Француз, Барнетт, Пейн и десятки их товарищей вынуждены были переменить фамилии, чтобы получить работу на других промыслах. Однако спустя три месяца многие из них снова были выброшены на улицу: одни потому, что управляющим стали известны их настоящие фамилии, другие из-за того, что были слишком строптивы, но большинство все же по той причине, что везде на промыслах сокращалась добыча нефти.

Хуже всех приходилось Пейну. Ослабев от болезни и вечного недоедания, он не мог выполнять тяжелую работу, и хозяин быстро заметил это. Он рассчитал его.

— Тебе надо лечь в больницу, — сказал он.

— Зачем? — огрызнулся Пейн. — Думаете, я боюсь умереть? Пока дышу, буду работать. В больнице я скорее умру.

Пейн шесть недель не платил за квартиру. Хозяйка была терпелива и сочувственно относилась к нему, но, поскольку она сама жила на те гроши, что платили ей квартиранты, в конце концов она была вынуждена выселить Пейна. Вместе с семьей он приютился в заброшенной хибарке на окраине поселка, в зарослях кустарника. Эта лачуга когда-то принадлежала крестьянину, у которого здесь был огород. Однако достаточно было одной засухи, чтобы крестьянин покинул эти места. Он вернулся в поселок к прежнему ремеслу сапожника. Хибарка разрушалась. Крыша протекала, оконные рамы вывалились, деревянные ступеньки крыльца прогнили. Два окна Пейн заколотил досками, а третье завесил старым мешком; раздобыв молоток и старый ящик из-под виски, он кое-как починил ступени крыльца. Не в силах забраться на крышу, он просто разместил две койки так, чтобы они были подальше от дыр в крыше, и везде понаставил пустые жестянки на случай дождя. Вокруг хибарки буйно разросся кустарник, окружив ее изумрудно-зеленой стеной, полной птичьего гомона, шороха ящериц, стрекотания насекомых, путавших этих случайно попавших сюда людей. Днем от густых зарослей, окружавших лачугу с трех сторон, поднимались испарения, теплые, как дыхание зверя. С четвертой — кустарник рос не так густо: здесь был пологий спуск к придорожной канаве и дымящемуся асфальту шоссе. Пейн сразу же убил трех пушистых черных тарантулов величиной с ладонь. Ночью по полу давно заброшенной хижины ползали скорпионы и были постоянной угрозой для спящих детей.

Семья жила на те гроши, что зарабатывала стиркой жена Пейна. Но этого было мало, ибо она снова ждала ребенка и не могла, как прежде, целый день стоять над корытом. Трое старших детишек помогали матери, хотя старшей девочке не было еще и десяти лет. Они ходили к белым за грязным бельем и возвращались домой с огромными тюками на голове. Они носили воду из ближайшей колонки, находившейся в четверти мили от хижины. Друзья дали Пейну две нефтяные цистерны, которые они утащили для него с промыслов. Сделав сток из ствола бамбука, он собирал в них дождевую воду с крыши.

Пейн прожил в хибарке около недели, прежде чем Лемэтр узнал об этом; Пейн не любил говорить о своих невзгодах. О тяжелом положении друга Лемэтру стало известно на собрании от товарищей. В этот вечер Пейн не пришел. После собрания, которое окончилось в половине десятого, Лемэтр и Касси разбудили китайца Янки и попросили у него продуктов: хлеба, ветчины, банок со сгущенным молоком, рису. Узнав, что все это для Пейна, Янки предложил одну из двух куриц, которых держал в курятнике. Касси с радостью взяла отчаянно кудахтавшую курицу.

— Посчитайте только за курицу, — попросила она Янки, — ладно?

Китаец улыбнулся.

— Ладна. Не плати молока и лиса. Эта человека — холосая человека.

— Прекрасно. Добавь еще банку лососины, — быстро сказал Лемэтр.

Янки сделал два больших пакета. Лемэтр сунул каждый из них под мышку, Касси подхватила курицу. Идти предстояло около получаса.

Уже пробило десять. Огни в поселке гасли один за другим. Лемэтр был в подавленном и мрачном настроении; тьма и дикость жизни в поселке угнетали его.

«И к тому же поселок на нефтяных промыслах, — думал он. — Вот погас последний огонек... словно жизнь человеческая, догоревшая до конца». И тут же эту мысль сменила другая: «Останется только тьма». Он сразу прогнал эти мрачные мысли. Но, сделав это разумом, сердцем продолжал чувствовать: «Мне не увидеть перемен. Тьма, только тьма!»

