После того как Дюк зверски избил ее в участке, Касси поняла, какая опасность грозит ей и Попито, и решила предотвратить ее во что бы то ни стало.

Она посоветовалась со знакомым жрецом секты шанго из деревушки Диего-Мартин, где она когда-то жила, в шести милях от Порт-оф-Спейна. Жрец собирался совершить очередное жертвоприношение «во имя лучших времен» и пригласил Касси принять в нем участие. Она внесла свою долю: двух петухов, немного риса и бобов. Кто-то пожертвовал козу, еще кто-то — свечи. Касси сказала Попито о предстоящем ритуальном молении и о том, что намерена участвовать в нем, однако умолчала о своих тайных планах. Попито не стал смеяться над ней и не отговаривал ее. За день до того, как стало известно, что владельцы пекарен готовы пойти на компромисс, Касси сообщила Попито, что полиция разрешила провести моления шанго. Обряд жертвоприношений будет утром, а вечером — ритуальные пляски. Касси пригласила Попито посмотреть на них. Он согласился.

Случилось так, что в то же время Андре, по делам службы ежедневно объезжавший пекарни, вдруг обнаружил, что в Диего-Мартин одна из них, несмотря на забастовку, продолжает работать и снабжает хлебом Порт-оф-Спейн. Он сообщил об этом Винчестеру, а тот поручил Попито побывать в пекарне и уговорить пекарей присоединиться к забастовке.

В день молений секты шанго Попито приехал в Диего-Мартин в шесть часов вечера и сразу же отправился в пекарню. Спускались сумерки. Андре сказал ему, что хозяина пекарни, индийца Сингха, в это время обычно не бывает дома.

В хлеву позади пекарни мычали коровы. Пахло молоком и свежим навозом. В пекарне при свете единственной керосиновой лампы, подвешенной к опутанным многолетней паутиной балкам потолка, работало семь пекарей. Старик пекарь, стоявший у печи, что-то напевал себе под нос.

Попито поздоровался, а потом спросил, почему, когда все бастуют, они продолжают работать.

Никто ему не ответил. Мускулистый человек, месивший тесто в кадке, выпрямился и вытер пот с черного тела. Старик пекарь перестал напевать.

Тогда Попито сообщил им о предложении мастеров пойти на компромисс. Лицо пекаря, месившего тесто, стало задумчивым. Он сказал, что Сингх обещал платить им на двадцать центов больше. Попито заметил, что это только обещание. Кроме того, в каком положении они окажутся, если их товарищи добьются повышения заработной платы на тридцать центов?

Теперь к разговору прислушивались уже все, даже старый пекарь, ленивыми, но ловкими движениями вытаскивавший хлебы из печи и бросавший их в стоявшую у его ног корзину.

Попито пытался разъяснить им, что, срывая забастовку, они берут за горло не только своих братьев пекарей, но и самих себя. Он убеждал их заставить Сингха вместе с другими владельцами пекарен договориться с рабочими. Иначе им не получить от Сингха обещанной прибавки.

В семь часов Попито ушел. Он чувствовал, что кое-кого ему удалось убедить, а остальным он, во всяком случае, сумел внушить сомнения.

Темнота была густой и непроницаемой. Деревушка Диего-Мартин лежала в долине, и по вечерам ее улицы погружались во мрак. Сквозь ветви деревьев Попито поглядел на небо, но не увидел на нем ни единой звездочки: небо заволокли тучи. По пути попадались редкие домишки. То тут, то там в окнах вспыхивало пламя свечи или керосиновой лампы, и этот приветливый огонек подбадривал Попито.

Вскоре он услышал звуки барабанов и нагнал трех женщин, направлявшихся, должно быть, туда же, куда и он. Пугаясь темноты, они громко смеялись и разговаривали, успокаивая друг друга.

— Вы на моления шанго? — обратился к ним Попито.

Смех и разговоры тотчас же умолкли. Слышны были только шаги женщин. Одна из них попыталась в темноте разглядеть Попито. Две других встревоженно зашептались.

