Я надеялся на успех. Но это был триумф! Тайна авторства, вероятно, занимала всех в первую очередь, но и литературные достоинства романа играли тут не последнюю роль. Я больше не мог раскрыть газету или журнал, чтобы не наткнуться на рекламные анонсы:
«ОТКРОВЕНИЕ…», «ЛУЧШИЙ РОМАН ГОДА…», «НЕИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ НА УРОВНЕ ЗНАМЕНИТЫХ…» Когда мне попадался книжный магазин, я переходил на другую сторону улицы. Но, выходя из дому, не мог миновать книжного магазина Кастана. Повсюду «Две любви»… в витрине, на вращающихся стеллажах. И даже наклейки на стекле, наподобие антитуберкулезных: «КТО АВТОР РОМАНА „ДВЕ ЛЮБВИ“?»
Вот что угнетало меня сильнее, чем объявления о розыске убийцы Мериля. Вскоре такие наклейки запестрели в проходах метро, между рекламами эластичных поясов и бюстгальтеров, так что и мой роман, и мое преступление заявляли о себе одновременно. Слава и опасность подстерегали меня рука об руку, даже в репликах людей, с которыми я сталкивался. «Бывают же ловкачи!» — говорил один. «Сколько же он, должно быть, заграбастал денег!» — слышалось от другого. В целом критика отзывалась о книге восторженно. Я узнавал об этом поневоле, так как Матильда вырезала все критические статьи, которые находила в прессе, и зачитывала их мне по вечерам. Таков был ее последний маневр с целью поколебать мое решение. Она меня поджидала и, не дав даже времени выпить стакан воды или сунуть голову под кран — жара по-прежнему стояла изнурительная, — кричала:
— Да ты послушай!… «Автор романа „Две любви“ смело отказался от всех изысков так называемого „нового романа“. Просто, однако с безупречным вкусом, он описал старомодную историю, в которой действуют современные персонажи, движимые слишком прямолинейной искренностью, отчаянной прозорливостью, что приводит их к подспудно желаемой катастрофе…»
— Кто же это написал?
— Не знаю.
— В следующий раз постарайся вырезать статью вместе с именем критика.
Имена критиков ее совершенно не волновали. Ей было важно количество статей! Несколько дней спустя они уже заполнили папку. Хвалебными оказались не все. Некоторые говорили о «непристойной саморекламе». Другие не без иронии утверждали, что автор правильно поступил, сохранив инкогнито. «Неправдоподобная история. Избитая тема». Или вот еще: «У Хемингуэя та же ситуация описана с несравнимо большей экспрессией!» Один хроникер написал так: «Невинная игра в „Кто автор?“ продолжается. Откуда такая забота о сохранении инкогнито? Разве перед нами важный деятель науки или политики? А не проще ли допустить, что автор романа „Две любви“… пал жертвой дорожной аварии? Кто знает, может, он скончался раньше, чем его произведение удостоилось премии?..»
— Хочешь, я куплю телевизор? — предложила Матильда. — Мы услышим дебаты.
— А на какие шиши мы его купим?
Но Матильду трудно остановить подобными аргументами. Она взяла напрокат портативный телевизор и поставила в спальне с намерением довести свою подрывную работу до конца. Итак, на сон грядущий я видел тех, кто мною занимался. Их было много! Что правда, то правда. Игра в «Кто автор?» стала модной. Любому собеседнику — будь то актер, депутат или пианист — под занавес, заговорщически подмигнув, задавали сакраментальный вопрос: «Не вы ли случайно написали „Две любви“?..» Однажды вечером с таким вопросом обратились к Эдди Мерксу [], по завершении очередного Тур де Франс. Как надоедливый припев.
Состоялся также «круглый стол», за которым собрались литературные критики. Между ними сразу завязалась перепалка.
— Зачем издавать книгу автора, пожелавшего сохранить неизвестность? Начнем с того, что это противоречит Уставу конкурса.
— Извините, такой случай уставом не предусмотрен. Насколько мне известно, он не предусмотрен вообще ни одним уставом. Жюри остановило свой выбор на лучшей рукописи, а издатель ограничился тем, что его утвердил.
