Работа мало радовала Елену. Кроме непосредственных обязанностей, за которые ей платили жалованье, ее хозяин, китаец Ку, взвалил на нее всю секретарскую работу по своему новому предприятию — фабрике кокосового масла. Елена не только печатала всю его корреспонденцию, как деловую, так и частную, но должна была составлять тексты писем, ибо Ку толком не знал ни английского, ни родного, китайского языка. Помимо всего этого, Елене еще приходилось стенографировать все частные разговоры и перебранку, вспыхивавшую на заседаниях правления. Ку особенно требовал записывать все высказывания своих партнеров и с истинно крестьянской хитростью и подозрительностью собирал их, подобно тому как прокурор собирает улики против обвиняемого. Вся эта побочная работа с неумолимой беспощадностью обнажила перед Еленой мелкий и хищный ум ее хозяина, человека, от которого зависело, будет ли она сыта сегодня и не придется ли ей снова нести вещи в заклад. И за все это Елена получала лишних пятьдесят центов в неделю.

Подозрительность никогда не покидала Ку. Он не подписывал писем, если в них попадались слова, которых он не понимал, и Елене приходилось заново писать их, подбирая самые простые слова и выражения.

— Что это за слово? Сами-то понимаете, что написали? Никогда не слышал таких слов. Заумно, люди не поймут. «В связи с вышеизложенным»? Откуда вы взяли такие слова? Что они означают? Переделать все.

Иногда он сам вычеркивал целые фразы в готовом письме и заменял их новыми.

Елена протестовала:

— Так не пишут, мистер Ку, это неграмотно.

— Пишите так, как я говорю, — резко приказывал он. — Кто подписывает письма, вы или я?

Она начала работать у него в конце июля 1936 года. Финансовый год фирма закончила в марте 1937 года. В начале апреля, в один из обычных дней, после работы Ку устроил банкет для своих служащих.

Прямо в конторе на импровизированном столе, устроенном из досок, положенных на козлы, были расставлены торты, пирожные, бутерброды, бутылки с прохладительными напитками и дешевым вином. Только час назад мистер Ку роздал своим служащим чеки с наградными.

Все смущенно приблизились к столу. Старший бухгалтер сначала почтительно наполнил стакан хозяина, затем налил всем остальным немного вина и, попросив внимания, произнес небольшую речь в честь мистера Ку. Он назвал его «величайшим капитаном тринидадской промышленности» и предложил трижды прокричать «ура» в честь человека, которому они «столь многим обязаны». Все послушно поддержали его. Мистер Ку, хитро ухмыляясь, сам себе аплодировал.

Бухгалтер был на три четверти негром и на одну четверть китайцем. Он считал, что своим нынешним положением обязан только своему далекому китайскому предку. Ему всегда приходилось помнить о том, что помощник его — чистокровный китаец. Кроме того, он только что получил от хозяина чек, и сумма наградных повергла его в радостный трепет, ибо она равнялась прибавке примерно одного доллара восьмидесяти пяти центов к его еженедельному жалованью.

Помощник бухгалтера, не желая отставать от своего начальника, также произнес речь и повторил то же, что говорил бухгалтер, хотя в несколько иных выражениях. Он не знал, сколько хозяин дал бухгалтеру, но не сомневался, что, безусловно, меньше, чем ему, чистокровному китайцу, к которому мистер Ку явно благоволил; а получил он сумму, равнявшуюся примерно одному доллару прибавки к его еженедельному жалованью. Он не осмелился открыто полюбопытствовать у бухгалтера, сколько дал ему хозяин, и решил при случае обязательно разузнать это.

Теперь все служащие понимали, что каждому из них придется сказать что-нибудь в честь мистера Ку, — ведь это проделывалось каждый год. И все мучились. Но не оттого, что им приходилось пресмыкаться перед хозяином. Нет, каждого из них терзало другое: вдруг ему не удастся перещеголять в красноречии бухгалтера и он недостаточно расхвалит патрона — это будет взято на заметку, и ему не получить долгожданной прибавки к жалованью; многие же просто боялись потерять работу. И с унизительным раболепием, дрожащими от страха голосами благодарили они мистера Ку за подачку. Один называл его истинным учеником Христа, другой призывал всех помолиться за патрона, и каждый старался превзойти другого в похвалах человеку, которого все они боялись и ненавидели.

После каждой такой речи мистер Ку заливался довольным и несколько злорадным смешком и сам себе аплодировал, не дожидаясь, когда это начнут делать другие.