Касси, наоборот, была сегодня в отличном настроении, и чем дальше отдалялись они от поселка и входили в темные заросли, тем радостнее становилось у нее на душе. Она невольно сравнивала свою судьбу с судьбой Пейна. У нее есть дом, она сыта. Касси с восхищением взглянула на Лемэтра. Да, она, не раздумывая, доверила бы ему свою судьбу. И то, что он делал сейчас для Пейна, только усиливало ее чувство к нему.

— Неужели луна так и не взойдет сегодня? — промолвила она, а когда Лемэтр ничего не ответил, спросила: — Почему ты молчишь, Бен? О чем ты думаешь?

— Это жестокая борьба, — сказал он медленно, приглушенным голосом, словно боялся, что их кто-нибудь услышит. — Борьба без пощады. Мы умрем и не увидим ее исхода. Ты понимаешь это?

— Никто из нас не считает эту борьбу легкой. Но что же делать?

— Касси, я никому не признался бы в этом, но иногда меня охватывают сомнения: что это даст нам, зачем? Когда я вижу, как напуганы многие из нас, как сломлен наш дух, я думаю: зачем все это? Самое ужасное, что сломлена наша воля!

— Что ты говоришь, замолчи! Негры не сломлены. Я еще никогда не видела такой воли к борьбе. Не время для этих разговоров. Если мы не увидим перемен, их увидят наши дети.

— Твои и мои? — спросил он мягко.

— Ну-ну, я не говорила этого! — рассмеялась она. — Что еще вздумал... Посмотри, луна, — сказала она и умолкла. Тихая радость зазвучала в ее голосе.

Сердце Лемэтра дрогнуло, когда он понял, что не только восход луны заставил ее голос потеплеть от радости.

Над верхушками деревьев поднималась перезрелая сморщенная луна. Вечером прошел дождь, и на листьях деревьев, переливаясь в лунном свете, засверкали капли. Длинные тени легли поперек дороги. Из кустов по обеим ее сторонам доносился легкий и сонный звон цикад. Только шаги Касси и Лемэтра нарушали тишину ночи.

— Скажи, тебе никогда не бывает грустно от лунного света? — спросила Касси.

Ее глуховатый голос словно дразнил его. Со времени похода безработных она держалась с ним отчужденно. Мысли о ней мешали думать, не давали спать, она словно стала между ним и его долгом перед товарищами. Когда он думал об этом и сознавал свое полное бессилие сломить волю Касси, ему хотелось ее растерзать. Однажды он при всех яростно набросился на нее за то, что она недостаточно активно привлекает служанок на собрания.

— Вся моя жизнь отдана одной цели! — мелодраматически восклицал он, побелевший, с трясущимися губами. — И да будет вам известно, что любой, кто вздумает мешать мне, найдет во мне лютого врага! Это не банкет, мы — угнетенные рабочие, и перед нами стоит задача огромной важности...

Но он тут же умолк, когда Касси, поднявшись, насмешливо спросила:

— Кем ты себя считаешь? Иисусом Христом? Тебе непременно нужно нести крест?..

— Я спрашиваю: согласна ты проводить работу среди служанок или нет? Ты обещала...

— Я сказала, что, когда у меня будет свободное время...

Так они яростно пререкались в зале для собраний. Француз лишь посмеивался, прикрыв рот рукой. Он-то знал, что Лемэтра разозлило не столько то, что Касси нерадиво отнеслась к его поручению, а то, что она отвергает его ухаживания. И сама Касси прекрасно понимала это. И в разгар перебранки, бросив ему напоследок какую-то колкость, она вдруг повернулась и ушла с собрания. Всю дорогу домой она молча проплакала, беспрестанно вытирая платком непослушные слезы; она злилась, что он заставил ее плакать. На следующий день Лемэтр попросил у нее прощения. Тихим голосом побранив его за то, что он отчитывал ее перед всеми, она простила его...

— Да, и мне бывает грустно, — ответил он ей сейчас, немного помолчав. — Это потому, что лунный свет всегда обманчив. Прежде чем любоваться им, я должен быть уверен, что вот под этой серебряной от лунного света крышей живет человек, у которого есть чем завтра накормить семью...

И резким движением подбородка он указал на лачугу Пейна, видневшуюся вдали.

