Забастовка пекарей-поденщиков была лишь одним из проявлений растущего протеста против ужасающего положения трудящихся Вест-Индии.

Вскоре на Тринидаде появились и другие его признаки. Тревожно было и на соседних островах. Поэтому достаточно было искры от пожара на Тринидаде, чтобы пламя вспыхнуло и на других островах и в гневе поднялся населяющий их рабочий люд.

Если рабочие в Порт-оф-Спейне в результате временного поражения быстро разочаровались и потеряли веру в свои силы, то на нефтяных промыслах Файзабада дело обстояло иначе. На юге Тринидада рабочие были полны решимости, которая еще больше возросла, когда они узнали о нападении Муссолини на Абиссинию и зверском истреблении туземного населения. Росло недовольство политикой Рабочей партии. Все больше рабочих покидало ее ряды, чтобы вступить в новую боевую организацию — Рабочую лигу борьбы за улучшение условий, которая требовала немедленного создания профсоюзов, повышения заработной платы и улучшения условий труда.

Лемэтр все свое время отдавал теперь Рабочей лиге. Администрация слишком хорошо знала его, чтобы позволить ему работать на промыслах. Однако Пейн и Француз работали в Файзабаде на предприятиях «Тринидад Лимитед». Они не только являлись членами Лиги борьбы, но также состояли в местной организации Рабочей партии и неутомимо подрывали ее изнутри, нанося ей удар за ударом, — так добивают рыбаки акулу, попавшую к ним в сети и пожирающую улов. На каждом собрании, захватывая инициативу в свои руки, они говорили о недостатках Рабочей партии, указывали на ее ошибки, клеймили позором ее бездействующий исполком и требовали самых решительных мер и ответа на все вопросы, волнующие рабочих. Они снова повторяли, что Буассон боится столкновений и никогда не пойдет против своего класса. Они буквально открывали глаза своим товарищам. И все больше новых лиц появлялось в Даймонд-холле, над лавкой китайца Янки, где проходили собрания Рабочей лиги.

Однажды в октябре, как только началось очередное собрание Рабочей партии, Пейн попросил слова по порядку дня.

Председатель собрания, широкоплечий, квадратный, щегольски одетый молодой парень, с виду похожий на мелкого служащего, со вздохом опустился на стул и спросил:

— Ну, что там у тебя? Выкладывай. — В словах его сквозило едва сдерживаемое раздражение. Он отодвинул от себя бумаги, лежавшие на столе, он не раз видел, как это делал его белый патрон, когда бывал рассержен. Жест этот, казалось, говорил, что еще минута — и он совсем откажется от неблагодарной роли председателя местной организации, пусть эти невежды сами выпутываются, как знают.

— Прежде чем начать собрание, надо провести перекличку. Я предлагал это и в прошлый раз. Я опять настаиваю: н-нужно провести проверку присутствующих, товарищ председатель, и, как полноправный член организации, п-платящий взносы, я требую, чтобы этот пункт устава — вот... страница три... вот!.. — выполнялся. — Пейн хлопнул брошюркой устава, руки у него дрожали, внутри все горело, и его громкое прерывистое дыхание было слышно даже в дальних углах комнаты. — Этот пункт должен... должен... выполняться! Почему не проводится перекличка? — громко выкрикнул он. — Почему вы, как председатель, не выполняете устав? Потому, что вы хотите скрыть от товарищей, что наша организация теряет своих членов, хотите скрыть тот ф-ф-факт, что они уходят от нас к Лемэтру! А почему уходят, почему? Я скажу рабочим правду! — гневно воскликнул он, топнув ногой. — Потому, что Рабочая партия больше не является боевой организацией, она переродилась. Это — клуб для болтунов, а председатель партии — штрейкбрехер!..

— Ты хотел по порядку дня... — попытался прервать его высокий рабочий.

— Подожди, он дело говорит. Он прав, черт побери! — вмешался другой.

— Тише! Что ты сказал, товарищ Джозеф?

