С Черенковым я довольно близко познакомился еще в 1979 году, когда мы играли с ним за сборную Москвы на Спартакиаде народов СССР. Он только появился тогда в «Спартаке».

Первое впечатление от Феди было: «Что за пацан?»

Физически слабый, худой, чуть ли не тщедушный. Что в нем нашел Бесков? В сравнении с игроками «Динамо», сплошь атлетами, он выглядел белой вороной. Ножки тоненькие! Это потом, когда с ним стали серьезно заниматься физической подготовкой, он набрал вес и нарастил мышцы. А тогда смотрелся подростком.

Черенков всю жизнь был большим ребенком, немного даже не от мира сего. В нем никогда не было ни звездности, ни тем более зазнайства. Меня и в нем, и в Гаврилове, игроках, которые считались мозговым центром «Спартака», всегда поражала простота.

Даже в 1983 году, когда я пришел в «Спартак», а Федю признали лучшим футболистом СССР, в его отношении к окружающим ничего не изменилось. Более того, когда нас с ним посылали на встречи с руководством или болельщиками, мне казалось, что он стесняется своего звездного статуса. Когда его представляли и перечисляли титулы, когда возникал ажиотаж, он начинал чувствовать себя не в своей тарелке. Для него это было удивительно. К нему, простому парню, такое отношение и такое внимание. А Черенкова многие не просто любили, перед ним преклонялись.

Скромность была первой поразительной чертой характера Черенкова. Второе, что бросалось в глаза и относилось не только к Феде, но и к другим спартаковским звездам первой величины — Гаврилову, Дасаеву, Родионову, — работоспособность. Они пахали на тренировках наравне со всеми. Никогда не позволяли себе расслабиться, хотя звездный статус такое допускал. Родионов как-то долго не мог забить. Его критиковали, и он очень сильно переживал. Но я видел, как он работал, стиснув зубы, на тренировках, и в конце концов его прорвало.

Меня поражало, как они умели набирать и поддерживать форму, и когда были в порядке, с ними легко было играть. Отдай пас вперед, а они все сделают. Черенков и Гаврилов ценили, когда я играл на месте опорного и освобождал их от выполнения черновой работы. Когда сзади все было крепко и надежно, им было намного легче впереди.

Они думали не только о себе, мол, сыграл хорошо, а как сыграли другие, не волнует.

Они прекрасно понимали, что успех их игры в атаке во многом зависит от надежности обороны и от нашей поддержки. Потому что мы, защитники, не только обеспечивали эту надежность, но и сами участвовали в атаках. Это был один из важнейших принципов футбола по Бескову.

• • • • •

После прихода в «Спартак» в конце 1982 года я очень быстро обнаружил, что Бесков меньше всего ругал и критиковал Черенкова. Федя, правда, и поводов для критики ему не давал. Если же повод появлялся, Бесков так жестко, как с другими, с ним не разговаривал. Не знаю, с чем это было связано. Но только не со звездным статусом. Гаврилову, например, доставалось сильно. Думаю, снисходительность Бескова можно объяснить тем, что он видел, с чего Федя начинал и к чему пришел.

А пришел Черенков в «Спартак» из клубной школы, где был самым забивным и техничным, но в то же время дохлым. Мне рассказывали, когда Федю показали Бескову, он даже возмутился: «Кого вы мне предлагаете? Вы что, с ума сошли?» Он выглядел настолько уязвимым, что Бесков вообще не представлял, как Черенков будет играть против мужиков, которые легко могли его задавить.

Однажды на базе «Динамо» в Новогорске мы смотрели по телевизору матч «Спартака», выступавшего тогда в первой лиге. Появление Феди вызвало бурное веселье. А это что за рахит? В «Динамо» все были атлетами, и с нашей точки зрения, Федя не должен был играть в футбол. Но когда он получал мяч, преображался. Черенков мог все: и обвести, и пас отдать, и открыться, и ударить по воротам.

И самое главное, Федя носился по полю. Он был слабым, но очень старательным. Недостаток «физики» приводил к тому, что он часто проигрывал единоборства. Это особенно было заметно в матчах еврокубков. Но мало-помалу Черенков набирал силу.

Его поначалу использовали на месте крайнего полузащитника, которое, по логике вещей, должен занимать игрок с лошадиным здоровьем. Это было неправильно, но в центр Бесков не мог его поставить, потому что там играл Гаврилов. Ошибки Феди сказывались на результате, как это было, например, в матче с «Реалом» в 1981 году в Кубке чемпионов (0:2), когда оба гола были забиты после подач с его фланга.

А что делать? Бесков должен был выпускать игрока, который и пас может отдать, и забить, но место которого было занято Гавриловым. Его же не уберешь! А не ставить Черенкова тоже глупо.

Федя говорил, что в футбол он учился играть у Гаврилова. Что касается открывания, игры в пас, чистоты техники, в этом они были очень похожи. Именно в стилевых особенностях. Но Гаврилов был повыше ростом. Он, кстати, когда начинал в «Динамо», тоже весил чуть больше 50 килограммов. Одни уши торчали! В «Динамо» его откармливали.

Гаврилов играл еще и в хоккей. Но с ним он завязал, когда его чуть не убили, припечатав к борту. Массы и силы у него не было, и играл он за счет хитрости. Был очень выносливым. При игре в «квадрат» постоянно находился в движении. То же самое Черенков. Те, кто попадали к ним в «квадрат», мучились, но мяч отобрать не могли. Это был цирк!

Отсутствие атлетизма Черенков и Гаврилов компенсировали за счет быстрой передачи мяча, открывания и групповых маневров. Каждый умел прицельно бить по воротам. Бесков все это отлично видел и, конечно, ценил.

Вспоминаю знаменитые гавриловские голевые передачи. Он отдавал их аккуратно, удобно, в ногу. Причем в «дальнюю» ногу. Предпочитал пасовать «щекой», как и бить. Подъемом бил мало. А Федор умел вырезать еще и внешней стороной стопы. Сильного удара у него, как и у Гаврилова, не было, с 30–40 метров они никогда не забивали.

На разборах упреки Бескова в их адрес сводились, как правило, к тому, что они играют не в своих зонах. Действительно, бывало, когда Черенкова и Гаврилова очень плотно опекали, когда было трудно мяч получить или им отрывали ноги, они слишком глубоко отходили к центральным защитникам.

В 80-е годы не было такого тотального прессинга, как сегодня, и, вернувшись назад, можно было мяч получить.

Но Бесков им говорил: «Хорошо, ты пришел, получил мяч. А дальше что? Впереди, где ты должен быть, тебя там нет! Куда и кому ты будешь пас отдавать? Нападающего уже трое держат. То есть, если ты сюда пришел, сопернику задачу облегчил».