— Я тоже иду туда. Моя знакомая участвует сегодня в плясках. Я спросил потому, что не знаю дороги.

— А-а, — произнесла одна из женщин, а другая после некоторой паузы ответила:

— Да, мы тоже идем туда.

— Какая темень, — заметил Попито, чтобы продолжить разговор.

— Мистер, а вы не боитесь, что в вас вселится дух, а? — насмешливо сказала третья женщина.

— Не смейся над этим, детка, — заметила ей, должно быть, самая старшая из них. — Ты и не представляешь, что может сделать божество, поверь мне.

Они гуськом поднимались по узкой тропинке, ведущей в гору. Грохот барабанов становился все слышнее. Их характерный, синкопированный, призывный ритм возбуждающе подействовал на женщин и разжег любопытство Попито. Одна из женщин остановилась и, приложив к губам сложенные рупором ладони, крикнула:

— Мэй-зи-и! Мисс Мейзи, охи!

Их, несомненно, ждали, ибо красный огонек фламбо, самодельного фонаря, замелькал где-то наверху и постепенно стал спускаться к ним навстречу. Из темноты вдруг резко выступили темные купы деревьев и красный грунт тропинки. От колеблющегося и скачущего язычка пламени деревья, казалось, причудливо извивались и плясали в такт прерывистой барабанной дроби.

На холме, за хижиной жреца, стоял крытый соломой бамбуковый навес. Под ним, тесно сгрудившись по краям, стояли и сидели люди. Неподалеку, под манговым деревом, было установлено изображение девы Марии, принадлежащее миссис Энрикес. Перед ним горели свечи и какая-то женщина отбивала низкие поклоны, касаясь лбом земли. Оглушительно грохотали барабаны.

Попито, протискиваясь сквозь плотную массу молящихся, чуть не задохся от острого запаха разгоряченных тел. Отыскивая в толпе Касси, он не обратил внимания на высокого, хорошо сложенного негра в трикотажной фуфайке и коротких штанах, который, укрепив на голове зажженную свечу, исполнял какой-то танец.

Кассандра увидела Попито, но, словно не замечая его, продолжала петь, пока не умолкли барабаны. Затем она что-то шепнула соседке, которая обнимала сидевшую рядом с ней маленькую девочку. Даже не ответив Попито на его улыбку, видя и в то же время не видя его, как священник перед алтарем — своих прихожан, Касси помогла ему пробраться поближе и указала место рядом со своей соседкой, пересадившей ребенка к себе на колени. И только теперь, когда, проходя мимо, он почти задел высокого негра со свечой на голове, Попито обратил на него внимание. Глядя вперед широко открытыми, немигающими глазами, взгляд которых, казалось, пронизывал каждого насквозь и вместе с тем был устремлен куда-то за пределы видимого, с выпяченной вперед нижней челюстью, жрец-хоунбонор прохаживался по кругу гордой и величавой походкой, словно божество, привыкшее внушать священный трепет; дыхание с шумом вырывалось из его полуоткрытого толстогубого рта. Он что-то сказал Касси.

— Хорошо, Дада, — ответила она смиренно, с готовностью.

(Дада Мазуку — так назывался дух, вселившийся сейчас в жреца.)

Касси подала жрецу сосуд из полой продолговатой тыквы, наполненный водой. Жрец покропил водой землю у ее босых ног и позади нее, брызнул во все четыре угла навеса и пошел к выходу. Молящиеся почтительно и торопливо расступились перед ним.

— Джим, поди сюда, мальчик. Я устал, — сказал человек, бивший в самый большой барабан, прозванный «Мамой», и вытер взмокшую седую голову.

Джим сменил его. Старик с шишковатым бритым черепом хриплым голосом пел на африканском диалекте. Ему вторили женщины. Снова забили барабаны, и собравшиеся запели хором.

Не переставая петь, Касси подала Попито трещотку из полой тыквы и знаком велела трясти ее — существовало поверье, что шум трещотки отпугивает духов и не позволяет им вселиться в человека. Соседка Попито, закрыв глаза, самозабвенно пела. Ребенок на ее коленях крепко спал.

