Выброшенные из квартир через двадцать четыре часа после начала забастовки, бастующие приютились пока у родных и друзей. Чтобы не пасть духом, они продолжали собираться в Даймонд-холле. В поселке их считали мучениками — через неделю они уже были без гроша. И, что еще хуже, в течение трех дней их места были заняты безработными.

Теперь они надеялись только на популярность Лемэтра, который устраивал уличные митинги и проводил сборы в пользу бастующих. Герои в первую неделю, во вторую они были уже нищими. На третью неделю Лемэтр предложил устроить поход безработных в Порт-оф-Спейн, к губернатору.

Поход начался; рабочих не останавливало даже расстояние. Ибо каждый такой поход на своем пути вбирает все больше и больше людей, он прихватывает их с собой, как мощный поток, который размывая берега, уносит камни и комья земли.

Не раз на своем веку белые управляющие видели походы рабочих, но ни один из них не был еще так многолюден, ибо рядом с мужьями шли теперь и жены. Белые глядели с опаской и думали: «Как бы они не смели нас с лица земли».

У многих женщин на руках были дети. Усталые матери перекладывали с плеча на плечо плачущих младенцев, а иногда передавали их мужьям; но никому из них и в голову не приходило покинуть ряды, остановиться у дороги. Напротив, женщины окликали прохожих, приглашали их идти с ними, со страстной верой и убежденностью говорили: «Мы идем к губернатору. Только он один в колониях любит простой народ. Он поможет нам. Бог на нашей стороне».

Ибо не только один Лемэтр поддерживал решимость людей; жрецы шанго тоже сказали свое слово, а их паства состояла почти исключительно из женщин.

В начале года губернатором острова был назначен сэр Ричард Кэрри. Своими поездками по острову и щедрыми обещаниями, которые он раздавал народу, губернатор завоевал широкую популярность. Теперь женщины шли к нему с именем бога на устах, вселяя такую же веру в своих мужей. Люди заходили в лавки, просили хлеба для себя и для товарищей, и им никто не отказывал.

К концу второго дня они пришли в Сан-Фернандо. Колонна состояла теперь из пятисот человек и заметно растянулась. Полиция перекрыла шоссе и не разрешила пройти через город. Ночь провели под открытым небом. Добрые люди приютили матерей с младенцами, но большинство демонстрантов расположилось прямо в открытом поле. Сначала какая-то женщина читала молитвы, а потом с коротким обращением выступил Лемэтр, еще раз напомнивший всем о клятве. Выступавшие стояли около шеста, на котором на уровне головы был укреплен чадивший самодельный фонарь — фламбо. Отбрасываемые фонарем тени то смягчали, то делали резкими их черты. Свет фонаря, словно луч надежды, вел молчаливую толпу по дорогам. И многие присоединились к ней, когда в холодный рассветный час она поднялась и пошла к человеку, который «любит простых людей». Обходя город, демонстранты вынуждены были сделать большой крюк. В полдень колонна, напоминающая длинную извивающуюся змею, сделала привал. Как и накануне, сердобольные лавочники дали проголодавшимся людям сыру и галет, а детям молока. К вечеру они снова поднялись и не спеша шли всю ночь; днем опять отдыхали, а следующую ночь шли по накалившимся за день асфальтовым дорогам. И везде жители деревень были горды тем, что могут помочь им едой и одеждой, укрыть их в своих хижинах от солнца и дождя. Чернокожие полицейские, гордые за свой народ, шутили и разговаривали с ними вполголоса, когда поблизости не было сержанта.

Лемэтр стыдил лавочников, если они не хотели давать хлеб, сыр или молоко. Повышая свой могучий голос, он говорил прямо в присутствии покупателей.

— Как же вы обойдетесь без них? Ведь это ваши покупатели. Хотите сами перерезать себе горло? Дайте им поесть, чтобы они могли дойти до губернатора и потребовать работы!

Прохожие и покупатели поддерживали его:

— Дайте людям поесть, вы, жадные кули!..

