Лесные склады «Доллард и К°» растянулись на целый квартал. К одной из многочисленных подворотен трое негров со вздувшимися жилами на мускулистых руках подкатили тележку с пиленым лесом. Черные лица, изрезанные глубокими морщинами и изможденные тяжким трудом, блестели от пота. Доски на пять футов свисали с обеих концов груженной доверху тележки, которую грузчики вручную толкали от самой гавани. Один из грузчиков, взявшись за оглобли, со злым и отчаянным лицом толкал ее впереди себя, тщетно пытаясь увидеть что-нибудь поверх груды досок. Прислушиваясь к указаниям своих товарищей, подталкивавших тележку с боков, он старался как можно ловчее провести ее через шумную улицу.

Разгрузив тележку, трое рабочих присели отдохнуть на кучу бревен. Пошел дождь. За его пеленой скрылся Порт-оф-Спейн, город с многотысячным населением. Дождь охладил растопившийся асфальт улиц и принес долгожданный отдых людям. Трое сидели молча, слишком усталые, чтобы разговаривать.

Подошли два клерка и остановились, глядя на дождь. Это были друзья, но более непохожих друг на друга людей трудно было представить. Андре де Кудре был строен, смугл, с несомненной примесью негритянской крови. В свои двадцать три года он все еще оставался мечтателем. Он, как любят выражаться тринидадцы, «не вылез еще из раковины» мечтаний и надежд, в которую, словно улитка, пытаются укрыться от жизни все робкие и легко уязвимые люди.

Его приятель, Джо Элиас, человек яркой, запоминающейся наружности, был значительно старше его. Сейчас он своей массивной фигурой, казалось, загородил всю подворотню, где они с Андре укрылись от дождя. Когда прохожие видели эти широкие плечи, крупную, хорошей формы голову с конной непокорных, слишком длинных волос, пронзительный взгляд и хищный с горбинкой нос сирийца, они невольно оборачивались, глядели на него снова и снова и спрашивали: «Кто он?»

Как и Андре, Джо был самолюбив и обидчив, но он не сторонился и не избегал людей, подобно молодому де Кудре. Наоборот, он был самоуверен до заносчивости. Если какой-нибудь знакомый, приветливо улыбаясь, хлопал его по мокрой от пота мясистой спине и, словно поздравляя с чем-то, говорил: «Здорово, Джо!» — он отвечал: «А, привет, дружище, как дела?» — словно хотел этим сказать: «Ничего не поделаешь, я и в самом деле неплохой парень».

Андре восхищался Джо Элиасом, но не без зависти и досады замечал, как затмевает его яркая личность друга. Ведь Андре был еще в том возрасте, когда хочется, чтобы о тебе говорили:

«А вы помните Андре де Кудре? Недавно он дал концерт в нью-йоркском Карнеги-холле».

«Вы шутите?»

«И не думаю. Говорят, своей игрой он затмил самого Крейслера».

«Подумать только! А ведь когда-то мы вместе с ним работали у Долларда. Он был всего лишь простым клерком...»

«Что ж, поживем-увидим», — думал Андре, когда видел, как приветствуют Джо все те, кому льстило знакомство с сирийцем. А потом сам же смеялся над собой. «Какая чепуха! У меня нет денег даже на то, чтобы поехать за границу учиться игре на скрипке, где уж тут соперничать с Крейслером...»

Джо тоже тяготился жизнью на острове. Сын сирийского купца, он родился и вырос на Тринидаде и по своему общественному положению ни на что не мог рассчитывать. Но он был твердо уверен, что с его талантами и его наружностью он по праву мог бы играть важную роль в политической жизни страны, вместо того чтобы прозябать на складах Долларда. Сознание подобной несправедливости сделало его злым и желчным...

Андре спустился из конторы во двор, чтобы сказать другу о своем решении уйти от Долларда и поискать работу в другом месте. Но сегодня Джо казался особенно желчным и озлобленным, и Андре не решался заговорить с ним об этом.

