Семья Андре де Кудре жила в квартале Сен-Клэр, где живут крупные дельцы, государственные чиновники и те, кто имеет обыкновение попивать коктейли после полудня. Де Кудре происходили из старинного дворянского рода; во времена Французской революции их предки вместе с тысячами других французских аристократических семей эмигрировали в Вест-Индию. В Сен-Клэре отец Андре поселился в дни «какаового бума».

Отец старшего де Кудре владел сахарными плантациями. Мистер де Кудре бережно хранил воспоминания о детстве, проведенном в старом родовом поместье, которое обслуживал целый штат черных слуг, когда-то бывших рабами. Когда сестры выходили замуж, подвенечные платья заказывались в Париже. В конюшнях, кроме племенных рысаков, стояло не менее полудюжины лошадей для выездов и прогулок. Устраивались балы и пикники. В стеклянной горке хранился уникальный столовый сервиз из тончайшего китайского фарфора, которым давно уже не пользовались, а берегли, как семейную реликвию, — какой-то граф, герцог или принц, гостивший некогда в доме, ел из этих тарелок. Де Кудре жили в загородном доме, в долине св. Анны, в окрестностях Порт-оф-Спейна. Многие мили отделяли поместье де Кудре от сахарных плантаций, которые давали семье все блага. Но отец рано умер, а мать, целиком доверившись управляющему, вскоре обнаружила, что он обкрадывает их. В конце концов дела стали настолько плохи, что пришлось продать земли, а потом и загородный дом, чтобы скопить хоть небольшой капитал. Зная, что ее сыновьям уже не останутся в наследство поместья, она отправила их за границу получать образование и профессию.

Из всей в прошлом многочисленной семьи де Кудре, когда-то пользовавшейся немалым влиянием в правительственных кругах Тринидада, только отец Андре, Анри де Кудре, да одна из сестер, старая дева, остались на острове. Анри де Кудре был видным государственным чиновником в должности королевского адвоката. Он владел небольшой плантацией кокосовых пальм в Манзанилле, акциями нефтяной компании и довольно обширной рощей грейпфрутовых деревьев на севере острова.

Своих детей мистер де Кудре посылал в Англию «заканчивать образование», то есть попросту вращаться в кругу тех мужчин и женщин, которым известен секрет успеха в свете и кто владеет искусством говорить на безукоризненном английском языке. Английский выговор — прежде всего. Он был тем штампом, той этикеткой «Сделано в Англии», которую мистер де Кудре и люди его круга во что бы то ни стало стремились приобрести, чтобы иметь право считать себя людьми высшего света, а не просто «шушерой». Вот почему Джордж, Иветта и Мэй де Кудре «закончили» свое образование в Англии.

Джордж, старший сын де Кудре, ходил степенно, важно, с высоко поднятой головой и неизменной трубкой во рту. Слова цедил неторопливо, на английский лад, словно давал понять своим собеседникам, что каждое слово ценит на вес золота и не намерен бросаться ими. Как и многие отпрыски семей французских плантаторов, вытесненных из своих поместий английскими монополиями, Джордж де Кудре вынужден был поступить на государственную службу. Он питал отвращение к коммерции, презирал юриспруденцию, а себя считал глубоко просвещенным и тонким человеком.

О Мэй, своей старшей дочери, мистер де Кудре всегда говорил как о человеке, которому повезло в жизни. Она вышла замуж за директора английского банка на юге острова, в самом сердце нефтяных районов. Раз в год, как и подобает любящей дочери, она приглашала родителей к себе на конец недели. Однако ей приходилось соблюдать осторожность: она не могла рисковать положением, которое занимала в обществе местных нефтяных воротил — англичан, американцев и таких чопорных, полных предрассудков буржуа из Южной Африки.

Иветте, младшей дочери де Кудре, было двадцать шесть лет. Она была стройной и миловидной девушкой, но с таким холодным и надменным выражением лица, словно кто-то только что глубоко оскорбил ее или она опасается, что это может случиться. Она уже утратила первую свежесть юности и, как это часто бывает с некоторыми женщинами, начала терять и свою женственность и все меньше нравилась мужчинам. Она превращалась в одну из тех женщин, которых мужчины считают «свойскими» и совершенно незаменимыми при устройстве всякого рода пикников и ужинов — ведь это они не покладая рук хлопочут, чтобы танцы в загородном клубе удались на славу. Но мужчине и в голову не придет поцеловать такую женщину — более того, подобная мысль просто приведет его в ужас. Однако Иветта де Кудре была полна решимости сделать хорошую партию. Ее ежемесячные счета от парикмахера с успехом могли бы покрыть расходы по содержанию двух служанок. В обществе мужчин она держала себя довольно свободно.

