— Вот как, друг, значит, ты превратился в женщину? — захихикал Винчестер тонким бабьим голосом, разглядывая женский наряд Лемэтра, когда поздно вечером тот пришел к нему вместе с Касси.

— Француз сказал, что у тебя найдется для нас комната, — коротко ответил Лемэтр.

— Конечно, найдется. Хоть я и беден, как тебе известно, но друзей не забываю. Садись. Хочешь выпить?

— Нет, спасибо.

— А как ты, Касси?

— Нет, благодарю, мистер Винчестер.

— Не стоит печалиться, парень, — сказал Винчестер, снова с нескрываемым удовольствием разглядывая костюм Лемэтра. — Джулия, поди сюда и познакомься с дамами! — позвал он жену.

От насмешливо-покровительственного тона Винчестера кровь бросилась в лицо Лемэтру.

Жена Винчестера готовила комнату. Касси пошла помочь ей.

— Да, парень, попал ты в кашу, да, — сказал Винчестер. — Когда имеешь дело с одержимыми...

— Раз ты уж заговорил о каше, то припомни-ка лучше забастовку пекарей, — резко прервал его Лемэтр.

— Да, я тоже потерпел неудачу, да, потерпел. Но я держался до конца, — сказал Винчестер, ухмыляясь. — А вот только ты сказал в ту субботу, на митинге во дворе: «Не дайте им арестовать меня!» — твое дело было уже проиграно...

— Газеты врут! — гневно воскликнул Лемэтр. — Я никогда не произносил таких слов.

Старик предупреждающе приложил палец к губам и покосился на окно.

— Твой голос — ты должен говорить потише. Ты ведь знаешь, парень, на что способны такие полоумные, как Француз, — продолжал он, понизив голос и размахивая руками, обтянутыми сухой, как пергамент, кожей. — Никакой осторожности... никакой предусмотрительности. — Он с особым удовольствием произнес последнее слово.

Но Лемэтр отрезал:

— Говорил бы лучше о том, что знаешь.

Это обозлило Винчестера. Он разразился смехом.

— Ага, говорить о том, что знаю! Хочешь знать, что я знаю? Я знаю то, что ты больше уже не вожак рабочих. Ты опозорил себя. Мужчин, женщин, детей убивали, а ты бежал!

Тщеславный старик наслаждался безвыходным положением Лемэтра и теперь уже нисколько не боялся его.

Лемэтр, как мог, сдерживал себя. Он начал терпеливо разъяснять Винчестеру, почему начались беспорядки: неосторожность полиции, прямые провокации со стороны белых, решивших проучить негров. Но, говоря все это, он испытывал странную неловкость и проклинал себя за то, что пришел в этот дом.

Это был крохотный деревянный домишко, никогда не знавший побелки, и такой же старый, как и его хозяин. Деревянные стены почернели от времени и грязи. В гостиной стояли шесть полированных стульев с прямыми спинками — гордость Винчестера — и кресло-качалка из гнутого дерева; на спинках стульев и на кресле были развешаны кружевные салфеточки. Два круглых столика были густо уставлены уродливыми стеклянными безделушками, а в старом китайском шкапчике хранился ярко раскрашенный чайный сервиз. Пол был дощатый. Салфеточки на спинках стульев, столы, уставленные пыльной стеклянной дребеденью, — все эти жалкие потуги на комфорт и респектабельность гнетуще подействовали на Лемэтра. На стене висела фотография Винчестера в молодости, а напротив — вырезанный из журнала цветной портрет лорда Китченера. Эти единственные в комнате картины усугубили тревогу Лемэтра.

— Мы не туда пришли, — сказал он Касси, когда они ложились спать.

Она молча крепко обняла его и прижалась щекой к его щеке.

— Лучше, если мы будем находиться в разных местах. Мне никогда не нравился Винчестер, — сказала она, вспомнив, как он высмеивал Попито.

— А можешь ты назвать сейчас другое, более безопасное место, где можно было бы укрыться?

— Для тебя — нет.

Она отошла от него и начала раздеваться. Лежа на кровати, он следил за каждым ее движением, словно впервые видел ее.

— Просто поразительно, до чего ты хороша, несмотря ни на что, — сказал он приглушенно, с нотками сожаления в голосе.

Красота его молодой жены пробудила в сердце страстное желание спокойной и безмятежной жизни. Он с ужасом думал о том, что с ней что-нибудь может случиться.

— Касси!

Она подошла. Он заставил ее снять сорочку. Когда она наклонилась над ним, он коснулся руками ее прекрасной груди.

— Я никогда не думал, что смогу так полюбить, — промолвил он. — Если меня поймают...

Но она закрыла ему рот поцелуем.