Как раз когда Андре надеялся получить место помощника бухгалтера, Доллард взял на эту должность англичанина, мистера Данна. Теперь все поговаривали о том, что этого Данна прочат в бухгалтеры, да еще с двойным окладом.

Рухнули надежды Андре скопить деньги и уехать за границу учиться игре на скрипке. Старый де Кудре мог бы послать сына в Америку, но Андре поссорился с отцом, который не одобрял «безумной идеи» сына учиться музыке и хотел, чтобы он изучал право.

По мнению тринидадского «общества», люди делились на несколько категорий: на самой верхушке общественной лестницы стояли, конечно, белые; пониже — португальцы, китайцы и индийцы; еще ниже — все прочие национальности: сирийцы, ливанцы, греки, выходцы из Восточной Европы, люди, недавно поселившиеся на острове и еще не занявшие прочного места в его экономической жизни; на самой последней ступеньке этой лестницы стояли негры. Однако они-то и составляли большинство населения острова. Они и индийцы были основной тягловой силой: негры — на нефтепромыслах и плантациях какао, индийцы — на плантациях сахарного тростника.

Неписаный закон о том, что неграм надлежит работать, белым — повелевать, а все выгодные места должны доставаться англичанам, был хорошо известен Андре. Если уж человеку не посчастливилось родиться англичанином, то ему по крайней мере следовало бы родиться белым; а коль скоро он цветной, то пусть не водится с теми, у кого цвет кожи темнее, чем у него самого. Но как раз это и начал теперь делать Андре. Семья де Кудре принадлежала к одной из многочисленных клик тринидадского «общества». В своем кругу Андре встречал лишь людей ограниченных и обуреваемых мелким тщеславием. Это заставило его искать друзей, близких ему по интересам, среди представителей «низших классов». И он нашел их среди знакомых Джо, но почти все они оказались неграми. Андре понимал, что, общаясь с темнокожими представителями рабочих, он рискует навлечь на себя экономические санкции своего класса, но, с другой стороны, общество людей только его круга означало бы для него духовное и моральное оскудение. Поэтому пока еще Андре не сделал для себя окончательного выбора.

Из-за цвета кожи он постоянно испытывал чувство вины и неполноценности; оно парализовало волю и гнетуще действовало на психику. Неискушенный иностранец никогда не заподозрил бы в Андре цветного, но вестиндийцы безошибочно угадывали это. В последнее время, бывая в обществе белых, Андре особенно остро чувствовал, что он цветной. «Они узнают, что я вожусь с неграми, что я сам цветной, и не захотят иметь со мной дела», — думал он. Теперь он знал наверняка, что ему нечего тягаться с англичанином Данном и что причиной его нынешней служебной неудачи является его дружба с неграми.

С громким щебетом через улицу пролетела птичка и скрылась в ветвях мангового дерева.

— Вольный, как птица, — задумчиво произнес один из грузчиков.

Его звали Джекоб. Это был тщедушный мужчина средних лет, с угодливым выражением лица, всегда готовый соглашаться со всеми, кто сильнее его. Перед белыми он гнул спину, а разговаривая с людьми, всегда отводил глаза в сторону.

— Как это птенцы летают в такой дождь? — удивился Андре.

— Знаете, мистер Элиас, после дождя пташки не помнят себя от радости, — сказал Джекоб, обращаясь к Джо, словно вопрос задал он, а не Андре. — Им-то живется получше нашего. — И Джекоб засмеялся, стараясь понравиться Элиасу.

— Ай-ай! — насмешливо протянул Джо и окинул взглядом собравшихся в подворотне, чтобы убедиться, что все смотрят на него, ибо ничто не доставляло ему такого удовольствия, как производить впечатление. — Да ты просто поэт, Джекоб. Однако мне кажется, что причина здесь попроще: пташки радуются, что смогут поживиться червями после дождя.

— И то верно, мистер Элиас. Сущая правда, — и, громко рассмеявшись, Джекоб оглянулся на своих товарищей грузчиков.

Но все молча глядели на дождь. Птичка снова порхнула мимо.

