Когда Попито еще имел работу, он частенько спрашивал себя: в чем же смысл жизни рабочего человека? И тут же, не задумываясь, отвечал: «Молча страдать или бунтовать и умирать с голоду». Но одно дело — знать, что, упав с высокого утеса, человек может разбиться насмерть, и другое — самому упасть и переломать себе кости.

Бродя в поисках работы, он не раз замечал, каким взглядом окидывают управляющие его морщинистое лицо сорокалетнего мужчины и плешь на голове. «Где вы работали раньше?» — иногда спрашивали они его, но тут же равнодушно отворачивались, ибо для себя они уже приняли решение. Ему казалось, что он читает их мысли: «Нам придется платить ему то, что положено, а молодой согласится работать и за меньшую плату». Часто ему даже казалось, что они знают о его буйном нраве и о том, что он избил своего прежнего начальника. Когда он узнавал, что где-то есть работа, он приходил туда с видом голодной собаки, поджавшей хвост, жалко улыбался и говорил таким заискивающим тоном, что потом сам сгорал от стыда, хотя так же вели себя десятки других безработных бедняг.

Сестра, когда могла, помогала ему деньгами и кормила обедом. На случайных работах, вроде клеймовки бревен в порту, ему удавалось иногда заработать несколько шиллингов. Но проходили недели, а постоянной работы все не было, и Попито, словно дерево, слишком поздно пересаженное в чужую почву, стал чахнуть и хиреть. Когда совсем не было работы, он стремился найти хоть какое-нибудь общество — ему было все равно, мужчина это, женщина или даже ребенок, — лишь бы не оставаться одному. Он не выносил одиночества. Даже читая газету, он старался, чтобы рядом был кто-нибудь, с кем он мог поделиться новостями и поругать правительство. Он совсем впал в отчаяние и начал пить. Когда он навещал друзей или заходил к родным, ему всегда казалось, что, разговаривая с ним или спрашивая его, нашел ли он работу, под приветливыми словами они прячут неприязнь и презрение. Ему казалось, что его общество тяготит их, что до его прихода они осуждали его за драку с Брассингтоном, а теперь боятся, что он попросит у них денег и они вынуждены будут отказать.

Так прошло четыре месяца. Казалось, Попито уже никогда не воспрянет душой, не расправит сломанные крылья и навсегда останется опустошенным неудачником, который в тягость окружающим и о котором все думают: да когда же он перестанет мозолить нам глаза?

Однажды утром, сильно выпив, Попито явился в дом сестры, нетвердыми шагами пересек гостиную и громким, требовательным голосом пьяного закричал:

— Аурелия, где ты, девочка?

Оставив входную дверь открытой, он без стука вошел в спальню сестры. Казалось, он искал, на ком бы выместить досаду за все неудачи. Он застал сестру на коленях перед столиком с зажженными свечами.

— Опять молишься? — раздраженно воскликнул он. — Посмотри только, куда завели тебя твои молитвы! Ты молишься, а судебный исполнитель уносит твои вещи — одну за другой. Вот, небось, и сейчас просишь у своего господа, чтобы не дал унести последнее.

Краска стыда и гнева залила щеки Аурелии оттого, что брат угадал ее сокровенные мысли.

— Убирайся прочь! — закричала она, вскочив, и схватила с туалетного столика ножницы. — Еще один шаг, и я проткну тебя вот этими ножницами! Я не мешаю тебе пить, оставь и ты меня в покое с моими делами.

— Как ты смеешь так разговаривать со мной, своим старшим братом! Отдай сюда ножницы! Разве я не должен защищать тебя? — Он попытался вырвать у нее из рук ножницы. — Защищать от всех, кто тебя обманывает! Ах, ты хочешь драться! — Тяжело дыша, он крутил ей руки, пытаясь отнять ножницы, и вдруг сбросил на пол свечи и рамочку с молитвой Христу.

«Тень от твоего крыла», — прочел он вслух и наступил на рамку.