И действительно, ее железная крыша сверкала, как серебро, но сама хибарка была погружена в темноту. Высокие деревья бросали на нее тень, в траве неумолчно звенели цикады и кузнечики, сверкающие капли стекали с бамбукового желоба и со звоном падали в полную до краев цистерну. Обманчивой поэтической прелестью веяло сейчас от этой убогой лачуги, где в грязи и запустенье жила семья рабочего Пейна.

Они перешли через канаву по проложенным через нее стволам кокосовых пальм. И в это мгновение Касси услышала звуки барабанов.

— Шанго! — прошептала она. И вся прелесть этой ночи исчезла. Больше всего она боялась, что не сможет устоять перед чарами бога Огуна. Разве боги не заметили уже, как она сопротивляется, как хочет уйти из-под их власти? И сознание вины перед ними усилило ее страх.

Когда Касси остановилась, курица в ее руке испуганно закудахтала и забила крыльями. Касси крепче сжала пальцы, чувствуя тепло сильных подкрылий птицы.

«Если я привяжу ее здесь, змея утащит ее», — думала Касси, пугаясь теперь всего, что ее окружало.

Лемэтр уже громко стучал в дверь лачуги и кричал:

— Клем!

Дверь отворилась, и на пороге показалась фигура женщины с высокой повязкой на голове, отчетливо вырисовывающаяся в освещенном проеме.

— Его нет! — резко сказала она.

— Ну, тогда мне нужна ты. Это я, Бен, — сказал Лемэтр.

Женщина впустила их. У нее, должно быть, болела голова, потому что к вискам она привязала кусочки коричневой оберточной бумаги, смазанной мигреневым карандашом. Две старших девочки спали на досках, положенных на ящики. На этой самодельной кровати не было ничего, кроме старого матраца.

На одной из коек, приоткрыв рот, сладко спал двухлетний мальчуган рядом со своей пятилетней сестренкой. На полуразвалившемся пустом буфете горел огарок свечи, загороженный коробкой от сигарет. В комнате был душный и спертый воздух, какой бывает в долго не проветриваемом помещении. Через дыру в мешке, которым было занавешено окно, пробивалась полоска лунного света, но путь в комнату ей преграждал придвинутый к окну ободранный буфет. Как и многие люди ее класса, жена Пейна, Рози, считала, что ночной воздух вреден для здоровья, и никак не могла примириться с тем, что окно завешено только мешком.

Рози была худая и вся какая-то тонкая и узкая, словно вытянутая в длину. Худыми и длинными были ее лицо и руки, длинной казалась когда-то пышная грудь, длинной была талия, узкие щиколотки и босые ступни ног. Касси, давно не видевшей ее, показалось, что постоянное недоедание иссушило и вытянуло ее, словно кусок эластичной резины. У Рози был глуховатый грудной голос, исходивший, казалось, откуда-то из глубины. Она была одной из тех честных и открытых натур, которые всегда говорят, что чувствуют, не задумываясь над тем, как это будет воспринято окружающими. Когда же чувства бывали слишком сильны, чтобы передать их словами, их без труда можно было прочесть на ее необычайно выразительном лице. Так было и сейчас. Еще хранящее следы сна, оно было полно безысходного отчаяния, но, как только Лемэтр сказал: «Я принес тебе кое-что из еды: молоко и прочее», — оно вспыхнуло радостью, благодарностью и стыдом.

— О, спасибо, — сказала она, взяв своими тонкими и все еще красивыми руками пакеты у Лемэтра. — Как ты, Касси?

— Хорошо, Рози. Болит голова?

— Да, очень, детка.

— Посмотри, я принесла тебе курицу.

— Правда? Я не заметила, — соврала Рози, улыбаясь застенчиво и робко, как человек, отвыкший улыбаться. — Нет, я соврала, я видела, но боялась, что это не для меня, и старалась не глядеть на нее. Ей не придется здесь долго разгуливать.

— Да, это верно. Где мне привязать ее? — спросила Касси. Если я привяжу ее под домом, змея утащит ее.

— Нет, давай сюда. Я привяжу ее здесь.

Рози быстро сняла бечевку с одного из свертков и, взяв у Касси кудахтающую курицу, вышла в соседнюю комнату, где привязала птицу к ножке стола. Она вернулась, прихватив с собой два старых колченогих стула. Поскольку вторая комната была еще неприглядней первой — потолок в ней сильно протекал и на полу местами стояли лужи от дождя, — Рози вынуждена была принимать гостей в «спальне».