— Теперь очередь за мисс Энрикес! — резко сказал он.

Елена поднялась. Ку вручил ей чек на пятнадцать долларов.

Вначале она была вне себя от радости. Но потом, когда одна из девушек шепнула ей, что сама видела, как бухгалтеру выписали чек на девяносто пять долларов. Елена поняла, что ее наградные означали, собственно говоря, всего лишь пятьдесят центов прибавки к ее недельному жалованью. Значит, мистер Ку платил ей всего четыре доллара в неделю за гораздо большее количество работы, чем выполняла до нее мисс Марлей. Он клал себе в карман почти половину того, что платил ее предшественнице. Он платил ей четыре доллара в неделю, потому что она слишком молода и неопытна, потому что она женщина, потому что бедна и не может найти другой работы. Она видела, что у нее больше принципиальности и больше знаний, чем у бухгалтера, которого терпеть не могла за подхалимство и отсутствие человеческого достоинства, однако он получил наградные, равные почти двум долларам в неделю.

Все это неприятно задело Елену. Слушая одну за другой речи своих коллег, она внутренне вся сжималась от стыда и жалости к этим людям. Но сдержанная улыбка прятала ее чувства. Елена опасалась, что после всех этих не в меру льстивых речей ей будет трудно сказать свое маленькое слово так, чтобы не уронить собственного достоинства и вместе с тем не озлобить подозрительного хозяина...

Поднявшись, Елена сказала, что мистер Ку, несомненно, человек очень энергичный и проницательный. Если бы не происхождение из бедной семьи, он давно опередил бы всех других предпринимателей острова. Ей остается только пожелать ему успеха, ибо от его постоянного процветания зависит судьба его служащих...

Достоинство, с которым была произнесена эта маленькая речь, было подобно струе свежего, но холодного воздуха. Ку на этот раз не посмеивался, а лишь кивал головой, соглашаясь со словами Елены, а потом зааплодировал им.

«Неужели никто не понимает, как он обкрадывает их?» — подумала Елена, глядя на всех.

Домой она возвращалась одна, погруженная в грустные размышления.

Дома она застала мать, беседующую с мисс Ричардс, которая не была у них почти два года — с тех самых пор, как попросила взаймы пять долларов.

— Ай-ай! Елена, дорогая! — робко воскликнула гостья, зная, что Елена недолюбливает ее, и стараясь при виде молодой девушки изобразить на своем расплывшемся лице и в узких хитрых глазках льстивый восторг. — Когда я видела ее в последний раз, она была почти взрослой, а, Аурелия? Но теперь, моя дорогая, ай-ай!.. Да ведь у тебя красавица дочь выросла! Да, да, детка!.. Как поживаешь, дорогая? — и, к великому неудовольствию Елены, старая лицемерка смахнула с глаз слезинки.

Елена еще не знала, что эти слезинки вызваны надеждой снова перехватить у ее матери денег, хотя старый долг так и не был возвращен. А разговор вполголоса, который мисс Ричардс вела с ее матерью, не был, как думала Елена, простым обменом сплетнями, а той самой печальной повестью, которой и надлежало в порядке подготовки разжалобить сердце миссис Энрикес.

Елена вышла приготовить ужин. Однако мисс Ричардс на этот раз не задержалась. Она пообещала вскоре снова зайти: ей не хотелось просить денег в присутствии Елены.

За скромным ужином Елена рассказала матери о чеке на пятнадцать долларов. Лицо миссис Энрикес просияло.

— Неужели? Твой хозяин хороший человек. А кто еще получил?

Когда Елена объяснила ей, что получили все, даже грузчики, и что это был всего лишь способ не платить им приличного жалованья, как давно говорил ей об этом Джо, мать не согласилась:

— Нет, он очень щедр, Елена. Дать каждому? Ведь у него очень много служащих. Подумай, во что это ему обошлось!

— Не будем говорить о нем, мама, не будем говорить о них всех, — ответила Елена.

Она никак не могла решить, что ей делать с этими деньгами, и ей хотелось посоветоваться с матерью. Столько всяких дыр. Уплатить ли ей за квартиру или выкупить умывальник, который все еще в закладе?..

Но вдруг мать промолвила заискивающим и льстивым голосом, какого Елена еще никогда у нее не слышала:

— Елена, ты не могла бы дать мисс Ричардс десять долларов взаймы? Бедняжка в ужасном положении. Временами она просто голодает. Если она не внесет за квартиру, ее выгонят на улицу. Куда она тогда денется? Она не осталась ужинать только потому, что знает, как ты не любишь ее.