По мнению Бескова, в таких случаях структура игры становилась неправильной, так как неправильным было расположение игроков на поле. Плеймейкеры должны были располагаться в середине поля, но ближе к нападающим. А ближе к защитникам должен был находиться опорный хав, который с ними и взаимодействовал.

Бесков говорил Черенкову и Гаврилову: «При плотной опеке ваша задача — оторваться от защитника и принять мяч. А там уже решайте по ситуации. Либо сам идете в обыгрыш, либо обслуживаете нападающего, подключаете полузащитников, опорного, кого угодно. Там мяч должен быть, в той зоне».

Почему Ярцев стал лучшим бомбардиром чемпионата СССР в 1979 году? Потому что Гаврилов ему точно отдавал голевые передачи на выход, и Ярцев бежал сломя голову. Бывало, что Ярцев приходил за позицию Гаврилова, а Юра выдвигался вперед.

И тогда Бесков говорил: «Ярцев пас, как ты, отдать не может, а ты не бежишь, как Ярцев. И потому толку от ваших перестановок ноль».

В «Спартаке» задача защитников и опорных хавов заключалось в том, чтобы сразу после отбора отдать мяч Гаврилову или Черенкову.

Отсюда и знаменитое выражение: «Не знаешь, что делать с мячом, отдай Гаврилову». И чем быстрее мы его или Черенкова находили, тем лучше. Я отдыхал, когда освоился в «Спартаке». В касание отдавал первый пас. И когда они возвращались слишком глубоко, я их гнал.

Говорил: «Вы забыли, что вам Бесков сказал? Я вам что, пас не отдам? Отдам, вы только откройтесь».

Начало атаки у нас было отработано в самых разных вариантах. И когда все получалось, мы феерили. И в чемпионате России, и в еврокубках. За 6–8 секунд от ворот до ворот доходили. Все двигались. В середине поля — Гаврилов с Черенковым, впереди уже Родионов ждет.

А когда Пасулько появился, стало еще лучше. Он в «Черноморце» под нападающими играл, в «Спартаке» же Бесков его опорным поставил. Пасулько был злым и выносливым. Когда заводился, очень жестко действовал в отборе. Укусить мог — Суарес отдыхает! На поле работал больше и Гаврилова, и Черенкова, а в технике им ничем не уступал. Потом впереди Валера Шмаров появился, и нам вообще равных не стало. Вся команда держит мяч, все обороняются, все атакуют.

• • • • •

Сегодня мы восхищаемся игрой крайних защитников в ведущих клубах и сборных. Они действуют как хавы и очень широко. Для тех, кто играл у Бескова, в этом нет ничего особенного. В «Спартаке» 80-х так действовал Сочнов! И этим «Спартак» выделялся, потому что за счет подключения крайних защитников создавал численное преимущество в атаке.

Атаковали со знанием дела. А знание это достигалось за счет тесных «квадратов», которые мы отрабатывали на тренировках. Бесков, который значительно опережал свое время, говорил, что придет эпоха жесткого прессинга, и тогда, чтобы из-под этого прессинга выходить, и понадобится умение играть в быстрый и короткий пас на ограниченных участках поля при большой концентрации футболистов.

Для этого и надо отрабатывать тесные «квадраты», где у тебя нет ни пространства, ни времени. И это была «коронка», на которой держалась игра «Спартака». А прессинг, похожий на современный, уже тогда применяло киевское «Динамо» Лобановского.

Кроме того, что «квадраты» готовили нас к прессингу, в них можно было очень сильно нагрузиться. А когда Бесков хотел дать экстремальные нагрузки, мы, как киевляне, играли по 40 минут один в один на полполя в одно-два касания.

Дошло до того, что мы это упражнение в одно касание выполняли. А с дублем однажды двусторонку в одно касание провели. Дай сегодня сборной России в эту игру сыграть, не получится!

Можно представить, насколько слаженным должно было быть взаимодействие, чтобы провести матч, пасуя в одно касание. Дубль, с которым работал Федор Сергеевич Новиков, постоянно тренировался вместе с основой, поэтому у дублера не возникало проблем вписаться в первую команду, когда приходило время.

Игорь Шалимов и Александр Мостовой все знали к тому моменту, когда Бесков решил их перевести в основной состав. Их ничему учить не надо было, они и так уже освоили принципы игры по Бескову. А согласно этим принципам, например, из четырех передач три должны были быть направлены вперед. И как можно быстрее. Техническое оснащение игрока в таком случае должно было быть безупречным.

Сегодня говорят о том, что защитники вынуждены катать мяч сзади, потому что игроки атаки, которым они должны отдать быстрый первый пас, находятся под жестким прессингом. В «Спартаке» такое было недопустимо. Как так тебя накрыли, что ты не можешь принять мяч? Бесков учил принимать мяч не когда ты свободен, а когда тебя опекают. И не просто опекают, а висят на тебе.

Но мало принять, надо было еще разыграть мяч. Бесков объяснял, что каждый должен играть в своей зоне, а не там, где в голову взбредет. В таких случаях Константин Иванович начинал ругаться со страшной силой. Говорил, когда у нас мяч, мы расставляем соперника.

То есть мы сами должны правильно расположиться на поле. И если соперник нас не закрывает, ему кранты. Когда мы открываемся, мы игроков соперника располагаем на поле так, как нужно нам. Здесь широко, там широко и вот уже появляются свободные зоны. В них и надо открываться, несмотря на плотную опеку или прессинг. Стоит одному открыться, и уже есть адресат для передачи.

«Что значит нельзя открыться? — спрашивал Бесков. — Открыться можно всегда. А чтобы правильно открыться, нужно сделать рывок в одну сторону, потом в другую, и опекун за тобой не успеет. И когда ты оторвался, свой игрок, владеющий мячом, должен отдать тебе пас. Но не просто в твоем направлении, а в дальнюю от соперника ногу. Тогда он сможет остановить тебя только с нарушением правил».

И Бесков это все показывал сначала на макете, потом пускал видеозапись и объяснял теорию на примере лучших футболистов мира.

В тот момент, когда партнер делает правильный пас, твой опекун хоть на мгновение, но повернет голову и посмотрит, где мяч. Это физиология. Ни один футболист не может играть, не смотря, где мяч. Он должен постоянно находиться в поле его зрения. И в то мгновение, когда на долю секунды он посмотрел, где мяч, ты должен открыться, а партнер должен сделать тебе пас. При таких маневрах создается численное превосходство, которое позволяет владеть инициативой и игровым преимуществом. Вот так по Бескову надо выходить из-под прессинга.

