Лоб забыл включить в кабине свет, и схватил отводную трубку.

— Смерть Мари-Анн, — продолжала Зина, — произошла по моей вине.

— Не станете же вы говорить, что убили ее! — крикнул Лоб.

— В каком-то смысле так оно и есть… Она осталась бы в живых, если бы позволила умереть мне. Я — как ядовитая змея. Помните гадюку, Эрве? Ведь до этого они никогда не водились в тех местах… С этого момента у меня родилось предчувствие чего-то ужасного…

— Но это же абсурд!

— О нет, — монотонно продолжала Зина. — Пресмыкающихся следует истреблять.

— Как… Неужели же вы хотите этим сказать, что…

— Именно это я и хочу сказать. Вам тоже, сама того не желая, я причиняла огромное зло. Забудьте меня, Эрве.

Нелли шумно дышал. Лоб вытер рукавом пот со лба. Пот застилал ему глаза.

— Прошу вас… Без глупостей…

— Я не глупая, Эрве… Как вы не можете понять?.. Я кругом виновата… Мне следовало все это предвидеть… Так нет же… Я думала, что, быть может, смогу жить, как другие люди… Вы все столько раз внушали мне, что напрасно я вбила себе в голову… что жизнь надо принимать такой, какая она есть, не задаваясь вопросами… И вот что из этого вышло…

Голос Зины звучал уже не так четко, но оставался решительным.

— Эрве… обещайте мне… сказать этому комиссару, что я не хотела ничего плохого, не знала, что дело обернется таким образом…

— Подвиньтесь, — бросил Нелли. — Дайте-ка мне это…

Он вырвал телефонную трубку у Лоба из рук и наклонился вперед; его плечи расширились от прилагаемого усилия, а кровь прилила к лицу. Теперь он держал обе трубки так, словно сжимал в кулаках голову умирающего.

— Зина, — медленно произнес он, — Зина… Это я… Да, я здесь… Я тебе запрещаю, слышишь, я запрещаю тебе двигаться с места… Ты скажешь мне, где находишься, и станешь меня ждать… спокойно… Остальное я беру на себя…

Лоб приоткрыл дверь и выбрался из тесных объятий Нелли. Ему вовсе не нравилась его манера обращаться к Зине на «ты», однако Нелли был вправе разговаривать с ней как с девчонкой, наседать на нее всей силой своего авторитета.

— Нет, — продолжал Нелли, — сейчас не время спорить.

По-видимому, Зина сопротивлялась, поскольку теперь Нелли слушал ее и молчал. Лоб положил было руку на вторую трубку. Но, почувствовав, как сжали ее пальцы Нелли, не настаивал. Время от времени из трубки доносился Зинин голос. Похоже, она вдруг впала в неистовство.

— Клянусь тебе, нет, — пробормотал Нелли. — Ты должна мне верить…

Этот новый тон потряс Лоба. Неужто Нелли сдастся?.. Он видел, как тот прикрыл глаза со все более явным выражением душевной муки на лице. Он упирался грудью в полочку с телефонным аппаратом.

— Знаю, — сказал он. — Ты права… Но ведь сама ты ничего плохого не сделала… Это несправедливо… Зина, милая…

Лоб отпрянул так резко, что дверь кабины, распахнувшись во всю ширь, ударилась о стенку. Подошел бармен, и Лоб чуть было не извинился. Он тихонько снова прикрыл дверь за спиной и неподвижно стал по другую сторону, прижимая ладони к бокам. «Надо держаться, — внушал он себе. — Не подавать виду… Не подавать виду…»

Он углядел в глубине бара парочку, которая наблюдала за ним, и заставил себя вернуться в свое кресло. Он даже не потрудился уяснить себе ситуацию. Правда, чистая правда забиралась в него, как морская вода в треснувшую раковину. Он вылил из сифона себе в стакан последние капли. Парочка успокоилась, продолжала любезничать. Из кабины, как из исповедальни, вырывался бубнящий голос. Но Лоб знал эту проповедь наизусть. Он знал, что Зина не уступит никаким настояниям. На этот раз она пойдет до конца. Она обязана так поступить. Лоб посмотрел на часы и засек в памяти: четверть первого ночи. В четверть первого некий Лоб — легковерный, робкий, со своими несбыточными мечтами, Лоб — младенец, которого грубо оторвали от материнской груди, ушел со сцены, полный презрения и сарказма, уступая место некому незнакомцу. Когда Нелли вышел из кабины с лоснящимся лицом, сбившимся на сторону галстуком, как после пьяной драки, Лоб испытал чуть ли не победное чувство.