Елена внезапно расплакалась. Но не столько из-за мисс Ричардс, сколько из-за того, что мать заговорила с ней таким льстивым и неискренним голосом, из-за того, что подхалимские речи клерков на банкете, казалось, прилипли к ней, как грязь, из-за того, что все кругом должны унижаться и ползать на коленях, для того чтобы жить.

— Мама, мисс Ричардс не получит ни цента! — воскликнула она сквозь слезы дрожащим голосом. — Я скорее отдам их Лии. Мисс Ричардс знает твое доброе сердце. Она врет тебе и старается нажиться на твой счет. Ей живется легче, чем нам, и она хорошо знает, что мне это известно, вот почему она боится меня. Как я надрывалась, чтобы получить эти пятнадцать долларов!.. — голос ее оборвался. Слезы текли ручьями, и она прикусила губу, чтобы не заплакать навзрыд при мысли о том, как много ей приходится работать, а мистер Ку, от которого она зависит, даже не замечает этого.

Миссис Энрикес была обескуражена, лицо ее залила краска.

— Но это было бы по-христиански, Елена! — сказала она резко, поднимаясь из-за стола. — В конце концов это твои деньги, делай с ними, что хочешь. Но я не могла бы видеть друзей в беде и не помочь им...

— По-христиански? А что это значит?! — страстно воскликнула Елена. — Быть рабой человека, у которого тысячи? Ползать и унижаться перед ним, чтобы не потерять работу? Почему только мы должны быть христианами? Как можно мириться с такой несправедливостью!

Миссис Энрикес громко защищала мисс Ричардс. Но она знала, что защищает не столько вероломную и хитрую подругу, сколько свое мягкосердечие и порывы неоправданной щедрости.

Елена ушла в свою комнату. Больше всего ее огорчало, что эти пятнадцать долларов, на которых, казалось, лежали пятна грязи, явились причиной ее ссоры с матерью. Теперь она старалась придумать, как распорядиться ими так, чтобы они все же не попали к мисс Ричардс. Она боялась платить за квартиру: мать еще вздумает отдать мисс Ричардс те деньги, что отложила для этой цели. Она боялась выкупить умывальник из заклада, ибо всегда будет соблазн снова заложить его. Наконец она решила купить себе и матери шелку на платье и кое-что из столь необходимой им обуви...

На следующий день Елена пошла в Городскую библиотеку взять что-нибудь почитать. Она так углубилась в одну из книг, что, когда до боли знакомый голос окликнул ее: «Елена!» — она сильно вздрогнула. «Не может быть!» — подумала она.

Но это был он, Андре. Прошел год со дня их последней встречи. Радостное удивление и растерянность отразились на лице девушки.

— О... здравствуй!.. Я выбираю книгу, — сказала она прерывающимся от волнения голосом и сама рассердилась на себя за то, что словно оправдывается перед ним. Она почувствовала, как кровь прилила к щекам и сильно забилось сердце.

Что-то в ее манере произносить слово «книга» напомнило Андре о прошлом.

— Какую книгу? — спросил он, стараясь под шутливым тоном скрыть вновь возникшее чувство вины перед ней. — «Они были так счастливы», «Именем закона вы арестованы» или «Прощай, — сказал он, испуская последний вздох, и упал замертво»? Какую же из них? — спросил он.

Елене действительно хотелось взять что-нибудь из детективных романов, но теперь ей вдруг стало стыдно. Она решила выбрать книгу, которая понравилась бы Андре.

— Нет, ни то, ни другое, ни третье, — сказала она, смеясь, не в силах погасить радость, которая светилась в ее глазах и переполняла душу. — А что-нибудь настоящее, хорошее. Ах, сколько поэзии в «Асе»! Я перечитала ее дважды. Мне казалось, что это я сама гуляю при лунном свете.

Несколько месяцев тому назад Елена узнала от Джо, что Андре больше не встречается с Гвеннет. Она не могла не порадоваться этому. В своем дневнике она записала: «Счастлив тот, кто может утешить любимого!»

— Ну, что ж, сейчас поищем... — пробормотал Андре, водя тонким пальцем по корешкам книг. Елена боялась, что он слишком быстро выберет ей книгу. Что он сделает тогда? Попрощается и уйдет?