— У него столько денег в матраце, что он мозоли отлежал себе на спине...

— Хотите, чтобы детишки померли с голоду? Побойтесь бога! Бог один над всеми нами!..

И ворчащие лавочники под одобрительные возгласы своих покупательниц нехотя давали продукты.

Лемэтр видел, как с каждым днем растет число уставших и отстающих; он понимал, что только одно еще поддерживает рабочих и заставляет их идти вперед, несмотря на голод и усталость: в каждом поселке и в каждой деревне в их ряды вливались все новые и новые люди. Он посмотрел на человека, который брел впереди него, устремив взгляд в землю. Высокий, сутулый, с впалой грудью, он шел молча, зевал, изредка вздыхал и качал головой. Лемэтр попытался ободрить его несколькими сочувственными словами. Спустя некоторое время человек вышел из растянувшейся по шоссе длинной колонны и присел у края дороги на траву, как это делали многие до него. Он снял ботинки и стал растирать ноги.

Вялый шаг, сомнения, овладевшие теперь многими, да и собственная неуверенность и усталость вдруг опалили гневом мозг Лемэтра. Он придержал шаг и крикнул:

— Не отставать, товарищи! Еще два часа, и мы отдохнем и поедим. Мы прошли уже тридцать миль, половину пути. Если кто считает, что слишком слаб для этой борьбы, пусть поворачивает обратно. Но я хочу сказать вам, что скорее умру, чем вернусь назад, как побитая собака...

— Не горячись, парень, — раздался чей-то грубый голос.

— Не надо сердиться, Бен, — сказала молодая женщина, остановившаяся, чтобы подождать Лемэтра. — Люди устали и проголодались.

Это была Касси. Она не собиралась идти в поход. С грустью думая о разлуке с Лемэтром, она смотрела, как собирались безработные перед Даймонд-холлом, а потом и сама заразилась их настроением. Она увидела Лемэтра во главе колонны, увидела прохожих, глядевших на демонстрантов с удивлением, сочувствием, молчаливым восхищением и радостно приветствовавших тех, кто был им знаком среди этой толпы. Как и других, Касси тоже охватило желание присоединиться к этим смелым людям. Она подбежала к Лемэтру:

— Подождите! Я иду с вами!

— Не надо! — предупредил он ее. — Путь будет нелегким. Мы можем и не дойти. У тебя есть работа...

— Напрасно уговариваешь, я уже решила, — заявила она с такой твердостью, что Лемэтр понял: возражать бесполезно. Она побежала взять шляпу да купить в лавке Янки хлеба и сыру на дорогу.

Людей, которые сталкиваются друг с другом ежедневно хотя бы на несколько минут, уже связывают какие-то узы. Между людьми, что в течение многих дней и ночей шагают вместе по дорогам, спят бок о бок под кокосовыми пальмами, выпрашивают друг для друга кусок хлеба, да еще тогда, когда рядом слышен топот полицейских сапог, — между такими людьми возникают отношения глубокие и прочные, отношения товарищества и дружбы, которая заставляет их держаться вместе, пока они идут через этот враждебный им мир, от откровенной неприязни которого их ограждает лишь сочувствие таких же простых людей.

Отдыхая рядом с Лемэтром днем, шагая рядом с ним ночью, Касси чувствовала не только крепнущие узы дружбы и товарищества, но и растущее чувство восхищения и любви к этому человеку и все большее свое подчинение его сильной воле. К концу четвертого дня они проходили через государственные плантации. Слышались шарканье ног, смех, усталые зевки, обрывки разговоров, то там, то сям — пение гимнов, а затем — опять тишина, нарушаемая лишь нестройным топотом ног; но все эти звуки стали постепенно отдаляться от Касси, когда, присев у края дороги, она сняла туфли со своих натертых ног. Все вокруг нее было погружено в тишину, еще более ощутимую благодаря слабому шелесту кокосовых пальм, пронзительному звону цикад в горько пахнущем кустарнике и неумолчному кваканью болотных лягушек в поросших травой придорожных канавах. Волдыри были не только на пятках, но и на подошвах ног и причинили сильную боль, когда она попробовала пройтись босиком по траве. Вдруг она услышала голос Лемэтра: он искал ее.