Ритм музыки становился все чаще, все быстрее. Казалось, весь мир наполнился сейчас грохотом барабанов, и их удары сыпались на Попито, как удары хлыста. Они болью отдавались в голове, заставляли содрогаться всем телом, и странное, захватывающее чувство оцепенения нашло на него. И, как раз когда ему показалось, что он больше не может, что он должен бежать отсюда, от этих ударов, причиняющих такую боль, барабаны и пение внезапно умолкли. Старик с бритой головой затянул новую песню. И барабаны забили снова. Чувствуя себя очень глупо, Попито вместе со всеми встряхивал трещоткой в такт ударам барабанов. Он понял, что все чего-то ждут. Его соседка с ребенком на коленях пожаловалась:

— Дух не так-то силен сегодня.

Женщины с сонным видом поплотнее закутывались в шали.

Но вот опять вышел старик барабанщик и, вытерев с губ капли рома, уверенно обхватил коленями «Маму». Бритоголовый старик хриплым голосом издавал протяжные дрожащие звуки на чужом и вместе с тем странно знакомом Попито языке, устремив перед собой неподвижный взгляд, словно видел то, о чем пел.

— Пойте все! Пойте! — выкрикивал он, рассерженный не столько нестройным пением, сколько тем, что у него самого такой слабый и дребезжащий голос. Он снова затянул песню, на этот раз не такую печальную и тягучую, и все, кто был под навесом, подхватили новый несложный мотив:

Старик барабанщик, низко склонившись над барабаном, с ожесточением колотил в него.

— Бам, м'бам! Бам! Бам-бам-бам! Бам! Бам-бам! М'бам!

Он почти вплотную прижался к барабану своей седой взмокшей от пота головой и слушал то, что лишь ему одному говорило гудевшее барабанье нутро. Его черные, как бусинки, глазки быстро пробежали по рядам молящихся и остановились на Касси.

Касси больше не пела. Она сидела, уставившись невидящими глазами в земляной пол. Попито понял, что сейчас для нее существует лишь призывный гул «Мамы». Внезапно по телу ее пробежала дрожь. Все мгновенно умолкли и расступились, давая ей место. И вдруг Касси, сделав сильный прыжок вверх, изо всей силы грохнулась лицом оземь. Попито в ужасе вскочил, но его оттолкнули назад. Ритм музыки участился. Извиваясь в конвульсиях, Кассандра каталась по полу.

— Абобо! Або-бо-бо-бо! — все более возбуждаясь, выкрикивали люди, прихлопывая ладонями по губам. Продолжая петь, женщины кое-как подняли Касси на ноги. Она шаталась как пьяная. Попито почти бессознательно отметил, что на лице Касси не было ни единой ссадины или царапины. Его больно поразило то, что перед ним теперь была не прежняя Кассандра Уолкотт. Кто-то чужой и незнакомый глядел на него остановившимся взглядом. Женщины торопливо вынули из волос Касси все шпильки, освободили ее платье от булавок и крепко повязали ее у пояса куском красной материи. Широко расставив ноги, Касси сделала два судорожных шага вперед, пошатнулась, застонала, дерзким жестом подбоченилась, а затем, прижав руки к вискам, вдруг бросилась вперед и плашмя упала на барабаны.

Грохот барабанов и пение мгновенно смолкли. Слышалось лишь шумное дыхание Касси. Старик барабанщик, игравший на «Маме», боялся коснуться одержимой, лежавшей у него на коленях. Он взглянул на одну из стоявших поблизости женщин. Она быстро подошла и подняла Касси. Падая, Касси уронила одну из поставленных перед барабанами горящих свечей. Прежде чем опять зажечь свечу, женщина ладонью коснулась земли.

Музыканты снова бешено заколотили в барабаны.

Присутствующие в каком-то исступлении повторяли три ноты:

Маленькая девочка сладко спала на коленях у соседки Попито. Она немного сползла с колен матери, рот ее был полуоткрыт, а шапчонка упала на лицо и почти совсем закрыла глаза с длинными ресницами.