— Прочти вот эту, — сказал он.

Она быстро перелистывала страницы.

— Что ты делал все это время? — спросила она, не поднимая головы.

— Кружился словно белка в колесе, старался разобрать, где хвост, где голова.

— Ну и разобрался? — Она посмотрела на него.

— Как будто да.

— А скрипка?

— Забросил. Не будем говорить об этом... Но теперь я снова начну играть. Только сейчас я уже думаю: зачем, для кого все это? — Он безнадежно махнул рукой. — Лучше расскажи о себе.

— Я работаю, — ответила ему Елена, проходя вперед, чтобы уйти подальше от каких-то приближавшихся к ним читательниц.

— Работа нравится?

Она пожала плечами.

— Не очень.

— Вот и со мной так же, — сказал он. — Просто нечем дышать в этой затхлой атмосфере.

— Да! — внезапно, почти страстно согласилась она.

Ее горячность заинтересовала его. Перед ним была какая-то новая Елена. Наступила пауза, одинаково мучительная для обоих. «Могу я зайти к тебе?» «Пожалуйста, приходи к нам, поговорим», — казалось, безмолвно говорили они друг другу, не замечая тихо снующих мимо людей.

— Мне пора, — пробормотала она.

Он вышел вместе с ней.

— А ты разве не собирался взять что-нибудь почитать?. — спросила она.

— О, да, конечно! — воскликнул он. — Пойдем вместе, Елена!

Она поднялась с ним на второй этаж. Андре выбрал книгу по истории рабства в Вест-Индии...

Медленно идя по тротуару, они словно чувствовали, что с каждым шагом близится конец их счастливой встречи, и потому перебивали друг друга, так как каждому хотелось сказать как можно больше. Он рассказывал ей о Баркере, забастовке пекарей, Арнольде Уокере...

— Так вот где ты теперь живешь, — сказал он, когда они остановились у дверей ее дома.

— Да... Ты не зайдешь? — Ее голос вдруг стал холодным и равнодушным, словно ей было совершенно все равно, зайдет он или нет.

— Конечно. Я надеялся, что ты меня пригласишь.

Елена вбежала в дом.

— Мама, я пришла! — крикнула она и, зная, что мать спросит, кто с ней, добавила: — Это Андре.

Андре тревожился, как встретит его миссис Энрикес. Но опасения его были напрасны. Просунув голову в дверь, она весело приветствовала его из другой комнаты:

— Как живешь, мальчик, а?

— Хорошо, а как вы?

— Держусь. Вот занимаюсь обедом.

Елена едва дождалась, пока мать оставит их одних. Она хотела, чтобы Андре говорил только с нею. Она начала рассказывать ему о мистере Ку, о том, как он обращается со своими служащими, о том, что передумала за все это время, пока работает у него, о всех темных махинациях своего хозяина. Она рассказала, как вели себя служащие на «банкете», устроенном им.

— Мне казалось, что меня всю измазали грязью! — воскликнула она.

— Да. Мне очень знакомо это чувство! — ответил он. — Это грязь капитализма.

— Знаешь, я тоже думала об этом, — перебила его Елена.

— Мы еще не научились мириться с нею, — продолжал Андре, — вот почему мы не можем привыкнуть к ее запаху. Нет, мы должны найти какой-то выход!

— А есть ли он? — спросила она, подняв на него свой открытый, доверчивый взгляд.

И он увидел, что перед ним уже не школьница, с которой он флиртовал год назад. Перед ним была женщина, умеющая мыслить, жаждущая жизни более содержательной и целеустремленной.

— Да, выход есть, и только один, — ответил он. — Мы и миллионы таких, как мы, должны объединить наши силы и разрушить этот порядок. Словно волшебник, он вызвал к жизни силы, которым суждено погубить его. Ты и я, рабочие с нефтепромыслов и сахарных плантаций, рабочий люд всех стран, где еще правит капитализм, стремятся к свободе. Но она невозможна, если силы наши будут разрознены, если мы будем враждовать между собой. — Андре рассказал ей о своей дружбе с Бетси. — Она честная, смелая, решительная. Особенно меня восхищает в ней то, что она не стыдится цвета своей кожи.

— Да, таких людей немного, — промолвила Елена, думая, какой он сам хороший, благородный.

