В течение нескольких недель после рокового визита Андре к Осборнам Гвеннет купалась в лучах внимания, которое оказывал ей сын секретаря по делам колоний. Артур Саймонс был окончательно пленен прекрасной Гвеннет. Она была такой своенравной и вместе с тем такой веселой и жизнерадостной, что он совершенно потерял голову.

А все это время Андре упорно, но тщетно ждал от нее записки или телефонного звонка. Хотя он и сказал Джо, что осознал свою ошибку, но проходили недели, а рана, нанесенная его тщеславию, не заживала, она становилась все глубже, и он не мог отказаться от надежды возобновить встречи с Гвеннет. Приходя домой после работы, он запирался в своей комнате, ложился на кровать и смотрел в потолок. Он не мог забыть поросших светлыми волосками розовых и сильных рук Примроуза, настороженного и холодного молчания судьи в момент своего появления. Жгучее чувство стыда не давало покоя. Бесцельность жизни угнетала его. Он совсем забросил скрипку. Мистер де Кудре замечал, что сын худеет, но ни о чем не расспрашивал его и, вздыхая, шуршал газетой, еще плотнее загораживаясь ею.

Наконец Андре получил записку от Гвеннет; она указывала место, где он должен был ждать ее в машине.

С ужасом думая, что какая-нибудь случайность может помешать их встрече, дрожа от волнения, не в силах помышлять о чем-либо другом, он сидел в каком-то оцепенении и ждал звука ее шагов... Она встретила его веселым взглядом, в котором он в то же время прочел мольбу простить ее за причиненные ему страдания. Отчаяние вдруг овладело им. Раньше в ее взгляде были любовь, страх, что кто-нибудь откроет их тайну, и отчаянная решимость бросить вызов каждому, кто посмеет стать на ее пути. Теперь же ее веселые и в то же время немного виноватые глаза сказали ему то, чего он так боялся: она не любит его, но лишь хочет снова проверить свою власть над ним. Она не способна понять его страдания, да и не хочет понимать их. «Как давно ты не целовал меня», — говорила ее многозначительная улыбка.

Он не повез ее на побережье: эти места слишком напоминали ему о том, чего уже не вернуть. Свернув с шоссе в сторону и оставшись с ней наедине, он взял ее руки в свои и сказал:

— Я люблю тебя, Гвен. Что ты решила о нашем будущем?

Она быстрым движением обняла его за шею.

— Не будем говорить об этом сейчас.

— А когда же?

Какое-то мгновение она помолчала, а потом сказала, ласкаясь:

— Разве мы не можем и так быть счастливы?

Он отрицательно покачал головой, слишком уязвленный, чтобы ответить ей.

— Поедем, — сказал он наконец совсем тихо и, развернув машину, выехал на шоссе.

Сердито откинув назад волосы, она сидела, забившись в угол, и молчала, упрямо сложив руки...

Снова потянулись мучительные недели. Андре бился, как рыба, попавшаяся на крючок: чем ближе подтягивали леску к берегу, тем отчаяннее пыталась рыба вырваться на волю, но крючок крепко держал ее. Так и Андре не мог заставить себя навсегда вырвать Гвеннет из своего сердца.

А Гвеннет была упряма. Мысль о том, что она теряет власть над Андре, глубоко задевала ее самолюбие; забыв об осторожности, она звонила ему по телефону, писала письма, давала какие-то туманные обещания и при встречах целовала так горячо и страстно, как никогда. Крючок крепко держал Андре.

Но какой-то лучшей, еще не испорченной частью своей души он понимал, что будет отчаянно, безумно несчастлив до тех пор, пока не вырвет из своего сердца этот вонзившийся в него крючок. Он начал понимать, что жизнь после этого не потеряет для него смысл, ибо бессмысленной она была теперь, бессмысленной и позорной. Наоборот, когда он освободится, к нему вернутся и чувство собственного достоинства, и способность радоваться жизни...

Однажды в воскресное утро он сидел, удобно устроившись в кресле, и слушал пластинку с симфонией Моцарта. Давно, очень давно не слушал он музыку. За окном моросил мелкий тихий дождик. Мохнатые грязные облака, словно серым одеялом, затянули небо и спрятали солнце.

Внезапно, будто рожденная звуками анданте моцартовской симфонии C-moll, в голове мелькнула мысль: «Почему все получилось именно так? Что заставляет меня терпеть такие унижения?»

И тут же пленительная мелодия скрипок, нарастая, словно разорвала темную завесу, и Андре всем своим существом почувствовал, какой прекрасной, новой и свободной может быть жизнь, если он порвет с Гвеннет.