И сейчас, когда футболисты говорят, что их накрыли прессингом, мне становится смешно. Да они просто играть не умеют! Они не знают, что, если отдать пас в дальнюю от опекуна ногу и вовремя открыться, никакой прессинг не страшен. При этом открываться нужно одновременно не одному игроку, а нескольким, чтобы у пасующего было больше адресатов. И делать это синхронно.

Об этом Бесков говорил не раз и не два, а каждый день. И не только говорил, но и заставлял отрабатывать на тренировках. Потому что мало понимать теорию, ее надо технически отработать на практике. Если в голове ты понимаешь, но не можешь дать пас в дальнюю ногу, в касание, грош цена такому пониманию.

На то, чтобы его добиться, у Бескова ушли годы. Нужен был стабильный состав, нужно было наигрывать связки и комбинации. То же было в киевском «Динамо», где Лобановский выжидал иногда по 3–4 года, прежде чем выпустить игрока в основе.

Чтобы поставить красивую и зрелищную игру, Бескову было необходимо от трех до шести месяцев в любой команде. Но что значит «поставить игру»? Команда может начать правильно играть, но технически исполнять далеко не все. Будут потери, отсюда и не та зрелищность. Зрелищность достигается за счет наигранных комбинаций и голов. Бесков всегда говорил: «Мы выходим на поле голы забивать, а не обороняться».

При этом обороне он уделял очень большое внимание. Бесков, как бывший нападающий, понимал, как обыграть оборону. Раз он знал тонкости, естественно, искал противоядие для себя. Сначала моделировал, как обыграть соперника. Потом все это переворачивал и ставил себя на место соперника, представляя, что тот будет играть, как «Спартак».

А игра «Спартака» была сложной. Тогда казалось, что против «стенок» нет противоядий. Бесков говорил, что есть, и не просто говорил, но и показывал. И учил всех обороняться. Не случайно мы на тренировках играли нападающие против защитников на полполя. Защитники учились одновременно и обороняться, и атаковать. То же относилось и к нападающим. Сегодня футбол стал тотальным с сумасшедшим прессингом. А тогда это только зарождалось, и Бесков с Лобановским предвидели будущее.

Однажды, еще не будучи тренером «Спартака», Бесков привез сборную СССР в Новогорск. Я жил тогда на базе и вышел посмотреть, как она будет тренироваться. И там впервые увидел знаменитые тесные «квадраты». Развернуться негде, а надо еще в касание играть!

В «Спартаке» Бесков довел тесные «квадраты» до совершенства, и лучше всех в них играли Гаврилов и Черенков. Равных им не было. Может быть, кто-то из нападающих и приближался к ним, но все равно ни у кого не было такого же изящества.

• • • • •

При Гаврилове Черенков был скрытым диспетчером, который играл не в центре поля, а с краю. Главную роль Бесков отводил все же Юре.

Однажды мы приехали в Киев без Бескова. Накануне матча Старостин собрал совет, на который пригласил и меня. И я предложил схему с одним нападающим и двумя инсайдами. Киев мы тогда разорвали. Они так и не сумели разобраться в нашей системе. А мне стало понятно, что и Черенков, и Гаврилов должны играть в центре. Они не дублировали друг друга, а очень хорошо взаимодействовали. Даже если Черенков начинал с фланга, то потом смещался ближе к центру.

Они вообще много двигались и по «желобкам» не играли. «Спартак» уже тогда применял модную сегодня схему без крайних полузащитников. Отчасти это объяснялось тем, что если Женьку Кузнецова еще можно было поставить на краю, то Федю нет, потому что там приходилось выполнять большой объем работы. Когда на фланге появился Сочнов, стало проще. Он хорошо взаимодействовал с Федей и закрывал чужого полузащитника, а Федя смещался в центр и крутил там с Гавриловым.

• • • • •

Мы всегда тяжело играли с «Торпедо», которое в нас зубами вцеплялось. Оно нас не любило, мы — его, а Валентин Козьмич Иванов ненавидел Константина Ивановича Бескова.

Очередная игра. Я — на позиции опорного. В один из моментов перехватил мяч, протащил его, поскольку была свободная зона, и увидел открывшегося Гаврилова. Даю ему резкий пас левой ногой.

И вот что меня потом поразило.

Я не видел продолжения у этой комбинации, а Гаврилов еще до приема мяча знал, что будет делать. Он только «щеку» развернул и Феде в касание мяч переправил. Тот вышел один на один между двух защитников. Так можно было исполнить, только если пас был сильным и резким. Это позволило Гаврилову не бить по мячу, а лишь изменить направление его движения. В такую дырку дал! Федя левой себе подработал и пробил в левый угол!

Стадион взревел. Я обалдел от такой синхронности мысли и движения. Трехходовка! В «Динамо» о таком я мог только мечтать.

Черенков и Гаврилов идеально подходили для схемы с одним форвардом. Но, по большому счету, и тот, и другой сами могли сыграть на острие, потому что у обоих хватало и скорости, и техники, и понимания. К тому же они еще и дриблингом владели. Главное было — быстро доставлять им мячи. Да и завершать атаки они умели — не случайно оба вошли в Клуб Григория Федотова, то есть больше 100 голов забили на высшем уровне. Это лишний раз говорит о том, что у них были навыки форвардов.

А сколько голевых передач сделали! Думаю, больше, чем забили голов. Но тогда это никто не фиксировал.

По уровню таланта Гаврилов и Черенков были примерно одинаковыми. Родственные души, они чувствовали друг друга с полувзгляда. По изящной манере игры, по мягкому обращению с мячом, по безупречной чистоте паса, особенно голевого, они были похожи. Различие существовало только в том, что Гаврилов играл почти всегда низом, а Федя мог передачу и верхом сделать. Причем любил — у кого уж научился, не знаю — идти в одну сторону, а смотреть в другую. Показывает всем видом, что сейчас туда отдаст пас, а потом неожиданно отправляет мяч в другую сторону. И сам от этого кайфует!

Поначалу я мало что понимал, но потом, когда Федины трюки изучил, уже мог определить, как будет развиваться атака. Мне стало понятно, когда Черенков исполняет ложный маневр. Он защитникам порой даже чересчур явно показывал, мол, туда отдам. И все верили. Его «коронка» заключалась в том, чтобы не смотреть в ту сторону, куда пойдет передача. Это выглядело очень эффектно. В «Спартаке» его лучше всех понимал Родионов. Куда бы Федя ни смотрел, он точно знал, что тот будет делать.

По молодости мне приходилось играть и против Черенкова, и против Гаврилова. Было очень тяжело. В «Динамо» на тренировках защитники, как и в «Спартаке», играли обычно против нападающих. Поэтому моими соперниками были Еврюжихин, Козлов, Гершкович, Долматов, Якубик. Все — заслуженные люди, против таких не будешь жестко играть. Чуть приложишь, уже недовольство.

