Пожив недолго у тетки, Касси с помощью Лемэтра нашла место служанки в доме служащего нефтяной компании.

В поселке, где никто не знал ее, для Касси началась новая жизнь. Лемэтр, Пейн и Француз стали ее друзьями. Лемэтр был для нее не только другом: он был последним звеном, связывавшим ее с навсегда ушедшим из жизни Попито узами гораздо более крепкими, чем узы крови, узами их совместной борьбы.

И, хотя она быстро подружилась с другими служанками и, как и прежде, смеялась и шутила, она заметно похудела и не могла заставить сердце забыть все то, что осталось позади. Теперь она не пропускала ни одного собрания Рабочей лиги борьбы за улучшение условий. На собраниях она сидела, крепко сжав руки, и временами тяжко вздыхала. Мысли о том, что сказал бы Попито, если бы был здесь, все сильнее разжигали в ней неутоленное желание мести и заставляли быть нетерпимой к каждому, кто проявлял хоть малейшую нерешительность.

Лемэтр открыто восхищался ею и сам же говорил ей об этом, словно его пристальный взгляд, который она постоянно чувствовала на себе, был недостаточно выразителен. Его восхищение, исходившая от него какая-то внутренняя сила были той поддержкой, в которой она так нуждалась. Забывшись, она могла даже немного пококетничать с ним, как в былые времена. Но Лемэтр понимал, что сердце ее молчит. Он не старался сблизиться с ней — он боялся, по его словам, «связываться с женщиной». Он дорожил своей независимостью, дорожил тем, что мог быть смелым и решительным, и поэтому избегал любых моральных обязательств, которые могли бы заставить его поступиться всем этим. Стремясь постоянно быть рядом с Касси, он уговорил ее активно включиться в работу организации.

Несгибаемая воля и острый ум Лемэтра, пламенный гнев Пейна были живительным бальзамом для израненной души Касси. Она вместе с ними читала, спорила. Ее восприятие жизни и событий стало острее. То, что прежде показалось бы ей волей провидения, перед которой надлежало только смириться, теперь оказывалось не чем иным, как актом произвола, и с непримиримостью, восхищавшей Лемэтра, она тут же безошибочно находила истинных виновников. Хотя она больше не посещала моления шанго, она все еще не могла расстаться со своей верой в Ориша. Но эта вера была теперь совсем иной. С трепетом и страхом чувствовала она, что духи — скорее злые, чем добрые, и шутить с ними опасно. Однажды вечером, попав на окраину поселка, она услышала звуки барабанов и опрометью бросилась домой, в страхе, что бог Огун снова захочет испробовать свою власть над ней.

Понемногу Касси приходила в себя. Но она не была, да и не могла уже быть прежней веселой девушкой. Молодой побег превратился в крепкое стройное дерево. Теперь Попито не смог бы, показав пачку денег, пригласить ее в кино. Она непременно спросила бы: «Откуда у вас эти деньги?» И, насмешливо улыбнувшись, пошла бы с тем, кому доверяла больше. И, живя с Попито, не работала бы у Осборнов, а предпочла бы выступать на уличных митингах. Нынешняя Касси не почувствовала бы вины и смущения перед «мисс Аурелией» за свои отношения с ее братом. «Какой дурочкой, оказывается, можно быть, если ничего не знаешь», — думала она, и ей казалось, что она наконец научилась ходить и обеими ногами прочно стоит на земле. «Что может теперь сбить меня с ног?» — спрашивала она себя, с негодованием вспоминая свои прежние «недостатки» — ими она считала теперь свою былую доверчивость и мягкость.

Лемэтр почувствовал происшедшую в ней перемену. Она стала тверже, она догоняла его и почти сравнялась с ним.

«Откуда у нее эта сила?» — иногда удивленно спрашивал он себя и невольно сравнивал ее со стальным клинком.