— Вся проблема в том, хорош ли сам роман. А он хорош. В конечном счете само литературное произведение важнее имени писателя.
— И потом, возможно, автор уехал очень далеко. Его молчание может иметь тысячу причин. Но он объявится, несомненно. Матильда приглушила звук.
— Видишь, время еще есть.
— Нет.
— В конце концов… ты же не боишься известности?
— С чего бы это я стал бояться?
Ссора возобновилась. Я выключил телевизор. Но не мог же я постоянно затыкать уши или носить повязку на глазах! На улице меня не покидало ощущение нависшей угрозы. Все разговоры, казалось, целились прямо в меня. Так, я пошел к парикмахеру, чтобы еще немного укоротить волосы. Он сразу заговорил со мной о романе «Две любви»…
— У вас, мсье Миркин, обширные знакомства. Что об этом думают люди? Очередной розыгрыш, верно? Как тот случай с певцом в маске из «Спорт-Диманш». А в конце концов мы узнаем, что эту книжку написал Папийон… Вы отпускаете бороду?
Куда бежать, чтобы обрести покой? До конца каникул у меня больше не было дел на студии, но я коротал время вне дома, совершая длительные прогулки. Теперь я перестал ходить и на бульвары, где даже на деревьях меня подстерегали наклейки «КТО автор?» Матильда ждала моего возвращения, готовая читать мне отклики в прессе, новые статьи, сплетни — забавные или слащаво-язвительные.
— Прошу тебя: оставь меня в покое! Оставь меня в покое!
— Нет, я не оставлю тебя в покое. Это слишком глупо. Любой на моем месте поступил бы, как я. Даю слово, ты что-то скрываешь. Ведь в конечном счете твои доводы не выдерживают критики.
Я и сам прекрасно знал, что мои доводы никуда не годятся. И тем не менее пытался ей сопротивляться.
— Ладно! Допустим, завтра я побегу к издателю. И что я ему скажу, а? Почему я не указал своего имени в конверте? Тут еще он мне поверит. Ну а все остальное? Я не уезжал в путешествие… Не болел. А значит?..
— Но ты расскажешь ему все то, что рассказал мне… Что успех тебя пугает, ты боишься, что не сможешь так же хорошо написать следующую книгу. И потом, неужели ты воображаешь, что ему есть дело до твоих мотивов? Он до смерти обрадуется возможности возобновить вокруг твоего имени рекламную шумиху.
Все это представлялось очевидным. Я замыкался во враждебном молчании, тогда как Матильда неутомимо кружила вокруг меня, отыскивая новые доводы.
— Я залезу в долги, — пригрозила она, — вот тогда тебе поневоле придется решиться.
И она привела свою угрозу в исполнение. Для начала купила себе два летних платья. То было далеко не разорение, но довело меня до белого каления. Мы превращались в противников, которых уже ничто и никогда не могло примирить. Затем она купила ручные часики и с готовностью показала их мне. Такие часики вряд ли стоили больших денег — Матильда поступала осмотрительно. Главное — изводить меня. В этом и заключалась ее новая тактика. Скандалы сменились спокойными намеками на наше будущее материальное благополучие, как будто мы уже договорились, что рано или поздно я сдамся. Матильда в открытую строила планы. Так, она мне объявила:
— Знаешь, я видела потрясную квартирку в шестнадцатом округе: четыре комнаты, терраса с видом на Булонский лес. Ты не хотел бы пойти ее посмотреть? Едва удержавшись от пощечины, я схватил Матильду за плечи и стал трясти:
— Я тебе запрещаю! Запрещаю! Меня душил бессильный гнев. Она осторожно высвободилась.
— Ладно! Не будем больше об этом. Однако согласись, что принимать журналистов, фотографов у нас в квартире…
На следующий день на ее туалетном столике красовался флакон дорогих духов от Ланвена. Она объяснила мне спокойным тоном, приводившим меня в бешенство:
— Мне выдали компенсацию. Надеюсь, не в последний раз, поскольку ателье Мериля выкупают, а тем, что новые владельцы возьмут меня на работу, и не пахнет. Но ведь все это теперь уже не имеет никакого значения, правда?