Особенно вопил Гершкович. Гаврилов уже в «Динамо» в касание играл, шустрил, бегал. До него было не добраться. Вроде побежишь за ним, замочить его хочешь, а он раз — ногу подставил и уже без мяча. А что же его без мяча бить?

Одно время он меня сильно навозил. Казалось бы, быстро не бегает, но все время в движении. Отдает мяч, открывается и опять в одно касание играет. Как за ним ни бегал, не мог поймать. Меня это бесило. Не могу, и все. Вроде уже на опережение играю, а он ускользает.

Федя был таким же.

Черенков говорил, что, если бы не Гаврилов, он никогда не смог бы так заиграть. Это правда. Он всегда смотрел за Гавриловым и учился у него. Не копировал, а брал лучшее и преломлял через свою технику. Хотя, на мой взгляд, особой разницы в технике между ними не было. У обоих она была очень чистой и рациональной. Ничего лишнего. И оба искусно владели дриблингом, хотя никогда им не злоупотребляли. Гаврилов и качал соперника, и переступы делал. Федя умел мяч под себя убирать, как никто другой.

Когда я пришел в «Спартак», против Гаврилова не стал жестко играть, все-таки в одной комнате жили. Против Феди тоже. Но против него я попробовал еще на Спартакиаде народов СССР, на тренировках. И уже тогда понял, как это тяжело.

• • • • •

Из сборной Москвы, которая выступала на спартакиаде, мне запомнился Виктор Самохин, которого Бесков взял в команду вместо Романцева. Меня удивила метаморфоза, которая с ним произошла. Юношей он был неуклюжим и довольно медлительным. Сидел в основном в запасе в юношеской сборной. Да и в «Спартаке» до Бескова производил впечатление увальня. А тут смотрю, в касание играет! И я подумал: «Если Самохин научился, почему я не смогу».

Обучение у Бескова происходило так. Он что-то объяснял игрокам, и они это принимали за основу. Никто ничего не обсуждал. А не обсуждали потому, что очень скоро видели на практике результат. И в первой, и в высшей лиге «Спартак» получал удовольствие от того, как разрывал соперника за счет быстрой игры в пас.

И когда в «Спартаке» поняли, что делают все правильно, когда увидели, что, издеваясь над соперником, добиваются еще и результата, стали доводить игру в пас до совершенства. Сам помню, какое получал удовольствие от происходящего на поле в наших лучших матчах.

С одной стороны, спартаковская манера не была простой для усвоения. С другой — она была экономной. Когда ты правильно располагаешься на поле и быстро играешь в пас, тебе не надо много носиться. Во-первых, редко мяч теряешь. Во-вторых, соперника гоняешь. В-третьих, бережешь силы. Гораздо хуже, когда мяч теряешь, и надо приложить усилия, чтобы его отобрать.

Когда я играл на месте опорного полузащитника, выполнял большой объем черновой работы, тем самым освобождая от нее партнеров. В «Спартаке» большинство все же предпочитало атаковать, настолько была собранная и креативная команда.

У Бескова, по большому счету, претензии к игрокам возникали не по атаке, а по обороне. Атакующие не всегда успевали возвращаться. Именно поэтому Бесков и ставил меня опорным. Все-таки и Гаврилов, и Федя, хоть и выносливые были, в атлетизме мне заметно уступали. Им нужно было сохранять силы для атаки. Со мной им не нужно было бежать назад сломя голову. Мы вместе с другими защитниками тормозили чужие атаки и достаточно квалифицированно отбирали мяч.

Атаки начинал Дасаев. Ногами он почти не играл, но как только мяч оказывался у него, руками вводил его в игру. Все сразу открывались и за счет этого отрезали большую группу соперников. А на разреженном пространстве мы были профессорами! И среди профессоров, если брать чисто игровые качества, Гаврилов и Черенков были лучшими.

Еще в «Спартаке» был треугольник Гаврилов — Черенков — Родионов. Черенков с Родионовым жили вместе и прекрасно понимали друг друга и в жизни, и на поле. Родионов был очень мощным и выносливым, выносливее их всех. У него даже прозвище было — Лось. Он обладал хорошей техникой, отлично играл и ногами, и головой, владел ударами с обеих ног. Причем бил прицельно и сильно.

Гаврилов не был их другом, но они к нему относились с уважением, потому что он был старше. Гаврилов вообще ни с кем особо не сближался, ходил сам по себе. Ни о нем, ни о Черенкове никто никогда не мог сказать ничего плохого в плане общения. А в игровом плане иметь Черенкова и Гаврилова было большой удачей.

Роман Широков, который из-за травмы не поехал на чемпионат мира в Бразилию и о котором много говорили как о незаменимом для сборной России разыгрывающем, по сравнению с ними никто. Да и как можно сравнивать, если он в футбол играть не умеет! Чего же ждать от сборной!

А в «Спартаке» Гаврилов с Черенковым могли разорвать любого соперника. Их боялись. Против них начинали играть персонально. И иногда у них не получалось. Тогда у «Спартака» сразу ломалась игра.

Потом на разборах Бесков придумал ложный маневр. Если тебя закрыли и ты уже не можешь принять мяч, уходи из середины поля на бровку. Опекун уйдет за тобой, освободится зона, и в нее начнут входить уже другие игроки. А если опекун за тобой не пойдет, ты будешь свободным. И потом, на фланге всегда легче мяч принять, чем в центре.

Константин Иванович жестко требовал, чтобы Гаврилов и Черенков эти хитрости и маневры по выходе из-под прессинга применяли, не задумываясь. Чаще получалось, иногда нет, и тогда Бесков Гаврилова уничтожал, а Черенкова журил. Но Гаврила сам был виноват. Это Хидиятуллин мог сказать Бескову: «Да ладно, Константин Иваныч, все не так было!» Юра во время спора сыпал шутками и прибаутками, и Бесков кипел. Думаю, ему было бы лучше, если бы Гаврилов грубил.

Но, бывало, Юра черту переходил. Бесков мне даже на него жаловался. Он хотел, чтобы я на Гаврилова, с которым он нас, как бывших динамовцев, в один номер селил, воздействовал. Проблем никогда не возникало. С Юрой я всегда мог поговорить по душам.

Я по натуре командный человек. Как и Гаврилов с Черенковым. Но от одиночества никогда не страдал, в том числе и в молодые годы. Мог в поезде ехать в купе один или жить на базе. Любил и люблю общение, но после «Динамо» ушел в себя. Чувствовал себя настолько плохо, что вообще с футболом хотел завязать. Мне даже снилось, что не играю. Потом просыпаюсь и понимаю, нет, все еще футболист. Вырваться из динамовского ада было счастьем, но на побег ушло столько моральных сил, что в первые месяцы в «Спартаке» мне часто требовалась тишина.