— А где Клем? — спросил Лемэтр.

— Еще утром ушел в Пойнт-Фортин. До сих пор не вернулся.

— Есть какая-нибудь надежда на работу в тех краях?

— Какая там работа, Бен. Ты ведь знаешь, что ему не получить теперь работы. Он опять примется говорить, говорить, и другие из-за него тоже потеряют работу, — резко сказала она.

— Он и из других сделает таких же смелых борцов, как он сам, — ответил ей Лемэтр.

— Эх-хе-хе. Что мне и детям от его смелости?

Их голоса разбудили мальчугана. Проснувшись, он сел и заплакал. Днем он бегал голышом, а на ночь ему одевали одну из старых отцовских рубах. Ручонки малыша затерялись в длинных рукавах рубахи. Рози машинально взяла сына на руки и, укачивая его, продолжала разговаривать.

— Последний хозяин сказал ему, что он очень болен и должен лечь в больницу. Словно он не знает, как тесно в больницах, — ведь всех отправляют обратно.

— Клем и дня не выдержит в больнице, ты его знаешь, Рози, — сказал Лемэтр.

— Это ты виноват во всем! Ты втянул его в это! Ты виноват, что он совсем рехнулся. Все вы рехнулись, все! Но меня вам не одурачить, слышите? Да тише, тише ты! — прикрикнула она на ребенка и еще сильнее затрясла его, но он продолжал жалобно плакать сонным голосом.

— Может, он голоден, Рози? — сказала Касси. — Хлеб вот в этом свертке, дай ему кусок.

Рози взяла из рук Касси буханку и, отломив кусок, сунула сыну. Мальчуган мгновенно поднялся и сел на коленях у матери; проглотив рыдания, он жадно схватил кусок и с детской наивностью попробовал засунуть его в рот целиком. Мать, несмотря на его отчаянный протест, отняла у него хлеб и разломила на маленькие кусочки. Мальчик старательно жевал и, не обращая внимания на гостей, не сводил глаз с буханки, которую мать держала в руках. Слезы текли ему прямо в рот.

Словно почувствовав запах хлеба, проснулась одна из девочек, спавших на досках, и робко позвала:

— Ма!

У нее были огромные глаза и восемь забавных, торчащих, как рожки, косичек.

Рози и ей дала кусок хлеба.

— Не разбуди сестру, — сказала она строго.

Маленькая девочка вонзила зубы в хлеб и стала быстро и жадно жевать. Взгляд ее больших глаз остановился на свертках, лежавших на постели матери, а потом медленно скользнул по незнакомым лицам и остановился на Лемэтре. Забыв о хлебе, она долго и с любопытством смотрела на него. Очевидно, что-то в нем заинтересовало ее.

— Грейси, как поживаешь? — спросил Лемэтр, прервав разговор и повернувшись к девочке.

— Спасибо, хорошо, — медленно ответила она таким же глуховатым, как у матери, голосом. Она застенчиво опустила глаза на кусок хлеба, который держала в руках. Как только Лемэтр отвернулся, девочка снова перевела на него взгляд.

На шоссе остановился грузовик, а потом с грохотом помчался дальше. Через минуту дверь отворилась и вошел Пейн. Вместе с ним в комнату ворвались звуки барабанов, о которых Касси совсем уже забыла. И грохот их показался ей неистовым и громким, как никогда.

«Как он бледен», — подумала она, глядя на Пейна.

— Эге, значит, вы все-таки нашли мою нору, — сказал Пейн, невесело улыбаясь, словно сам подшучивал над собой. — Как поживаешь, Касси, девочка? — Голос у него был хриплый.

— Черт знает, что ты за человек! Почему ты не сказал мне, что у тебя такое тяжелое положение? — воскликнул Лемэтр.

Пейн презрительно хмыкнул под нос.

— Клем может сделать что угодно, но только не это, — ответил он.

Рози разворачивала свертки. Она протянула мужу маленький трехцентовый хлебец с куском ветчины.

— Откуда это? — спросил он.

— С неба упало, — ответила Рози сухо.

— Первый раз вижу, чтобы небеса совершили доброе дело, — сказал Пейн, вонзая зубы в бутерброд. — Спрячь все поскорее, девочка, — добавил он с набитым ртом, — никогда не знаешь, что еще надумают небеса.

Рози положила мальчика обратно на кровать.

— На сегодня хватит, — сказала она и вынесла пакеты в другую комнату.

— Мама! — попросила девочка. — Дай еще кусочек!

