Заботы и неприятности, на которые не скупилась судьба, продолжали изо дня в день донимать миссис Энрикес. Сколько она ни старалась, ей все еще не удалось найти подходящую квартиру, а все усилия Елены получить работу тоже не увенчались успехом.

Раньше Елене казалось, что со временем ее мать все же научится разумно распоряжаться теми скудными средствами, которые ей удается добывать тяжким трудом. Но теперь она окончательно убедилась, что отзывчивое сердце матери всегда возьмет верх над рассудком. Ее мать всегда будет доверять людям, всегда будет щедрой и всегда бедной. Сегодня она с самым пылким энтузиазмом защищает какую-нибудь затею, с тем чтобы завтра легко расстаться с ней и столь же горячо и, по мнению Елены, столь же безрассудно предлагать что-нибудь совершенно противоположное. Она способна тут же забыть о своем горе, чтобы поплакать вместе с приятельницей над ее бедой; не задумываясь, даст за нее расписку и с удивлением потом обнаружит, что приятельница не погасила долг в срок и ее, Аурелию, привлекают к суду. Одно время она уверяла, что нет лучшего средства для смягчения кожи, чем крем, и готова была мазаться им день и ночь, пока ей кто-то не сказал, что он вреден. Тогда она безжалостно изгнала его из дому и устраивала скандалы Елене, если та вздумывала прикасаться к нему.

Елена, по натуре разумная и превыше всего ценившая порядок, иногда впадала в отчаяние от такой непоследовательности и неумения жить. Она молча затаила недовольство и все яснее чувствовала, как ее тянут в омут ненужных трудностей, волнений и забот. И все это тогда, когда ей так хотелось красиво одеваться, встречаться с молодыми людьми и веселиться, как всякой девушке ее возраста. Но она никогда не знала, будут ли они с матерью сегодня пировать или поститься, и поэтому никого не приглашала к себе в дом. Бывая в обществе друзей, слушая их пустые разговоры о глупых кинофильмах и танцульках, она боролась с желанием крикнуть: «Уходите, оставьте меня одну!» Рядом с ними она чувствовала себя взрослой и сознавала, что среди них нет ни одного человека, близкого ей по интересам.

С Джо она по крайней мере могла спорить об искусстве, даже общественных проблемах. Она догадывалась, что он перестал приходить, так как понял, что она не любит его. Тоска, постоянные мысли о том, что годы уходят и ее, быть может, ждет одиночество, не позволяли забыть Андре. Воспоминания о нем были для нее священны, и она ни с кем не делилась ими. Без горечи и теперь уже без сожаления — стоит ли сожалеть, если он все равно не вернется к ней, — она вызывала в памяти его образ. Джо не раз видел, как она идет по улице, глубоко задумавшись и не замечая ничего вокруг. Девушка сильно вздрагивала, когда он окликал ее:

— Елена!

Она еще усерднее принялась за поиски работы. Ей не только был необходим твердый еженедельный или ежемесячный заработок — ей надо было где-то применить свою любовь к порядку, точности и аккуратности. Ей казалось, что в любой конторе, в условиях строго установленного режима дня, она сможет найти хоть какое-то удовлетворение и забудет о неустроенной жизни дома.

Узнав однажды, что одной из фирм требуется стенографистка, она отправилась по указанному адресу.

Хорошо одетая белая девушка с очень светлыми волосами провела Елену в приемную и сказала:

— Мистер Кининг сейчас вас примет.

Елена села и приготовилась ждать. Через некоторое время светловолосая девушка снова вошла в комнату в сопровождении красивой брюнетки, которую, как вспомнила Елена, звали Бетти де ля Map. Девушки внесли высокую лампу на раздвижной никелированной подставке, и по тому, как бережно они внесли ее, как поставили и любовались ею, Елена поняла, что это, должно быть, очень дорогая вещь. Когда Елена тихим голосом выразила свое восхищение, блондинка бросила на нее быстрый, немного смущенный взгляд. Бетти де ля Map держала себя так, словно Елена не человек, а мебель, и даже не взглянула в ее сторону. Роскошная лампа, смущенная улыбка белокурой девушки, манеры Бетти де ля Map подсказали Елене, что в этой фирме работу ей не получить.