— Да, это все так унизительно, так унизительно! — повторял он, поднимаясь с кресла с радостным чувством облегчения от того, что трудное решение принято и принято бесповоротно. И все лучшее, что было в нем, ширилось и крепло вместе со звуками скрипок. Тучи за окном рассеялись, и засияло солнце. Он увидел голубое небо и сверкающие капли дождя на траве и деревьях.

— Как прекрасен мир! — громко воскликнул он, глубоко взволнованный музыкой и озарившим его внутренним светом, подобным солнцу, рассеявшему тучи. Легкий ветер быстро уносил тучи прочь, и небо становилось все чище, все лазурнее.

«О боже!» — думал он, жадно ловя последние, проникающие в душу аккорды. Ему хотелось упасть на колени, молиться, благодарить за чудесное чувство освобождения, поднявшее его над собственным маленьким «я». Но не было слов, чтобы выразить переполнявшие его и безмерную радость, и жажду жизни, и упоение вновь обретенной свободой. Он сидел, боясь вспугнуть чудесное мгновение, и в каком-то экстазе смотрел на траву и деревья, ласкаемые солнцем и свежим ветерком. Листья шумели и беспокойно шептались, словно хотели улететь куда-то вместе с ветром, и тяжелые капли падали с них на влажную землю, от которой поднимался сладкий и свежий запах весны.

Анданте кончилось. Пластинка автоматически соскользнула с диска радиолы, и начался менуэт. Андре слушал и глазами, влажными от слез, смотрел на деревья за окном. А они гнулись вслед ветру и словно просили: «Подожди! Возьми и нас с собой».

«Нет, я ничего не скажу ей. Ничего», — подумал он и быстро, словно боясь раздумать, достал из ящика стола все ее подарки: ее фотографию, булавку для галстука, письма — и стал рвать их в клочья, уничтожать, подталкиваемый каким-то мстительным чувством. «Посмотрим, кто победит!» Но самое слово «победит» вдруг словно низвергло его с высоты, где за минуту до этого парила его душа. С неприятным сознанием, что он унизил себя, страстно желая сохранить прежнее чувство чистоты, он бросился вниз, на улицу, навстречу ветру. Он пересек Ботанический сад и поднялся по аллее Леди Чанслер на поросший лесом холм; у ног его лежал город, и он глядел на него, словно с вершины мира...

Отказ Андре участвовать в срыве забастовки пекарей не стоил ему, как он опасался, работы. Баркер был настолько доволен тем, что получил солидный заказ на поставки дрожжей для Новых пекарен, что, несмотря на возросшую неприязнь и недоверие к Андре, не уволил его из конторы.

По делам службы Андре часто проводил по нескольку дней на юге острова. Переночевав у сестры в Сан-Фернандо, он рано утром отправлялся в Питч-Лейк, Сипарию или Файзабад.

Он часто видел Лемэтра, даже посещал собрания его организации и все больше сближался с ним.

Как лиана обвивает ствол дерева, так и Гвеннет незаметно опутала душу Андре и почти убила в нем волю. Но, словно молодое деревцо в сезон дождей, он справился с нею, окреп и потянулся к солнцу, стряхнув с себя чужие, сковывающие его объятия. Он избегал прежних друзей из Сен-Клэра, ежедневно общался с рабочими и невольно приглядывался к жизни этих простых мужчин и женщин, хотя его класс и окружение, в котором он вырос, всегда учили его презирать их. Он общался с ними теперь не только потому, что так нужно было по работе, или для того, чтобы поскорее забыть Гвеннет, но прежде всего потому, что изменились его взгляды на жизнь.

В Файзабаде он побывал на концерте и познакомился там с учительницей, двадцатилетней девушкой негритянкой, по имени Бетси. После концерта были танцы. Андре остался ради Бетси, танцевал с нею и только в два часа ночи вернулся в Сан-Фернандо.

Бетси была простенькой на вид, но неглупой девушкой; молодая кипучая энергия и жизнерадостность переливались в ней через край. Она была полна шумливой уверенности в себе, любила громко, не стесняясь, поболтать, сопровождая свои слова жестами.

— Она слишком самоуверенна, — ядовито, с завистью замечали женщины. Откинув головку назад и слегка склонив ее набок, она прямо глядела в глаза собеседнику и словно спрашивала: «А что вы скажете обо мне? Я вам нравлюсь?» Эта ее манера сразу же подкупила Андре, всегда робкого и неуверенного в себе.

