В тот же вечер, часов в десять, Джо услышал стук в наружную дверь. Это был посыльный. Он сообщил, что старый Элиас внезапно умер.

— Умер? — приглушенно воскликнул Джо. — Мой отец, ты уверен в этом? — Он вышел вместе с посыльным за дверь, чтобы не услышала мать, и потребовал объяснить ему, как все произошло, словно посыльный был в чем-то виноват.

Как выяснилось, из Городского совета старый Элиас поехал прямо к одной из своих содержанок и там с ним случился удар. Женщина вызвала врача, но через час старик умер.

Джо постарался запомнить адрес, отпустил посыльного и медленно вернулся в дом, раздумывая, как сказать об этом матери.

«Как недолговечен, как слаб человек», — думал он, печалясь не столько о смерти отца, сколько о том, что и его собственная жизнь может внезапно оборваться, хотя он еще молод и перед ним сейчас открыты все дороги. Ему казалось теперь странным, что он мог огорчаться из-за провала своего предложения в Совете.

«Как сказать об этом матери?» — спрашивал он себя. Он не боялся, что это известие сильно опечалит ее: между отцом и матерью давно уже не было привязанности. Он думал лишь о том, как бы это не отразилось на ее и без того слабом здоровье. Подойдя к ее спальне, он невольно очень осторожно постучал в дверь.

— Кто там? — послышался громкий и недовольный голос.

— Это я, Джо.

— В такое время... Хорошо, войди.

Джо вошел.

— Выслушай меня, мама, но только не волнуйся. Плохие вести об отце.

Она резко поднялась и села на кровати.

— Что случилось? Опять удар?

— Да. Послали за доктором, но отец так и не пришел в себя.

— Где он, в больнице? Ты должен сейчас же позвонить доктору О'Брайену, — сказала она, не совсем понимая, что означают слова «так и не пришел в себя».

К своему неподдельному удивлению и ужасу, Джо почувствовал, что, пока мысль его напряженно ищет слова, чтобы сообщить матери печальную весть, из глаз его брызжет радость. Разговаривая с матерью, он близко подошел к ее постели, и теперь ему пришлось отвернуться, чтобы она не увидела его лица. Он стал вертеть в руках шкатулку с ее туалетного столика.

— Отцу уже ничто не поможет, — наконец сказал он. — Мне только что сообщили, что час назад он умер.

— Умер? — вскрикнула она. — Где?..

— В доме на Зампти-Лейн... Не думай об этом, мама, все уже в прошлом. — Он не хотел говорить ей, что это случилось в доме женщины, которую содержал отец, но она поняла сама. Наконец, совладав со своим лицом, Джо повернулся к матери. Страдание, которое он прочел в ее глазах, погасило его радость. Он попробовал говорить ей слова утешения, но мать громким голосом приказала ему выйти и, с трудом поднявшись с постели, начала одеваться.

— Иди! Он не должен оставаться там! — крикнула она ему.

Джо вышел, позвонил гробовщику и распорядился, чтобы привезли тело отца. Он слышал спотыкающиеся, но быстрые шаги матери, передвигавшейся по дому на своих больных ногах. Она разбудила служанку Бэлу, ночевавшую в доме. Расстроенная, она накричала на девушку и почему-то пригрозила ей. Проснулись дети. Услышав, что умер отец, увидев босую, неодетую, суетящуюся Бэлу с печальным и жалостливым лицом, они испуганно стали перешептываться, и самый младший из них захныкал.

Печаль, суматоха и тревожное ожидание наполнили дом.

Старого Элиаса похоронили на следующий день.

Увидев тело отца, Джо почувствовал ужас и отвращение. На него смотрела смерть — злая, холодная, неумолимая. Он поспешно ушел в свою комнату. «Быть может, ужасно говорить так, но всем нам лучше, что он умер», — думал он, стараясь освободиться от чувства страха. Но страх не проходил. Бесконечная жалость к старику и к самому себе охватила Джо. «Что мог он поделать? — думал он, забыв, какой гнев у него и у матери вызывали поступки отца. — Разве мы вольны над собой? Разве можем определять свою судьбу?» Он лежал, опустошенный, на постели, чувствуя себя во власти неведомой силы, которая какими-то таинственными и непостижимыми путями по своему желанию и капризу определяет судьбу человека.

Немного погодя он поднялся и снова пошел к отцу. Его неудержимо тянуло взглянуть еще раз на то, что несколько часов тому назад было живым, мыслящим человеком, а теперь превратилось в гору разлагающегося мяса. Но на пороге он остановился. У гроба, опустившись на свои старые, больные колени, стояла мать. Прислонившись растрепанной седой головой к краю гроба и обхватив его руками, она тихо и безутешно рыдала, не замечая вошедшего сына. Лишь теперь Джо понял, что смерть отца — это не только бесславный конец, поджидающий всех, дурных и хороших, но и потеря близкого и дорогого человека, потеря дорогих воспоминаний, горечь утраты и одиночество. Тот, с кем она делила радости и печали, тот, кто любил ее, а потом стал причиной ее горьких слез, ушел в вечную тьму. Она плакала о прошлом, которого уже не вернуть, но больше всего сокрушалась о собственной жизни, которая неуклонно приближалась к концу, и этого нельзя было остановить.