— Разве ты не слышала, что я только что сказала? — ответила Рози суровым голосом, каким привыкла разговаривать с детьми.

Она вышла. Пейн отломил кусок от своего хлебца и дал девочке.

— На и ложись спать, быстро!

— Спасибо, папа, — сказала она своим застенчивым глуховатым голоском и, зажав в руке хлеб, счастливо улыбаясь, свернулась на матраце калачиком. Взрослые не могли удержаться от улыбки.

— Я побывал сегодня в Пойнте, — сказал Пейн. — Там все на пределе. Когда я заговорил с ними, парень, то почувствовал: там, как в пороховом погребе, достаточно одной спички. Хозяева боятся меня как огня. Они всюду сообщили мое имя и приметы, всюду! Мне теперь не получить работы. Тем хуже для них! Если нужно, я буду заходить в каждый дом, я подниму их всех: шоферов, укладчиков труб, котельщиков! Что еще будет!

Пейн был опьянен собственной решимостью. Но, когда он произнес последние слова, голос его вдруг пресекся, губы дрогнули и расплылись в растерянной улыбке. Лемэтр подумал, что, должно быть, мысль о тяжелом положении товарищей и собственная беда так расстроили Пейна, но Касси сразу поняла, что причина этого — неожиданно появившаяся в доме еда и вид голодных детей, жадно набросившихся на кусок хлеба.

— Может, ты наконец скажешь мне, когда тебя посадят в тюрьму? — спросила Рози, снова появляясь в комнате.

— С таким же успехом я могу тебе сказать, в какой день меня сшибет на дороге машина.

— Не говори чепухи! — сказала она сердито. — С мертвого и спросу нет, но, пока ты жив, ты обязан думать о детях, Клем.

— Это верно, — поддержала ее Касси.

— Главная моя обязанность — думать о рабочих, — хриплым голосом яростно защищался Клем. — Ты сама должна смотреть за детьми. У меня осталось слишком мало времени, и все свои силы я должен отдать делу рабочих!

Рози не выдержала.

— Ну, что я могу сделать для них? — со слезами на глазах умоляющим голосом обратилась она к Лемэтру. — Ведь они не котята, их не утопишь в ведре с водой. Тебе бы только бороться, бороться, но где у тебя силы, чтобы тягаться с белыми? — потеряв терпение, она уже кричала на мужа.

Плотно сжав губы, Лемэтр перевел взгляд с Рози на Клема. Он был полностью согласен с Клемом и вместе с тем не мог не сочувствовать Рози, но не знал, как помочь им, как примирить столь противоположные точки зрения.

Это сделала Касси со своим умением быстро принимать решения.

— Рози, отдай мне Грейси. Я буду присматривать за ней, — сказала она.

— Вот это правильно! — тут же поддержал ее Лемэтр. — Пусть еще кто-нибудь возьмет девочек, а мальчугана вы оставите у себя.

И, хотя она желала своим детям лучшей жизни, чем могла им дать сама, хотя временами они казались ей тяжкой обузой и она часто обзывала их «паразитами», Рози не могла заставить себя сказать: «Да, да, возьмите их!» Она высморкалась в подол и посмотрела на Грейси, которая исподтишка поглядывала своими огромными глазищами то на нее, то на Касси. Слезы с новой силой хлынули из глаз Рози.

— Касси, я знаю, что могу спокойно отдать их тебе. Но кому, детка, кому еще я могу доверить их, кому?

— Жена Барнетта возьмет одну из девочек, — сказал Лемэтр. — Вот что, Рози, успокойся, мы найдем товарищей, которые приютят твоих детей. Не надо печалиться, ведь это единственный выход. Клем, тебе пора бы и остановиться на этом, достаточно и пятерых.

— Это от меня не зависит, — буркнул Клем,

— Нельзя рожать детей и бросать их, как щенят, — сказала Рози мужу.

— Бен, нам пора, — промолвила Касси, поднимаясь. — Рози, я поговорю с теткой о Грейси. Как только ты решишь, я тут же заберу ее. А теперь не убивайся и не мучай себя.

— Хорошо, детка, — ответила Рози и посветила гостям огарком свечи. — Осторожно, здесь ступеньки.

— О боже! — пробормотала Касси. — Должно быть, эти барабаны совсем не дают вам спать, детка?

— За день я так намаюсь, что, когда приходит ночь, я ничего уже не слышу.

— Эй, Клем, я пошел! — крикнул Лемэтр.