— Бен, охи! — крикнула она, и лягушки, испуганные ее криком, умолкли.

— Что случилось? Устала? — встревоженно спросил он, появляясь из темноты.

— У меня такие волдыри на ногах!

Он зажег спичку и осмотрел ее ноги. Затем вынул нож, срезал у ее туфель каблуки и сделал на туфлях по бокам надрезы. Оторвав полоску материи от ее нижней юбки, он перебинтовал ей ноги, а потом тем же лоскутом плотно привязал туфли к ногам.

— Попробуй теперь.

— Теперь лучше. Можно идти дальше, — ответила Касси.

От сознания, что ей больно и она страдает, что они здесь совсем одни, чувства, которые он едва сдерживал, прорвались наружу.

— Ты не должна была идти без чулок. А мне некогда было подумать об этом, — сказал он и обнял ее.

Она не сопротивлялась, не отталкивала его, смеясь, как прежде. Она положила голову ему на плечо. Ей так давно хотелось немного отдохнуть. Руками она обхватила его за шею. Он страстно прильнул к ее губам. Она чувствовала, как он дрожит, и это почему-то было приятно. Лягушки одна за другой снова начали свой концерт. Вдруг Касси отпрянула от него.

— Что с тобой случилось? Надо идти. Пойдем, — сказала она.

Но высвободиться из его объятий было не гак легко: они были похожи на железные тиски.

— Послушай, Касси, ведь я люблю тебя! — прошептал он, и в его низком голосе прозвучали нотки угрозы.

Она почувствовала страх.

— Но, Бен, мы не можем говорить об этом сейчас! — воскликнула она умоляющим голосом, глуховатый тембр которого только еще больше распалил Лемэтра. — Они уйдут без нас далеко. А твое место там.

— Они устанут, остановятся отдохнуть, и мы догоним их, девочка! Скажи мне сейчас же: любишь ты меня или нет? Я не мальчишка, которому можно морочить голову.

Его нетерпение, прерывистое, горячее дыхание и страсть, звучавшая в голосе, напугали ее.

— Нет, нет! — воскликнула она.

Он с силой оттолкнул ее.

— Что ж, если хочешь идти с нами, тогда не отставай. А не можешь, на попутном грузовике отправим тебя обратно, — сказал он с горечью.

Она шла рядом.

— Ты ведь хорошо знаешь, что я дойду не хуже вас всех, — сказала она с тяжелым сердцем. Слезы навертывались на глаза, но она смахивала их сердито, украдкой, чтобы он не заметил.

Он шагал, нагнув вперед голову, словно разъяренный бык.

— Если ты торопишься, то беги, не стесняйся, — сказала она. — Я не могу идти так быстро.

Он умерил шаг. Они долго шли молча, она время от времени страдальчески вздыхала.

— Ты сердишься на меня? — спросил он наконец. Голос его звучал теперь мягче.

— Я? Нет, не сержусь, — ответила она. Она настолько устала, что и сама теперь не могла разобраться в своих чувствах.

Он взял ее за руку.

— Не надо сердиться на меня. Я тоже устал. Этот поход тревожит меня. И я тебя люблю.

Подходя к Марабелле, они остановились у колонки напиться. Когда пошли дальше, он обнял ее. Касси была рада этой поддержке и сама обхватила его рукой за пояс. Он видел, что напугал ее, и дал себе слово впредь сдерживать свои чувства и завоевать ее лаской.

На рассвете они догнали колонну, остановившуюся на отдых в Клакстон-бэй. Отдохнув часок, Бен пошел по лавкам добывать еду и смог немного поспать только после полудня. А когда село солнце, он уже снова будил всех, с гневом и отчаянием убеждаясь, как с каждым днем делать это становится все труднее и труднее. И все же он не мог позволить людям спать столько, сколько им хотелось, потому что лавочники городка второй раз не дадут им еды. Он ходил среди участников похода, подбадривая их:

— Теперь мы идем на стадион в Коуве. Это всего восемь миль отсюда. Если отправимся сейчас, придем туда к полуночи. Спать будем на трибунах — хоть один раз, да под крышей. Поднимайтесь, товарищи, сегодня прекрасная ночь, дождя не будет. Мы хорошо выспимся сегодня. В Коуве много лавок, и завтра нас хорошо накормят.