Джо вышел на цыпочках и тихонько притворил за собой дверь. В коридоре его десятилетний братишка отчаянно колотил и таскал за волосы сестру. Обычно кроткое красивое лицо мальчика, с тонкой чистой кожей, печальными карими глазами и огромной копной черных волос было теперь искажено мстительной и злобной решимостью расправиться с сестрой, пока никто не обращает на них внимания. Необычная обстановка в доме означала для него внезапно обретенную свободу: никто сегодня не делал ему замечаний, не грозился наказать, никто не мучил его неприятными поручениями. Любопытство толкнуло его подойти к дверям спальни и посмотреть на гроб с телом отца, и как раз в этот момент сестра набросилась на него.

— Замолчите, вы! — громким и свирепым шепотом прикрикнул Джо на детей и замахал руками.

Выражение страха, страдания и гнева на лице старшего брата напугало мальчика и заставило убежать. Сознание, что надо использовать свою свободу, пока у него ее не отняли, смешивалось с болезненным любопытством и желанием посмотреть на гроб отца. Мальчик спрятался в зарослях гуавы за домом, где жила прислуга, и стал бросать камнями в кур.

Плач сестры и торжественно-скорбные голоса прислуги навеяли грусть и чувство одиночества, и мальчик вдруг заплакал, но так тихо, чтобы никто не услышал...

Старый Элиас после смерти оставил больше, чем миссис Элиас предполагала. Все состояние, включая два магазина и вклад в банке, было оценено почти в четыреста тысяч долларов. Если старик и вычел из наследства ту тысячу долларов, что в свое время дал сыну, то он, должно быть, снова положил ее в банк, ибо в завещании ничего об этом не говорилось. Джо получил тридцать тысяч долларов деньгами и четыре застроенных участка, приносивших вместе пятьсот долларов дохода в месяц. Кроме того, как управляющий двумя магазинами, он получал еще тысячу долларов в месяц, а весь доход от торговли делил с матерью, сестрами и братьями...

Теперь на плечи Джо легли заботы о семье, управление магазинами и сбор квартирной платы с жильцов. Он горячо любил мать и всегда был духовно близок с ней. Поэтому он прежде всего постарался окружить ее удобствами, которых она не знала до сих пор. И, хотя по привычке она продолжала утверждать, что все это лишнее, «пустая трата денег», он настоял на том, чтобы у нее была своя машина и шофер. Он заставил ее поехать на месяц с детьми на острова, а в их отсутствие сделал ремонт дома. Он купил новую мебель, приказал повесить новые шторы. Мать любила этот дом и не хотела уезжать отсюда, и он постарался изменить здесь все так, чтобы поскорее изгнать печальные воспоминания о прошлом. Перемены понравились ей, но с годами человек становится прижимистым и практичным, и после того, как она осмотрела дом с видимым удовольствием и с чувством некоторой вины, первыми ее словами было:

— О, Джо! Это, должно быть, стоило уйму денег! — И, когда он назвал ей сумму, она воскликнула: — Это большие деньги! Зачем ты сделал это?

— Мама, забудь о прошлом, — ответил он ей и махнул рукой так, словно хотел отогнать навязчивые воспоминания. — Ты давно должна была бы иметь все это. Ведь мы теперь не бедные, ты это знаешь, — добавил он, многозначительно понизив голос.

Для миссис Элиас началась новая жизнь. И заключалась она не только в новом для нее сознании экономической свободы, но и в той любви и привязанности, которую выказывал ей старший сын, и в заботах о младших детях, которых надо было учить, выдавать замуж, женить. У Эрики, школьной подружки Елены, родился ребенок, и она вместе с младенцем все дни проводила у матери. Окруженная молодежью, ее требованиями и запросами, миссис Элиас не имела права стареть. По совету врача, которого порекомендовали Джо его друзья, миссис Элиас избавилась от лишнего веса, ноги болели меньше, и теперь она еще громче покрикивала на всех, распоряжаясь по дому. Джо казалось, что со смертью отца словно исчез какой-то злокачественный нарост, съедавший душу матери.

В то время как Джо искрение старался окружить миссис Элиас вниманием и любовью, какие только может ожидать мать от любящего сына, он, так же как и его отец, мало думал о тех, кто своим трудом умножал его богатства. С того самого момента, как Джо прошел в Совет, он стал героем в глазах своих служащих. Когда он защищал интересы мусорщиков и безжалостно разоблачал своих противников в Совете, служащие радостно улыбались ему и поздравляли его даже в присутствии его строгого отца. Когда старый Элиас умер, все они решили, что теперь его сын покажет на деле свою симпатию к простому народу: он повысит им заработную плату и всячески облегчит их участь. И втайне друг от друга они подходили к Джо, и каждый старался первым отпить от источника будущих благ, хорошо зная, что с каждой новой просьбой источник будет оскудевать. Удивление, с которым встречал их Джо, обескураживало их.