— Посмотрите-ка на нее! — воскликнул Джекоб. — Эх, если бы мне выиграть на скачках эдак тысчонок четырнадцать или около этого! Я тоже был бы свободен, как эта птаха.

— Четырнадцать тысяч! — как эхо повторил один из грузчиков и рассмеялся над таким фантастическим желанием.

«Четырнадцать тысяч... — подумал Андре. — Я уехал бы отсюда и стал бы учиться игре на скрипке. Провались тогда и Доллард и все остальные».

— И тогда, я думаю, ты заставил бы других работать на себя, а, Джекоб? — промолвил Джо и скривил губы в презрительной усмешке.

— Человек не может не поживиться за счет ближнего, мистер Элиас, — со смешком ответил Джекоб.

— Да, ты недалек от истины. Возьми любого клерка, но вот хотя бы мистера Луну, — и Джо кивком указал на человека, который подходил к ним.

Это был Попито Луна, клерк из отдела скобяных товаров, венесуэлец лет сорока, с крупными характерными чертами скуластого лица. У него была открытая улыбка и подкупающе приветливая манера держаться. Быстрым небрежным шагом, слегка раскачиваясь на своих кривых ногах, он подошел к группе беседующих и так дружески хлопнул грузчика Джекоба по плечу, что этим сразу же расположил к себе его приятелей.

— Как дела? Что хорошего, дружище? — воскликнул он, обращаясь к Джекобу, но тут же умолк, заметив, что все внимательно слушают Джо.

А Джо говорил:

— Пятнадцатилетний цветной паренек, работая клерком, получает от трех до восьми долларов в неделю. К двадцати годам он начинает зарабатывать уже десять-двенадцать долларов. Ему приглянулась девушка, и он задумал жениться. В течение четырех-пяти лет он копит деньги, отказывая себе во всем. Время от времени он приходит к хозяину и просит прибавить ему жалованье. Он становится доносчиком и обо всем докладывает хозяину, только бы выслужиться перед ним. Наконец он получает шестьдесят долларов в месяц и может жениться. Хозяин поручает ему небольшой отдел, и этот забитый и ничтожный клерк делается грозой своих подчиненных Он становится отцом: появляется один ребенок, потом второй. Жалованье его пока еще растет, теперь он уже получает семьдесят пять долларов в месяц — предел того, на что он вообще может рассчитывать. Но, если бы на его месте был англичанин, он получал бы уже долларов триста. Наш клерк дрожит от страха, когда смотрит вниз с верхушки той лестницы, на которую взобрался. Ему уже под пятьдесят, у него десять человек детей, и теперь страх никогда не покидает его: он боится, что его уволят по старости и не дадут пенсии. Он лебезит перед хозяином, как сопливая школьница перед учительницей. — И Джо, жеманясь и гримасничая, сунул палец в рот, что, как он и рассчитывал, всех рассмешило. — А его жена молится то одному святому, то другому и надеется: «Бог не оставит нас своей милостью». — Джо молитвенно сложил руки. — В шестьдесят клерку говорят, что он стар, и выбрасывают его вон. А еще годиков через пять дети отвозят его на кладбище. Все, готов! — Джо обтер толстые руки одна об другую. — Вы думаете, похоронили человека? Нет, похоронили желудок!

— Во всем виноваты такие, как Доллард! — громко и взволнованно воскликнул Попито Луна, совсем позабыв, где он находится. — Пора покончить с ними.

Джо разразился презрительным смехом.

— Словно это так легко. Человеком всегда кто-нибудь должен помыкать. Поверь мне. Не давай провести себя, Луна!

Темнокожий мальчуган, тоже укрывшийся от дождя в подворотне, был, кажется, единственным, кому хотелось, чтобы дождь поскорее прошел. Ему не терпелось испробовать свою рогатку. Он то и дело натягивал резинку и прицеливался. Вдруг он приметил птичку, порхнувшую с дерева, поднял рогатку, прицелился и отпустил резинку. Вздох удовлетворения вырвался из его груди. Птичка упала в бурлящую воду у края мостовой, забила крылышками, и ее тут же унес поток.

