Как-то утром, две недели спустя, Попито решил проведать старого грузчика Джекоба, заболевшего малярией. И хотя Джекоб был человеком трусливым и хитрым, Попито относился к нему с симпатией, ибо понимал, что таким его сделала жизнь.

Месяца четыре тому назад, когда у Джекоба был очередной приступ малярии, Попито навестил его. Тогда венесуэлец еще работал у Долларда и получал пятьдесят долларов в месяц. Ему было жаль Джекоба, который с трудом мог прокормить семью из восьми человек на пять долларов в неделю. Теперь же, оставшись без работы, Попито завидовал грузчику.

«Как, черт возьми, ему удается жить на пять долларов в неделю» — думал он. Любопытство, невольная зависть, да еще желание показать Джекобу, что не так уж он, Попито, жалок и несчастен, побуждали его теперь зайти к грузчику.

Бараки, где жил Джекоб, находились на Нельсон-стрит. Попито пошел в узкий переулочек между двумя бараками. Здесь было темно и пахло нечистотами. В конце виднелся двор. С трех сторон на него выходили грязные, похожие на хлевы бараки, разделенные на крохотные каморки. Двери каморок были открыты настежь. Рваные тряпки, служившие занавесками, скрывали от ярких лучей солнца грязь и нищету голых стен. Две женщины на пороге своих каморок стирали белье, третья грела утюг на жаровне. Все трое заунывно, каждая на свой лад, пели гимны. Двор был гол и бесплоден, как пустыня. Нигде ни стебелька травы. Посреди двора лежала куча плоских камней, побелевших и стершихся от времени и долгого употребления, — здесь сушили и отбеливали белье. Вот и сейчас на них бесстыдно распласталась пара поношенных мужских брюк цвета хаки. Четверо мужчин молча играли в карты в той части двора, куда не успело еще добраться утреннее солнце. Вонь, скученность, нищета произвели гнетущее впечатление на Попито. Невольно глаза его остановились на хлебном дереве, неподалеку от которого сидели игроки в карты. Увенчанное кроной густой листвы, усыпанное плодами величиной с пушечное ядро, дерево величаво возносило свои ветви к знойному небу. Оно было олицетворением той здоровой и нормальной жизни, которая была неведома обитателям этого двора. «Как я попало сюда?» — казалось, говорило оно. Но Попито знал, что это дерево накормило своими плодами не одного голодного бедняка, вернув ему силы и бодрость.

Джекоб сам не раз говорил ему:

— Печеные плоды хлебного дерева, мистер Луна, да кусочек соленой рыбки! До чего же они вкусны, когда есть нечего!

Теперь под этим зеленым, усыпанным плодами деревом трое голопузых ребятишек играли в камешки.

Джекоб не был женат, но он и женщина, ставшая его подругой, прожили, как муж и жена, тринадцать лет. Открыв дверь и увидев на пороге Попито, женщина смутилась и кликнула Джекоба. Грузчик радостно приветствовал Попито, по обыкновению не глядя гостю в глаза. Когда женщина снова появилась на пороге, теперь уже с ведром в руках, и поспешно засеменила в ту часть двора, где находилась общая уборная, Попито понял причину ее смущения.

— Ну, Джекоб, как дела? — спросил он.

— Гораздо лучше, — ответил Джекоб. — Правда, еще слаб, но не так уж плох. Хочу завтра выйти на работу. А как вы, мистер Луна, еще ничего не нашли?.. Ай-я-яй! Плохи теперь дела. Сколько людей ходит без работы. Я просто боюсь лишних пять минут засидеться дома. Правда, мистер Доллард — хороший человек, вы ведь знаете. Другой на его месте удержал бы с меня за болезнь, но он не сделает этого. Очень жаль, что вы все еще ничего не нашли, мистер Луна. Эх-хе-хе!

— Что ж поделаешь, приятель... Как жена, детишки?

— Все ничего, все ничего, только вот простуда их одолела.

Мысль о том, что и ему, может быть, в один прекрасный день придется жить в таких бараках, побудила Попито спросить у Джекоба:

— Как ты можешь поддерживать Буассона? Ведь это ему принадлежат бараки, в которых ты живешь?

— Я? Я поддерживаю Буассона?! Только не я... — Джекоб неискренне рассмеялся и отвел взгляд в сторону. — Я поддерживаю только самого себя, приятель.

— Ты должен поддерживать Лемэтра.

— Лемэтра, с его профсоюзами! Вы думаете, мистер Луна, ему удастся чего-нибудь добиться на Тринидаде? Куда там! Мы, креолы, слишком любим драться друг с другом...

