В обществе, духовные запросы которого не идут дальше посредственных фильмов, ежедневных сплетен и пересудов на веранде после четырех часов дня, пикники и вечеринки являются обычным времяпрепровождением. Поэтому, когда Лорримеры затеяли воскресную прогулку на острова всего три недели спустя после бала по случаю дня рождения Филлис, в этом никто не усмотрел ничего необычного.

Андре, которому Филлис теперь поверяла свои тайны и с которым обменивалась заговорщическими взглядами, был одним из первых приглашенных.

Мартовским утром в половине шестого, когда лишь самые крупные звезды оставались еще на небосклоне и туман, словно привидение, плыл над Саваннами, перед воротами дома де Кудре затормозила машина Джека Лорримера. Молодой Лорример разбудил спящую улицу громкими звуками автомобильного рожка, на котором попытался исполнить какую-то залихватскую джазовую мелодию.

— Эй, дружище!

«Дружище», ждавший их уже минут десять, выбежал на крыльцо. Наверху мистер де Кудре, тяжело вздохнув, заворочался в своей постели, лег на спину и зевнул. Миссис де Кудре, кутаясь в халат, с виноватым видом подглядывала из окна своей комнаты; она с удовлетворением отметила, что Андре сел рядом с Гвеннет. Она недолюбливала молодого Лорримера, заядлого футболиста, с огромными руками и ногами и с волосатой грудью, вечно, как она выражалась, «торчащей наружу».

От северо-западной оконечности Тринидада до берегов Южной Америки по океану всего двенадцать миль. В проливе — цепочка мелких зеленых островков; они выступают из воды, словно камешки великаньего брода. Гаспари, Монос, Гуэвос, Чакачакаре — а там уже берега Венесуэлы. Проливы между ними Колумб назвал «бокас», то есть «пасти». Острова Гаспари и Монос, каждый протяженностью не более мили, превратились в излюбленные места отдыха. В каждой крошечной бухте — гостиница, прилепившаяся к скале, поросшей лесом.

Как и большинство детей состоятельных тринидадцев, Андре часто проводил каникулы на острове Гаспари и вспоминал об этом как о самых ярких и счастливых днях своего детства и ранней юности. Гаспари — это нагромождение скал. Здесь не так слышен грохот океана, как на побережье. Здесь море нежно ласкает скалы, а они, величаво неподвижные, лишь укоризненно ропщут в ответ на эти легкомысленные заигрывания. Случайная волна вдруг бросит на них свои белые мохнатые космы или, хлынув в пещеру, разбушуется там, как дикий зверь, и забрызжет пеной... Андре помнил небо, окрашенное алыми и золотистыми тонами заката, запах жареной рыбы, аромат свежего хлеба и какао; после обеда — тихие голоса взрослых, прогуливающихся в сумерках по причалу, а он сам изо всех сил борется со сном, но тот его все-таки одолевает. Шум моря был полон для него особого очарования, возраставшего по мере того, как все больше лет отделяло его от этих воспоминаний детства.

Стоит ли удивляться тому, что в поэтической обстановке острова взаимное влечение Андре и Гвеннет превратилось в любовь, — так дождь в одно мгновенье превращает бутон в пышно распустившийся цветок.

Причаливая к бухте Стобл-бэй, катер дал гудок; звук лениво поплыл над застывшей, искрящейся от первых утренних лучей солнца гладью океана. Хлопая огромными крыльями, с воды поднялся пеликан, покружил, нырнул, а потом с ленивым удовлетворением снова уселся на воду и, запрокинув голову, проглотил рыбешку.

Кое-кто из компании прибыл сюда еще накануне. Теперь причал задрожал от топота босых ног. Вокруг вновь прибывших замелькали голые ноги и руки, зазвенели возбужденные голоса, приветствия, смех.

Тропинка, вьющаяся меж огромных валунов, вела к старому деревянному зданию. Не раз на своем веку оглашалось оно веселым смехом и голосами отдыхающих. Теперь со стен облупилась краска, перила веранды покосились и сгнили. Для Гвеннет это был совершенно новый мир: мир темных и в то же время неистово ярких красок, черных и серых скал, густого изумрудного леса, растущего на красном грунте и стеной поднимающегося сразу же за домом.

Эта первобытная, дикая и поэтическая красота очаровала ее и пробудила в ней смутное волнение. Она стояла рядом с Андре на веранде, опоясывающей дом, и смотрела на море, которое плескалось у ее ног.

— Смотри, вон сарган! — воскликнула она с восторгом.