— Смотрите, смотрите! Он убил ее! — в ужасе прошептал Джо. — Вот и конец свободе...

— Зачем ты сделал это? — воскликнул Джекоб, вскочив с груды бревен, на которых сидел. Мальчуган, невзирая на дождь, пустился наутек.

— Смерть — чертовски отрезвляющая штука, — промолвил Джо, украдкой окинув взглядом лица присутствующих. — Всех нас, в поте лица добывающих хлеб свой, ждет такая же участь. Только вот свободы мы и не понюхаем.

Джо панически боялся смерти. Многообразие и сложность жизни пугали и озадачивали его. У него не было ни твердых убеждений, ни принципов, которые помогли бы ему анализировать и понимать события. Сегодня он защищал рабочих, завтра уже ругал их и восторгался философией Ницше.

Сейчас он весь свой сарказм обрушил на утверждение Попито Луны, что только простые люди могут искоренить зло, существующее в обществе.

— Сам-то ты не рабочий. Что ты можешь знать об их нуждах? — отвечал на его нападки Попито. — Только собственными руками могут они добиться освобождения от таких, как Доллард.

Джо насмешливо фыркнул и улыбнулся.

— Если бы это было так.

— Глядите-ка, мистер Луна, вон идет мистер Доллард. А ну-ка, попробуйте расправиться с ним! — воскликнул Джекоб и вслед за Джо заулыбался. И чтобы хозяин не увидел его бездельничающим, он поспешно спрыгнул с кучи бревен и засеменил к другим воротам, прищурив глаза и прикрыв их ладонью, словно высматривал кого-то.

Дождь утих. Доллард остановился посреди двора и о чем-то разговаривал с управляющим.

— Я решил уйти от Долларда, — вдруг промолвил Андре.

Все с удивлением посмотрели на него. Эти слова, словно вспышка молнии, вдруг озарили стены их общей темницы.

— Смотри, какой хитрец! А ведь молчал, — промолвил Джо, нахмурившись и хмыкнув. Он всегда хмурился и хмыкал, когда бывал озадачен.

— Вы уходите отсюда, Кудре? — мягко спросил Луна, с завистью и радостным изумлением глядя на Андре. — Нашли работу получше? Где?

Один из грузчиков покачал головой.

— А я-то считал, что у вас здесь очень хорошая работа, мистер Кудре. Сколько вам будут платить на новом месте? Наверное, долларов пятьдесят?

— О-о! — изумленно воскликнул Джекоб, снова незаметно очутившийся здесь. В страхе он приложил палец к губам, словно самая цифра пятьдесят вызвала у него священный трепет. — Эй, ребята, осторожнее! — вдруг крикнул он, прячась за спины грузчиков.

К ним приближался Доллард. Группа рассеялась. Попито, размахивая руками и раскачиваясь на кривых ногах, направился в отдел скобяных товаров. Грузчики бросились к тележке, Джекоб исчез.

«Я прибыл из доброй старой Англии», — любил говорить Доллард-старший, отец нынешнего владельца компании. Он приехал на Тринидад двадцатилетним юношей. Постепенно скупал плантации какао, женился на девушке «с каплей дегтя в крови» и, сторонясь и избегая людей, прожил на острове всю свою жизнь. В те годы островом правил один король — Какао. Африка еще не захватила мировой торговли какао, что она сделала впоследствии благодаря дешевой рабочей силе, а тринидадская нефтяная промышленность тогда едва зародилась. Долларды были богаты и владели обширными плантациями в разных концах острова. Но в 1918 году, после краха какаового рынка, старому Долларду пришлось лишиться многих поместий. Он совсем было решил, что разорен, как вдруг на его землях забила нефть. Деньги потекли рекой. В 1919 году из Англии после учебы и участия в первой мировой войне вернулся сын Уильям. Незадолго до смерти старика, последовавшей вскоре после приезда сына, молодой Доллард взял дело в свои руки.