Пение напоминало восторженное чествование божества, сошедшего на землю в образе Кассандры Уолкотт. Теперь Касси плясала, но не так, как плясал до нее жрец, а яростно и исступленно, вся извиваясь и подавшись корпусом вперед, словно подгоняемая ударами хлыста или терзаемая невыносимой мукой. С неподдельной грацией быстро перебирала она босыми, покрытыми пылью ногами, выделывая замысловатые па на земляном полу.

Но теперь безумный взгляд старика барабанщика был устремлен в другой конец сарая, где перед кем-то в почтительном страхе расступилась толпа.

Вперед вышел жрец с зажженной свечой на голове, с внушающим ужас остановившимся взглядом, устремленным, казалось, в никуда и вместе с тем все видящим и подмечающим вокруг.

Какой-то юноша свалился со скамьи и забился на земле, как петух с отрезанной головой. Несколько человек быстро сняли с него ботинки. Барабанная дробь стала еще более неистовой. Зрители стояли на ящиках, забирались друг другу на плечи и, открыв рты и обмениваясь короткими замечаниями, глядели на пляшущих. Слабый свет бамбуковых фонариков усугублял выражение священного ужаса на их возбужденных лицах.

Барабаны умолкли только тогда, когда старик барабанщик, бивший в «Маму», совсем обессилел. Касси, шатаясь, покинула навес. Так как она долго не возвращалась, а барабаны забили снова, Попито пошел искать ее. Он нашел ее распростертой на земле перед изображением Богородицы и совсем уже догоревшими и оплывшими свечами. Оглянувшись вокруг и убедившись, что на них никто не смотрит, он подошел к Касси и потряс ее за плечо.

— Касси? — сказал он нерешительно.

И будто оборвалась какая-то нить. Словно пробудившись от сна, на него взглянула прежняя Касси, которую он знал в течение всех этих месяцев.

— Что случилось? Ты здорова?

Она перекрестилась, отряхнула платье и, пытаясь скрыть явное смущение, ответила:

— Подожди, я сейчас.

Касси убежала в хижину жреца, чтобы привести себя в порядок, а Попито остался ждать ее в темноте.

Дюк и его напарник, молодой сыщик Карр, после восьми вечера заступили на дежурство в деревушке Диего-Мартин. Оба были на велосипедах. Чувствуя, что он слишком громоздок для хрупкой машины, Дюк ехал, нажимая пятками на педали, неловко выставив вперед колени и носки ног. Цепь передачи трещала и стонала под тяжестью грузного тела.

У пекарни Сингха они остановились, чтобы проверить, все ли там в порядке. Несколько лет назад Дюк взял на пробу молоко, которое продавал Сингх, и обвинил индийца в том, что он разбавляет его водой. Но умеренными взятками Сингху удалось откупиться от чрезмерно бдительного Дюка.

Сыщик уже несколько раз в течение этого месяца патрулировал в деревушке Диего-Мартин. На этот раз Сингх попросил у него помощи, в случае если бастующие рабочие из второй пекарни в деревушке вздумают устроить пикеты у пекарни индийца.

— В пекарне никого нет? — удивился Дюк, входя во двор.

Тишину нарушал лишь тонкий визгливый голос индийца, кого-то бранившего, да ленивое мычание коров.

Дюк вошел в дом. Сингх и его юная жена ходили по дому, каждый занимаясь своим делом, и время от времени осыпали друг друга потоками брани. Хотя Дюк и не знал языка хинди, но по сердитым лицам и возбужденным голосам он понял, что супруги ссорятся. Сингх, маленький толстый человечек лет сорока, был настолько рассержен, что не заметил вошедшего Дюка, пока тот не сгреб его в охапку, как медведь, и не воскликнул:

— Калейши, что ему нужно от тебя? Хочешь, я посажу его в кутузку?

— Ты пришел слишком поздно, парень, — сказал ему по-английски Сингх, высвобождаясь из его объятий.