Девушки вышли. Вошел мистер Кининг, европеец лет сорока, с лысиной. Он вопросительно улыбнулся, посмотрел на Елену, взял со стола карточку с ее именем (секретарша записала его) и, сцепив пальцы рук, спросил, чем может быть полезен.

Елена сказала, что зашла предложить свои услуги, так как слышала, что фирме нужна стенографистка.

— Где вы работали раньше? — не глядя на Елену, с улыбкой спросил мистер Кининг.

— Я еще нигде не работала, — ответила Елена, подняв на него свой правдивый взгляд и чувствуя, как колотится сердце.

Он покачал головой.

— Нам требуется опытная стенографистка.

— Мне очень нужна работа. Я согласна свой месячный испытательный срок проработать бесплатно, — сказала девушка.

Ей показалось, что он немного смутился.

— Нет, я не могу на это пойти. Это было бы несправедливо по отношению к вам. Нам нужна опытная стенографистка, работа специфическая, — закончил он, явно рассчитывая, что слово «специфическая» отпугнет Елену. Затем он вежливо наклонил голову, давая понять, что разговор окончен, но не поднялся с места, как сделал бы, если бы перед ним была белая девушка.

Елена вежливо и сдержанно попрощалась и со спокойным достоинством, которое всегда приходило ей на помощь в такие минуты, вышла из кабинета. Проходя через контору, она ни разу не взглянула на белых служащих, провожавших ее любопытными взглядами, хотя и не побоялась бы встретить любой из этих взглядов.

— Ишь ты! Она и в самом деле считает себя не последней, — заметил кто-то, когда она ушла. — Кто она?

Почти машинально Елена направилась в собор — единственное ее прибежище в трудные минуты. Гулкое эхо, терявшееся под его сводами, грубые скамьи, отполированные лохмотьями бедняков, изображения святых, глядевших со стен с застывшим выражением благочестия, мерцание свечей — все это и собственные молитвы приносили успокоение. Она приходила сюда каждый раз, когда тоска по Андре становилась невыносимой, когда ее мать привлекали к суду за долги или судебный исполнитель требовал какой-нибудь очередной уплаты, и здесь всегда находила утешение. Но сегодня гнетущая боль и гнев отчаяния не проходили. Она даже не могла молиться.

В соборе стояла такая тишина, что слышен был шепот молящихся. Елена окинула взглядом стены с барельефами, изображавшими страсти господни, и вдруг увидела худую средних лет негритянку в потрепанной соломенной шляпке, стоявшую перед барельефами с молитвенно сложенными руками. Должно быть, прачка. Она торопливо шептала слова молитвы и робко, с угасающей надеждой глядела в глаза богу. Или Елене так показалось? Как часто она видела это выражение на лицах бедняков, пришедших сюда просить у господа помощи. И вдруг вспомнила, как видела однажды мистера Кининга — он поддерживал балдахин над головой священника во время возношения даров. Она закрыла глаза, страх охватил ее.

«Зачем эти бесконечные страдания, мольбы, молитвы? Он со своей сверкающей гладкой лысиной, богатством, дорогой лампой, которая стоит долларов семьдесят пять, доволен своей жизнью, а я?.. Что плохого сделала я или моя мать, почему мы страдаем из-за своей темной кожи? Господь ли виноват в этом? Конечно, мистер Кининг не хочет ронять престиж своей конторы. Престиж! Но он нес балдахин, он ходит в церковь!.. О, что за мысли лезут мне в голову! Если я потеряю веру, то что же останется у меня? О, нет, нет!..»