К 1935 году дело разрослось до огромных размеров. Уильяму Долларду не только принадлежало девяносто процентов акций огромной компании, носящей его имя: он также был директором еще нескольких компаний и вложил баснословное количество денег в одну из самых выгодных отраслей промышленности на острове — в тринидадскую нефть. Люди, разбогатевшие до таких пределов, уже не думают о том, как «делать деньги». Деньги сами текут к ним. Так было и с Доллардом.

На острове площадью в тысяча восемьсот пятьдесят шесть квадратных миль такой человек, как Доллард, пользуется не только неограниченным влиянием, но, как правило, становится одним из его неофициальных правителей. Доллард был председателем местной торговой палаты и членом Законодательного совета. И хотя на острове с полумиллионным населением избирательным правом пользовались всего каких-нибудь тридцать тысяч, Уильяму Долларду не приходилось добиваться их поддержки на выборах: губернатор острова самолично назначил его членом Исполнительного совета, куда кандидаты самым тщательным образом отбирались из числа членов Законодательного совета. В обязанности Исполнительного совета входило консультировать губернатора и направлять его действия. История Тринидада знает очень мало случаев, когда губернатор отказался бы принять рекомендации Совета, то есть рекомендации англичан и представителей крупного местного капитала.

С тех пор как молодой Доллард вернулся из Англии, прошло уже шестнадцать лет, но он продолжал говорить с легким английским акцентом. Где-то в тайниках его души тоже гнездились страх и чувство неполноценности: ведь люди старшего поколения могли, указав на него пальцем, сказать: «Он — цветной!» Но пока никто еще не осмелился сделать это, ибо Доллард был одним из негласных правителей Тринидада и держал в своих пахнувших дорогим мылом руках все нити управления жизненно важными центрами острова. Стройный, моложавый на вид, он сумел сохранить внешнюю привлекательность. У него была привычка, опустив левое плечо и сунув руку в карман, небрежно позвякивать монетами. Джо Элиас любил говорить, что от Долларда разит «успехом», как от грузчика потом.

У Долларда была широкая обаятельная мальчишеская улыбка, легко появлявшаяся на его губах и неотразимо действовавшая на собеседника. Андре не раз с невольным восхищением наблюдал, как умело разговаривает хозяин с индийцем-крестьянином, который, задумав построить дом или лавчонку, приходил к Долларду за цементом.

— Как поживаешь, Гопал, старина? Давненько не видел тебя! — с веселым и беззаботным видом шумно приветствовал он покупателя.

Иногда, если тот говорил что-нибудь смешное в ответ, Доллард, запрокинув голову, заливался громким смехом. Однако он смеялся не столько над тем, что сказал крестьянин, сколько над ним самим. А затем, обняв посетителя за плечи, уводил его в свой кабинет. Проходя мимо секретарши, Доллард хитро подмигивал ей и словно говорил: «Вот видите, я уже и приручил его».

— Ах, дорогой мой, дорогой... — лениво растягивая слова, с мягким упреком выговаривал он теперь управляющему. Он всегда сохранял такой тон с подчиненными.

Когда управляющий наконец отошел, Андре нагнал Долларда. От волнения у него похолодели руки.

— Мистер Доллард, — промолвил он. — Я подыскал себе другую работу... вернее, мне предложили. Я хотел бы знать, смогу ли я уйти... в конце месяца... то есть, я хочу сказать, сможете ли вы... «Я говорю совсем не то», — подумал Андре, заливаясь краской. Доллард остановился.

— Где вам предложили работу?

— Я не хотел бы говорить...

Не раздумывая, а руководствуясь лишь безошибочным чутьем, Доллард обнял робкого и неуверенного юношу за плечи. Сейчас ему было совсем невыгодно отпускать Андре. И поэтому, прогуливаясь с юношей по двору, он принялся уговаривать его.