Они вышли из Клакстон-бэй в восемь вечера. Лемэтр возглавлял колонну, а замыкал ее Француз. Лево- и правофланговые подбадривали женщин и тех из мужчин, которые пали духом или физически слишком устали, а также задерживали колонну, если надо было подождать отставших.

— Держись, Фредерик!

— Фрэнк, охи! Держись, мальчик!

— Что случилось, шина спустила?

— Нет, поджидаем пассажиров.

— А-а! Эй, вы, впереди! Кондуктор просит остановить машину!

— Да, черт побери! Это моя самая длинная бесплатная поездка. Еду от самого Файзабада и не уплатил ни цента.

— Кто это там впереди так широко шагает?

Оживленные голоса перекликались друг с другом, останавливая колонну, а затем еще более громко и весело призывали ее идти вперед.

— Считайте, что вы туристы. Посмотри, какой вид! Разве кто-нибудь из вас бывал в этой части острова?

— И то правда, словно туристы, только они смотрят на все сквозь темные очки, а мы сквозь темноту ночи.

— Ишь расхрабрились, будто домой их доставят на такси, — проворчал какой-то щуплый человечек.

Высоким, срывающимся голосом какая-то женщина затянула гимн. Мужской бас подхватил его на несколько терций ниже.

Женщина с ребенком пожаловалась, что не в силах идти дальше.

— Дайте мне ребенка, — сказал Лемэтр. — Сейчас нельзя отчаиваться. Мы почти у цели.

Он положил спящего ребенка себе на плечо.

— Все спокойно спят, эх-хе-хе, — задумчиво промолвила женщина, когда они приблизились к первым домикам деревни, раскинувшейся у края сахарной плантации. Лаяли собаки, но в домах никто не проснулся. — Спите крепко, дорогие... Счастливые. А-а-х... — женщина покачала головой и посмотрела на безмолвные яркие звезды. Колонна подошла к стадиону и сразу же растеклась по его трибунам.

Касси и Лемэтр поднялись на самый верх. Лемэтр молча растянулся на скамье.

— Как стадо скота, — пробормотал он. — С той только разницей, что о скоте они больше заботятся.

Отчаяние в его голосе заставило Касси сесть к нему поближе. Она положила его голову к себе на колени и стала поглаживать рукой его лоб.

Внизу под ними и вокруг них слышались зевки, разговоры, смех, перебранка с теми, кто лег и занял слишком много места.

— Где спички! Черт, какая темень! — слышался голос Француза.

— Лемэтр! Бен Лемэтр! Бен, охи! Кто-нибудь видел Бена? — кричал мужской голос.

Лемэтр застонал. Касси прикрыла ему рот рукой.

— Не отвечай. Ты устал, отдохни.

Голос удалился, а затем умолк.

Касси думала, что Лемэтр уснул, но внезапно он спросил.

— Ты все еще любишь Попи? Я смотрел на тебя в тот вечер, когда ты говорила, что рабочие должны бастовать, раз они так решили. Ты думала тогда о нем?

Она быстро и ласково провела рукой по его небритому, заросшему щетиной лицу, словно хотела отогнать мучавшую его мысль.

— Не говори об этом. Это все прошло.

— Касси, давай поженимся.

— Эге! Прямо так, сразу? А совсем недавно ты говорил, что женатый человек теряет волю к борьбе. — Сердце ее колотилось.

— Это случается не со всеми. Посмотри на Клема Пейна. Кроме того, ты будешь бороться рядом со мной. Мы будем поддерживать друг друга.

Она рассмеялась.