Миссис Энрикес сидела на кровати, растирала синяки на руках и беззвучно плакала. Невидящим взором глядела она перед собой, и взгляд ее, казалось, спрашивал, за какие грехи заставляют ее мучиться на этом свете.

— Черт побери, детка, — смущенно бормотал Попито, — я не могу найти работу, судебный исполнитель грабит тебя, а ты молишься! Бог живет в квартале Сен-Клэр в двухэтажной вилле. Ему нет дела до нас. Мы сами должны думать о себе, пока дьявол не прибрал нас с этого света. Эх, Аурелия! Ну, посмотри на меня, — он попытался приподнять ее лицо за подбородок, но она оттолкнула его. Он сделал несколько шагов по комнате. — Ну, хорошо, пусть я пьян. Но отчего я пью? — пытался он оправдываться. — У меня нет работы. Разве бог виноват в этом? Нет, в этом виноваты торговцы, так поступают с бедняками богатые люди. Вот если бы я был англичанином, пусть даже таким пьяным, как сейчас, — он понизил голос и хмуро улыбнулся, — думаешь, они не нашли бы для меня работы? Они дали бы мне денег, чтоб я мог вернуться домой, они прятали бы и оберегали меня. Ведь они считают, что англичанин — это особый человек. Аурелия, у тебя никогда не было желания убивать, убивать, убивать? Эх, Аурелия! Ты хочешь сказать, что нет. Но ведь у нас с тобой одна кровь.

Губы Аурелии искривились в гримасе плача. Она не могла вымолвить ни слова.

Попито шагал по комнате, хватал в руки то одну, то другую вещь, но глаза его ничего не видели. Вдруг он тяжело рухнул на постель. Аурелия в сердцах хлопнула его по ногам.

— Убери ноги с постели! Я положила чистое покрывало, ко мне люди приходят на примерку.

— Ну, ладно, ладно, — буркнул Попито, поднимаясь и оправляя постель. — Ты всегда стараешься быть благопристойной, всегда боишься, что скажут люди...

— Соседка! Соседка! — вдруг послышался со двора плачущий женский голос.

— Кто еще там? — недовольно промолвила миссис Энрикес.

— Ради бога, соседка, выйдите на минутку!

Попито вслед за сестрой подошел к двери, выходившей во двор. На пороге вся в слезах стояла Кассандра, служанка судьи Осборна.

— Они увозят мои вещи, а у меня нет ни цента, чтобы уплатить! Вы не можете дать мне четыре доллара до конца месяца, мисс Аурелия? — с мольбой в голосе обратилась девушка к миссис Энрикес.

Просьба ее звучала робко, видно было, что это ее последняя отчаянная попытка достать деньги. Подавленная, сгорая со стыда, она то ломала руки, то безнадежно и горько вздыхала, понурив голову, то снова с надеждой поднимала глаза на миссис Энрикес.

Когда Аурелия увидела, какое отчаяние написано на этом доверчивом, открытом лице, которое она видела только смеющимся, она позабыла о собственных невзгодах.

Второпях Кассандра накинула платье прямо на голое тело, и в лучах яркого солнца под легкой тканью обрисовывалась вся ее фигура.

— Детка, мне так жаль, — промолвила миссис Энрикес, — но — господи!.. — в доме нет ни цента.

— У меня есть друг, он каждый месяц платит за меня. Но сейчас и у него нет денег. Я даже не могу пойти к нему, он сегодня на дежурстве, — вынуждена была соврать Касси: ее возлюбленный, полицейский, бросил ее. — Если бы я неаккуратно платила за мебель, но я плачу каждый месяц, как только мой друг дает мне деньги, это первый раз, первый раз, что я задолжала, и они хотят так поступить со мной! — причитал и жаловался ее мягкий грудной голос. — Они забирают все, даже кровать и матрац!..

— Какие негодяи! — вспылила миссис Энрикес, и лицо ее побагровело. — Да разве это люди? Это шакалы! — И она погрозила кулаками кому-то невидимому за забором. — Таких и убить не жалко!