— Жди меня, Касси, жди, слышишь! — со страстной мольбой прошептал он ей на ухо. — Если меня поймают, это означает два или три года тюрьмы...

Но она снова закрыла ему рот поцелуем, ласками заглушила мрачные думы... Он лежал, успокоенный, и глядел в потолок. Она гладила его лоб, пытаясь прогнать мучившие его невеселые мысли.

— Нет, ты не сможешь ждать меня, — с горькой покорностью промолвил он. — Чтобы жить, ты должна стать содержанкой, продавать свое тело за деньги. Знать, что женщина, которую ты любишь, вынуждена пойти на это!.. Боже мой! Лучше убить тебя, убить себя, чем, сидя в тюрьме, терзаться этой мыслью!

— Кто сказал, что ты попадешь в тюрьму? — спросила Касси. — После того, через что мы с тобой прошли, ты думаешь, я могу оставить тебя ради другого? Разве кто-нибудь даст мне то, что дал ты?

— Но как ты будешь жить, Касси? — спросил он и крепко сжал ее руку.

— Проживу, если только не повесят за убийство Дюка.

— Для этого нужны свидетели, а рабочие Файзабада никогда не предадут тебя, я уже говорил тебе это. Они ненавидят полицию, да кроме того, они сами виноваты не меньше, чем ты.

Они помолчали. Касси вздохнула. Он обхватил ее за плечи и притянул к себе.

— Не думай об этом, — сказал он. — Я знаю рабочих. Меня больше беспокоит, как ты будешь жить одна.

— Я найду работу. Проживу. Не впервые мне оставаться одной.

Он какое-то время молчал. Потом снова заговорил.

— Для меня ты дороже жизни, безопасности, дороже друзей. Когда ты приехала в Файзабад, я все время боялся, что так случится. Мне не хочется в тюрьму только из-за тебя, не из-за товарищей. Это ужасно... Только я начал радоваться жизни, как у меня все отнимают!

— Но, Бен, ты разговариваешь, как пораженец! Тебя ведь еще не поймали!

— Остров так мал. Где здесь спрячешься?

Она почувствовала разочарование.

— Ты не борец.

— Я устал, — пробормотал он.

Она поглаживала его гладкие, теперь постоянно выбритые щеки, теребила за уши, горячо целовала, всеми силами стараясь вернуть ему прежнюю уверенность в себе.

— Ты не должен падать духом, — говорила она. — Рабочие смотрят на тебя. Кто же, как не ты, может научить их?

— Жизнь научит их.

— Но ты обязан руководить ими! У тебя знания, опыт.

Он так крепко прижал ее к себе, что она чуть не задохнулась.

— Хорошо, для тебя я готов на все!.. — сказал он, и улыбка осветила его лицо...

На следующий день к Лемэтру пришли посланные от рабочих Пойнт-Фортина и Файзабада, чтобы рассказать ему, как идет забастовка. Винчестер окончательно струсил.

— Что ты делаешь, ты хочешь, чтобы узнала полиция? — громко зашептал он Лемэтру, и от волнения его длинные, жидкие усы запрыгали вверх и вниз.

— Не тебе попадать в тюрьму, а мне, чего ты волнуешься? — со сдержанным гневом ответил Лемэтр.

В этот вечер он побывал на тайном собрании в окрестностях Файзабада. На юге острова патрулировали сотни полицейских и волонтеров, разгоняя любые, даже самые маленькие скопления людей, даже тех, кто собирался с невинной целью провести время в компании. Руководители бастующих рабочих встречались в лесу, в заброшенной крестьянской избушке. Рабочая лига избрала забастовочный комитет, но о сборе средств не могло быть и речи. Многие из тех, кто мог бы оказать денежную помощь, после событий последних дней отвернулись от рабочих. Теперь рабочий должен был просить у своих же товарищей — шиллинги, трипенсы, пенсы. Денег было так мало, что Лемэтр предложил истратить их целиком на агитационную литературу. С ним согласились. Постоянная связь с бастующими, поддержка в них боевого настроения были совершенно необходимы.

Тайно отпечатали тысячи листовок. Несмотря на полицейский террор, рабочие распространяли их в Файзабаде, Пойнт-Фортине, Сан-Фернандо, Пуэнт-а-Пьер. Пять человек были арестованы.

Ежедневно в домик Винчестера приходили члены забастовочного комитета, чтобы повидаться с Лемэтром. И Лемэтр совсем забыл, что не он здесь хозяин. Он сидел с ними в гостиной, не обращая внимания на сползавшие со стульев и валяющиеся на полу салфеточки, небрежно отодвигал в сторону мешавшие ему столики с безделушками. Касси приходила и шептала ему на ухо:

— Этот старый болван опять...

Тогда он поднимался и говорил:

— Пошли в мою комнату, там нам никто не помешает.