— И выбрал же ты время, чтобы сделать предложение. О господи! Жизнь забавна, не правда ли?.. Э-хе-хе! Есть у тебя работа? Нет. А как же ты собираешься жениться? — И она снова рассмеялась, на этот раз уже совсем весело.

— Ха, ха, ха! — передразнил он ее сердито. — Убирайся к дьяволу и оставь меня в покое! — Он снял голову с ее колен.

— Эх, уж ни посмеяться, ни пошутить нельзя.

Смущенная и обиженная, она отодвинулась от него подальше и легла. Хотя Касси и очень устала, но не могла уснуть; долго еще она вздыхала и думала. Должна ли она связывать свою жизнь с этим человеком, которым так восхищалась, к которому была привязана и которого боялась? Мысль о том, что она может стать его женой, одновременно волновала и пугала ее. И хотя она не смогла бы выразить это словами, но понимала, что ее любовь к Бену исходит больше от разума, чем от сердца, тогда как Попито она любила только сердцем. С Беном она чувствовала себя в безопасности, под надежной защитой, гордилась им. Она пошла бы за ним куда угодно. Но инстинктивно чувствовала, что, когда станет его женой, он подчинит себе всю ее жизнь до конца. И это пугало. А что, если он вздумает бить ее? Он такой большой, сильный... А она сейчас совсем неплохо устроена. Ее хозяйка англичанка платит ей десять долларов в месяц, не считая харчей. Пять долларов она отдает тетке, а пять оставляет себе. А сможет ли Бен прокормить ее, дать ей кров?

Лемэтр тоже не спал. Он испытывал непреодолимое желание ударить Касси, сжать ее в объятиях, причинить ей боль, поцеловать. Он понимал, что перешел границы, отпугнул ее, что должен быть с ней нежен и деликатен, но когда он видел ее походку, слышал ее голос, то чувствовал, что не может больше ждать. Его злило, что, сама того не желая, она приобрела такую власть над ним.

— Касси! — окликнул он ее.

— Что?

— Поди сюда.

Вокруг них в темноте слышался храп вперемежку с приглушенными голосами и чьими-то бесконечными причитаниями.

— Как ты любишь командовать, — проворчала Касси, переходя к нему. — А я не хочу, чтобы мною день-деньской командовал мужчина.

— Да разве я командую? Я просто попросил тебя подойти и сесть поближе... Я хочу, чтобы ты мне ответила, согласна ты выйти за меня замуж или нет. Ты боишься? Почему?

Его прямота смутила ее.

— Сейчас не время говорить об этом. Чего ты так торопишься? Подожди.

— Ты любишь мертвого, — сказал он тихо после паузы. — Это же чепуха! Забудь его! Посмотри, вот рядом с тобой живой человек. Ты думаешь, я не в состоянии обеспечить тебя? Там, где может прожить один, проживут и двое.

— Живой человек, который будет бить меня и командовать мною, если ему вздумается. Как бы не так! Послушай, Бен, завтра нам снова в поход, а я очень устала. Давай оставим этот разговор до возвращения в Файзабад.

Она поднялась, отошла к своей скамье и легла. Лемэтр тоже улегся, но сон долго не приходил к нему.

Утром жители Коувы увидели на стадионе сотни людей: они заполняли трибуны, сидели на траве в тени навеса. Они пришли ночью, налетели, как саранча. В воздухе стоял гул голосов, словно растревожили пчелиный улей. К демонстрантам присоединились еще десятки безработных, по краям шоссе стояли люди, возбужденно разговаривая, споря, жестикулируя. Цепочка полицейских вдоль шоссе не пускала никого на мостовую, чтобы не мешать движению.

В девять утра из подъехавшего полицейского автомобиля вышел Буассон и направился на стадион. Он улыбался и, как всегда, был одет в безукоризненный белый костюм, чем резко выделялся в толпе небритых людей, которые в течение пяти дней спали где попало, не раздеваясь. Темнокожий франт с сигарой, повсюду как тень следовавший за Буассоном, пожимал руки то одному, то другому. На пальцах у него сверкали перстни. За ним следовал помощник полицейского инспектора Примроуз.