Пейн наконец сел на место. Упрямо сложив руки на груди, он морщил нос и презрительно сопел.

— Если товарищу Пейну нужна перекличка, пусть говорит о перекличке. Кто дал ему право обзывать разными словами председателя партии?

Поднялся высокий рабочий лет тридцати пяти, с квадратным подбородком, живыми, светящимися умом черными глазами и хитрой усмешкой, прячущейся в уголке большого рта.

— Товарищ председатель, я поддерживаю Пейна. По уставу вы обязаны проводить перекличку. Вношу предложение провести ее сейчас.

Он говорил спокойно, с добродушным юмором, и председатель подумал: «Этот что-то затевает».

— Не трать зря чужое время, Барнетт, — крикнул ему человек лет тридцати восьми с лицом, изрезанным морщинами.

Среди рабочих постарше слышалось недовольное ворчание, вздохи. Кто-то жестом, полным неодобрения, нахлобучил шляпу и покинул зал. Другие с недоверием глядели на председателя. Молодежь улыбалась, предвкушая развлечение. По всему было видно, что подобные стычки происходят здесь уже не первый раз.

— Хорошо, я попрошу секретаря провести перекличку, — сказал председатель. Своей чистой одеждой он резко отличался от рабочих, присутствующих в зале.

Небольшого роста человек в очках стал называть фамилии.

— Сколько присутствует сегодня членов партии, платящих взносы? — спросил у него Пейн.

— Двадцать.

— Товарищ председатель, а сколько всего членов в нашей организации?

— Сто десять, товарищ Пейн.

— Если товарищи хотят знать, куда девались остальные девяносто, пусть пойдут в Даймонд-холл, что над лавкой китайца Янки. Там с ними разговаривает Лемэтр, разговаривает, как настоящий руководитель, а не как штрейкбрехер, или предатель, или лживый, низкий...

— Всемогущий боже! Товарищ председатель, вы что ж, готовы спокойно выслушивать на каждом собрании агитацию за Лемэтра? — негодующе воскликнул вскочивший на ноги горячий приверженец Буассона. — Если члены нашей организации не приходят на собрание, то повинны в этом вот такие парни, как этот Пейн!

— Я требую, чтобы Пейн покинул собрание! — протестующе выкрикнул еще кто-то. — Если не уйдет он, то уйду я. Как председатель собрания, вы отвечаете за то, что здесь происходит.

— Ведите собрание, а не то лучше по домам, — заявил еще кто-то.

— Ш-ши!

— На кого ты шикаешь? Я имею право высказаться!

— Товарищ Пейн тоже имеет право... — начал было Француз.

Но голоса их заглушил стук председательского молотка.

Собрав лоб в морщины, Пейн беззвучно смеялся.

— Теперь перейдем к обсуждению писем и жалоб, — объявил председатель. — Есть у кого какие жалобы? Предложения? Кто хочет выступить?

Вдруг поднялся молодой рабочий, совсем еще подросток; он рассказал, как трудно приходится тем, кто работает на укладке труб. Все молча слушали его горькую жалобу. Кое-кто сочувственно кивал головой.

Слово попросил Француз.

Кто-то громко и презрительно заворчал:

— Ну, что еще этот скажет?

— Если тебя интересует, — ответил недовольному Француз, — то закрой рот и открой уши...

— Прошу обращаться к председателю! — резко выкрикнул председатель и застучал молотком.