— Ну уж, в самом деле!.. Эх, господи, жизнь не легка для многих из нас, Джекоб, дружище. Кое-кто говорит, что на это воля божья, что и на том свете, в аду, нам предстоит страдать. Но, скажу тебе, если жизнь в аду еще почище этой, тогда дела наши совсем плохи, да...

— Нет, эдак не пойдет! Умер, так уж умер. Зачем же еще страдать? Нет, хватит.

Они какое-то время помолчали. Попито вздохнул.

— Мне пора, Джекоб. Я еще загляну к тебе, слышишь? Держись за работу, парень. Хлебное дерево не сможет прокормить вас круглый год.

— Что правда, то правда, мистер Луна! — ответил Джекоб и на этот раз рассмеялся от всей души. — Не унывайте, вы обязательно найдете работу.

Попито вышел на улицу.

За два квартала отсюда, на Чарлотт-стрит, творилось нечто необычайное. Толпа безработных, покинув бараки и трущобы, двигалась по улице по направлению к гавани. Демонстранты приглашали всех присоединиться к ним и идти к губернатору. У многих в руках были плакаты: «Рабочие, вам нужен хлеб, идите с нами!», «Боритесь против капиталистов! Ваша сила в единстве!», «Требуйте права на труд!», «Мы идем к губернатору!».

— Эх, детка! Словно Сухая река в половодье, — заметила молодая индианка подруге. В носу у нее было кольцо, на голове она держала поднос с протухшей рыбой. Она остановилась в нерешительности у края тротуара, не зная, пугаться ей этой толпы или восхищаться молчаливым гневом и решимостью, что толкали этих людей вперед.

Реку прозвали Сухой, потому что в сезон, когда нет дождей, русло ее совсем пересыхает. Но когда начинаются дожди, потоки воды обрушиваются с гор, окружающих город, и бурлящая темно-коричневая вода заполняет реку до самых берегов. Тогда все, что привыкло к долгому молчанию мертвой реки, сметается прочь. Деревья, пустые ящики, домашняя птица, козы — все беспомощно барахтается и кружится в ее бурном водовороте.

Так и теперь, словно река в половодье, текла по улицам толпа безработных. На каждом шагу в нее вливались все новые ручейки: смеющаяся молодежь на велосипедах, женщины в альпаргатах, громко хлопающих на ногах, и полуголые ребятишки. Крики и возгласы одобрения, любопытство и оживление на лицах прохожих подбадривали и вдохновляли демонстрантов. Нерешительность, сомнения, горечь и гнев стали сменяться на их измученных, потных лицах уверенностью и твердой решимостью. Теперь многие из них уже не глядели перед собой мрачным, застывшим взглядом, а весело приглашали пешеходов идти вместе с ними к губернатору. Гул голосов, крики, звонки велосипедов, автомобильные гудки не могли заглушить грозный нестройный топот сотен ног.

Попито стоял перед кабачком на одной из боковых улиц, выходивших на Чарлотт-стрит. Умирая от жажды, он не решался зайти в кабачок, боясь, что не сможет ограничиться только одной рюмкой, и поэтому беспокойно шагал взад и вперед по тротуару, прислушиваясь к голосам, доносившимся из кабачка. Он низко нахлобучил на лоб шляпу, чтобы спрятаться от палящих лучей солнца и еще для того, чтобы никто из знакомых не узнал его.

Взгляд его остановился на калеке-нищем, переползавшем улицу. Высохшие ноги бедняги беспомощно волочились по земле, зато мускулатура спины и рук была неимоверно развита. Извиваясь, он тащил свое тело, упираясь в мостовую руками и отталкиваясь задом. Движение на улице приостановилось, чтобы пропустить его. Попито глядел на калеку, не чувствуя ничего, кроме острого желания выпить.

Вдруг на перекрестке показалась толпа. Во главе ее шел Лемэтр. Чувство тревоги и радости охватило Попито. Он выбежал на Чарлотт-стрит и пошел по тротуару рядом с демонстрантами. С волнением, не замечая, что расталкивает прохожих, читал он надписи на плакатах. Ему очень хотелось поравняться с Лемэтром.

Лемэтр, высокий, крупный негр с коричневой кожей, зеленоватыми глазами и насмешливо дерзким ртом, привлекал всеобщее внимание густым басом, властной манерой держаться, уверенной и твердой походкой. «Мы требуем работы для нашего народа, хлеба для наших детей!» — гласил плакат, который он нес в руках.