— Послушай, Кудре, как ты можешь так поступить со мной, приятель? Проработав у меня целых четыре года, ты хочешь уйти. Мне нужны люди, на которых я мог бы положиться. Я не могу доверить твою работу первому встречному. Ты знаешь Джонсона? Парень неплохой, правда? — доверительным тоном говорил Доллард, давая Андре понять, что в данную минуту они обсуждают то, что только им двоим понятно. — Однако у него нет инициативы, нет хватки, — и Доллард сделал в воздухе энергичный жест рукой. — Я хочу, чтобы в этом отделе работал кто-нибудь такой, кому со временем можно будет поручить весь отдел. Пусть тебя не беспокоит Данн. Ведь ты о нем думаешь, верно? Я так и знал. Мне просто надо поднатаскать его на этой работе, прежде чем поручать отделение в Сан-Фернандо. Почему же ты сразу не пришел ко мне? — Он крепко сжал плечо Андре.

Заметив, какое удовольствие доставляет это зрелище Элиасу и грузчикам, Андре мучительно покраснел. Когда Доллард положил ему руку на плечо, Андре сразу же почувствовал, как обезоруживает его улыбка хозяина — этот «ореол успеха», как любил язвить Джо, и ему стало неловко от того, что он собирался сказать, — а он хотел просить Долларда прибавить ему жалованье, но не знал, как начать, трусил и сам ненавидел себя за это.

— Сколько тебе будут платить на новом месте?

— Столько же, сколько я получаю у вас.

— И ты считаешь, что игра стоит свеч? Послушай, Кудре, я прибавлю тебе пять долларов. Ты будешь получать шестьдесят пять долларов в месяц. Он словно хотел сказать: «Вот видишь, какие блестящие возможности открываются перед тобой».

С насмешливой улыбкой Джо издали следил за приятелем. Он не слышал, что говорил ему Доллард, но и так догадывался, чего тот добивается. Какой, однако, глупец, фат и сноб этот Андре! Джо охватило чувство досады оттого, что Андре, конечно, даст себя уговорить.

Разговор был окончен. Доллард снял руку с плеча Андре и шагал теперь рядом, по обыкновению сунув руку в карман. Он больше не подлаживался под шаг Андре — теперь, наоборот, Андре старался не отставать от широко шагавшего хозяина.

— Так как же, Кудре? Договорились? Ах, дорогой мой, дорогой... — вздохнул Доллард, поднимаясь на крыльцо конторы.

Щуплый англичанин, в очках, с тощей, как у цыпленка, длинной и красной шеей и с большими торчащими ушами, выскочил навстречу. Это был Брассингтон, помощник заведующего отделом скобяных товаров. Подчиненные прозвали его Мисс Брассингтон. Увидев хозяина, Брассингтон сразу же стал на что-то жаловаться.

— Если вам нужен человек, возьмите Луну, — ответил ему Доллард.

— Луна не желает выполнять моих указаний. Может, он послушается вас.

— Не хотите ли вы сказать, что Луна недоволен? — вдруг устало буркнул Доллард, собираясь рассердиться.

— Если вам интересно мое мнение, то он попросту красный.

Доллард улыбнулся.

— И, конечно, собирается подложить под нас бомбу, не так ли? Послушайте, старина Брассингтон... — и, ласково взяв англичанина под локоть, он повел его в свой кабинет, доверительно говоря: — Мы должны потихоньку, незаметно приручить их, прибрать к рукам — иногда лестью, иногда шуткой, вот так-то...

— Ах, дорогой мой, дорогой... — удовлетворенно вздохнул он минуту спустя, выпроваживая Брассингтона, а потом громко и весело засвистел.

Когда Доллард скрылся в конторе, Джо принялся потешаться над Андре.

— Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! — заливался он саркастическим смехом. — Ну так как же, улетела птичка из клетки? — И Джо замахал руками, изображая птицу. — Долго ли мы будем иметь счастье видеть вас в нашем обществе? Вот видишь, что может сделать хозяйская ласка?.. Чем же ты теперь недоволен, мальчик?

Лицо Андре залилось краской стыда и гнева.

— Дурак ты! — воскликнул он, и в голосе его было столько ненависти, что Джо тут же умолк. Андре круто повернулся и зашагал прочь.