— Садитесь, — пригласил он Нелли с плохо скрываемой радостью. — Вам это необходимо.

Нелли плюхнулся в пододвинутое кресло, как боксер после удара гонга.

— Все кончено, — пробормотал он.

— Вы уверены, что…

— О! Почти.

— Вы могли бы догадываться об этом… и раньше, — небрежно бросил Лоб, как следователь, досконально изучивший расследуемое дело. — Ведь вы знали ее… лучше кого бы то ни было.

Глаза Лоба снова метнули взгляд на кабину, и он выпрямился.

— Естественно, полицию вы не известили. Нелли поднял руку, потом бессильно уронил ее.

— Иду, — сказал Лоб.

Трубка липла к пальцам, как если бы Нелли пролил на нее кровь.

— Алло… Лоб…

Он понизил голос из величайшей заботы о соблюдении тайны.

— Звонила Зина… Да, Зина Маковска… а кто же еще… Она наверняка находится в отеле, и ей угрожает опасность… Да нет. Ее никто не преследует. Она решила покончить с собой… Нельзя терять ни минуты… Я прекрасно понимаю, что шансов у вас почти нет, но все же нужно попытаться… Да, спасибо…

Повесив трубку, он машинально вытер руки. Нелли сидел в прежней позе. Когда Лоб сел, он спросил:

— Вы заявили на меня в полицию?

— Нет еще, — ответил Лоб.

— Что они предпримут, чтобы ее найти?

— Ускорят поиски… Они пообещали мне сделать невозможное.

Позади них вырос бармен.

— Два коньяка с водой, — заказал Лоб. Выждав, он пододвинул свое кресло к креслу Нелли.

— Так это вы убили Мари-Анн, да?.. Вы хотели убить ее.

Он не рассчитывал на ответ и был удивлен, увидев, что Нелли выпрямился в кресле.

— Думайте, прежде чем говорить, Лоб! Как бы вы не наговорили глупостей.

— Полноте! — гневно сказал Лоб. — Вы ненавидели жену.

— В том-то и дело, что это не так. Мы с ней не понимали друг друга, а это не одно и то же. Просто мы не могли ужиться под одной крышей — вот и все.

— Вам надо было развестись.

— Для этого требуется согласие обеих сторон.

— К тому же у нее были деньги.

— Послушайте! Я мог бы разбить вам… Бармен поставил на стол запотевшие стаканы и графин.

Нелли откинулся на спинку кресла.

— Да, — вздохнул он, — у нее были деньги. И она не умела найти им применения. И принимала меня за психа. Мне это осточертело… осточертело. Я просто подыхал. Через это надо пройти, чтобы…

Он обеими руками потянул Лоба за рукав.

— Клянусь вам, Эрве, я никогда об этом не думал… По крайней мере, осознанно… Когда-то я сказал себе: «Если с ней что-нибудь случится… если ее не станет…»

— Вы бы сразу навлекли на себя подозрения, — заметил Лоб. — Вы же ее наследник.

— Согласен. Но я воспринимал себя иначе. И когда вы привели в наш дом Зину, вот тут-то оно и началось… Не так, как думаете вы. Вы считаете меня закоренелым преступником… мозг, холодно рассчитывающий каждый шаг… Я же был от такого весьма далек… Я возжелал эту девушку, как никогда и никого… А между тем сколько их перебывало за мою жизнь! Но вам этого не понять…

— Скажите на милость!… Ведь я тоже…

— Да нет же, вы ее не любили. Не так, как я. Вы не способны потерять голову… Зина… ей нужно было все… чтобы забыться. У нее темперамент наркомана, как и у меня. Называйте это любовью, если угодно. Но наше чувство гораздо сильнее. Мы с ней просто теряли ощущение времени.

Лоб отпил глоток, который испарился у него на языке, как вода на раскаленном песке.

— И это началось… — начал он.

— Сразу же, разумеется. И безо всякого расчета!

— Присутствие Мари-Анн вас нимало не смущало!

Нелли взглянул на Лоба как на диковинного зверя за решеткой.

— Когда страдаешь от голода и жажды, — сказал он, — то сначала ешь и пьешь. Угрызения совести — это годится для пресытившихся. Только мы… чем больше мы пили, тем сильнее становилась жажда.