Она ничегошеньки не понимала, кретинка. Я чувствовал себя затравленным зверем. И пусть мои волосы теперь стали короткими, а борода отросла, чего Матильда, похоже, и не заметила, я все еще узнаваем и очень долго останусь им. Я все еще походил на «казака» с очень светлыми глазами. Нет и еще раз нет! О том, чтобы раскрыть инкогнито, не может быть и речи. Мне исключительно повезло, что я ускользнул от следствия. Хотя, впрочем, дело еще не закрыто. Я не могу показаться на людях. Но что, если эта дура направит кредиторов по моим следам? А тут еще произошел инцидент, который навел меня на серьезные размышления. Я спускался в лифте. И в этот момент заметил разносчика телеграмм, который взбирался по лестнице. Обыденная сцена, она прошла бы мимо моего внимания, если бы консьержка, подметавшая вестибюль, мне не сообщила:
— А к вам как раз понесли пневматичку, господин Миркин.
— На мое имя?
— На имя вашей жены.
Пневматичка Матильде? Каких только предположений я не нагородил про себя, пока покупал пачку «Голуаз» и «Фигаро»! Когда я вернулся, Матильда кончала прихорашиваться.
— Почты не было? — спросил я как бы невзначай.
— Нет, никакой, — ответила Матильда.
К несчастью для нее, порывшись в корзине для бумаг, я обнаружил конверт. Она его даже не разорвала. Я разглядывал незнакомый мне почерк — круглый, правильный, с аккуратно выведенными буквами: «Мадам Матильде Миркин — 88-бис, улица Бонапарта — Париж VI». Красивые прописные буквы. Почерк мужской. Я бросил конверт обратно в корзину. Меньше чем за секунду я и думать забыл о романе, интервью, мечтах и сожалениях. Я думал только об этом мужчине. Что написано в письме, в получении которого она не хотела признаваться?
Я открыл газету для виду. «ДВЕ ЛЮБВИ»… САМЫЙ БОЛЬШОЙ УСПЕХ СЕЗОНА…» Теперь я всего этого уже не воспринимал. У меня появился другой повод для терзаний. Среди всех гипотез я сразу отобрал одну, и она с каждым мгновением становилась все обоснованней. Она обретала определенность как бы сама по себе, внезапно впитав все мои сомнения и подозрения. Матильда проговорилась. И вот кто-то уже в курсе. Кто-то манипулировал ею, подсказывал, как загнать меня в угол. С помощью долгов — это она придумала не сама. Она способна метать громы и молнии, выкрикивать ругательства, но методично бить меня в одно и то же место — нет. Я усматривал тут постороннее влияние. Я вспомнил про таинственный телефонный звонок. И вот сейчас — пневматичка. Ведь мне это не приснилось. Хотя, по словам Мерлена, видимость часто обманчива, я чувствовал: мне предстоит что-то открыть или, скорее, кого-то разоблачить. Матильда вышла из туалетной комнаты надушенная, обворожительная.
— Я пошла по магазинам. Что пишут новенького?
Она взяла у меня из рук «Фигаро». Она нюхом чуяла, на какой странице напечатаны письма читателей, парижская хроника или заметки, имеющие отношение к моему роману.
— Ох!
— Что там еще такого? Она прочла дрожащим голосом:
— «Две любви» — роман, который так будоражит общественное мнение, — в скором времени будет экранизирован. О таком проекте заявили несколько кинокомпаний, в частности американских, которым их финансовое положение дает известные преимущества». Она опустила руки.
— На сколько же потянут права на экранизацию? Я машинально ответил:
— В долларах? Тысяч на сто. Я не очень-то в курсе.
— Нет, а во франках?
— Ну что ж, приравняй доллар к пятистам франков, тебе остается только помножить. Ее губы зашевелились. Она вскричала:
— Получается что-то невероятное! Пятьдесят миллионов.
— Пожалуй… так оно и есть.
Цифра обжигала ее медленно, как кислота. Она закрыла глаза, вздохнула и пробормотала голосом, какого я у нее не слышал:
— Я ненавижу тебя, Серж.