Нельзя сказать, что уединялся, скорее замыкался в себе. Бесков на это обратил внимание: «Почему ты все время один?» Но я не мог ему сказать, о чем думаю. Мы не настолько были с ним близки, чтобы я ему, как отцу, что-то доверительно рассказывал. А когда наконец заиграл в «Спартаке», никак не мог поверить, что страшное позади.

• • • • •

Как-то Гаврилов начудил в очередной раз. Бесков подошел ко мне в столовой и говорит: «Знаешь, когда я его взял из «Динамо», он был как пластилин, лепи, что хочешь. А сейчас стал другим, пошли закидоны».

Гаврилов Бескова, конечно, уважал. Но для того человеческий пластилин был важнее уважения. Он любил игрока, пока мог из него лепить. Бесков всегда был уверен, что получит то, что хочет. Лишь бы пластилин был качественным. Плохой, с его точки зрения, он выбрасывал.

Когда Гаврилов дерзил Бескову, тот иногда даже краснел от обиды и возмущения. На самом деле, Гаврила никого никогда не хотел обидеть и никому зла не желал. В этом он походил на Черенкова. В остальном, как люди, они были очень разными. Гаврилов легко входил в контакт и умел не портить отношения. Это его качество подметил еще Севидов в «Динамо», где была сильная конкуренция за место в составе, где грызлись и друг друга ненавидели до такой степени, что часто чуть ли не до драки дело доходило. И вот однажды подрались.

Сан Саныч созвал собрание и устроил разбор полетов. А в конце его сказал: «Вы знаете, вот мне Гаврилов Юра очень нравится. У него врагов нет, он со всеми в хороших отношениях».

Для футбольной команды быть со всеми в хороших отношениях, наверное, неплохо. Но не иметь в жизни врагов — странно. И если ты готов постоянно идти на компромиссы, это говорит, скорее всего, о твоей беспринципности. Но у Гаврилова было не так. Его все считали простым парнем, своим в доску. Хотя в жизни, как и на поле, он всегда был хитрованом.

В этом плане Черенков не имел с ним ничего общего. Феде очень трудно было войти в контакт. Он общался только с теми, к кому испытывал симпатию. На поле Федя, как и Гаврилов, никогда ни на кого не кричал, хотя, как лидер, имел на это право. Орали Дасаев и Хидиятуллин. Черенков и Гаврилов больше поддерживали. И это нам очень сильно помогало.

В Гаврилове мне не нравилось то, что он мог в узком кругу или за спиной сказать о тебе что-то неприятное. Федор тоже. На этой почве у меня однажды был с ним серьезный конфликт. Он ляпнул, а я случайно услышал.

В 1986 году мы вернулись с чемпионата мира в Мексике, куда Федя не попал. За то время, пока нас не было, «Спартак» горел всем подряд — чемпионат страны не прерывался на период чемпионата мира. Когда возвращались из Мексики, в самолете Дасаев и компания начали выпивать. К моменту пересадки на Кубе Дасаев так набрался, что, когда садились в другой самолет, промахнулся мимо кресла.

Я громко рассмеялся, настолько все это выглядело комично. Но Лобановский и Симонян посмотрели на меня очень косо, потому что все вроде должны были быть в печали после вылета с чемпионата мира. Все в трауре, а Бубнов смеется! Я для себя повода для траура не видел: на чемпионате всего один матч провел, да и тот мы выиграли. А все печали еще в Мексике пережил и в отличие от Дасаева и компании горе водкой не заливал.

Выпивали они почти сутки. Прилетаем в Москву. Впереди два выезда — в Ереван и Баку. Дасаев говорит: «Сейчас приедем и скажем, что на эти матчи не летим». Его можно было понять: все, кто играл, нагрузились сильно. Я хоть и мало играл, но мало и тренировался, форму подрастерял. Психологически тяжело было всем, да и от суточного перелета надо было отойти. А нам уже на следующий день надо быть в Баку, где жара и Джавадов с Пономаревым, которые по всему полю носятся…

В общем, лететь не хотелось.

Уже в Москве Дасаев звонит Бескову, мол, хотелось бы отдохнуть. А Бесков отвечает, нет, в Баку полетят все. Причем сам не полетел!

Я, честно говоря, расстроился, потому что после мексиканских стрессов чувствовал себя не очень хорошо. Не в том смысле, что состояние здоровья было неважным, но форма была далека от оптимальной. В Баку мы сгорели. Но, что еще хуже, Пономарев засадил мне в бедро. После этого из-под меня забили, и Федор Сергеевич Новиков орал, что я плохо играю.

За ужином в ресторане услышал, как за соседним столом кто-то произнес мою фамилию. Смотрю, Федор. Смысл его слов был таким, что, мол, Буба приехал с чемпионата мира никакой. После этого наши отношения с Федором испортились.

На меня сильно подействовало не то, что Федор сказал, а то, что сказал за спиной. Если бы в лицо, мы бы с ним просто побеседовали… Раньше он никому ничего подобного не говорил, ни на поле, ни за его пределами. Мне показалось, он испытывал чувство досады от того, что не попал в сборную. Понимал, что никогда не поедет на чемпионат мира. А попасть туда было его мечтой. Он хотел в Испанию в 1982 году, но не взял Бесков. В 1986-м в Мексику не взял уже Лобановский. А не взяли его из-за болезни.

Слова Феди меня задели. Стрессы, усталость, адаптация, жара в Баку, травма, а тут еще Федя недоволен! Когда поднялись на этаж, подхожу к нему: «Что ты там про меня говорил? Зазвездился?»

А Федя мне вдруг огрызнулся, хотя никогда резко не отвечал. В итоге получился дурацкий разговор. После него таких отношений, как раньше, между нами уже не было, хотя на профессиональном уровне все осталось по-прежнему. На человеческом уровне разошлись.

Спустя почти три года он еще раз по мне прошелся. Это было в Киеве после победы 4:1.

Мыслями я находился уже во Франции, потому что контракт с «Ред Стар» был подписан. Видимо, Федя вновь испытал чувство зависти. В 86-м не попал на чемпионат мира, в 89-м не уехал за границу — тогда его отъезд во Францию еще не планировался. Черенков не знал, почему я уезжаю, думал, что меня отправляют. Дед как бы делает мне подарок!

А никакого подарка не было. На самом деле я больше не хотел оставаться в «Спартаке» из-за того, что в команду пришел Романцев. А я в свое время дал слово Бескову, что в случае прихода Романцева покину «Спартак» вместе с ним. Но об этом никто не знал.