Она торопливо стала повторять «Отче наш». Совсем близко послышался шепот — негритянка в старой шляпке стояла уже у другого изображения. На лице ее были страх, сомнения, мольба и вера: если произнести перед каждой из икон заветные слова, несчастье, которое грозит ей, не случится. И в эту минуту выражение лица молящейся вдруг словно подтвердило мучительные сомнения Елены, она торопливо перекрестилась, поднялась и покинула собор.

Низко опустив голову, шла она домой. Она не видела Джо, не слышала, как он окликнул ее, пока он не подошел совсем близко. Холодно улыбнувшись, она заговорила с ним, как всегда, ясно и просто выражая свои мысли, но была так сдержанна и немногословна, что он внимательно посмотрел ей в лицо и понял, что с ней стряслась какая-то беда.

Дома мать громко и весело болтала, провожая заказчицу. На столе в беспорядке валялись куски материи, выкройки, недошитые платья. Один из ящичков швейной машины не задвигался, так как до отказа был набит всякой всячиной. Беспорядок в доме, громкий и возбужденный голос матери еще сильнее расстроили Елену. Она с трудом подавила в себе недовольство матерью, вспыхнувшее с новой силой. Она переоделась и, когда заказчица ушла, вернулась в гостиную и села за шитье. Очень коротко передала она матери свой разговор с лысым управляющим.

— Что ж, дорогая, бог милостив. Не сегодня-завтра ты найдешь работу, — с улыбкой утешала ее миссис Энрикес, ибо была в хорошем расположении духа. И тут же стала рассказывать забавную историю, только что услышанную от заказчицы.

Три недели спустя к Елене зашла школьная подруга и сообщила, что выходит замуж и бросает работу. На ее место пока никого не взяли.

Елена отправилась для переговоров к владельцу конторы. Это был китаец средних лет в очках со стальной оправой. Он был почти неграмотен. Четверть века назад он носил штаны из мешковины и, чтобы сэкономить несколько центов, спал прямо на складе, позади своей лавчонки. Теперь у него было собственное дело — торговля скобяными товарами и несколько земельных участков, приобретенных ловкостью, обманом и темными махинациями. Когда Елена сказала, что пришла наниматься на место мисс Марлей, он издал звук, похожий на «Хо-хр-ррн!» и посмотрел куда-то вниз и вбок. С осторожностью и хитростью крестьянина, каким он и оставался всю жизнь, он соображал — нет ли здесь подвоха. Затем, искоса взглянув на Елену, спросил:

— Она сказала вам, сколько я плачу ей?

— Нет, — соврала Елена, хотя подруга сказала ей, что получает семь долларов в неделю.

— Хо-хр-р-рн! — произнес китаец с явным облегчением. — Дела очень плохи. Ее может заменить кто-нибудь из сотрудников. Работы немного.

Елена опять предложила работать вначале бесплатно. Ее поразила хитрая, недобрая, почти злорадная усмешка, которая появилась на непроницаемом лице китайца. Он издал удовлетворенный квакающий смешок. Затем тут же стер улыбку с лица и сказал:

— Я так не делаю. Это рабство. Все, кто работает у меня, получают деньги. Не так, как делает белая человек. Еще хуже так делать девушка. Она работает, она и деньги получай. Много воровства в эта страна. Не платишь — значит, хочешь воровства... — И, подняв таким образом свою персону на недосягаемый, как ему казалось, пьедестал, он с удовлетворением продолжал: — Дам три доллара неделя по началу. Будешь прилежна, мало ошибка и не будешь... — он готов был уже сказать «воровать», но, взглянув на Елену, понял, что лучше не говорить этого. Кроме того, он сам ведь только что сказал, что в его конторе нет воровства. Поэтому он закончил: — Дальше посмотрим! Приходи завтра, не надо ждать, когда уходит мисс Марлей. Как зовут? Вот, напиши!..

Елена возвращалась домой, испытывая смешанное чувство радости и отвращения.