Темно-зеленый, как бутылочное стекло, сарган неподвижно лежал в воде. Рука Гвеннет отыскала руку Андре, и ее пальцы сомкнулись вокруг его пальцев. Андре смотрел на солнечные нити, протянувшиеся в воде, на неподвижного саргана и чувствовал, как в эту минуту все лучшее, что есть в нем и Гвеннет, захватывает их, растет, поднимает так высоко, куда не добраться никому из смертных. И долго потом, вспоминая этот день в Гаспари, Андре помнил только короткое мгновение на веранде вдвоем с Гвеннет. Ни одно другое воспоминание не заключало в себе столько непередаваемой прелести, столько полного, хотя и короткого, счастья...

Послышалось шлепанье босых ног, и чей-то голос позвал:

— Гвен! Андре! Разве вы не идете купаться? Идемте скорее!

Они переоделись, сбежали по раскаленным уже ступенькам каменной лестницы и прямо с причала прыгнули в воду. Они плавали в крохотной бухте с небольшим пляжем длиной не более двенадцати футов. Деревья, тесня друг друга, близко подступали к воде. Стволы их были совсем черными, а листва — ярко-зеленой; они застыли в полудреме под жаркими лучами солнца. Море, словно большое добродушное существо, мерно вздыхало, набегало на скалы, обдавая волной целые колонии крабов, плотно прилепившихся к камням в поисках пищи. На дне бухты плавно колыхались длинные стебли морской травы. Гвеннет нырнула в том месте, где виднелось песчаное дно, и тут же вынырнула обратно.

— О, посмотри, что там! — воскликнула она голосом, в котором слышался страх и готовность тут же посмеяться над собственным испугом.

Они нырнули вместе, широко раскрыв глаза, стараясь подольше продержаться под водой. Андре увидел младенца-ската величиной с суповую тарелку; он быстро убегал от них, изящно шевеля плавниками.

— Скорее отсюда! — крикнул он, всплыв на поверхность. — Это маленький скат. Он позовет мамашу, а она футов пять в ширину.

— О-о, Андре!

Они выплыли на солнце. Уцепившись за нависшие над водой ветви деревьев, они лежали на спине и болтали в воде ногами. Андре видел мягкую ложбинку между белыми грудями Гвеннет, ее смеющиеся голубые глаза, глядевшие в его глаза и словно растворявшиеся в них от нежности. Но столь глубоким и чистым было чувство восторга, которое он испытывал в эту минуту, что оно поглотило вспыхнувшую было страсть. Андре был влюблен в Гвеннет, влюблен в окружавший их мир, но, кажется, больше всего был влюблен в самое чувство любви. Благоговение, которое Гвеннет прочла в его глазах, наполнило ее сердце счастьем и гордостью.

— Вернемся на берег? — спросила она, вдруг отвернувшись.

«Ах, что я наделал! Это никогда уже не повторится», — испуганно подумал он, уловив обычные холодные нотки в ее голосе.

На берегу он торопливо одеся, боясь, что она оденется первой и исчезнет.

Они вернулись в отель, а после чая ускользнули от других и поднялись по тропинке, вьющейся между скал и деревьев. Он шел впереди.

— Куда мы идем? — услышал он за собой голос Гвеннет. Не дождавшись ответа, она замурлыкала песенку и вдруг умолкла.

— Москиты! Миллионы их! Мне это совсем не нравится.

Она мучила его своей холодной сдержанностью.

Тропинка вывела их на небольшую прогалину.

— Как здесь хорошо! — воскликнула Гвеннет и, усевшись в тени мангового дерева, огляделась вокруг. Андре сел рядом.

— Смотри, Андре, какой ты маленький рядом с этим камнем.

— Да. А посмотри, сколько в нем углублений. Сто тысяч лет назад здесь ютились крабы и моллюски. Тут нет ни одного камня, который не побывал бы когда-нибудь на дне океана.

— Да-а... Столько лет... Как чудесно, — прошептала она, глядя перед собой.

Наступило молчание.

«Камни. Какое мне дело до них?» — думал Андре.

Гвеннет неожиданно повернулась к нему и со смешанным чувством волнения и стыда погладила его по волосам. Весь дрожа, Андре поцеловал ее в губы. Палкой он машинально сбил головки нескольких диких цветов, и теперь вокруг остро пахнущих увядших ноготков вились осы и пчелы.

Горячий, полный испарений воздух поднимался от земли. Сновали стрекозы, вздрагивая и блестя прозрачными крылышками, звенели москиты, гудели пчелы. Внезапно, зашуршав в сухой листве, мелькнули две ящерицы, преследуя одна другую. И только теперь, когда тишина была нарушена, они ощутили ее.

— Ты чувствуешь, какое благоухание вокруг? — прошептал Андре.

Улыбаясь, Гвеннет кончиком палки чертила какие-то знаки на земле. И хотя Андре смотрел на кончик палки и на узоры на земле, он видел только руку Гвеннет, мягкую, белую руку, и остро, как присутствие кого-то рядом, чувствовал тишину. Скалы и деревья словно застыли в ожидании чего-то, что неизбежно должно было случиться.