Ее отец работал на нефтяных промыслах. В двенадцать лет за отличные успехи она получила стипендию, смогла окончить среднюю школу и впоследствии сдала экзамен на учительницу. Весь поселок и сама она считали это большой победой, ибо в ином случае ей оставалось или идти в служанки, или, если повезет, стать продавщицей в какой-нибудь лавке. Она одевалась так опрятно, как позволяло ей нищенское жалованье, и всегда, в любую погоду носила с собой зонтик. Ходила она медленно, не спеша, оглядываясь по сторонам и явно наслаждаясь тем, что на нее смотрят; она чувствовала себя, словно на сцене. Если бы ее отец терпеливо и покорно не выстаивал долгие часы под палящим солнцем, утешая себя лишь сознанием, что у него по крайней мере есть работа, если бы мать не стирала и не гладила на белых, Бетси не получила бы образования. Отец был примером покорности судьбе и силам, с которыми считал бесполезным бороться. Но Бетси была заражена духом времени. Не от отца, а от других рабочих узнала она о борьбе, которая ширилась вокруг. И она примкнула к ней.

Андре видел Бетси всякий раз, как приезжал в Файзабад. У нее была одна из тех безукоризненно пропорциональных фигур, которые так часто встречаются у негритянок, и нежная шелковистая кожа. Андре и Бетси с удовольствием танцевали вместе. Вначале она чувствовала себя немного скованно в его присутствии, несомненно удивляясь, почему он, почти белый, общается с людьми ее класса и цвета кожи. Но Андре так великолепно танцевал, так просто держался и с таким явным удовольствием бывал в ее обществе, что она быстро оттаяла, привязалась к нему и стала предметом зависти подружек: ни у кого из них не было такого кавалера.

Бетси прекрасно понимала, что о любви между нею и Андре не может быть и речи. Оба знали, что им не разрушить барьера предрассудков — основы общества, в котором они жили. Но каждую неделю Андре навещал Бетси или приглашал ее в кино. Ему было приятно сознавать, что его приезды и внимание льстят девушке. Это помогало заглушить боль собственной обиды. И он сам настолько привык к этим встречам, что совершенно не думал о том, что его служебная карьера может пострадать, если людям его класса станет известно о его столь «легкомысленном» поведении. Да кроме того, ему правилась Бетси, ее острый ум и ее восхитительная фигурка...

Прошел месяц, как они познакомились. В этот вечер они возвращались из кино. В воздухе потянуло холодком, и Бетси теснее прижалась к Андре, сидевшему за рулем. Он обнял ее одной рукой. Она не возражала против легкого флирта, но дальнейшее поведение Андре в этот вечер насторожило ее. Он внезапно остановил машину и стал целовать ее лицо, шею, грудь. Она резко оттолкнула его.

— Что с тобой, опомнись! — воскликнула она, и в глазах ее заблестели слезы. Ее оскорбила эта грубая страсть, мысль, что цвет ее кожи позволяет ему так вести себя с ней.

Андре чуть не сгорел со стыда. Злясь и на себя, и на нее, он попросил прощения. Когда они подъехали к ее дому, она выскочила, хлопнула дверцей машины и убежала...

А Гвеннет не теряла времени даром. Она посылала Андре записки, на которые он не отвечал, звонила ему по телефону и назначала встречи. Но он упорно отказывался встретиться с ней.

Однажды, в воскресенье вечером, ему вдруг позвонила Филлис

Лорример и попросила зайти к ней по очень важному делу. Андре сразу же понял, что здесь замешана Гвеннет Осборн. Вначале он просто решил никуда не ходить, но потом передумал. Ему захотелось отомстить Гвеннет: пусть через Филлис она узнает о его решении.

Как только он появился у Лорримеров, Филлис тотчас же увела его к себе. Едва он вошел в ее комнату, как сразу же почувствовал, что в полумраке кто-то прячется. Это была Гвеннет. Филлис тут же выскользнула, прикрыв за собой дверь.

Страх и радость охватили Андре. Гвеннет быстро подошла к нему и взяла его за руки. На губах ее играла легкая улыбка, влажные глаза блестели — в них была и решимость заставить его повиноваться, и мольба о прощении, и опасения, что она бесповоротно потеряла его. Руки ее были холодны как лед. Потом Андре вспоминал, что именно эти руки, раньше всегда такие теплые, а теперь холодные как лед, заставили его заключить Гвеннет в свои объятия и поцеловать.

И в то же мгновение он подумал: «Что я делаю? — Стыд и гнев охватили его. — Ей нравится любезничать со мной по темным углам, чтобы никто не видел этого, чтобы никто не мог заподозрить ее в низменных желаниях! Я всегда должен быть у нее под рукой, если ей захочется поразвлечься! Пиявка! Она достойная представительница своего класса! Я не люблю тебя, не заблуждайся!»

Невероятным усилием воли он оттолкнул ее от себя и выбежал из комнаты...