Он рассказал, как, вернувшись домой, нашел пекарню пустой. Калейши видела, как приходил какой-то человек, похожий на испанца, и разговаривал с пекарями. Когда он ушел, среди пекарей вспыхнула ссора. Трое из них вдруг отказались работать и ушли, сказав, что приведут с собой парней из других пекарен и отлупят тех, кто остался. Оставшиеся четверо, видя, что самим им все равно не управиться, да и испугавшись угроз, тоже покинули пекарню.

Калейши описала Дюку наружность «испанца».

— А куда он пошел? — спросил Дюк.

Но Калейши не знала.

— По дороге он нам не попадался, значит, он пошел в деревню. Сингх, у тебя не найдется чем промочить горло? Давай выпьем по-приятельски, прежде чем мы пустимся в дальнейший путь.

По знаку мужа Калейши принесла бутылку рома и стаканы.

Причмокнув, произнеся довольное «а-ах!», Дюк опорожнил один за другим два стакана рому, запил их водой и наконец освободил Сингха от своего присутствия.

— Он, должно быть, пошел в другую пекарню, — заметил Дюк, вращая жалобно скрипевшими педалями.

— Что ему там делать? — возразил Карр. — Пекарня-то не работает.

— И уверен, что по дороге он нам не попадался.

— Он мог пойти другой дорогой, — заметил Карр. — Калейши не сказала, на чем он приехал?

— Он пришел пешком.

— Знаешь, отчего Сингх так рассвирепел? — сказал Карр. — Он решил, раз все пекарни бастуют, ему самое время прибрать к рукам всю торговлю хлебом в этом районе.

Дюк рассмеялся.

— Чтобы жить, человеку надо сожрать другого, не так ли?

— Слышишь барабаны?

— Шанго молятся сегодня. — Черт, ну и темень же здесь! Кроме отдаленных звуков барабанов, слышался лишь высокий протяжный и трепетный звон цикад да кваканье больших лягушек в поросших травой дренажных канавах.

Было почти десять часов вечера, когда Касси и Попито спустились с холма. Покидая навес, Попито прихватил с собой крепкую палку для защиты от собак, чей лай доносился из долины, да и для того, чтобы нащупывать дорогу в темноте. В нескольких шагах от того места, где тропинка выходила на большую дорогу, Попито спросил:

— Ты, должно быть, очень устала после плясок, Касси?

И он попытался рассказать ей, что он чувствовал, как испугался, когда она подпрыгнула, а потом упала лицом в землю, и как был удивлен, что она не поранила себе лицо.

— Нет, я не устала, — ответила Касси. — Я никогда не устаю, общаясь с духом. Я чувствую себя так же бодро, как и всегда, словно после хорошего сна.

— Ты действительно веришь в это, девочка? — спросил Попито. Он никак не мог прийти в себя от удивления, смешанного со страхом.

— Послушай! — сказала вдруг Касси. — Ты знаешь, как это может помочь тебе? Теперь Дюк пусть и не пытается тронуть тебя. Да, да! Теперь он будет иметь дело с Огуном.

— А кто такой Огун?

— Дух, который вселился в меня сегодня.

— Послушай, Касси, лучше не говори никому об этом. Лемэтр не верит в эти штуки.

— Неужели ты и сейчас еще не веришь?

— Детка, я не знаю, что и думать, так меня это потрясло. Как раз перед тем, как мы ушли, в сарай принесли жаровню с раскаленными углями, и я сам видел, как жрец преспокойно сунул в нее босые ноги, словно в таз с водой. Как он не сжег себе ноги?

— Дада Мазуку охранял его.

Какое-то время они шли молча. Звук барабанов становился все слабее. От далекого барабанного боя, темноты и разговора о таинственных духах Попито стало как-то не по себе.

Они подошли к тому месту, где тропинка выходила на дорогу, и вдруг услышали мужские голоса. Мимо них промчались два велосипедиста. Но их голоса, вместо того чтобы раствориться в ночной тишине, снова зазвучали почти рядом, где-то позади; они о чем-то спорили. Затем послышался скрип велосипедной цепи и луч фонарика скользнул по спинам Попито и Касси, за ним вспыхнул второй.