Моюсь в душе. В соседней кабинке Федя, который меня не видит, говорит: «Вот Буба дурак. Мы так играем, а он во Францию собрался».

Мы действительно играли здорово. Так здорово, как никогда не играли при Бескове. И мне это нравилось. Кроме того, со стороны Романцева не было никакого давления. Сами выходили, сами играли, сами решали, с кем в гостинице в одном номере жить. Романцев только состав называл. Меня вдруг ни с того ни с сего администратор команды Хаджи стал селить в одноместных номерах. Я ничего не просил, а меня в люкс засовывали!

Хаджи, видимо, думал, что после ухода Бескова, который якобы мы с Дедом устроили, теперь я в «Спартаке» буду рулить, и вел себя как подхалим. Не то что я в люксе не хотел жить. Мне одноместный номер был нужен, чтобы никто не мешал французский учить. Да и вообще любил в одиночестве побыть. Но ни у Романцева, ни у Хаджи ничего не просил.

И вот Федя ляпнул, мол, Буба, дурак, едет неизвестно куда. А я подумал: «Да, Федя, если бы ты знал, почему уезжаю, ты бы так не говорил».

В тот момент я на него не обиделся. А когда вышел из кабинки, он понял, что я слышал его слова, адресованные Родионову. На этот раз я их мимо ушей пропустил и не стал скандалить. Может, после Мексики я бы тоже ничего не сказал, но был слишком заведенным. Поэтому и сорвался. Сам за спиной никогда ни про кого ничего не говорил. Если были претензии, всегда высказывал их в лицо и на поле, и за его пределами.

В 1983 году, когда Федю признали лучшим игроком СССР, мы прошли в Кубке УЕФА «Астон Виллу». Дома с англичанами сыграли вничью (2:2), а на их поле долго держался счет 1:1, который их устраивал, но в итоге мы победили 2:1. Бесков после игры всех обнимал и целовал в раздевалке. Такое случилось в первый и последний раз за семь лет, что я провел в «Спартаке». Вот это меня по-настоящему поразило!

Потом мы обыграли голландскую «Спарту» и попали на «Андерлехт». Бесков тогда съездил посмотреть бельгийцев и вернулся под впечатлением: «Команда классная».

Федя, посмотрев запись их игры в чемпионате Бельгии, сказал мне, что «Андерлехт» сильнее «Астон Виллы».

После окончания сезона мы отдохнули в Кисловодске и стали готовиться к встрече с бельгийцами. Играть предстояло весной. Все шло как обычно. Вроде подготовились серьезно. В первой встрече, в гостях, открыли счет. Но Франки Веркотерен, капитан «Андерлехта» и лучший футболист Бельгии, играл на том же фланге, куда Бесков выпустил Черенкова. Это была ошибка Константина Ивановича. На фланг надо было ставить Женьку Кузнецова. Лошадь! Он бы Веркотерену в движении точно не уступил.

Бельгиец, капитан сборной, в «физике» Федора превосходил, а в технике ему не проигрывал. Обладал хорошим ударом, мог отдать пас. На чемпионатах мира играл, аргентинцам забивал. Я за Веркотереном наблюдал и видел, что это очень сильный игрок. Машина! Не случайно его признали лучшим игроком Бельгии. Короче, он Федю навозил, сам забил и в остальных голах тоже поучаствовал.

Игра получилась очень тяжелой. Поначалу мы мяч взяли и долго его держали. Забили. Думали, дальше еще лучше пойдет. Но тут бельгийцы понеслись. Давление было настолько сильным, что я ни разу к атаке не смог подключиться, хотя обычно это делал по несколько раз за матч. Все время помогал защитникам. Но у бельгийцев была уже середина чемпионата, а у нас он еще не начался. Может, поэтому они настолько сильнее выглядели.

Два гола мы им все же забили. А при счете 2:3 Поздняков головой выбивал мяч, но судья придумал пенальти. 2:4.

Шок.

Но это ладно. Когда мы приехали перед игрой на стадион «Андерлехта» и зашли в раздевалку, обнаружили там программки к матчу. Дело обычное — такие программки печатали перед всеми играми, и мы их с собой забирали. Кто на память, кто дарить болельщикам. На обложке бельгийской программки был изображен Веркотерен.

И вот закончилась игра. Сидим в раздевалке. Федя голову полотенцем накрыл и переживает. Я рядом. Заходит Бесков. Я никогда не видел тренеров, которые после таких поражений, зайдя в раздевалку, ничего бы не сказали. Четыре гола все-таки пропустили.

Все под влиянием эмоций что-то говорят. Севидов, Симонян, Бесков не были исключениями из правил. И вот Бесков подходит к Феде и говорит: «Федя! Вот ты — лучший футболист страны. И Веркотерен — лучший футболист страны. Но вы сыграли друг против друга, и выяснилось, кто на самом деле лучший».

И тут Бесков не нашел ничего умнее, чем предложить Феде пойти взять у Веркотерена автограф. Типа съязвил. Смотрю, а Федя в ужасе все это слушает, как будто он — главный виновник поражения. А какой спрос с Феди, если Бесков его не туда поставил? Допускаю, что Федор Сергеевич Новиков ему посоветовал. Знаток!

Если бы Бесков подобное предложил сделать Гаврилову, тот нашел бы что ответить. Или Дасаеву. Тот говорил так: «Константин Иваныч! Это все случайно получилось. Я не виноват». Дасаев вообще никогда себя виноватым не считал. Но Федя как всегда ничего не сказал и так и остался сидеть с полотенцем на голове.

В душе он закурил — они с Родионовым покуривали. Потом в гостинице мы в кости играли, и Федя был очень задумчивым. Прилетели в Москву. Оттуда должны были отправиться в Тбилиси на игру с «Динамо», а затем предстоял ответный матч с «Андерлехтом» в Тбилиси же.

Помню, вечером перед ужином смотрели на видео фильм «Рокки». Бесков любил его ставить для повышения боевого духа. Говорил: «Вот, смотрите, как люди настраиваются на битву». Тогда «Рокки» производил впечатление. Такие фильмы доставали непонятно где, а если уж доставали, то смотрели внимательно.

Музыка из «Рокки» аж за душу брала! Мурашки по коже бежали! Так вот, после фильма Сергей Рожков, наш тренер, заподозрил, что с Федором что-то неладное происходит. Нас это удивило, но я, правда, и до этого за Черенковым странности наблюдал. После одного из собраний он вышел из зала и ни с того ни с сего вдруг говорит: «Вот Буба — настоящий коммунист».

Я действительно был коммунистом, но к чему он это тогда сказал? Явно не в тему. Правда, в тот момент мы еще были с ним в нормальных отношениях.