Время от времени он переходил с мостовой на тротуар, шел вдоль колонны и зычным голосом, который явно нравился ему самому, кричал:

— Вперед, товарищи, вперед! Не отставайте, друзья! В ногу! Левой, левой!..

«Как здорово он шагает», — думал Попито, сгорая от желания шагать рядом с Лемэтром во главе этой воинственно настроенной толпы.

— Не отставайте! — с восхищением вторили Лемэтру зрители на тротуарах, едва веря тому, что такой же простой человек, как они, может выглядеть так внушительно.

Люди чувствовали в Лемэтре непреклонную волю и решимость человека, знающего, чего он хочет, и для достижения своей цели готового перевернуть весь мир. Более того, плакаты говорили, что хочет он того же, чего хотят они сами.

Среди стоявших на тротуаре вспыхнул спор: кто этот высокий негр во главе колонны?

— Да это же Лемэтр! Лемэтр! Чертовски хороший парень! — возбужденно воскликнул Попито, готовый сейчас поручиться за Лемэтра перед кем угодно. Он протискивался через толпу, боясь потерять Лемэтра из виду.

Из-за угла выехал нетерпеливо трезвонивший трамвай. Демонстрация преградила ему путь, и трамвай остановился. Автомобили тоже останавливались или, настойчиво сигналя, медленно прокладывали себе путь. Бросив покупателей, из лавок выбегали продавцы, из домов выскакивали женщины, позабыв о варящемся на плите рисе. Три прачки, оставив стирку, бежали по тротуару. Одна из них остановилась, чтобы надеть свалившуюся с ноги туфлю, и, словно ненароком, толкнула локтем лоток со шляпами и поясами, выставленный торговцем у дверей магазина. Ее подруги сделали вид, что собираются прихватить с собой одну-две из рассыпавшихся по тротуару шляп, и дерзко потешались над перепуганным и бранящимся продавцом. А другие женщины принялись отчитывать перепуганных и ворчащих торговцев — сирийцев, ливанцев, негров, — жавшихся к дверям своих лавок.

— Нам нужна не только работа, нам нужны деньги! Почему вы так мало платите людям?

— Так им, собакам! Испугались? До вас тоже доберемся! — слышались ликующие голоса.

— Вперед, голодный народ, присоединяйтесь к нам! — кричал Лемэтр приказчикам, стоявшим на тротуарах. — Небось, тоже завтракали сегодня чашкой пустого чая. Разве можно прокормить себя и старуху мать на два доллара в неделю?

Чернокожие приказчики вздыхали, пряча смущенные улыбки, и искоса поглядывали на хозяев.

В узком грязном проулке, прислонившись спиной к стене, сидела неимоверно толстая негритянка. Перед ней на ящике стояло блюдо с манговыми плодами, на краешке блюда лежало несколько медных монет. Лениво растягивая слова, она говорила какой-то женщине, указывая на плакаты:

— Губернатор? Да разве он поможет? Он белый. Разве он может понять, как нам худо, детка? Пусть нам дадут то, что положено, — закончила она. Наклонившись вперед и упершись локтями в колени, она очистила себе кусок сахарного тростника и, громко причмокивая, принялась сосать его.

Когда Лемэтр выкрикнул: «Присоединяйтесь к нам!» — Попито хотел было примкнуть к колонне, как вдруг испугался, вспомнив, что он-то клерк. Он попытался отыскать среди демонстрантов кого-нибудь из своих коллег.

Вдруг смеющаяся полногрудая служанка с кошелкой в руках со всего размаху налетела на Лемэтра, вышедшего на тротуар, чтобы еще раз оглядеть колонну. От сильного толчка плакат выпал у него из рук. Какой-то рабочий нагнулся, чтобы поднять его, как вдруг вперед выскочил Попито и, чуть не сбив подвернувшегося велосипедиста, схватил плакат и высоко поднял его над головой.

— Вот он! За мной! — ликующе выкрикнул он, глядя на Лемэтра. — Я понесу его.

Он гневно оглянулся вокруг, словно бросал вызов всем, кто попытается отнять у него плакат. Теперь он уже не сомневался в том, что ему делать дальше.

— Как зовут тебя, товарищ? — поравнявшись с ним, спросил Лемэтр.

— Луна.

— Безработный? Давно?

— Уже четыре месяца.

— А где работал?

— У Долларда, скобяные склады.

— Я тоже когда-то работал у него.

— Он чертовски плохо поступил со мной, парень, — начал Попито, но в этот момент послышался топот копыт и с Королевской улицы навстречу толпе выехали верхом на лошадях офицер и двое полицейских.