Мистер де Кудре в свои шестьдесят лет был высоким и стройным мужчиной с твердой, полной достоинства походкой. Эта походка, умение держаться, строгое выражение лица, подчеркнутое золотым пенсне, создавали впечатление, что мистер де Кудре в силу обстоятельств вынужден все время находиться в неприятном для него обществе и озабочен тем, как бы не уронить своего достоинства. Окружающим неизменно давалось понять, что мистер де Кудре принадлежит к иному, высшему свету. Рабочий или крестьянин, повстречавшись с мистером де Кудре на улице, принимал его за важное государственное лицо и снимал перед ним шляпу. Через барьер, которым он оградил себя, не многим удавалось проникнуть. Если мистер де Кудре чувствовал, что его достоинству наносят ущерб, он поправлял на носу пенсне, быстро вскидывал брови кверху и устремлял взгляд в переносицу противника. Эффект был сильнее всяких слов.

Из всех детей мистера де Кудре только один Андре не «завершил своего образования» в Европе. В детстве у него было слабое здоровье, и врачи опасались, что холодный климат Англии плохо отразится на нем.

Андре не мог забыть, как однажды решился спросить у тетушки Клотильды, кем были его дед и бабка по отцу. И хотя в комнате, кроме них двоих, никого не было, тетушка поближе пододвинула свое кресло и приглушенным голосом, словно сообщала страшную тайну, сказала:

— Ты хочешь знать о Ла Розетт, мой милый? Да, она была твоей прабабкой. Ее отец был из рода де ля Клемандэров, а мать — черная рабыня. Ла Розетт была почти неграмотной, простой крестьянкой, она водила компанию со всеми неграми и говорила на их языке. Она могла отправиться в город на крестьянской тележке, запряженной ослом, — тетушка Клотильда хотя и смеялась, но всем своим видом выказывала осуждение. — Да... ужасная была особа. Ее многие знали, а потом, если кто-нибудь вспоминал, что матушка — внучка Ла Розетт, все было кончено!

И с тех пор Андре, думая о «завершенном образовании» и английском акценте старшего брата и сестер, всякий раз испытывал чувство смятения и вины.

Выросший в атмосфере рабского преклонения перед всем «английским», Андре считал себя никчемным и неполноценным. И хотя в последние годы круг его знакомств значительно расширился, он все больше отходил от семьи, пока наконец отцовский дом стал для него не более чем гостиницей, где он только ночевал. Чувства, которые он питал к англичанам, мало изменились. Он ненавидел их за пренебрежение к нему, боялся и вместе с тем бессознательно искал их общества, хотя сам же презирал себя за это.

Однажды вечером, вернувшись домой, Андре застал в гостях старую тетушку Клотильду, приехавшую их проведать. Все домашние сидели на боковой веранде, и, пока мать и Иветта рассказывали тетушке последние сплетни, отец читал «Таймс».

Тетушка Клотильда, старая дева шестидесяти восьми лет, страдала нервами, была раздражительна и капризна, как принцесса из сказки, и становилась заметно туга на ухо. Но все эти недостатки — следствие возраста, бедности и раннего разочарования в жизни — возмещались ее чудесной способностью подшучивать над собой. Всякий раз как она приезжала провести денек с семьей де Кудре в их мрачном и чопорном доме, Андре казалось, что можно позволить себе какую-нибудь шутку — пусть немножко неприличную, но очень забавную. Он нарочно подтрунивал над тетушкой и ежеминутно ждал, что она скажет что-либо смешное. С радостным удивлением он замечал, что и отец, оказывается, может быть веселым и общительным человеком. Даже миссис де Кудре, от природы лишенная чувства юмора, смеялась, заливаясь краской, словно совершала нечто предосудительное. И всем, особенно самой тетушке Клотильде, казалось, будто жизнь их не просто идет своим чередом, а приносит им настоящую радость.