В Тбилиси Феде совсем плохо стало. В ресторане он сказал официанту, что не будет есть еду, потому что она отравленная. Конечно, это не могло остаться незамеченным. Когда мы с Рожковым пришли в номер, где Федя жил вместе с Родионовым, увидели, что он сидит на кровати, а во рту три сигареты. Понятно было, что он не в себе.

После этого Родионова от Черенкова отселили, а вместо него в номере жил кто-то из тренеров. В команде об этом заговорили, да и по Тбилиси слухи поползли.

Говорят, Эдуард Шеварднадзе, первый секретарь ЦК компартии Грузии, даже звонил Бескову и предлагал помощь. Черенкова хотели в Москву отправить, но решили этого не делать, потому что врачи сказали, что ему будет лучше, если с командой оставить.

Обычно мы перед играми разминались. А перед «Андерлехтом» Бесков отменил утреннюю разминку на стадионе и повез нас на фуникулер. Поднялись на гору Мтацминда. Как же красив был Тбилиси! Черенкова же и нескольких запасных Бесков все же послал вместе с Рожковым размяться. Рожков был тренером, которого любили и которому доверяли.

Он мне потом рассказал, что Федор на разминке чудеса творил. Лупил по «девяткам»! Он же думал, что к матчу готовится. Ему никто не сказал, что играть он не будет. Не хотели его волновать. И Федя ничего не подозревал. Такое было впечатление, что он не осознавал, что с ним происходит.

Бесков приезжает с прогулки и — к Рожкову: «Как Федор?»

Тот отвечает: «В полном порядке. На разминке чудеса творил. Можно ставить». Бесков даже не поверил. Риск был большой, а вдруг он на поле начнет чудить? Весь Тбилиси уже знает, что с Федором неладно. Будет скандал. Бесков в состав Федора все же не включил, но посадил на трибуну. Представляю, каково было Феде, когда все на него смотрели!

Игра сложилась для нас неудачно. В начале второго тайма Гаврилов не забил пенальти. Попади он, мы бы бельгийцев дожали. Помню, как Алекс Чернятински за голову схватился, когда судья свистнул пеналь. Я этот жест так хорошо запомнил, потому что персонально его опекал. Полностью Чернятински закрыл, и Бесков остался доволен моей игрой. Мы победили, но всего 1:0, а надо было 2:0.

После матча все были расстроены, потому что реально могли пройти бельгийцев. Заходим в раздевалку, а там Бесков ураганом налетает на Гаврилова. И как начал ему втыкать! Гаврилов ему что-то стал отвечать, но Бесков только сильнее заводился. Это было несправедливо хотя бы потому, что Гаврилов на последней минуте «Астон Вилле» в Москве забил пенальти. Здесь не забил — в футболе все бывает, но разве он нарочно?

В Бельгии после матча досталось Черенкову, здесь жертвой Бескова стал Гаврилов. И в этой суете и крике все потеряли Федю. Рожков видел, как он шел к раздевалке, но потом исчез. Как выяснилось, он пошел в раздевалку к «Андерлехту»… за автографом Веркотерена! Оказывается, Федор привез из Бельгии программку с первого матча и сделал то, о чем его просил Бесков. А потом спокойно пошел в автобус. Там его и нашли.

Приезжаем в гостиницу. Обычно все поднимались в номера, чтобы оставить там вещи и переодеться. А у меня была привычка сразу идти в ресторан. Зайдешь, покушаешь, а потом можно идти отдыхать. Бесков пошел в ресторан со мной. Наши столики находились по соседству. Сидит Бесков, думает о своем, и вдруг появляется Федя. Подходит к столу Бескова и прямо на тарелку кладет программку с автографом Веркотерена. И если после первого матча с бельгийцами Федя сидел в раздевалке, обхватив голову руками, то теперь за голову схватился Бесков. Он совершенно растерялся. А Федя спокойно вышел из ресторана.

И здесь я все понял. Скорее всего, слова Бескова об автографе стали той каплей, которая вызвала нервное расстройство Черенкова. Скажи Бесков подобное Гаврилову, тот бы только посмеялся. Но Федору нельзя было это говорить!

После возвращения в Москву Федора определили в Институт психиатрии и стали там лечить. О футболе речи и быть не могло. Без Феди игра «Спартака» расстроилась. Предполагалось, что в центре полузащиты заиграет Сергей Новиков, но, как показало время, заменить Федю никто не смог.

Дела шли настолько плохо, что когда Федор ближе к августу появился в команде после полугодового отсутствия, все вздохнули с облегчением. Думали, вылечился. В больницу к нему постоянно ездил наш доктор, а из игроков, по-моему, никто не навещал. Да и не так просто было выкроить время, потому что матчи следовали один за другим. Ко всему к Феде могли и не пустить, потому что ситуация была непростая.

После того как Бесков навестил Федю, тот попросил выписать его. Видимо, Бесков уговорил Черенкова. Наш врач рассказывал мне, что врачи института были в шоке, потому что без присмотра с Федей могло приключиться все, что угодно.

Про болезнь Федора рассказывали разные небылицы, но на самом деле все произошло так, как я это описываю. И получилось, что по злой иронии судьбы подтолкнул его человек, который и сделал из него одного из лучших футболистов в истории советского футбола.

Информация о том, что у Феди проблемы со здоровьем, разнеслась по стране довольно быстро. И когда он вновь появился в «Спартаке», мало кто верил, что он заиграет на прежнем уровне.

Но даже при этом его боялись! Черенкову предстояло вернуться на поле в матче против киевского «Динамо». По приезде в Киев ко мне подошел Сергей Балтача, поприветствовал, и первый его вопрос был, будет ли играть Федор.

Я ответил: «Будет. А что вы так беспокоитесь?» А про себя подумал, что Федя, который возил Киев еще пару лет назад, совсем не тот Федя, что приехал сейчас.

Но Киев мы обыграли, и в ходе всего матча было видно, что киевляне Федю все равно боятся. Назад я ехал в поезде в одном купе с Черенковым. В Киеве мы накупили знаменитых киевских тортов. Федя предложил попить чайку в честь победы, достал свой торт, разрезал его и предложил всем не стесняться.

Пили чай, а я размышлял над тем, что же изменилось в игре Черенкова после перерыва. И понял. Когда он был в порядке, даже спиной чувствовал соперника. Принимал мяч и одним движением уходил от опекуна. Эти его способности меня всегда удивляли. Может быть, он видел соперника боковым зрением и еще до приема мяча успевал оценить обстановку и его положение.