— Кажется, у нас будет эскорт, а, Клем? — крикнул Лемэтр маленькому худому и желтому негру, который с кем-то спорил хриплым голосом.

— Мы не повернем назад! — неожиданно разъярившись, выкрикнул Клем.

Офицер подъехал к колонне и, опершись рукой о колено, с высоты седла окинул взглядом Лемэтра и Попито. Горячий жеребец с широким лоснящимся крупом нетерпеливо фыркнул и мотнул головой.

— Кто руководитель? — строго спросил офицер.

— Я, — ответил Лемэтр.

— Куда ты думаешь их вести?

— К губернатору. А что, разве не дозволено?

Офицер посмотрел на Лемэтра. Попито показалось, что он собирался что-то сказать, но потом передумал. Усевшись поудобнее в седле, офицер снова спросил:

— Какой дорогой вы пойдете?

— По Чарлотт-стрит, через площадь Моряков, Аберкромби-стрит, вокруг Саванн и к дому губернатора.

Люди следили за лицом офицера, словно по его выражению хотели узнать, что им делать дальше. Щеголеватый помощник инспектора Примроуз со светлыми, как лен, волосами, усиками и крепкой розовой шеей был хорошо им знаком. К своему удивлению, они вдруг увидели на его лице улыбку.

— Э, да он умеет улыбаться! — воскликнул кто-то.

Какой-то смельчак крикнул:

— Это еще не все! За нами идут другие, приготовьтесь встречать!

Что-то в решительной манере Лемэтра заставило Примроуза придать своему лицу добродушно-обезоруживающее выражение.

— Только без глупостей, — сказал он.

— У нас нет оружия, не то что у вас, — ответил Лемэтр.

Тронув за поводья горячую, танцующую лошадь, прижавшую Лемэтра к самому краю мостовой, офицер отъехал, мягко подпрыгивая в седле.

Конные полицейские остались, чтобы следить за порядком.

— Так, значит, ты работал у Долларда? — продолжил разговор Лемэтр.

И чуть ли не в сотый раз Попито принялся рассказывать, как он отколотил Брассингтона. Сам того не замечая, он пересыпал свой рассказ крепкими словечками.

— Я работал на мыловаренном заводе, — сказал Лемэтр. — Доллард добился в Законодательном совете разрешения на производство местного мыла, а пошлину на привозное мыло повысили. Но крупные дельцы в Англии подняли шум, потому что это ударило их по карману. Они нажали все кнопки в Министерстве колоний и заставили эту колонию возместить английским мыльным фабрикантам все их убытки. Теперь привозное английское мыло стоит дешевле нашего. Доллард почти прикрыл завод. Ты разве не знал об этом? Он уволил около двадцати рабочих. Теперь он выпускает только дешевое мыло и вынужден ставить на нем английскую марку.

— Ты видишь, парень, что делают деньги? — воскликнул Попито.

— Первый урок, который ты должен усвоить... Знаешь ли ты, в чем состоит этот урок? — Лемэтр крепко сжал руку Попито, ибо подчинять людей своей воле было для него так же естественно, как и необходимо, особенно теперь, когда все смотрели на него и Попито. — Держаться всем вместе, товарищи! — вдруг крикнул он, обернувшись к толпе. Демонстранты вышли на площадь Моряков.

— Ты должен понять, — продолжал он, обращаясь к Попито, — что эта страна принадлежит англичанам, и ты обязан покупать все, что они тебе продают.

— Да, парень, я всегда ненавидел этих английских собак, — воскликнул Попито с яростью.

— А почему бы тебе не вступить в Негритянскую лигу борьбы за улучшение условий? — спросил Лемэтр, пристально посмотрев на Попито. «Или, может, ты считаешь себя слишком светлокожим для этого?» — казалось, спрашивал его взгляд.

— Да я готов хоть сейчас.

Громко сморкаясь, наморщив желтый лоб, худой и болезненный Клем яростно ругал полицию, торговцев, плантаторов, Городской совет, Буассона и всех прочих. Он был болен туберкулезом. Болезнь придала нездоровую желтизну его темной коже. Посмеиваясь, товарищи подзадоривали Клема Пейна (Попито услышал, как его назвали этим именем), а он обвинял их в легкомыслии.

— Это вам не шутка! Сейчас не время для зубоскальства. Мы, члены Негритянской лиги, не можем принимать буассонистов в свои ряды! Принять к нам предателей? Нам не надо предателей и нытиков! Может, в один прекрасный день нам придется лицом к лицу встретиться со смертью!..

