На следующее утро, увидев отца в халате, погруженного в чтение утренней газеты, мать в короне красивых седых волос, отдающую распоряжения садовнику индийцу, который стоял перед ней, почтительно прижав шляпу к груди, Андре понял, как невозможно для него порвать с этим миром и уйти к Елене, считать ее друзей своими друзьями.
«Зачем я сказал ей, что люблю ее? О, эта предательская свеча! Из-за нее все показалось таким чарующе прекрасным. Но передо мной теперь реальный мир!»
Андре понимал, чего теперь ждет от него Елена: чтобы он поговорил с ее матерью и попросил ее руки. Но сказать: «Елена, будь моей женой» — было так же немыслимо, как сказать: «Я ошибся, прости меня».
Днем ему позвонил Джо и сообщил, что собирается обсудить с Лемэтром план действии в связи с предстоящими в ноябре выборами.
— Я знаю, что еще рано и сейчас только февраль, — сказал он, — но Лемэтр скоро уедет в Файзабад, а я хочу все организовать заранее. Давай встретимся в доме миссис Энрикес в пятницу, в семь вечера. Мэнни тоже будет там. Потом мы увидимся с Лемэтром и все вместе пообедаем в китайском ресторанчике.
В среду Андре поцеловал Елену и признался ей в любви. В четверг он не пошел к ней. А сейчас, идя на свидание с Джо, он пытался решить, как ему вести себя с Еленой, но так и не решил, и от этого чувство вины и стыда только усилилось.
«Ну как можно требовать, чтобы я решился на это? — в какой раз думал он с раздражением. — Я не хотел обманывать ее... Однако какой же я подлец!»
На тротуаре какой-то мужчина радостно приветствовал знакомую. «Да, вам хорошо, у вас все просто», — думал Андре, глядя на оживленные лица беседующих.
Подойдя к ветхой двери с облупившейся коричневой краской, он услышал голоса: вначале тихий голос Джо, в котором звучали нотки упрека, а затем звонкий девичий голосок Елены, прерываемый веселым смехом. Этот счастливый смех испугал и обнадежил Андре. Он толкнул дверь и вошел; бросив взгляд на Елену, он заметил, как радостно вспыхнуло ее лицо и как она попыталась скрыть это, низко склонившись над иглой.
Джо, сидевший спиной к двери, с недовольным видом обернулся, догадываясь, кто виновник смущения Елены. Он откашлялся и хмыкнул, переводя взгляд с Елены на Андре, и сделал вид, что не замечает охватившей их неловкости.
Чувствуя, что Джо готов сейчас обидеть и даже оскорбить его, Андре бессознательно улыбнулся той улыбкой превосходства, которая, как он знал, не могла не вывести из себя его приятеля. Минуя Джо, он подошел к Елене.
Чувство ненависти, которое внезапно охватило Джо, нашло выход в бурном взрыве злобного саркастического смеха, прозвучавшего на таких высоких, почти визгливых нотах, что даже миссис Энрикес, услышав, не удержалась и тоже прыснула, хотя она совсем не намеревалась смеяться над Андре и даже сочла бы это неприличным.
— Не обращай на него внимания, — попыталась утешить Андре Елена и нахмурилась.
В комнату вошел Мэнни Камачо.
— Хо-о! Как поживаете, как дела? — воскликнул он бодрым, радостным голосом, как всегда, возбуждаясь при виде общества. — Как поживаешь, девочка? — спросил он Елену и с видом неоспоримого старшинства потрепал ее волосы. — Что? Я испортил тебе прическу? Ну, это уже кокетство! Как дела, Джо? — Напевая, Камачо попытался приподнять Елену вместе со стулом. Он просто не знал, куда девать избыток энергии. Он справился о здоровье миссис Энрикес. — Вы прекрасно выглядите, — заметил он и тут же небрежно махнул рукой, как бы отметая все ее жалобы. — Это все ваше воображение... А как Попито? Все такой же сумасшедший? А где он сегодня? Когда он нужен, его не доищешься... — Со снисходительной улыбкой вглядываясь в лица присутствующих сквозь толстые стекла очков, он даже не заметил, как Андре пододвинул ему ящик, и продолжал ходить по комнате, упершись руками в свои широкие бедра. Напряжение исчезло. Всех взбудоражила шумная энергия Камачо.
— Надо идти! — внезапно сказал Джо. — Ты готов, Андре?
— Да.
— Тогда не будем задерживаться. Миссис Энрикес...
— Спокойной ночи, Джо.
Прощаясь, Андре чувствовал пристальный взгляд Елены, проникавший прямо в душу.
Она ожидала, что он придет на следующий день, они снова будут сидеть вдвоем и он попросит ее руки. Она не сказала матери, что Андре признался ей в любви. Ей хотелось быть совершенно уверенной в том, что он любит ее. Одевшись еще более тщательно, чем обычно, повязав волосы лентой по новой моде, благоухая пудрой и душистым мылом и чувствуя себя прекрасной и чистой душой и телом, она сидела и ждала его. Но, когда стрелка маленького будильника остановилась на девяти, стыд охватил ее. Она легла в постель и, уткнувшись лицом в подушку, разрыдалась.
Он пришел только через день и вот он опять уходит, даже не взглянув на нее, ничем не показав, что принял решение, которого от него ждут. Он не мог обмануть ее! Нет, она чувствовала, что это невозможно! Но почему же тогда он улыбнулся ей так… так… небрежно?..
Она вдруг с ужасом подумала, что он может больше не прийти; ее мать заметит это и обязательно спросит, что случилось.
И с этого момента она стала вести дневник. «Всемогущий боже, — записывала она в этот вечер, — все в деснице твоей».
Гордость заставляла ее внешне оставаться совершенно спокойной. Она разговаривала, шила, ходила на уроки стенографии и смеялась — так, словно ничего не произошло. Но сердце ее разрывалось от горя и отчаяния.