А в матче с Киевом он несколько раз принимал мяч, но натыкался на соперника, хотя, казалось, делал то же самое, что и всегда. Спрашиваю его: «Федя! Раньше ты, приняв мяч, сразу уходил от игрока. А сейчас у тебя не получалось. Что случилось?»

Федор был большим наивным ребенком и, если на него не давить, на вопросы отвечал так, как было на самом деле. Никогда не врал.

Говорит: «Знаешь, раньше я чувствовал соперника. А сейчас это чувство пропало». Видимо, прием транквилизаторов не прошел бесследно. И при всем при этом мы выиграли, и Федор был далеко не последним среди нас игроком, благодаря которому победа была достигнута. Это говорит об уровне его мастерства.

После этого Федор даже в сборную к Эдуарду Малафееву попал и помог ей выйти на чемпионат мира 1986 года. В последних трех турах нам надо было выиграть у датчан, ирландцев и норвежцев, чтобы занять как минимум второе место, которое напрямую выводило на мировое первенство. Даже одна ничья могла быть равносильна поражению. Во всех трех матчах мы победили, не пропустив ни одного мяча. Отборочный цикл мы заканчивали совсем не тем составом, что потом выступал в Мексике. Лобановский, сменивший в последний момент Малафеева, взял туда всех, кроме Балтачи, выигравших Кубок кубков киевлян, добавив к ним Дасаева, Ларионова, Алейникова, Чивадзе, Родионова, Морозова и меня.

Федя тоже не попал на чемпионат мира. Перед его началом мы поехали еще с Малафеевым на сборы сначала на Канарские острова, а потом в Мексику, где за год до этого произошло страшное землетрясение. Федя о нем узнал и испугался, а может быть, так на него нагрузки подействовали, но его снова заклинило.

Он стал требовать, чтобы ему дали возможность поговорить с женой по телефону. Условия на сборе были спартанскими. Жили в кемпинге возле дороги, тренироваться ездили черт знает куда, на непонятно каких полях. Играли контрольные матчи. За день до игры со сборной Мексики поехали попробовать поле и размяться на знаменитом стадионе «Ацтека». Туда добрались быстро. А когда возвращались назад, оказалось, что дорога перекрыта. Забастовка. Пришлось ехать в объезд по горам четыре часа. Малафеева тогда все прокляли. Проклинали и раньше, когда он нас в среднегорье гонял как на равнине. Нам иногда казалось, что он сошел с ума — такая была подготовка к чемпионату мира.

Федору, конечно, дали поговорить с женой по телефону, но потом отправили домой. И хотя формально он в сборной еще оставался, его судьба была решена. Больше его не приглашали. И если после первого случая Черенков восстановился, и Малафеев взял его в команду, то к Лобановскому он уже не попал.

Федя, как и Гаврилов, всегда был сам по себе. Но в то же время он был командным игроком. За время подъема «Спартака» из первой лиги в высшую коллектив спаялся, возникло даже своеобразное братство. Если пили, то все вместе. Если шли налево, тоже все вместе.

Федор на фоне остальных выделялся в лучшую сторону. Он учился в Горном институте, который футболисту было непросто окончить. Поблажек ему там не давали, и Феде приходилось, как и обычным студентам, готовиться к зачетам и сдавать экзамены. Однажды в Дании он обратился ко мне с просьбой помочь ему решить уравнение. Помочь я не смог, потому что уравнение было очень сложным, но убедился, что с учебой у Феди все серьезно.

Он пришел в «Спартака» совсем молодым, в 18 лет. А вокруг волки — закури, выпей, давай в картишки сыграем. Думаю, Федя пошел у них на поводу из стадного чувства. Все выпивают, и я буду. Все курят, а я чем хуже? Никогда этого не понимал. А Федя не смог поставить себя так, чтобы никто к нему не приставал. Или, может, по своей душевной простоте стеснялся отказаться от приглашения старших. Как тогда говорили: «Кто не курит с нами и не пьет, в основной состав не попадет!» Когда в 1983 году отдыхали в Кисловодске, Федя и пивко, и водочку себе позволял. Но не надирался, как, скажем, Сочнов с Базулевым или Гладилин.

Научился в карты играть, в кости. Я особо не вникал в их отношения, но факт тот, что в дасаевской компании Федя стал своим. В карты они, кстати, его обували, потому что он не очень хорошо играл. Там свои профессионалы были.

Некоторые так проигрывались, что уже в день зарплаты оставались без копейки после расчета по долгам.

Федя не был жаден до денег, как многие в «Спартаке», скорее скрупулезен в денежных вопросах. Объяснение этому было простое. Федя рос без отца, его воспитывала мать. Каждая копейка доставалась тяжело, вот и пришлось научиться быть экономным. В «Спартаке» он неплохо зарабатывал, помогал матери и брату, но не шиковал.

Когда Федор приходил в бухгалтерию за деньгами, он всегда их пересчитывал. Я никогда этого не делал, а потом неожиданно выяснилось, что надо. Первым это Пасулько обнаружил.

Он получил толстую пачку и обнаружил, что не хватает одной десятки. Оказалось, кассирша вытаскивала из каждой пачки по купюре. Думаю, имела рублей по 200 с каждой зарплаты. В те времена это была приличная сумма. Дед кассиршу уволил, шум поднимать не стали.

• • • • •

Как футболиста Черенкова уважали все. По игре Федя был лидером. Но не в раздевалке, не капитан по натуре, как и Гаврилов. Здесь на него никто особого внимания не обращал. Да он и не стремился к тому, чтобы его слушали. Сам слушать умел. Мог согласиться, а мог и возразить. Но всегда очень спокойно.

Мне казалось, Черенков стремился к результату, но победа не была для него самоцелью. Федя хотел выигрывать в команде, а не показывать, что лучший именно он. Выиграли, и, слава богу, все счастливы.

Феде хватало того, что его обожали болельщики. Среди людей моего поколения он до сих пор любимый спартаковский футболист.

Это неудивительно. Столь уникальных по игровым и человеческим качествам и судьбе футболистов в «Спартаке» не было и нет.

Он всегда пользовался в народе популярностью. Но то, что я увидел во время похорон Феди, меня потрясло до глубины души. На панихиду в манеже «Спартака» в Сокольниках собрались десятки тысяч людей. Такую длинную очередь я видел только однажды — в детстве, когда стоял на Красной площади вместе со всеми, кто хотел попасть в Мавзолей Ленина.

Я приехал в манеж в девять утра. Гроб с телом Феди уже привезли. Попрощаться с ним мне никто не мешал, потому что народ стали пускать только в 10 часов. Пока стоял, вспомнил все, что нас связывало. Это были, наверное, лучшие моменты моей футбольной жизни в «Спартаке».

И за это я буду благодарен Феде до самой смерти.