Весть об их приезде заметно всколыхнула толпу на стадионе — так ветер вдруг поднимает с земли ворох опавших листьев. Все поднялись и сбились в кучу, стараясь разглядеть Буассона. На лицах одних был написан гнев, другие глядели на Буассона с удовлетворением.

— Значит, они привезли с собой полицию и думают, что остановят нас? — крикнул Француз, весь заросший щетиной, с глазами, налитыми кровью.

— Так как же, друзья!.. — слышался голос Буассона.

Несколько человек что-что кричали ему.

— Этот человек — предатель, не слушайте его! — хрипло выкрикнул Француз.

— А что говорит Буассон?

— Он хочет, чтобы мы разошлись по домам.

— Проделав такой путь?

— Друзья мои, — говорил Буассон, — вам незачем всем идти в Порт-оф-Спейн. Выберите пару делегатов, и я проведу их к секретарю по делам колоний. Он уже ждет.

Кто-то с радостью приветствовал это предложение. Его поддержали другие.

Француз и его друзья снова крикнули:

— Предатель!

Лемэтр с трудом утихомирил их. Он видел, что сейчас не время отговаривать людей от предложения Буассона. Усталые, голодные, они рады были любому поводу избавиться от дальнейших мучений. Среди них было больше посторонних и членов Рабочей партии, чем членов Лиги. И, когда сотни глоток прокричали его имя, избирая его делегатом, Лемэтр не возражал.

— Сохраняйте спокойствие и постарайтесь на попутных грузовиках отправить домой женщин и детей, — сказал он Французу. — Пока это все, что мы можем сделать.

Демонстранты избрали только одного делегата, Лемэтра. Это уже само по себе было признанием авторитета и руководящей роли Лиги борьбы за улучшение условий.

Чувствуя себя скорее пленником, чем делегатом, Лемэтр вместе с Буассоном и полицейскими сел в машину и поехал в Порт-оф-Спейн.

В унылых коридорах Красного дома вестовой, одетый в форму, показался Лемэтру самым беззаботным и довольным существом на свете, особенно когда он, улыбаясь и кивая головой, почти радостно ответил Буассону: «Да-с-сэр!» — на его вопрос, может ли он видеть секретаря по делам колоний. Вестовой был свежевыбрит, в волосах его не запутались травинки, он шумно и уверенно ступал ногами, обутыми в крепкие, громко скрипящие ботинки. И только в кабинет секретаря он вошел осторожно, на цыпочках. Выйдя, он с улыбкой пригласил Буассона следовать за ним, произнося слова таким мягким и вкрадчивым тоном, словно просил прощения за то, что его громко скрипящие ботинки заглушают шаги посетителя.

— Посидите здесь минутку, — уходя, сказал Буассон Лемэтру. — Я предупрежу секретаря, что вы здесь.

Лемэтр сел на один из двух стоявших в коридоре ободранных стульев...

Мимо прошел чиновник в черном альпаговом сюртуке с пачкой бумаг под мышкой. Это был тощий, сутулый пожилой человек с худым красным лицом и слезящимися голубыми глазками в красных веках. Он прошел быстро, метнув на Лемэтра острый взгляд. Губы его быстро шевелились, словно он сам с собой разговаривал. Когда он торопливо просеменил по коридору, он чем-то напомнил Лемэтру морскую свинку. Пышущий здоровьем чернокожий подросток, с гладким, улыбающимся лицом и сверкающими глазами, поднялся по лестнице и что-то сказал вестовому, а затем со страхом поглядел на дверь, за которой скрылся Буассон. Но вестовой беззаботно зевнул и подпер голову рукой. Черный юноша ушел, и воцарилась тишина — тишина архивов и хранилищ. Спустя какое-то время по коридору, недовольно поджав губы, снова пробежал чиновник в черном альпаговом сюртуке. Лемэтр услышал далекий стук машинки — словно мышь где-то грызла толстые папки протоколов.

Так прошло минут двадцать.