— Пирожки! Горячие пи-и-ро-о-жки! — доносился с улицы гнусавый голос торговки пирожками.

Кассандра заставила себя вернуться во двор, где чужие люди спокойно выносили из комнаты ее вещи. Присев на ступеньки крылечка, она безмолвно взывала к невидимым судьям, чтобы они посмотрели, как поступили с ней, о, боже, боже! Она рассказывала им о своем разговоре с полицейским в день их последней встречи, как он обещал дать ей денег, как она просила перекупщика подождать и не забирать мебель, потому что она должна получить пять долларов в «кассе помощи», «но он даже не захотел меня слушать, о господи!»

В нескольких шагах от нее на стебелек травы опустился мотылек. Он мягко обмахивался темно-синими, в серебристой пыльце, крылышками и, казалось, говорил: «Как тихо! Наконец-то этим людям нет дела до меня, и я могу спокойно отдохнуть».

Попито, еще не совсем протрезвев, вышел вслед за Кассандрой во двор. Увидев людей, выносивших мебель, он в сердцах пнул ногой подвернувшийся камень.

— Поднимай, поднимай повыше, не волочи по земле! — ворчливо распоряжался темнокожий перекупщик. Под важным и строгим видом он старался скрыть смущение. — Если сломаете ножку у столика, будете платить за убытки!

— Ладно, хозяин, не ругайся, все будет сделано, как надо, — отвечал босоногий возница индиец с перекинутым через плечо кнутом.

Попито никогда прежде не обращал особого внимания на Кассандру, которую изредка видел в доме сестры. Для него она была обыкновенной легкомысленной девушкой, больше всего любившей поболтать и посмеяться. Теперь же ему казалось, что он знает ее так же хорошо, как самого себя.

Жизнь не успела огрубить душу Кассандры и не сделала ее похожей на типичную девушку-прислугу. Когда-то она жила с родителями, имела отчий дом. Но шесть лет назад отец, работавший на нефтепромыслах, упал с вышки и разбился. Кассандре было тогда тринадцать лет. В те времена семьям не выплачивали компенсаций, и мать была вынуждена ходить по дворам с маленькой тележкой и скупать старые бутылки, которые потом перепродавала в аптекарские магазины. Год назад она умерла. Надо было как-то жить, но это было так трудно на восемь долларов в месяц. Касси была молода и, как каждая девушка ее возраста, мечтала о любви, встречах и хоть какой-нибудь защите. Ей повстречался полицейский, старый друг ее детства. Чин и мундир полицейского произвели впечатление на Касси. Вскоре он взял ее на содержание, купил ей мебель в рассрочку. Но Касси надоела ему. Две недели назад он побил ее...

Поддавшись внезапному порыву и чертыхаясь, Попито сунул руку в карман и достал все, что там было, — три шиллинга. Он протянул монеты девушке. Она поблагодарила, но отказалась взять.

— Бери, девочка! — вдруг раздался хриплый женский голос. — Не каждый день тебе дают деньги, ничего не требуя взамен.

Это была проститутка Роза, соседка Кассандры.

— Возьми, возьми, — тихим голосом уговаривал девушку Попито. — Зачем они мне! Я все равно их пропью. Возьми.

И, сунув монеты в неохотно разжатую ладонь, он повернулся и пошел со двора.

— Эх, все вы ублюдки! — на ходу крикнул он перекупщику.

— Заткнись, ты! — огрызнулся тот, но было видно, что слова Попито задели его за живое, ибо немного погодя он, словно оправдываясь, пробурчал: — Каждому приходится зарабатывать свой хлеб...

Чтобы не так жестко было спать на тощем матраце, миссис Энрикес обычно клала на него старое тряпье и обрезки материи. В этот вечер она все собрала и принесла в опустевшую комнатку Кассандры. Смеясь и отпуская шуточки, так что рассмешила даже Кассандру, она расстелила на полу мешки, а поверх них положила тряпье.

— Да благословит вас бог, мисс Аурелия, — сказала Касси с благодарностью. — Должно быть, вы сами изведали, как жестко спать на голом полу.