— Ах, увольте! — пробормотал Лоб. — С меня хватит!

Не будь тут бармена и этой парочки в глубине бара, которая шушукалась за столиком, он залпом опустошил бы целый графин прямо из горлышка.

— Меня осенило внезапно, — продолжал Нелли.

— Вдохновение, — скривился Лоб.

— Вы даже не представляете себе, как точно выразились. Зина считала, что ее преследуют, гонятся за ней по следу, как охотник за дичью… что она обречена на погибель… Вспомните происшествие с автобусом… чистое совпадение; подобные аварии случаются каждый Божий день. Вы со мной согласны? История в Милане — того же порядка. Вечерами на женщин нападают — такое случается сплошь и рядом… Она воспринимала это как рок.

— Ее детство…

— В том-то и дело! И вот она решила покончить жизнь самоубийством… Возможно, это глупо, но вопрос не в том… Я только стараюсь, чтобы вы поняли, как я пришел к мысли принять эстафету. Девушка, которой, похоже, угрожала смерть в рассрочку… Мне представился отличный случай… Я воспользовался моментом, когда был один, чтобы открыть загон для быка…

— Это было рискованно!

— Рискованно? Бросьте!… Когда я пилил трубку, машина стояла в гараже. Представляете? Что касается загородки, то я держался настороже. Да вы и сами видели. В случае малейшей опасности для Зины я скорее подставил бы под рога самого себя… Потом… так вот, потом события развивались как по писаному… Вы уехали в Эльзас… а я предупредил Бонатти. Враг Зины, ее таинственный враг, — не фикция. Он существовал. Существовал многие годы!… Он уже четырежды пытался убить Зину. И если Мари-Анн в один прекрасный день будет убита вместо Зины, по ошибке, следствие зайдет в тупик… Но для этого мне требовалось особое, счастливое стечение обстоятельств.

Нелли залпом выпил свой коньяк и улыбнулся. Несмотря на тревогу и изнурение, он все еще испытывал удовлетворение от своей находчивости, как рассказчик до самого конца истории радуется удачным находкам. И вдруг он поднес ладонь к глазам, чтобы помешать пролиться слезам.

Лоба затошнило от отвращения.

— И конечно же, — сказал он, — я сам и предоставил вам благоприятные обстоятельства, которых вы так ждали.

— Разве я ждал? — удивился Нелли. — Право, я уже сам не знаю… Мы жили сегодняшним днем. Будущее? Зачем оно?.. И вот два дня назад жена сказала, что Зина поедет в Аспремон с кем-то встретиться.

— А ведь я советовал ей молчать, — опять прервал его Лоб.

— Вы ее очень плохо знали, ее тоже. Одно только предположение, что Зина завела любовника, вызвало в ее душе возмущение, которое должно было найти себе выход… Ей казалось грязным уже само это слово. Поначалу я струхнул… Я подумал, что она все поняла… А между тем я прибегнул к мерам предосторожности — Зина сняла виллу на свое имя. И мы всегда ездили туда порознь…

— Да… да… — нетерпеливо прервал его Лоб. — И как же вы поступили?

Нелли уселся поглубже, как будто нуждался в опоре. Он поставил стакан, не в силах унять дрожь в руках.

— Мне оставалось предоставить Мари-Анн свободу действий. Она собиралась поехать на «симке», взяв Зинин плащ… Мне оставалось только найти благовидный предлог для того, чтобы задержать Зину на фабрике… Я вам уже сказал: все шло гладко как по маслу… Все думали бы, что покушались на Зину, поскольку Мари-Анн как бы ее подменила… И вы первый подтвердили бы, что я даже не был в курсе дела.

— Ну и сильны же вы… Так называемое безупречное убийство… Преступление, которое совершается как бы само собой.

— Я отказываюсь вам объяснять… — сказал Нелли. — Вы все толкуете превратно. Для такого иезуитского ума, как ваш, да… это может казаться силой… А между тем события разворачивались сами по себе, как болезнь…

— А взрывчатка? Что ни говори — а ведь вам пришлось собственноручно поместить ее на нужное место!

— Динамита и прочего в деревне хоть отбавляй. Когда мы купили хутор, я обнаружил на участке целую кучу разных взрывных устройств — их закопали во времена макизаров []. Знаете, заложить динамит в дверной проем — дело нехитрое!