И вышла, хлопнув дверью. Убедившись, что она не вернется, я снова извлек из корзины скомканный конверт пневматического письма и тщательно его изучил. Это было для меня куда важнее всех киномиллионов. Мне никогда не встречался такой каллиграфический почерк. Чернила напоминали глянцевую, густую китайскую тушь, словно письмо было написано гусиным пером. Неуловимый аромат еще не выветрился из слегка гофрированной бумаги. Запах кожи? Дорогого табака?.. Нет, запах богатства. Того богатства, которое еще мог бы заполучить и я. Ведь если в присутствии Матильды я всеми силами сопротивлялся, то наедине с собой слабел от испарины, когда меня одолевало желание заявить: «Да, это я и есть… тот самый писатель, над именем которого все ломают себе голову. Посмотрите на него наконец — вот он я…» Мне даже случалось думать: «Отсидев в тюрьме, я опять стану Миркиным, проклятым автором романа „Две любви“…» Но к тому времени я превращусь в старика. Меня удерживала животная осторожность. А между тем я не любил жизнь или, по крайней мере, эту абсурдную, сумасшедшую жизнь, слагающуюся из отвращения и страха. Аккуратно сложив конверт вчетверо, я сунул его в бумажник. Еще одно вещественное доказательство в деле об измене. Подозрение — вот что отныне помогало мне держаться. Вот что отныне помогало мне забыть!
Я погружался в ревность, как в своего рода пьянство. Я сидел в кафе перед кружкой пива, которого не пил, сам из себя извлекая кайф самого одуряющего свойства. Матильде предоставлялась тысяча возможностей встречаться с мужчинами. И она отыскала какого-то умника… Вот почему он и ускользнул из поля зрения Мерлена… И этот «кто-то» знал о ней, о нас все. Матильда проводила с ним время в рассказах о себе. Доверительные признания, сплетни — ее стихия. Я был уверен, что в этот самый момент кто-то ищет способ меня погубить. Донести на меня в полицию он не осмелится — Матильда воспротивилась бы этому, все-таки она не способна опуститься до подлости. Впрочем, полной уверенности в том, что Мериля убил именно я, у них нет. И вот они стали придумывать разные хитрости: платья… часы… Да, так оно и было. Ни платья, ни часы в кредит не покупают… Эти долги — чистой воды шантаж, чтобы заставить меня окончательно потерять голову… О! Это ясно как Божий день.
Я залпом выпил свое пиво и пустился в дальнейшие рассуждения. Моя мысль продолжала работать… Он использовал Матильду как рычаг. Вот почему она и не давала мне ни минуты передышки. Он уверен, что в конце концов я сдамся. И как только моя фотография замелькает на каждом шагу, адская машина придет в движение… Свидетели меня опознают… меня арестуют, посадят в тюрьму. А Матильда получит одновременно и деньги, и развод…
Я предпочитал маленькие бистро, где прохладно и никто не удивляется при виде мужчины, часами погруженного в себя… Итак, Матильда решила меня погубить. Но почему? Что я, собственно, ей сделал?.. Я пытался воссоздать в памяти два года нашей супружеской жизни. В сущности, два счастливых года. Время от времени отравляемых приступами моей подозрительности. Но разве это заслуживает наказания столь гнусным предательством?..
Мои размышления заканчивались тем, что я не смыкая глаз погружался в своего рода тупую дремоту. Мне приходилось стряхивать ее с себя, говорить себе: «Это предположения. Измышления. Ты ни в чем не уверен. Если бы воображаемый тобой любовник существовал, он бы прежде всего старался не доводить до скандала!» Но я тут же возражал себе: «Ведь он-то абсолютно ничем не рискует. Это я, и только я нахожусь в немыслимой ситуации. Совсем как несчастный герой моего романа».
Я возвращался домой без сил, ведомый животным инстинктом. Кто выступит сегодня вечером по телевизору с рассуждениями о моей книге? Какие новые сплетни почерпнула Матильда в газетах? Да, конечно же, она узнала новости!