Наконец Лемэтр поднялся со стула.

— Мне надо видеть секретаря по делам колоний, — сказал он громким голосом.

На лице вестового появилось выражение испуга и негодования.

— Здесь нельзя шуметь! — сказал он.

— Я должен видеть его немедленно! — вскричал Лемэтр.

Звук машинки умолк. Из одной двери высунулась темноволосая женская голова и тотчас же исчезла.

— Он там, он занят... а вы поднимаете шум. Сидите и ждите, не то я позову полицию!

— Тюрьма как раз мне и нужна, чтобы отдохнуть, — сказал Лемэтр и без дальнейших размышлений подошел к двери, за которой исчез Буассон, и постучал в нее так громко, что у вестового отвалилась челюсть от подобной дерзости и на какое-то мгновение он потерял дар речи.

Голос изнутри пригласил Лемэтра войти. Когда Лемэтр, небритый, с всклокоченными грязными волосами, забрызганный грязью, как грозный призрак, появился на пороге кабинета, улыбка, игравшая на лице секретаря по делам колоний, сменилась выражением сердитого недоумения. Буассон же покраснел от гнева.

— Кто дал вам право?.. — начал помощник губернатора.

— Я — представитель той тысячи умирающих от голода мужчин, женщин и детей, которые пешком пришли из Файзабада, чтобы видеть губернатора, — сказал Лемэтр своим громовым голосом. — А этот человек, — Лемэтр потряс кулаком в сторону Буассона, — решил скрыть от вас это и заставил меня сидеть в коридоре. Мистер Саймонс! Он ничего не знает о положении этих людей, а они — лишь ничтожная горсточка обездоленных и голодных на этом острове.

Изобразив дело так, будто во всем виноват Буассон, который намеренно хотел скрыть от него правду, Лемэтр надеялся умилостивить разгневанного чиновника.

Сжатые кулаки Лемэтра, его свирепый вид, речь вполне образованного человека, которого нельзя обмануть, игнорировать или оскорбить, — все это было неожиданностью для секретаря. Он представлял, что увидит перед собой необразованного туземца, не умеющего ни читать, ни писать, ни даже говорить как следует, которого напугает уже одно то, что его заставили ждать у дверей. Секретарь по делам колоний был человеком очень небольшого роста, примерно пять футов и пять дюймов, его рыжеватые волосы заметно поредели на висках, и это придавало ему немного комичный вид. Увидев перед собой огромного негра, он вдруг вспомнил о своем росте и о своем положении, и его шею и уши залила густая краска. Однако его поведение в этот момент могло бы послужить образцом выдержки для любого чиновника колониальной администрации.

— Бог мой! Произошло досадное недоразумение, я уверен, мистер э-э...

— Лемэтр.

— Да, да, Лемэтр... Очень сожалею. Садитесь, пожалуйста. — Он встал и пододвинул делегату стул. — Я уверен, что мистер Буассон сделал это без каких-либо намерений. Как раз в тот момент, когда вы вошли, мы обсуждали проблему безработицы в Порт-оф-Спейне. Мистер Лемэтр, долго эти люди находились в пути?

— Пять дней.

— Это ужасно! — пробормотал секретарь. — Заверяю вас, что правительство прекрасно понимает остроту создавшегося положения. Оно намерено широко развернуть общественные работы, чтобы разумно использовать труд этих людей. Вы умный человек, — продолжал он, немного понизив голос, чтобы дать Лемэтру почувствовать, как он доверяет ему, — мне не надо напоминать вам об опасностях, связанных с разжиганием страстей в такой момент...

— Простите. Но никто не собирается их разжигать. Это было бы безумием. Люди безоружны. Да если бы мы и хотели разжечь страсти, это не понадобилось бы, ибо гнев народа достиг предела.