— Кто это еще там? — пробормотал Попито.

Первый из велосипедистов направил свет фонаря прямо в лицо Попито.

— Кто там? — воскликнул Попито.

— А ты кто такой, а? — раздался голос, в котором, казалось, послышалось угрожающее: «Чем пугать, поберегись-ка лучше сам». — И говоривший слез с велосипеда.

Когда Касси услышала голос ненавистного Дюка, избившего ее в участке, она прошептала:

— Это Дюк, бежим! — и, перепрыгнув через канаву, бросилась в саванны. Попито, не задумываясь, последовал за ней.

«Но почему я бегу? — вдруг подумал он. — Этим я выдаю себя. Все пропало».

Услышав стук упавшего на землю велосипеда, а затем тяжелый топот бегущих ног, он понял, что поединка не избежать, ибо он не дастся сыщику в руки без боя и ни за что не позволит ему тронуть Касси.

Саванны поросли низким кустарником, цеплявшимся за ноги и мешавшим бежать. То тут, то там виднелись темные заросли бамбука. И Касси, движимая инстинктом, бежала прямо туда.

— Беги, Касси! Не останавливайся! — крикнул ей Попито, задыхаясь от бега.

А сам повернул назад и бросился навстречу преследователям, размахивая тяжелой палкой; отчаянным и решительным голосом он выкрикнул:

— Что вам нужно?

— Беги за женщиной, Карр! — приказал Дюк.

Попито изо всех сил швырнул палку в сыщика Карра. К счастью, она угодила ему между ног и сыщик споткнулся. Попито, как разъяренный бык, бросился на Дюка. Его первый удар угодил сыщику в живот и заставил того скрючиться от боли. Касси, притаившись в кустах позади бамбуковой рощицы, слышала, как испуганным голосом Дюк позвал на помощь. Она хотела было бежать, пока не поздно, но звуки глухих ударов приковали ее к месту.

— О, господи, господи, господи! — шептала она, закрыв глаза, не смея вмешаться и лишь призывая на помощь бога Огуна.

— Сукин сын! Хотел ударить меня ножом. Посмотри, Карр! — тяжело дышал Дюк. — Набросился, как бешеная собака.

Касси услышала сильный удар о что-то мягкое, потом второй и третий, уже послабее, и поняла, что кого-то беспощадно избивают.

— Не бей больше, — послышался незнакомый голос.

Блеснул слабый луч фонарика, и снова тот же голос сказал:

— Ты перестарался, парень.

В ответ слышалось только чье-то тяжелое дыхание.

— Надо дотащить его до водоразборной колонки, — сказал Дюк, — и окатить водой.

Раздался шум — по земле поволокли что-то тяжелое.

Касси поползла через заросли кустарника. Никогда потом не могла она забыть острого пряного запаха листвы.

— ...Ублюдок! Хотел ударить меня этим ножом...

Свет фонаря метнулся в ее сторону. Касси замерла. Она слышала, как вдали били барабаны шанго, словно вторя ее неистово колотившемуся сердцу, и звучало пение в честь бога Огуна.

— О боже! — с упреком прошептала она. Свет фонаря метнулся в другую сторону. Она снова поползла, угодив рукой в свежий коровий навоз, оставленный пасшимся здесь утром стадом. Снова луч света скользнул где-то совсем близко от нее, а затем погас.

На следующее утро жители деревни раньше Кассандры узнали о том, что произошло ночью. Мальчик индиец, погнав корову на пастбище, спугнул рой синих навозных мух, с громким жужжанием поднявшихся с земли. Увидев на дороге неподвижное тело, мальчуган бросился в деревню и сообщил старшим, а те известили полицию. Полдеревни сбежалось поглядеть на мертвеца. Один или два человека вспомнили, что видели его накануне на молении шанго, но никто не знал ни его имени, ни с кем он пришел. Днем позже газеты сообщили: «Найден труп неизвестного. Полиция наводит справки».