— Ходят слухи, что на роль героя картины прочат Трентиньяна… Серж, ответь мне, наконец. Неужели тебя это абсолютно не задевает? Тебе это безразлично? А что, если они искорежат твою книгу? Если они исказят ее смысл? Ты так и не пошевельнешься? Не заявишь протеста? Я уставился на ожерелье, которым она украсила легкую блузку.
— Это еще что такое?
— Это… это ожерелье… О-о! Маленький каприз. Ловким движением пальцев она расстегнула замок и опустила ожерелье мне в руку.
— Подделка, нетрудно догадаться! Я буду носить его с бежевым костюмом. Днем это выглядит как-то нелепо.
Свет мягко играл на каждой жемчужине, рождая в них золотистый отлив. Я готов был держать пари, что жемчуг натуральный и ожерелье ей обошлось в кругленькую сумму.
— Когда мы пойдем на презентацию романа, — сказала она, — я непременно должна выглядеть красивой. А тебе, по-моему, пойдет темно-синий смокинг.
Жемчуг наверняка натуральный. Три тысячи? Четыре? Я не имел ни малейшего понятия. Но мне во всем виделась провокация.
— Тебе нравится? — спросила Матильда. — По-моему, смотрится неплохо. Может, немного старит, ну что ж, пускай!
— Короче, сколько ты за него заплатила?
— Сто сорок франков! Я же тебе сказала: это подделка!
Она лгала с наглостью, какой я за ней еще не замечал. Я внимательней пригляделся к ожерелью. Особенно восхищала меня застежка. Несомненно, из платины, очень тонкая ювелирная работа выдавала дорогое украшение. Ценный подарок… стоивший изрядных денег!
— Напрасно, — сказал я. — В данный момент мы не можем позволить себе никаких расходов. Похоже, до тебя не доходит, какие трудности нас ожидают.
— Но мы же богатые люди.
— Богатые? Я без работы до конца отпусков. А ты… ты потеряла место. Матильда раздраженно передернула плечами.
— Ведь ты не допустишь, чтобы нас вышвырнули на улицу.
— Перестань заблуждаться! — И я не удержался от того, чтобы не добавить: — Скажи ему, что я не уступлю — никогда, слышишь, никогда!
Я думал, Матильда зацепится за эти мои слова и потребует объяснений. Но она ограничилась тем, что взяла у меня из рук ожерелье, и наш разговор на этом закончился. Она пустила в ход новую тактику — игнорировала меня, соблюдая полное молчание. Я перестал для нее существовать. Матильда уходила, приходила, обходила меня, как мебель; она снимала с лица краску, раздевалась, даже не глянув в мою сторону. Стоило ей улечься в постель, она выключала свет. Чтобы последнее слово осталось за мной, я включал телевизор. И сразу нападал на рекламную передачу. Между рекламой какого-то сыра и нового стирального порошка крупным планом показывали мой роман, а чей-то голос вкрадчиво мурлыкал: «Вы уже прочли „Две любви“?.. Нет?.. Тогда спешите зайти в ближайший книжный магазин. Надеюсь, там еще остался экземпляр!»
Я почувствовал на постели движение. Матильда словно загипнотизированная смотрела на экран, как на седьмое чудо света.
А на следующий день к нам в дверь постучала судьба. В девять утра мне позвонил некий Мелотти, телепродюсер. Он желал меня срочно видеть. Но поскольку днем он занят, то назначает мне свидание на вечер у себя дома, в Нейи, в двадцать один час. Он будет в восторге, если я приду с женой. Он изложит мне свой проект за ужином. Желая подразнить Матильду, я передал ей приглашение, уверенный, что она пошлет меня куда подальше. Она же, наоборот, с радостью приняла его, а я, хорошенько подумав, раскаялся в том, что согласился на эту встречу. Если он предложит мне роль, я буду вынужден отказаться. Телевидение мне заказано. А что он мог предложить мне, если не роль? Какая досада!… Но может быть, я ошибаюсь. Посмотрим. Если речь пойдет о дубляже, то согласен. В этом деле я спец.