— Ну, ну! — промолвила тетушка, когда Андре наклонился и поцеловал ее. Неодобрительно качая головой, она взяла его за обе руки. — Так вот как ты проведал старую тетку? Ай-ай-ай!

— Я был очень занят, — оправдывался Андре, похлопывая ее по тощей руке в старомодном длинном рукаве.

— Занят? — воскликнула тетушка, в испуге широко раскрыв глаза, полуоткрыв рот и напрягаясь, чтобы расслышать. — А, занят... Но, право, мой милый, заглянуть на полчасика не составило бы большого труда. Откуда ты так поздно? Что? Ты помолвлен? — с любопытством и немного насмешливо повторила она, как ей казалось, его слова.

— Нет, я был у приятеля, — ответил Андре, наклонившись к самому уху тетушки. — У Элиаса. Сирийца! — громко добавил он, чтобы досадить матери.

— У сирийца! — воскликнула тетушка Клотильда. — Ай-ай, но ведь это шушера! Как ты можешь?

Лицо миссис де Кудре, чья холодность и надменность всегда возмущали экспансивного Андре, приняло обычное страдальческое выражение. Она поджала тонкие губы большого рта, и лицо ее искривилось гримасой, которую Андре не выносил.

— Он очень хороший человек, — громко сказал он.

Тетушка Клотильда поняла не сразу.

— Очень хороший человек, — спустя секунду повторила она, а затем поморщилась и пожала плечами. Услышав слово «сириец», она тут же представила себе человека с мешком за плечами: он говорит на ломаном английском языке, и от него нестерпимо разит луком.

Мистер де Кудре неодобрительно зашуршал газетой и еще плотнее загородился ею. Он знал этого Элиаса. В один из своих, теперь довольно частых, приступов легкомыслия Андре как-то привел его в дом. Мистер де Кудре хотел ограничиться кивком и тут же выйти из комнаты, но Андре потребовал от отца большей любезности к гостю.

— Отец, я хочу познакомить тебя с моим другом Джо Элиасом! — раздраженно сказал он.

Мистера де Кудре поразило достоинство и непринужденность, с какими держался гость, и пронзительный взгляд его черных глаз.

— Как поживаете? — произнес старый де Кудре с натянутой улыбкой.

Ироническая усмешка скривила губы Джо Элиаса. После этого Андре никогда уже не приглашал его в дом...

— Тетя, — спросила Иветта, играя кулоном на худой груди. — Вы как будто знали Буассона в молодости? — И она улыбнулась той особой улыбкой, с которой всегда говорила о людях, стоявших несколько выше ее по положению в обществе.

— Мориса Буассона? О, да, да. Он казался мне самым симпатичным из всей семьи. Буассоны всегда были заносчивы, ты ведь знаешь... Но какой толк во всех его митингах? Кроме неприятностей, они нам, кажется, ничего не сулят, дорогая. Моя кухарка теперь говорит мне о какой-то минимальной заработной плате. Она заявила, что скоро я буду платить ей не меньше десяти долларов, и это при том, что я кормлю ее! Вот, пожалуйста! Вот чему он учит людей на своих митингах!.. Ну, нет. Ему должно быть стыдно за все это, моя дорогая. Куда смотрит полиция, когда позволяет ему заниматься такими делами?

Андре не мог удержаться от смеха, когда тетушка Клотильда продолжила:

— А я ей ответила: «Когда настанет такой день, что мне придется платить тебе столько денег да еще кормить, тогда все сделаются госпожами, а служанок не будет вовсе. Что ты тогда будешь делать? Да, — сказала я ей, — тогда ты будешь счастлива, если найдется кто-нибудь, кто захочет платить тебе три доллара, не считая харчей».

И тетушка, раскрасневшись, метнула взгляд на миссис де Кудре, а потом поудобнее устроилась в кресле-качалке и стала раскачиваться.

Ее намек на скаредность матери задел Андре, но он не и хотел обижать старую тетку и промолчал.

— Времена меняются, — заметил мистер де Кудре. Он зажег настольную лампу и, усевшись поудобнее в кресле, продолжал: — Клотильда, помнишь, как мы любили давать имена деревьям? Помнишь то большое дерево у загона для скота? Я назвал его «Мадам Буассон».