— Значит, в этом и состоит ваша система защиты?! — воскликнул Лоб. — Вы предоставляли событиям развиваться своим чередом, а затем лишь наносили на эту картину ретушь… Последний штрих мастера!

— Глупец! — проворчал Нелли.

— Не хватает только, чтобы вы стали утверждать, будто ваша жена сама и повинна в своей гибели от несчастного случая…

Нелли грустно кивнул.

— Я начинаю понимать, — сказал он, — что тут есть нечто за пределами нашего разумения… нечто такое… Назовите это как вам угодно… Но это истинная правда: с того самого момента, как Зина пыталась покончить самоубийством, все происходило так, будто ее желание умереть заражало других… То, что сделал я, занимает в этом ряду, разумеется, свое место… Но и то, что сделали вы…

— Что?

— Да это бросается в глаза! Не будь вы таким, какой вы есть… занудой… маньяком… мучителем… Вам бы оставить Зину в покое. Так нет же! Вам понадобилось пойти в ее комнату именно в тот самый день, когда я завез ей лампу, которую она захотела поставить у себя. У меня есть вторые ключи… Она страшно перепугалась. Подумала, что я еще не ушел… что вы обо всем догадаетесь… И вы решили установить за ней слежку, обнаружив виллу, предупредили Мари-Анн. А сегодня утром… Зина со мной уже поделилась… Вы все ей рассказали, раскрыли перед ней то, о чем она и не подозревала. Сказать такой девушке, как Зина, что ее любовник — убийца! Да отдаете ли вы себе отчет? Боже мой! Возможно, я и заложил взрывчатку, но бикфордов шнур подожгли вы.

— Выходит, по-вашему, я виновен?

— Все невиновны и все виноваты!

— Вы кое-что забываете, — возразил Лоб. — Отбросим в сторону мое утреннее вмешательство… И вот вы с Зиной остались один на один… Разумеется, она не знает, что вы — убийца Мари-Анн, что кто-то покушался на ее жизнь. Но как вы рассчитывали ее успокоить? Как доказали бы, что ей больше никто не угрожает?

— Не ваше дело… — отрезал Нелли. — Если бы вы любили хоть единожды в жизни, вы бы знали, что два существа, считавшие, что они… увидев, как распахиваются двери тюрьмы, не задаются вопросом: а кто же их открывает?.. Они думают лишь о том, чтобы выйти на волю и подышать свободно…

— Возможно, я маньяк и зануда, — сказал Лоб голосом, который ему уже не удавалось контролировать. — Но вы, похоже, страшно самодовольны… невероятно тщеславны, если никогда не догадывались, что ведь Зина любила и меня.

— Вас? — вскричал Нелли.

Парочка, отпрянув друг от друга, смотрела уже на них. Услышав разговор на повышенных тонах, бармен повернул голову в их сторону.

Нелли захохотал.

Лоб почувствовал, что краска заливает его щеки. Огонь, полыхавший внутри, обжег его лицо.

— Замолчите, — прошипел он.

— Не смешите меня!

— Да замолчите же, наконец!

— Эх вы! Шут гороховый!

Рука Лоба потянулась к графину, и пальцы сжали горлышко. Размахнувшись жестом завзятого преступника, Лоб изо всех сил обрушил графин на голову Нелли. В ушах так гудело, что он и не услышал, как тот раскололся. Сноп осколков рассыпался по бару. Послышались крики. Лоб выронил горлышко и пососал ладонь, на которой кровоточил глубокий порез. Потом повалился в кресло и выдохнул.

Где-то хлопали двери, кто-то бежал галопом. Что же это такое сказал сейчас Нелли по поводу Зины?.. Лоб уже не мог припомнить… Но теперь он был уверен: истоки происходящего — в далеком прошлом… очень далеком… Он снова увидел кабинет своего отца, его ледяное лицо. В глубине памяти прочно гнездилась картина этого суда… И вот наконец круг замкнулся… Он перестал страдать… В каком-то смысле он сбросил с себя страшную тяжесть. Капля падала за каплей… не то воды… не то крови…

В бар ворвалась гудящая толпа — словно мощный поток прорвал запруду. Свет люстры слепил глаза. Лоба поставили на ноги. Потащили к двери. За его спиной прозвучал голос:

— Бедняга!… Уведите его… Осторожно! Он свое получил!

В тот самый момент, когда Лоб шагнул за порог, зазвонил телефон.