Попито посмотрел на конного полицейского, но тот не шелохнулся, словно ничего и не слышал. Взглянув поверх лоснящегося крупа лошади, Попито увидел среди толпы на тротуаре кое-кого из знакомых, но сделал вид, что не узнает их. Все его приятели, у которых была работа, казались ему теперь врагами. Он был по одну сторону барьера, они — по другую. В нетерпении Попито обдумывал, что следует сказать его превосходительству губернатору, когда они подойдут к его резиденции. Надо рассказать ему и об этой авантюре с мылом. Пусть только он выйдет к ним, этот сукин сын!

Поющая толпа, все более разрастаясь, повернула на Аберкромби-стрит. Люди толпились на тротуарах, высовывались из окон домов, останавливали машины — все смотрели на демонстрантов: одни — насмешливо, другие осуждающе, с недоумением.

Проходя по улицам, демонстранты, казалось, повсюду сеяли семена недовольства, и люди начинали критиковать правительство за то, что оно ничего не делает для безработных.

— Мы черные, но мы тоже люди!..

Наконец толпа подошла к зданию правительства. У сторожевой будки верхом на лошади их ждал помощник полицейского инспектора Примроуз. Полицейские, сопровождавшие демонстрантов, галопом подъехали к нему. Три всадника, гарцуя на лошадях, преградили путь толпе.

— Отдохните-ка в Асфальтовой аллее, ребята. Мы все не можем пойти к губернатору, — послышался голос Лемэтра.

Демонстранты, одни в мрачном молчании, другие ропща и высказывая недовольство, двинулись к Асфальтовой аллее. Вскоре Попито увидел, как Лемэтр и Пейн в сопровождении полицейского, торопливо застегивавшего на ходу мундир, зашагали по дорожке к дому губернатора.

Было одиннадцать часов. Зной волнами поднимался над Саваннами. Демонстранты, мужчины и женщины, отдыхали прямо на траве у края дороги или на скамьях в Асфальтовой аллее. Лошади, отмахиваясь от мух, фыркали и звенели сбруей. На крыше правительственного здания, словно сломанная ветвь кокосовой пальмы, лениво повис британский флаг. Здание возвышалось, громадное, молчаливое, неприступное, как оно стояло здесь уже сто лет.

Прошло полчаса.

— Поторапливались бы! — жалобно воскликнула плоскогрудая женщина. — У меня рис остался на плите.

— Может, у него там своя каталажка и он упрятал в нее нашего Лемэтра, — сказал кто-то, смеясь.

В Саваннах Попито увидел низкорослого крестьянина индийца. Он обтер блестящее лезвие косы и стал косить траву, мерно раскачиваясь из стороны в сторону; потом остановился и ногами сгреб в кучу все, что скосил. С луга доносился душистый, пряный запах свежескошенного сена. Ослик, запряженный в тележку, переходил с места на место, пощипывая сочную травку. Перепела и черные дрозды вились над выкошенной лужайкой, пролетали над осликом, увертывались от сверкавшего лезвия косы, ловко и плавно руля хвостом.

Мирный характер этой картины, невозмутимость и полное равнодушие крестьянина индийца раздражали толпу, уже проявлявшую признаки нетерпения.

— Посмотрите-ка на этого парня, что косит траву! — воскликнул Попито.

— А что ему? — сказал кто-то. — Он сам готов есть одно сено, как его осел.

Наконец в конце дорожки показались делегаты. Толпа бросилась к ним, словно голодающие к хлебу.

— ...Он заверил нас, что сам лично займется вопросом о безработных, — услышал Попито голос Лемэтра, тщетно пытаясь протиснуться вперед.

— Что? Ему еще нужны доказательства? — воскликнул Попито.

— Нам пришлось пойти на это, — разъяснял Лемэтр. — Если бы мы не заставили его разбираться, он поверил бы во всем хозяевам, а те уж постарались бы выставить нас хулиганами...

Толпа снова пришла в движение.

— Передавайте дальше! Передавайте дальше!.. — разносилось по рядам. — Мы идем в Вудфордский парк. В час дня Буассон собирает там митинг.

Некоторые из демонстрантов, разочарованные результатами переговоров, споря и переругиваясь, побрели домой.

На лицах многих, особенно на лице Клема Пейна, была горечь отчаяния; чувствовалось, что при первом удобном случае эти люди дадут ей выход.

— Пошли послушаем, что скажут эти болтуны! — хриплым сдавленным голосом выкрикнул Клем.