— Вот именно. Совсем немного. А как она восхищается Лемэтром! Знаешь, Елена, теперь я узнал его поближе. Это человек, необыкновенно убежденный в правоте своего дела. Он полон решимости бороться до конца! Я глубоко уважаю его. Он борется именно за то, о чем я только что говорил, — за единство рабочего класса. Мы сами, возможно, и не увидим желанной свободы, но разве это означает, что мы должны стоять сейчас в стороне!..

— Елена! — позвала дочку миссис Энрикес.

«Пора уходить», с сожалением подумал Андре, когда Елена вскочила и побежала к матери, шепнув ему:

— Подожди!

Понизив голос, миссис Энрикес сказала:

— Обед готов. Если хочешь, пригласи его.

— Пригласи ты его, мама! — умоляющим шепотом сказала Елена.

— Эх-хе-хе, он же не ко мне пришел, дорогая моя. Ты сама должна пригласить его.

— Нет, мама, я не могу... Ну, хорошо! — и с сияющими глазами Елена вернулась в гостиную.

Андре поднялся и сказал, что ему пора идти.

— Нет, останься! — попросила она. — Пообедай с нами. Я хочу, чтобы ты мне еще рассказал о Лемэтре. Мы поговорим после обеда.

— Непрошеный гость... Лишние заботы... — бормотал он, обрадованный приглашением.

— Да, мама, он согласен! — радостно крикнула Елена матери.

— Иду, иду, — ответила миссис Энрикес, просунув в дверь улыбающееся лицо.

Андре давно уже не было так весело, как в этот вечер. Ему попалась надтреснутая чашка, и Елена во что бы то ни стало хотела заменить ее. Андре не давал, говоря:

— Зато она большая. Налей ее до краев, я умираю с голоду.

— Пожалуйста, делай, как тебе велят, — и, отняв у него чашку, Елена заменила ее другой.

— Ну, конечно, придумала предлог, чтобы дать мне маленькую чашку.

Они весело смеялись.

— Восхитительно! — говорил Андре, с аппетитом уплетая маленькие поджаренные ломтики банана. — Знаете, я никогда не пробовал их в таком виде.

— Неужели? — воскликнула Елена. — Но ты, конечно, ел их сырыми.

— Ты многое потерял, мой дорогой, — говорила миссис Энрикес с полным ртом.

Столик был мал даже для троих. Ноги их соприкасались под столом, и случайное прикосновение теплого колена девушки бросало Андре в сладкую дрожь. На столе было тесно от трех тарелок и чашек, блюда с хлебом и дымящегося кувшина с какао. Но для Андре это был самый вкусный и самый веселый обед в его жизни.

После обеда миссис Энрикес прогнала их из столовой, сказав, что ей надо мыть посуду. Андре и Елена вернулись в гостиную.

Когда давно уже перевалило за девять, Андре наконец поднялся. Он сделал это неохотно, но Елена больше не удерживала его. Выйдя на улицу, Андре почувствовал, что он словно проснулся после короткого, но чудесного сна и теперь, полный сил и мужества, видит действительность по-иному: светлой и радостной.

«Зачем копить в себе горечь? — думал он. — Жизнь полна радости. И она не остановилась, как я думал, — она идет, победоносно идет вперед!»

Елена никак не могла уснуть. Закрыв глаза, улыбаясь и шевеля пальцами ног, она свернулась калачиком и приготовилась спать, но сон не шел. Приподнявшись на постели, она сияющими глазами смотрела в темноту. Потом на цыпочках подбегала к двери во двор, смотрела на звезды и вдыхала прохладный ночной воздух. Перед ней снова и снова возникало лицо Андре, она помнила каждое его выражение и неожиданно для себя открывала все новые и новые привлекательные черты в характере человека, которого так любила. Всю ее переполняла жажда жизни и любви. Она тихонько смеялась от счастья и в то же время чувствовала, как рыдания подступают к горлу, мешают дышать.

Память о Гвеннет была еще слишком живой, чтобы Андре мог снова полюбить кого-нибудь. Однако он дорожил чувствами Елены, инстинктивно понимая, как должен беречь мужчина столь чистую и искреннюю привязанность. Первый его визит послужил началом их новой дружбы. Заботы и интересы Елены были так схожи с его собственными. Она верила в лучшую жизнь, потому что жаждала ее, и он поддерживал в ней эту веру. Он знал, что старый вопрос — любит ли он ее — неизбежно снова встанет перед ним. Но это больше не пугало его; ее вера в него и в ту цель, к которой он ощупью шел, была необходима ему, как хлеб насущный. И он искал общества Елены.