— Да, да, — морщилась и хохотала тетушка. — А другое было на зеленой лужайке, к нему наш старый конюх Даниэль привязывал лошадей. Это дерево Буассон почему-то назвал «Мадам Грансоль». Помнишь?

— А что сталось со старым Даниэлем?

— Да ведь он умер! Разве ты не помнишь? Как раз незадолго до рождения Андре.

— Что было хорошего у Буассонов, так это их старая сахароварня, где было столько патоки, — сказал мистер де Кудре. — Как мы лакомились там этой патокой! Я помню, как однажды за нами погнались их огромные псы. Ну и удирали же мы! — И строгое, надменное выражение лица мистера де Кудре сменилось открытой лукавой улыбкой, заставившей Андре почувствовать внезапную близость к отцу.

— Что, что он говорит? — переспросила тетушка, наклонившись вперед и готовая тут же рассмеяться над любой шуткой по своему адресу. — Я что-то слышу про гусей, что это?

Все рассмеялись, и веселее всех сама тетушка; она вся побагровела и чуть не задохлась от смеха.

— Да... — говорила она, отдышавшись и утирая слезы, — он всегда был проказником...

Андре захотелось подойти к тетушке и, как бывало, в детстве, попросить:

— Еще, тетя, расскажи еще!

— Да, очень милый молодой человек. Вот только после войны связался с неграми. — И тетушка неодобрительно опустила уголки рта.

Вошла горничная.

— Мадам, к вам с визитом леди.

— Леди? — воскликнула миссис де Кудре. — Какая леди?

— Миссис Нокс, мадам.

— Кто это такая? — с недовольным видом обратилась тетушка к Иветте.

— Миссис Нокс — англичанка. Ее муж — председатель правления железных дорог, — шепнула ей на ухо Иветта и, вскочив, убежала в свою комнату.

Миссис де Кудре, коснувшись пальцами своих красивых седых волос, направилась в гостиную. Мистер де Кудре поднялся и застегнул сюртук.

— Ты идешь? — для приличия спросил он свою глуховатую сестру и, не дожидаясь ответа, последовал за женой.

— Нашла время для визитов! Девять часов! Нокс. Никогда не слыхала о таких, — с раздражением проворчала тетушка и, поднявшись на свои слабые старческие ноги, недовольно вглядывалась в темноту, пока наконец не заметила протянутой руки Андре. — Какие-то англичане. Ты, должно быть, тоже хочешь пойти туда? Ну что ж, иди, иди. Я уже слишком стара для гостей... Только зажги мне свет. Что за мания везде гасить свет?

— Я никуда не пойду, тетушка, — сказал Андре, чувствуя, что она обижена.

— Обязательно иди. Только зажги мне свет.

— Говорю вам, тетушка, что не пойду.

— О, значит, не пойдешь?.. — обрадованно заулыбалась она. — Да? Ну что ж, а мне пора и на покой. Не буду задерживать тебя. Спокойной ночи, милый. Поди сюда и поцелуй меня.

Она попрощалась с ним и, опираясь на руку служанки, стала медленно подниматься по лестнице в свою комнату.

Навстречу ей важной, степенной походкой спускался Джордж. Он, казалось, издалека учуял английских гостей.

— Уже спать? — спросил он небрежно, с изысканным английским акцентом и закурил трубку.

Быстро пробежала мимо Иветта. Тетушка с удивлением поглядела ей вслед. Девушка преобразилась, и не только оттого, что на ней было другое платье, а скорее от улыбки едва скрытого торжества, которая играла на ее губах, — она забыла обо всем, кроме того, что в гостиной ее ждут английские гости. Иветта даже не взглянула на старую тетку и не пожелала ей спокойной ночи.

Андре остановился у тяжелой портьеры, закрывавшей дверь в гостиную. За дверью слышался деланный смех его матери. Джордж расставлял стулья, а по голосу Иветты Андре угадал, что на лице у нее сейчас фальшивая улыбка, которую он так ненавидел.

Атмосфера уюта, непринужденности и теплоты, царившая здесь всего несколько минут назад, бесследно исчезла. Андре поморщился и ушел в свою комнату.