Все в Лемэтре раздражало завистливого Винчестера. Он стал попросту ненавидеть его. Его рост и физическая сила, его сильный энергичный голос, уверенность, с которой он решал вопросы, умение защищать свою точку зрения в спорах, повелительный тон, каким он говорил, словно считал каждое свое слово законом, — все это наполняло сердце Винчестера завистью и злобой. Он чувствовал, что перестал быть хозяином в собственном доме. Эти посторонние люди пугали его, они нарушили привычный покой и угрожали его, Винчестера, безопасности, устроив в его доме гнездо заговорщиков.

В пятницу из шести тысяч бастующих в Пуэнт-а-Пьер часть вышла на работу. Сначала это были единицы, а потом число их быстро возросло. Руководители выходили из себя и были растеряны. В субботу вечером двое из них пришли к Лемэтру. Хотя он разговаривал с ними в своей комнате, голос его разносился по всему дому.

— Вы должны смотреть на это вот с какой стороны, — говорил он, загибая палец левой руки. — Забастовка в Пуэнт-а-Пьер была объявлена без подготовки. Не было забастовочного комитета, люди не были морально подготовлены к борьбе. Все произошло стихийно. И мы не можем требовать от них большего, чем они уже сделали. Они бастовали целую неделю. Это великолепно! А ведь раньше они даже не знали, что такое забастовка. Они возвращаются к работе не потому, что больше не верят в забастовку. Голод заставляет их. И мы должны быть готовы к тому, что то же случится в Пойнт-Фортине и Файзабаде. Рабочие Файзабада начали забастовку организованно, но никто из нас не ожидал расстрелов. Они все изменили. Товарищи, мы должны трезво оценить обстановку: если в ближайшие дни все рабочие в Пуэнт-а-Пьер вернутся к работе, за ними последуют рабочие Пойнт-Фортина. Наши люди будут держаться дольше всех, но и этому придет конец. Они продержатся не больше трех недель. Голод, голод — вот что! Кто будет кормить их? — Он умолк и посмотрел на мрачные лица товарищей. — Вовремя понять, что ты побежден, так же важно, как вовремя решиться на борьбу. Мы должны быть готовы сказать нашим людям, что придется вернуться на работу, — не сейчас, у нас еще есть надежда. Но они сами захотят вернуться на работу, как только это сделают рабочие Пойнт-Фортина. — Он снова сделал паузу, но все молчали. — Мы потеряли наших лучших товарищей, — продолжал он. — И кое-кому может показаться, что мы все потеряли. Но мы не должны быть пораженцами. Рабочие приобрели ценный опыт в этой открытой борьбе. В будущем они еще успешнее используют оружие забастовок. Мы все здесь настроены по-боевому. Надо поддерживать это настроение и у рабочих. Опасность в том, что королевская комиссия может посоветовать создать профсоюзы, а нефтепромышленники постараются превратить их в хозяйские профсоюзы. Мы чертовски много перенесли, товарищи, но мы сделали шаг вперед. Ничто уже не сможет остановить колониальных рабочих! — воскликнул он, хлопнув кулаком по ладони. — Каждая капля нашей крови, пролитая по вине хозяев, только ускорит их собственную гибель. Борьба будет долгой, может, на нее не хватит нашей жизни, но отчаиваться — значит отступить перед врагом, навсегда оставить ярмо на своей шее, обречь на рабство наших детей. Надо глядеть вперед, дальше сегодняшнего дня. Говорю вам, я уже вижу будущее — прекрасное, победоносное завершение борьбы рабочего класса!

Оба его собеседника с надеждой и гордостью смотрели на него. Один из них, худой, с длинным лицом, тот самый, что однажды высмеял на собрании Джо Элиаса за предложение повременить с забастовкой, хлопнул Лемэтра по плечу.

— Ты прав, товарищ! Мы, всеми презираемые вест-индийцы, в один прекрасный день станем хозяевами этого острова. Этим белым негодяям придется или считаться с нами, или убираться восвояси!

— Но не думайте, что этот день придет сам собой, — сказал Лемэтр. — Мы должны быть готовы к любым жертвам. Это война — они хотят пушками остановить ход истории.

Все это время Винчестер беспокойно ходил из кухни в гостиную и обратно, садился в кресло-качалку, где на спинке лежала засаленная салфетка, и вполголоса презрительно повторял слова Лемэтра:

— Пусть возвращаются на работу! Наконец-то сообразил. А что раньше думал? Тоже мне вожак! Да вожак ли ты? Этих глупцов ты еще можешь провести, но только не меня. Кто виноват в убийствах? «Отчаиваться — значит отступить перед врагом». Значит, ты опять хочешь беспорядков? «Победоносное завершение борьбы», — Винчестер громко и злобно рассмеялся. — Полоумный, — пробормотал он.