* * *

Гвеннет не хотела понять, что это конец. Она продолжала звонить Андре, писала ему записки и всячески напоминала о себе. Но Андре молчал. И по мере того, как росла его неприязнь к Гвеннет, увеличивались симпатия и уважение к Бетси. Растущее чувство искренней привязанности к Бетси и Лемэтру снова пробудило живой интерес к простым людям.

В январе 1937 года Бетси пригласила его к себе на день рождения. Направляясь к ней, Андре увидел на улице Лемэтра, остановил машину и спросил его, куда он идет.

— Навестить Пейна. Ты, должно быть, знаешь, что он потерял работу? Да, плохи у него дела, — сказал Лемэтр с какими-то особыми нотками уважения в голосе, с которыми он всегда говорил о Клеме Пейне. — Хотя он и не укладчик труб и не причастен к забастовке, его все же уволили.

— Что ж, садись, — сказал Андре, часто пользовавшийся для своих поездок машиной фирмы. — Я подвезу тебя. Где он живет? Расскажи, как же он теперь сводит концы с концами.

Лемэтр начал было рассказывать о Пейне, но вдруг умолк и, окинув взглядом Андре, спросил:

— Ты принарядился? Едешь на танцы?

— Приглашен на вечеринку.

— К кому?

— К Бетси Соломон.

— Ты как будто с ней дружишь? — сказал Лемэтр и пристально посмотрел на Андре. — Занятный ты парень, Кудре. Ты все еще помолвлен с дочкой мистера судьи Осборна?

Андре понял, что, назвав отца Гвеннет «мистером судьей Осборном», Лемэтр хотел этим показать свое презрение к таким людям, как Андре, которые стыдятся своей принадлежности к цветным. Он с недоверием относился к дружбе Андре с Бетси.

— Мисс Соломон не какая-нибудь пустышка, надеюсь, ты это знаешь? — добавил он.

— Я никогда не был помолвлен с дочерью судьи. Но, что бы там ни было в прошлом, я покончил с этой компанией.

— Бетси Соломон — замечательная девушка, — продолжал Лемэтр. — Несмотря на классическое образование, которое она получила, она с нами, с рабочими. Ты ведь знаешь, что классическое образование часто отбивает у людей охоту бороться. Ибо оно внушает людям, что всегда должны быть хозяева и подчиненные, погонщики и мулы, а мул счастлив лишь тогда, когда он в упряжке. Вот те «незыблемые» основы справедливости и правды, которые оно преподносит людям. И, когда негры или индийцы получают такое классическое образование, они начинают чуждаться своего народа. Но Бетси — исключение... Ты сказал, что порвал с прежней компанией. Каким образом? Разве ты теперь не бываешь в загородном клубе и прочих местах?

— Нет. Для меня больше не существует этого общества, Бен.

Лемэтр пристально посмотрел на него.

— Что заставило тебя принять такое решение? Ведь это имеет огромное значение для тебя. Ты теперь с рабочими? Как это случилось?

Андре призадумался.

— Я не могу сейчас точно сказать, что именно заставило меня принять такое решение, — искренне признался он. — Видишь ли, это общество не хотело меня. Мой же круг людей, цветных, мог принять меня только на определенных условиях. Ни те ни другие ничего не могли мне дать. А разве можно, общаясь с простыми людьми, не понять, что и они имеют право на отдых и на те удобства, которыми пользуемся мы, и пользуемся незаслуженно, за их счет!

— Ты правду говоришь, Кудре?

— Конечно, правду.

— Поздравляю! Ведь это решение огромной важности! И знаешь почему? Потому что оно подсказано тебе твоей совестью. Для тебя нелегко порвать со своим классом. Он возненавидит тебя на всю жизнь, он будет травить и преследовать тебя. Он постарается лишить тебя работы. Если в твоих словах правда, то от ныне ты изгнанник, пария. Что ты читаешь сейчас? — внезапно спросил он.

— В данное время ничего.

— Ты должен читать, читать! Должен переучиваться заново. Я дам тебе кое-какие книги. Только ты вернешь мне их обратно. Они помогут тебе понять многое. Налево, теперь направо. Вот здесь остановись. До свидания, Андре. Как открывается эта чертова дверца? Не поймёшь, где дверца, где окно, — всюду какие-то ручки... Заходи как-нибудь ко мне, Андре, буду рад потолковать с тобой. Ну, пока.

И он исчез. Раньше Лемэтр называл его только Кудре, теперь же он с удовольствием назвал его по имени. Это обрадовало Андре. Он почувствовал, что наконец-то лед сломлен и Лемэтр признал в нем друга.