— Я совсем недавно вступил в права наследства, — говорил он. — Я не знаю, приносит ли дело доход или одни убытки. Вы должны подождать до конца года.

Его отец никогда не давал своим служащим денег взаймы, но теперь они то и дело просили у Джо — то на похороны матери, то на операцию ребенку, то на уплату долга за квартиру. Джо не мог отказать и давал всем, кто просил. Но, делая это, он вздыхал точь-в-точь, как его отец.

— О господи, господи, надо этому положить конец! — говорил себе Джо, пересчитывая долговые квитанции. — Нет, так дальше продолжаться не может. — И он думал о том, что благополучие матери, будущее братьев и сестер зависит от того, как он будет вести дела и насколько своевременно будет взимать с жильцов квартирную плату. Он сжимал голову руками, прекрасно понимая, какая пропасть лежит между его речами в Совете и той жаждой благополучия, которая обуревает его, когда он находится в собственной лавке. — Да, да, надо как-то упорядочить вопрос с их жалованьем, но это только в конце года. И я не потерплю у себя бездельников! — говорил он себе решительно. — Что поделаешь? Мир жесток. Манна не падает с неба.

Джо не привык еще к сделкам с собственной совестью, и компромиссы, на которые ему приходилось идти, портили ему настроение. Накинув пиджак, он отправился к приятелю, сирийцу. Приятель, такой же мелкий коммерсант, как и Джо, хотел укрепить свои позиции в местной Торговой палате и создать блок против крупных дельцов, монополизировавших торговлю некоторыми товарами. Он предложил Джо вступить в члены палаты. Джо обдумал это предложение и свою возможную роль некоторой преграды на пути у хищнически действующего большого бизнеса. Придя к выводу, что вред от подозрений, которые вызовет у народа его поступок, будет огромен, а положительное влияние, которое он сможет оказать в Торговой палате, ничтожно, он решил сказать приятелю, что отказывается...

И, хотя Джо всячески старался не втягиваться в разного рода интриги, деловые, политические или светские, уже тот факт, что он был молод, богат и холост, делал это невозможным. Он вскоре обнаружил, что ведет жизнь, совершенно отличную от той, которую вел прежде. Богатые сирийцы, да и другие представители делового мира, по происхождению скорее белые, чем негры, рассуждали так: «Лучше иметь зятем сирийца, чем черномазого». Они приглашали Джо на вечера и знакомили его со своими дочерьми. Он стал членом Клуба сирийцев и был избран в правление. Он перестал издавать свой журнал — у него не было теперь времени на это, да и сама затея больше не казалась ему такой уж важной. Исчезла прежняя небрежность в одежде: теперь он не ходил без пиджака, в рубахе с закатанными выше локтя рукавами, открывавшими его мощные мускулы. Он всегда был тщательно одет, что выгодно подчеркивало его ладную фигуру с широкими плечами и узкими бедрами. Он начал курить трубку, и к его независимому и самодовольному виду прибавился еще налет известного высокомерия.

Взяв на себя управление магазинами, он тут же истратил сто долларов на новые граммофонные пластинки. Этот поступок вначале показался ему самому серьезным грехом, и он постарался, чтобы об этом не узнали его нищенски оплачиваемые служащие. Но два месяца спустя, привыкнув к новому положению, он уже, не задумываясь, звонил в музыкальные магазины и заказывал все новинки.

Новая радиола и набор пластинок были теперь постоянным источником удовольствий для Джо и Андре. По субботам они устраивали музыкальные вечера.

Однажды Андре вдруг узнал, что Джо больше не требует немедленного повышения заработной платы мусорщикам. Комиссия, которую возглавлял Джо, обратилась в правительство с просьбой выделить ей ассигнования, и Джо решил подождать, что ответит правительство. Андре выразил другу свое недоумение.

— У тебя очень наивный подход ко всему, — ответил Джо. — Жизнь, особенно политическая, полна компромиссов. Нет ничего абсолютного, мой мальчик. Для достижения цели иногда приходится мириться с плохими людьми и с плохими идеями, а это возможно лишь в том случае, если идешь на компромиссы.

— Но поймут ли это мусорщики?

Джо недовольно нахмурился.

— Ты что же, хочешь, чтобы я приспосабливался к их уровню понимания? — Он раздраженно отмахнулся. — Видишь ли, я реалист, — и, сказав это, он ударил себя в грудь.

— И мусорщики тоже, — ответил Андре.

Он не завидовал Джо, который невольно очутился между двух лагерей. Но он понимал, что не по вине Джо все так сложилось. Хотя он смутно чувствовал, что какой-то выход должен быть найден, собственная неосведомленность и неопытность в вопросах политики заставляла его отступать перед доводами друга.