— Этот паренек еще не все сказал, — начал Француз, воинственно подтягивая брюки. — Люди мы все одинокие. Чтобы поспеть к машине — а она заезжает за нами в пять тридцать утра, — мы встаем в четыре и готовим себе поесть. Сейчас, как вы все знаете, у нас большая работа в Эрине, а лавок там нет. Работаем в зарослях кустарника. Целый час добираемся до места работы. Начинаем в семь, а в восемь и в двенадцать полагается перекусить. Кончаем работу в пять. Пока добираемся обратно, все лавки закрыты. Дорогой покупаем что придется. А приезжаешь домой — не очень-то хочется сразу же заниматься готовкой, каждому охота и отдохнуть, и поразвлечься. Вот и встаем в четыре утра, чтобы сварить чего-нибудь. А если не сделаешь этого, то что будешь жрать? Хлеб да колбасу или хлеб да соленую рыбу три раза в день? Отощаешь еще пуще, чем сейчас. А если отощаешь, то где возьмешь сил, чтобы работать, кормиться, одеваться, платить за крышу над головой, какая она ни есть? Но это еще не все, товарищ председатель и все другие товарищи! — До этого момента Француз произносил слова громко, но спокойно. Но теперь, почувствовав, что настало время сказать о самой большой несправедливости, он опять стал жестикулировать, приседать и повысил голос. — Когда мы работали по двенадцать часов, нам платили одиннадцать центов в час. А теперь, когда они решили с Буассоном, что хватит и восьми часов, нам платят девять центов в час. Прежде мы могли зарабатывать девять долларов и двадцать четыре цента в неделю, если работали и по воскресеньям. Это без сверхурочных, товарищи! А теперь мы вынуждены работать каждое воскресенье, чтобы заработать немногим больше пяти долларов в неделю. Вот вы все, кто присутствует здесь, вы довольны таким положением? — Крикнув в зал, Француз сделал паузу и обвел всех налитыми кровью глазами. Губы у него подергивались, немигающий взгляд ничего не видел. Француз, казалось, был поглощен тем, что творилось у него внутри. Внезапно его голос снизился до драматического шепота. — Но это еще не все, товарищ председатель! — наконец произнес он, выпрямив ноги и наклонившись вперед, словно для того, чтобы придать особое значение своим словам. — С нами обращаются, как со скотиной. Грузят на открытые машины. Если небольшой дождик, можно переждать под грузовиком, а если ливень на весь день или на неделю, то что тогда? Разве мало наших ребят покалечил ревматизм? — выкрикнув эти слова, он свирепо погрозил пальцем в сторону председателя, словно тот был виноват во всем. — На прошлой неделе мы мокли под дождем всю дорогу, туда и обратно. Что ж мы скотина какая, лошади или коровы?..

— Или свиньи? — выкрикнул Пейн и разразился невеселым смехом, подхваченным остальными присутствующими.

— Что вы собираетесь делать, вот что хочу я знать! — угрожающе наступал на председателя Француз. — Вы называете себя нашим руководителем. Вот и скажите нам: что вы собираетесь делать?

— Ты уже кончил орать, товарищ Француз? — спросил председатель, поглаживая себя по щеке и устремив взгляд в потолок.

— Я? — спросил Француз. — Я? А мне и не к чему на вас орать, потому что вы для меня никто... — Он резко махнул рукой.

— Спасибо. Очень тебе благодарен. А теперь, товарищи, вы все слышали, что говорил здесь товарищ Француз. Все ли обстоит так, как он здесь расписал, я не берусь судить, потому что не знаю. Многие из вас работают на укладке труб. Если у вас другое положение, выскажитесь. — Он обвел взглядом зал. — Кто хочет добавить или, может, не согласен?..

— Послушаем теперь, что скажете вы, — сказал Барнетт. Небрежно откинувшись на спинку скамьи и положив голову на запрокинутые руки, он насмешливо улыбнулся уголком рта.

— Я не собираюсь давать советы, — протестующе проговорил председатель и затряс головой. Он чувствовал, что становится объектом нападок. — Я могу только потребовать от собрания принять или отвергнуть то или иное предложение.

— Какое же у вас предложение? — с улыбкой настаивал Барнетт. — Вам с высоты вашего положения и образования куда виднее, чем нам. Мы ведь простые рабочие.

Француз обернулся и, обнажив десны в беззвучном смехе, одобрительно кивнул Барнетту.

— Мое предложение очень простое, — сказал председатель. — Избрать от укладчиков труб депутатов, и пусть они поговорят с управляющим.

— Верно! — раздался голос на задних скамьях.