И, когда рабочие ушли, он не выдержал и вышел к Лемэтру.

— Итак, ты хочешь войны? «Победоносного завершения борьбы»? Ты просто опасен для рабочих. Я на двадцать пять лет старше тебя, у меня жизненный опыт, и я знаю здешних рабочих так, как тебе их никогда не узнать, и я говорю тебе, что ты спятил, парень! Война против английского правительства? Да кто освободил нас, как не они? И ты, какая-то мелюзга, собираешься выбросить их отсюда? Кому же мы тогда достанемся, кто проглотит нас? Гитлер, Муссолини? Ты думал об этом? А еще называешь себя вождем. Тебе бы только беспорядки устраивать. Невинных людей убивают, а он прячется, отсиживается! — Голос его поднялся до визга. Лемэтр чувствовал, что назревает скандал, и молчал. Но его суровый взгляд, помимо его воли выражавший открытое презрение, приводил старика в бешенство. — И в моем доме ты хочешь устраивать заговоры против правительства? Не выйдет! Ищи себе другое место!

Услышав крик, в комнату вбежали женщины. Жена попыталась утихомирить Винчестера.

— Куда же, по-вашему, мы должны уйти? — сердито спросила его Касси, взволнованно дыша. И, не дожидаясь ответа, отвернулась, стараясь взять себя в руки.

Размахивая руками, Винчестер визгливо орал на жену, чтобы она не совалась не в свое дело.

— Оставь его, оставь, — сказал Лемэтр Касси и лег на кровать.

— Ты считаешь, что я старый дурак, да?.. — кричал Винчестер,

— Разве я сказал это? — спросил Лемэтр.

Сознавая, что он неправ, что выглядит глупо, уже совершенно не владея собой, Винчестер угрожающим голосом крикнул: «Ты еще пожалеешь об этом!» — и выскочил из комнаты.

Столь беспричинной была его неприязнь к Лемэтру, что одно присутствие Бена, его дыхание, форма и движение его губ, характерная привычка оттопыривать их — все было ненавистно ему. Винчестер вышел из дома и, не раздумывая, направился в полицейский участок.

Лемэтр, оставшись один, приготовился к худшему. Касси подошла к нему, и они обсудили создавшееся положение. Лемэтр решил вернуться в Файзабад. Полиция не станет сейчас искать его там.

— Я уеду утром первым же автобусом, — заявил он и тут же пошел сказать жене Винчестера, чтобы она не беспокоилась, — они с Касси уедут завтра же.

Винчестер вернулся в полночь. Когда жена сказала ему, что Лемэтр уходит, он задумался, но ничего не ответил.

Как только начало светать, он поднялся и, ни слова не сказав жене, выскользнул из дома.

В половине пятого утра несколько сыщиков и полицейских с револьверами в руках проникли во двор и закрыли все выходы. Белый инспектор рукояткой револьвера постучал в дверь.

— Именем закона отворите!

— Они пришли, — сказал Лемэтр, бросив на пол женское платье, которое собирался надеть. — Негодяй!

Касси обхватила его руками и страстно прижала к себе. Она прерывисто дышала, слезы катились по щекам.

— О господи, о господи! — шептала она.

— Не надо, чтобы тебя видели такой, — сказал он ей строго. — Вытри слезы, быстро. Не забывай, что мы не одни, с нами рабочие.

Он вышел и впустил полицию.

Старуха, жена Винчестера, искренне привязалась к Касси. Она плакала от жалости к ней и от стыда за то черное дело, которое совершил ее муж.

Полицейские надели на Лемэтра и Касси наручники и втолкнули их в поджидавшую машину. Машина с места набрала скорость. Улицы в этот ранний час были пустынны, но полицейский инспектор стоял на подножке с револьвером наготове и невольно привлекал внимание редких пешеходов. Путь к полицейскому участку лежал через Восточный рынок, где в это время рабочие и домашняя прислуга делали уже свои покупки, пока их хозяева и хозяйки, белые и цветные, еще крепко спали. Кто-то заметил в окне полицейской машины крупную голову Лемэтра, его характерные оттопыренные губы. Из уст в уста передавалась весть: «Лемэтр! Они схватили Лемэтра!» И вдруг раздался взрыв хохота.

— Он играет в ковбоя! — кричали люди, указывая на полицейского инспектора.

— Гип-гип, Кэссиди! — насмешливо выкрикивали они, пока машина, замедлив ход, переезжала через канаву.

— Смотри не свались и не отшиби себе задницу, сукин ты сын! — провожали они его издевательским хохотом.

Лемэтру, наклонившемуся вперед, удалось приветствовать толпу улыбкой, пока сидевший рядом сыщик не оттолкнул его в глубь машины.