«Локомотив» на следующий сезон вылетел в первый эшелон. Думаю, что Марьенко здесь не причем. Виктор Семенович вполне квалифицированный тренер. Просто таково было положение дел в команде. Другой вопрос, зачем было говорить красивые слова о тройке призеров.

А я оказался в ФШМ, меня туда позвал Олег Лапшин.

– Валентин, поработай, у нас хороший трамплин. Смотри, Маслов, Бесков, – все здесь разгонялись.

ФШМ – уникальная школа. Она принадлежала всей Москве, и, соответственно, условия были шикарные. Хорошая база в «Лужниках», много прекрасных полей, два зимних зала для тренировок. На сборах ребят одевали, обували. Прекрасный тренерский состав. Поэтому оттуда вышло много выдающихся футболистов. Дали мне группу, в которой был Толя Кожемякин. Очень редкий футболист. Не случись с ним такая беда, ему не было бы равных. Быстрота, техника, удар с обеих ног. Физически хорош, с обводкой. Я испытал это на своей шкуре. На тренировке имел неосторожность выйти на поле персонально против него в квадрате шесть на шесть. А мне еще тридцать семь лет. С выносливостью все в порядке, за ветеранов неплохо играл. И этот шестнадцатилетний парень так меня возил, с моим-то опытом, знаниями, да еще и оставшейся физикой, что я сделал вывод, растет очень большой футболист…

Летом семидесятого пригласили меня в дорпрофсож и сказали: есть место. Звонили из Симферополя. Местная «Таврия» тогда принадлежала железнодорожному ведомству. Команда играла по второму эшелону и искала тренера для решения «высоких» задач. Павел Иванович Кузнецов объяснил, что город хороший, стадион потрясающий, зарплатой не обидят. Говорю:

– Пал Иваныч, я всегда рвался работать тренером. Можно попробовать.

Приехал ко мне начальник команды Заяев на переговоры. Известнейший на Украине человек, он потом много где работал, футболом сам не занимался, но как доплату достать, деньги выбить знал превосходно. Валентин Борисыч, говорит, поедемте, о вас все знают, игроки вас любят. Море – ехать полтора часа в любую сторону, семью с собой берите, купаться будете. Первый секретарь обкома Кириченко у нас большой человек, он Брежнева каждый год на отдыхе в Ялте встречает…

В общем, нарисовал такую картину – рай нарисовал. Только что вторая лига. Я посоветовался с Зоей, она говорит:

– Валь, если такие условия, ты рвешься, тебе надо расти, конечно, поезжай. А мы пока не решаемся. Дети здесь во французскую школу ходят, на лето будем приезжать.

Условия и впрямь оказались райскими. Поселили меня в центральной гостинице «Симферополь» в двухместном номере «люкс». Питался в ресторане. Зарплату положили двести рублей (плюс двести – доплата). Здесь я, правда, до Киева, до Донецка не дотянул. Там Юрку Войнова и других звали «пятитысячниками», они получали по пять тысяч. Это не считая премиальных за игры. Я был прикреплен к колхозу миллионеру, где мед стоил рубль пятьдесят. Двадцать пять копеек черешня. Колхоз носил имя Чкалова. И в пригороде на озере возле нашей базы стоял домик Чкалова, сына, тоже Валерия. Он с женой приезжал, рыбу любил ловить. Там разводили карасей. А больше за тридцать километров никого, только мы, да сын Чкалова с женой. Часто общались с ним, очень приятный человек. Рассказывал истории про отца, правда, по большей части известные – как он засыпал с пистолетом под подушкой.

Вторым тренером у меня был Владимир Николаевич Паес. А до этого он работал директором фирменного винного магазина «Солнце в бокале». Проблем с хорошими винами не возникало: любые из погребов Массандры, из Ялты. «Черная Алушта» и все, что выпускалось лучшего. Наверху был магазин, а в подвальчике – дегустационный зал. И как только гости какие, мы их ведем на «дегустацию». А зачастую и судей туда водили. «Дегустации» иной раз заканчивались очень весело, но все было чисто по-дружески, без тайной цели, по крайней мере, с моей стороны. А что уж там делал Заяев, этого не знает никто.