Матильда почистила перышки. На секунду у меня закралось подозрение, что этот Мелотти… Почему бы и нет? Я пообещал себе глядеть в оба, и мы поехали на ее машине. Мелотти вел себя любезно, отпускал Матильде комплименты без пошлости, а за ужином поддерживал приятную беседу. Я сразу обрел уверенность, что между ними ничего нет. Но то, чего я боялся, свершилось. Он заговорил о моей книге.
— Вы читали? — спросил он. — Отличный роман, не правда ли? Постановщику предстоит нелегкая задача. Все решает стиль. В нем заключен такой нюанс отчаяния…
Он щелкнул пальцами. Я прекрасно видел, что Матильда сидела как на раскаленных угольях.
— Автор объявится в момент выхода фильма на экран, — продолжал Мелотти. — Все это оговорено заранее — можете не сомневаться! Это великолепнейший блеф, как в покере, еще не виданный доселе… Но вернемся к нашему делу. Помните фильм «Тарас Бульба» с Гарри Бауром в главной роли?
— Нет. Я тогда еще под стол пешком ходил.
— Так вот, я намерен сделать из этой повести кинодраму…
Он с воодушевлением раскрыл нам свой проект и в заключение предложил мне роль в своем фильме. Я не мог отказаться наотрез.
— Дайте мне подумать. Для меня ваше предложение — полная неожиданность… такой тонкий образ…
Я путался в словах. Матильда наблюдала за мной суровым взглядом, поджав губы. Мелотти удивился:
— Это серьезная роль. Вы станете кинозвездой на другой же день.
— Такой шанс нельзя упускать, — пробормотала Матильда со злобной иронией в голосе.
— Вот именно! — подтвердил Мелотти. — Я рассчитываю на вас, дорогая мадам: постарайтесь уговорить мужа.
Конец трапезы был для меня кошмаром. Матильда кокетничала; Мелотти был польщен и лез из кожи вон, намечая главные сюжетные ходы будущего фильма, плавными движениями длинных пальцев старательно выстраивая в пространстве задуманные декорации. А я… я перебирал в уме упущенные возможности одну за другой. И все из-за чего? Господи, из-за чего? Из-за моей глупой ошибки вся моя жизнь катилась к чертям! Я улыбнулся, допивая ликер, которым нас угостили под занавес. Вроде бы клубничный. Мелотти засек эту улыбку.
— Ах! — сказал он. — Вот видите… До вас постепенно доходит… Об этой постановке еще заговорят.
Несчастный! Знал бы он, что у меня на душе! Я пообещал ему дать ответ как можно скорее, и мы расстались на дружеской ноте. Едва мы сели в машину, Матильда спросила:
— Ты принимаешь его предложение?
— Нет. Оно меня не интересует. Я резко тронул с места под жуткий скрип в коробке скоростей.
— Насколько я понимаю, — сказала Матильда, — телевидение тебя пугает? Мне это совершенно ясно… Зачем ты так мчишься? Мы не спешим… Я хочу, чтобы ты мне ответил. Телевидение тебя пугает?
— Эта роль не моего плана. Она расхохоталась.
— Лжец! Правда заключается в том, что ты больше не решаешься показаться на экране. Покончим с этим, Серж. Мне осточертело играть в прятки.
Я чуть не налетел на болвана, который выскочил слева, слепя фарами. Булонский лес был безлюден. Хорошее местечко для объяснений. Я сбавил скорость.
— Давай! — сказал я ей. — Выкладывай все начистоту.
— Это из-за Мериля, — начала она. — Ты боишься… Думаешь, я не поняла?
— Ладно, — сказал я. — Это из-за Мериля.
Я повернул к ней голову. Мне показалось, что у нее расширились глаза, полные тревоги и безумия.
— Остановись! — закричала она. — Остановись… Дай мне выйти.
Я прибавил скорости. Она хотела было открыть дверцу, но, не сумев, схватила меня за руку. Я попытался вырваться. Машину занесло. Фары осветили деревья вдоль дороги. Они надвигались с головокружительной быстротой. И все же у меня хватило времени осознать приближение чудовищного узловатого ствола, поблескивающего бурой корой. Он раскололся с оглушительным треском.