И, широко размахивая левой рукой, Лемэтр начал подробно рассказывать о забастовке в Файзабаде и ее причинах. Подняв брови кверху, маленький человечек вначале слушал, что-то чертя на бумаге, а потом с сочувственной улыбкой прервал Лемэтра:

— Да, да. Но, как вы сами понимаете, правительство не может вмешиваться в эти вопросы. Если вы хотите создать профсоюз, вы вправе сделать это в рамках закона, но признавать или не признавать профсоюз — дело предпринимателей; они и рабочие сами должны решить это мирным путем. Проникнуться духом непримиримости в такой момент чрезвычайно опасно. Не следует забывать, что вы имеете дело с очень горячим народом, у которого нет ни вашего ума, ни ваших знаний. Мне кажется, умный руководитель всегда должен понимать, что, приводя в движение известные силы, он может потерять контроль над ними. Он обязан принять меры предосторожности. Как рабочий лидер, мистер Буассон — я рад отметить это — хорошо знает все подводные камни. Он очень умело сохраняет равновесие сил.

Намек на то, что ему следует поучиться у Буассона, заставил Лемэтра презрительно поджать губы.

Запустив пальцы в свои редкие волосы, Буассон сказал:

— Я только хотел бы по-дружески предупредить моего коллегу, что мы ничего не добьемся, если будем способствовать расколу в рабочем движении. — Его злость на Лемэтра за то, что он посмел войти в кабинет, еще не прошла. Он улыбался, говорил громко, но глядел только на секретаря, словно Лемэтра и не было в комнате. — Правительство знает о положении безработных и намерено принять меры. Пытаться приобрести себе политический капитал, пользуясь положением безработных, значит цинично игнорировать их интересы. Сейчас нужно...

Но Лемэтр не дал ему закончить.

— Выражайтесь яснее! Зачем ходить вокруг да около? Вы против забастовки?

— Забастовка приведет только к дальнейшей дезорганизации промышленности.

— Рабочим безразлично, будут ли прибыли у капиталистов.

— Когда начнутся новые увольнения, им будет не так уж безразлично! — предупреждающе воскликнул Буассон и впервые с презрительной усмешкой посмотрел на Лемэтра.

— Мне кажется, вы упустили из виду один момент, мистер Лемэтр, — сказал секретарь. Он бросил на стол карандаш с таким видом, словно уже принял для себя решение, и, откинувшись на спинку, забарабанил пальцами по подлокотникам кресла. — Правительство не может спокойно наблюдать, как несправедливые забастовки подрывают основу экономики этого острова.

— Разрешите задать вам вопрос: а какую забастовку вы считаете справедливой?

Пальцы Буассона, то и дело поправлявшие галстук, хотя в этом не было никакой необходимости, или одергивающие полы пиджака, выдавали его раздражение. Маленький секретарь по делам колоний улыбнулся.

— По-моему, — ответил он, — забастовки вообще излишни. Я не вижу оснований, почему разногласия между предпринимателями и рабочими нельзя разрешать арбитражным судом, созданным специально для этой цели.

— Предположим, что можно — не поймите это так, что я в принципе согласен с введением такой процедуры, — предположим, что можно, где же у вас аппарат для такого арбитража?

— Его пока еще нет. Но заверяю вас, — и тут на лице маленького рыжеволосого секретаря по делам колоний заиграла довольная улыбка, — в данный момент правительство уже занимается этим вопросом. Я надеюсь, что в ближайшем же будущем мне удастся создать такой аппарат.

Это было лишь наполовину верно, ибо мысль о создании арбитражного суда только сейчас пришла ему в голову. Он многозначительно поглядел на часы. Буассон поднялся. Но Лемэтр запротестовал:

— Вы мне не сказали, что я должен передать людям от имени правительства.

— Передайте им, что в ближайшем будущем программа общественных работ обеспечит всех безработных работой. Они узнают об этом из газет и через местных правительственных уполномоченных. — Секретарь поднялся. — Я верю, мистер Лемэтр, что, выступая на ваших митингах, вы будете помнить о нашем разговоре.

Лемэтр тоже встал. Он весь клокотал от бессильного гнева, видя самодовольство этого человечка. Резко бросив: «До свидания», — он вслед за Буассоном покинул кабинет секретаря.