Барнетт поднялся и, опершись руками о спинку передней скамьи, сказал:

— Товарищ председатель и товарищи рабочие, а знаете, что сказал управляющий строительством — я сам слышал это собственными ушами? — «Нет расчета платить этим черномазым так много, они все равно все пропьют». Такие, как он, считают негров скотиной...

— А это так и есть! — раздался голос из глубины зала. — Кое-кто из вас только и ждет вечера, чтобы напиться.

— И не только этого. Ты забыл кое-что другое, Паппи, — со смехом поддержал его другой голос.

— Если управляющий ничего не сделает, — заявил председатель, ударяя молотком по столу, — я поставлю вопрос перед Буассоном.

Внезапно снова поднялся Пейн.

— О господи! — громко вздохнул кто-то в зале.

— Мистер председатель, а я-то думал, вы человек серьезный, — промолвил Пейн, — оказывается, вы порядочный шутник, юморист, нет, вы не серьезный человек, товарищ председатель. Нет, не серьезный. Пока Пейн жив, товарищ председатель, он имеет право высказывать свое мнение, он платит взносы, он полноправный член организации и поэтому не лишен права голоса. Не вздумайте затыкать мне рот, не то я разнесу все собрание! — Пейн Тяжело дышал, и крупные капли пота блестели на его желтом лбу. Вы хорошо знаете, чем кончатся переговоры с администрацией. Один заявит, это не в его власти, другой — это не его дело, а главный управляющий скажет, что должен посоветоваться с управляющими участков, и в результате ничего из этого не выйдет. Нечего ждать, что главный управляющий пожалеет рабочих. Говорить с ним об этом — все равно что говорить на языке, которого он не понимает, и вы должны знать это, товарищ председатель. Речь идет уже не о том, чтобы нас пожалели! — И он затряс плечами и замотал головой, словно отбивался от роя пчел, которые его безжалостно жалили. — Управляющий на то и поставлен, чтобы эксплуатировать рабочих, а вы хотите дождаться от него жалости! Жалости! Рабочие должны требовать! Объединившись, они могут требовать, товарищ председатель. Но если присмотреться хорошенько, то видно, что требуют своих прав только те, кто собирается там, в зале, над лавкой китайца Янки. Рабочие должны бросить инструмент, отказаться работать. Вот это и означает, товарищ председатель, потребовать. Взять предпринимателя за горло, чтобы он попросил у рабочих пощады...

Барнетт беззвучно смеялся уголком рта.

— Правильно, правильно! — яростно поддержал Пейна Француз, аплодируя ему.

Захлопали и другие.

— Теперь он дело говорит! — выкрикнул чей-то голос.

В одном из углов вспыхнула перебранка.

— Заткнись! — грозно прикрикнул на соседа какой-то молодой парень. — На старости лет выжил из ума.

— Что я перезабыл, тебе никогда и не узнать! Стар? Мне сорок, но мне хватит и трех минут, чтобы вышвырнуть тебя отсюда. Только Буассон может помочь нам!

— ...надо, чтобы укладчики труб объединились! — продолжал выкрикивать Пейн, обращаясь уже не к председателю, а ко всему залу.

Кое-кто из присутствующих поднялся и покинул собрание. Все кричали, перебивая друг друга. Председатель тщетно колотил по столу молотком — никто не обращал на него внимания.

— Объявляю собрание закрытым! — выкрикнул он, но никто его не слушал. Тогда, нахлобучив шляпу, он покинул зал.

— Если нас будет много, мы заставим их... — говорил Барнетт.

— Надо выбрать председателя собрания! — кричал Француз.

Но в этом уже не было необходимости. Пейн, стоя на скамье, объяснял рабочим, почему они должны вступить в Рабочую лигу борьбы за улучшение условий.

Беспорядочный шум и выкрики продолжались еще полчаса. Потом кто-то предложил:

— Пошли в Даймонд-холл!

Предложение поддержали еще несколько человек, и вскоре зал опустел.