Они с Касси снова перешли через канаву, вышли на шоссе и быстро зашагали к городу. Густые черные тучи наплывали с востока и закрыли луну и звезды. Было очень душно. Чувствовалось приближение дождя. Теперь были слышны не только барабаны, но и громкое пение молящихся. Внезапно оно оборвалось. Пошел мелкий дождь. В наступившей тишине было слышно, как он все сильнее шумит в верхушках деревьев. Барабанный грохот и пение возобновились с новой силой. Лемэтр вдруг увлек Касси за собой в заросли и вверх по крутому склону, прямо навстречу барабанному бою.

— Куда ты? — протестующе крикнула она испуганным голосом, упираясь.

— Разве не слышишь — начинается дождь. Надо успеть добежать до саманного дерева. Скорей!

Касси побежала. Дождь уже вовсю колотил по листьям. Едва они укрылись под деревом, росшим на пригорке, как небо разверзлось, наискось пересеченное молнией. Шум обрушившегося ливня заглушил все. Но и сквозь него Касси слышала бешеный бой барабанов и пение шанго. Она стояла рядом с Лемэтром, прижавшись к стволу дерева, огромные ветки которого на какое-то время спасали их от дождя. Ночь, барабанный бой, отдаленное пение неумолимо вызывали в памяти тот вечер, когда, спрятавшись в зарослях бамбука, она слышала, как Дюк насмерть избивал Попито. И снова вернулись и весь ужас той ночи, и родившееся потом страшное сознание, что бог Огун — злой бог. Холодея от ужаса, она почувствовала, как влечет ее к себе эта дикая барабанная дробь, это неистовое пение, — ведь под магическим воздействием их чар она находилась так долго.

— О боже, Бен! — воскликнула она дрожащим голосом и вдруг прижалась к нему.

— Что с тобой? Боишься?

Ее страх перед Лемэтром исчез. Наоборот, она вдруг испугалась, что и его могут отнять у нее, как отняли Попито. И Бен Лемэтр стал вдруг бесконечно дорог ей. Касси не ответила на его вопрос. В темноте она отыскала его губы, прижалась к нему еще сильнее. Она не чувствовала, как от струек дождя, стекавших с листьев, уже изрядно промокло ее тонкое платье. «Нет, они не отнимут его у меня!» — думала она. И острая радость пронизала ее, когда рука Лемэтра коснулась ее груди. Она отдавала ему себя легко и свободно, не раздумывая, он же в нетерпении рвал с нее платье. Она больше не боялась зловещего гула барабанов, чары бога Огуна не страшили ее...

Лемэтру казалось, что он великан. Касси придвинулась к нему и, положив голову ему на плечо, отдыхала в его объятиях. Дождь лил с прежней силой. У ног их было густое месиво грязи, одежда на плечах промокла.

— Льет все сильнее и сильнее. Пожалуй, лучше нам пойти, — весело сказал он.

Касси засмеялась.

— Нет, останемся здесь, — сказала она, еще крепче прижимая к себе его руки. Ее, казалось, забавляла мысль, что вот так, постепенно они промокнут до нитки.

— Ты не хочешь выйти замуж? — вдруг спросил Лемэтр.

Она рассмеялась.

— За кого же? У тебя есть подходящий жених?

— Да, придется все же выдать тебя замуж, — охотно подхватил он ее шутливый тон.

— А, понимаю, ты, должно быть, сам хочешь на мне жениться. Ха-ха!

— Я этого не сказал. Я всего лишь спросил, не хочется ли тебе выйти замуж.

— Ну, если ты согласен жениться, то и я не прочь выйти замуж.

— За кого же? Есть кто-нибудь на примете?

— Даже не знаю. Человек, за которого мне хотелось бы выйти, может, и не захочет взять в жены женщину с ребенком.

— С ребенком? С каким ребенком? — спросил он, вдруг становясь серьезным.

— А Грейси? Разве ты забыл, что я беру себе Грейси?

Какое-то время он молча баюкал ее в своих объятиях.

— Ты делаешь доброе дело, Касси, — сказал он наконец взволнованно. — Значит, теперь у меня будут жена и ребенок. Эх, хорошо! — Его голос гордо и радостно прозвучал в ночной тишине.

Касси засмеялась, взяла его большие грубые руки в свои и крепко сжала их, но, словно ей этого показалось мало, она нежно обняла его за шею и ласково затеребила пальцами за уши...