«Господи, это сейчас кончится, пройдет!» — думал он, страстно желая сам не зная чего.

Солнце спряталось. Огромные черные тучи, оторвавшись от горизонта, быстро заволакивали небо. Ветер, несущий холодок дождя, ворвался на прогалину. Море побелело от гнева и возобновило свой бесконечный поединок со скалами.

— Вернемся, — жалобно промолвила Гвеннет, не глядя на него: она испугалась бури, поднимавшейся в ее душе.

— Нет, останемся. Пусть идет дождь, пусть разразится ливень!

Гонимые ветром тяжелые капли дождя прорывались сквозь густую листву, деревья скрипели и стонали. Изрядно промокшие Гвеннет и Андре укрылись под отвесной скалой. Гвеннет тесно прильнула к Андре и прижалась губами к его губам...

Буря утихла так же внезапно, как и налетела. Листья мягко шелестели под ветром, который, словно гигантской рукой, сгреб тучи с востока и бросил их к берегам Венесуэлы. Затем и сам он улетел прочь и снова наступила тишина. С деревьев падали капли, земля дрожала от ударов грохочущего моря. От земли и скал поднимался пар.

Гвеннет пыталась привести в порядок свою прическу.

— Пойдем, — предложил Андре. — Ты промокла насквозь, хоть выжимай.

— Подожди минутку. Я выгляжу просто неприлично. — Пальцы ее быстро укладывали волосы. — Как теперь?

— Очень мило.

— Ах, это ужасно! — воскликнула она, пропуская мимо ушей его комплимент. — Нет ли у тебя расчески?

— Нет.

— Ну что ж, тогда пойдем, — сказала она нетерпеливо.

— Надеюсь, ты не простудишься, Гвен.

— О, я сейчас просохну.

— Идем. Держись за меня.

— Нет, спасибо, я сама.

Тон ее был резок, но она постаралась смягчить его улыбкой. Мысль о том, что с мокрыми волосами и вконец испорченной прической она выглядит смешно, настолько задевала ее самолюбие, что она уже не могла оставаться самой собой...

Вся компания отдыхала под навесом причала.

Толстый Джек Лорример насмешливо приветствовал их:

— Вы потерпели кораблекрушение? И были совсем одни, бедняжки?

Он покрутил пальцами пряди своих волос, намекая на состояние прически Гвеннет, а затем насмешливо пропел:

— «Следы губной помады на его плече! Следы губно-о-й по-ма-а-ды!»

Гвеннет сначала вспыхнула, а потом побелела от гнева. Она подступила к Лорримеру.

— Ты невыносимо груб! — воскликнула она звенящим голосом, заставившим всех притихнуть. Ноздри ее побелевшего носа раздувались. Она круто повернулась и подошла к Андре, смущенно стоявшему в стороне.

— Пойдем поплаваем? — предложила она все тем же неестественным, звенящим голосом.

Это была не просьба, а приказ.

— Если хочешь... — тихо ответил Андре и направился по тропинке к отелю.

— Захвати мой купальный костюм, Андре! — крикнула ему вдогонку Гвеннет.

С вызывающим видом тряхнув волосами, она села на скамью.

Вечером после ужина Андре ждал Гвеннет на камнях у моря. Он сидел, обхватив руками согнутые колени, и думал о том, как сейчас она придет к нему тайком, крадучись.

По камням ползали крабы в поисках пищи; на мгновение они замирали и ждали, когда море обдаст их волной. Небо над головой казалось тяжелым от золота звезд. Андре представил себе, как можно до бесконечности погрузиться взором в его темно-синюю глубину. Что-то необыкновенно чистое, возвышенное и загадочное было в этом бездонном небе. Невольно всплывали в памяти все неблаговидные поступки, которые он когда-либо совершил. Он вспомнил свою боязнь общаться с неграми, вспомнил, как ударил Брассингтона. Щеки вспыхнули, но не от стыда за этот поступок, а от испугавшей его мысли: Брассингтон может рассказать Филлис Лорример, что он водит компанию с неграми... Он оглянулся, ища глазами Гвеннет.

— Почему она не идет?.. Да, да. Мы вместе будем блуждать по небу, от звезды к звезде... Но будет ли это?

Заманчивые перспективы материального успеха и светской карьеры возникли в его воображении.

«А Джо и наши беседы, музыка, Мэнни Камачо? Возможно ли, что я?..»

Громкий грубый смех нарушил тишину и вспугнул его мысли. На досках причала послышался топот. Это Джек Лорример, пританцовывая, боксировал с воображаемым противником.

«Вот уж этот увалень... с его мускулатурой...» — с отвращением подумал Андре.