Однажды, выступая на собрании, на которое она пригласила кое-кого из своих товарок-служанок, Касси сказала:

— Одни из вас просто боятся вступить в Лигу борьбы, другие считают, что это бесполезно, так как негры и индийцы все равно не добьются лучшей доли. Выбросьте из головы эти вредные мысли, товарищи! У всех у вас дети. Что их ждет? Они растут голыми и босыми, со вздутыми от голода животами. Кто из них не попадет в тюрьму сразу же, будет тянуть лямку, получать восемнадцать центов в час и растить кучу ребятишек, которых тоже ждет тюрьма или участь их отцов. А знаете вы, сколько получает прислуга, работающая у белых? Я скажу вам: три цента в час! Кто наживается на этом? Конечно, не вы и не ваши дети. Наживаются капиталисты. Детей у вас много, труд дешевый! А если помрет кто, какое им до этого дело? Вы наплодите еще. Надо бороться за профсоюзы, товарищи, бороться за повышение заработной платы, уменьшение рабочего дня — да, меньше работать, больше получать! Надо заставить их платить нам больше! Видели вы, чтобы дети белых ходили голые, со вздутыми животами? Нет, не видели! Потому что они живут за наш счет.

«Разве с такими не победишь?» — думал Лемэтр, глядя на Касси. Она сильно жестикулировала, и ее душевное состояние и возбуждение передались всем. Она то стискивала руки, как делала в минуты отчаяния, то вскидывала их перед собой, этим жестом словно разворачивая перед слушателями свои мысли. «Она не побоится, — продолжал думать Лемэтр. — Не отступит. Как и Пейн, она пойдет навстречу смерти. Словно стальной клинок!.. Она бесстрашнее и крепче даже меня самого». Совершенно бессознательно он преувеличивал все достоинства молодой женщины, к которой его так влекло.

После этого вечера Касси стала часто появляться в обществе молодого рабочего с нефтепромыслов. Когда Лемэтр заметил это, он начал провожать ее домой, приглашал в кино и всячески стремился показать ей, что она ему нравится.

Но, бывая с ней в кино, он неизменно засыпал во время сеанса. Только фильмы про гангстеров еще способны были как-то заинтересовать его, а что касается любовных драм, то он держал глаза открытыми ровно столько, сколько ему требовалось, чтобы убедиться, как все это фальшиво. Нормальный человек давно бы уже вышвырнул из дому такую жену или задал бы ей хорошую трепку. Прокомментировав таким образом очередной фильм, он сразу же засыпал. Но, если шла комедия или ковбойский фильм, дело обходилось без комментариев и сон наступал мгновенно.

— Зачем вы ходите в кино? — спросила его как-то Касси.

— Там спокойно, можно поспать, а я не высыпаюсь. Да и ты рядом, — отвечал он.

Касси от души смеялась.

Однажды один из рабочих пригласил десятка два своих товарищей, среди них Лемэтра и Касси, на крестины своего первенца. Кое-кто из присутствующих играл на скрипке, виолончели и контрабасе. Крохотный домик сотрясался от топота танцующих. Лемэтр не танцевал. Он стоял в сторонке и беседовал с приятелями; его мощный бас временами заглушал музыку импровизированного трио. Время от времени он умолкал, словно вспоминая, что находится не на митинге, отыскивал Касси и спрашивал: «Тебе весело?» — И, когда она отвечала утвердительно, говорил: «Хорошо, очень хорошо» — и снова продолжал свою беседу в уголке комнаты.

Много времени прошло с тех пор, как Касси танцевала в последний раз. Она помнила, какую радость это доставляло ей прежде, и поэтому с удовольствием снова отдалась танцам. Но прежнего упоения уже не было. Она охотно перестала танцевать и занялась новорожденным, пеленала и ласкала его, а когда он уснул, не могла оторвать от него глаз и все гладила его крохотные пальчики. Какое-то новое выражение появилось на ее лице в эту минуту, черты его смягчились. То, что Лемэтр не уделял ей внимания, не удивляло и не обижало ее. С Попито ей часто приходилось чувствовать себя так, словно она его мать или старшая сестра, удерживать его от необдуманных поступков. Но Лемэтр всегда так хорошо знал, куда идти и что делать, что она безоговорочно подчинялась его воле. От него трудно было ожидать той трогательной заботы, какой окружал ее Попито. Она восхищалась им, верила ему и уважала его, но нежности к нему не испытывала. Он никогда не позволял себе забыться, пошутить с ней, и она знала, что не может озорно посмеяться над ним, как, бывало, проделывала это с Попито. Ей казалось, что чувствам он отводит в своей жизни самое ничтожное место...