Центральное поле в Симферополе, наверное, лучшее на Украине, включая Киев. Что говорить, когда сами киевляне, если какой показательный или международный матч, рвались в Симферополь. Мыльников, директор стадиона там и жил, и ночевал. Над каждой кочкой трясся. Каждый такой выезд для него как ножом по сердцу. А что поделаешь? Против Щербицкого не попрешь. Когда к нам кто-то приезжал на гостевую игру, мы по положению обязаны были предоставить поле на сорок минут для тренировки. На сорок первой минуте Мыльников меня буквально за горло хватал:

– Валентин Борисыч, я их выгоню, они уже сорок минут поле топчут.

– Не вздумайте! Пусть хоть полтора часа носятся.

Они, когда видят это прекрасное поле, тренируются, не сорок минут, а час-полтора, обо всем забывают. А на следующий день играть. Уставали все. Мелкая тренерская хитрость, хотя и некрасиво по отношению к Мыльникову У него каждый шаг бутсы в сердце отдавался.

Словом, работай – не хочу. «Таврия» занимала тогда, кажется, десятое место. Поехали на сборы в Севастополь. Здесь я увидел много недостатков, много шелухи в команде, нарушены все принципы ведения игры. Каждый хотел показать себя, на что он способен. Пришлось сделать индивидуальный план на каждого. План-то планом, а на следующий сезон я серьезно усилил состав. Используя, так сказать, служебное положение. Дело в том, что председатель спорткомитета Украины был хорошим другом Заяева и приезжал отдыхать в Симферополь. И в неформальной обстановке он мне предложил провести несколько игр в качестве тренера сборной Украины по второй лиге. Первая-то лига целиком простреливалась, а до второй селекционерам еще надо добираться. Я собрал со всей зоны лучших ребят и провел несколько матчей. Присутствовало высокое начальство, председатель федерации футбола Украины Фомин приезжал. Посмотрели, взяли на карандаш и разъехались. Я же, пока они там чесались, человек пять-шесть переманил к себе. А ребятам поменять Черновцы ли, Чернигов на Симферополь – они с удовольствием поехали. Всем дали квартиры. Из Донецка перевели ко мне Орлова и Крупчака в обмен на моих двух ребят. Но Климов и Черемисин в «Шахтере» не заиграли и тоже вернулись. Вдобавок, на тренировке мне подводят паренька из Керчи, говорят, посмотрите, его рекомендовали. Здоровый, высокий, бьющий. Играли двустороннюю, и я его выпустил в полузащиту. Через некоторое время кричу:

– Все. Заканчиваем тренировку.

Он голову опустил, подходит и спрашивает:

– Что не подхожу?

– Почему? Наоборот, подходишь. Беги скорей оформляйся, а то Заяев через пятнадцать минут уедет в обком, пускай тебя оформит.

Паренька звали Юра Аджем, и он потом выступал за сборную СССР.

Одним словом, с составом и игрой мы определились и уже через год заняли второе место в зоне (или, как это называлось, стали серебряными призерами чемпионата Украины), совсем чуть-чуть нам не хватило до переходного турнира. В первенстве 1972 года задача ставилась одна, ясно какая. Мы собственно к ней и шли, и в итоге «Таврия» вышла в первую лигу через год под руководством Шапошникова. А меня в середине сезона партийным приказом направили на выручку львовским «Карпатам».

Об этом чуть позже, а пока хотелось еще раз вспомнить о «райских» годах в Симферополе.

Жена с детьми на лето приезжала, я их устраивал в Ялту, к морю. В любое свободное время брал машину и приезжал, привозил с собой ящик черешни, персиков. А вот когда ее не было, я довольно интересно проводил свободное время. Второй секретарь обкома по идеологии Солодовник Леонид Дмитриевич меня как-то вызвал и спросил:

– Валентин, чем ты занимаешься в свободное время?

– Готовлю занятия, а дальше телевизор смотрю.

– Давай так сделаем. Если у тебя есть желание, у нас прекрасный драматический театр, хороший цирк. Я тебе сделаю персональное место…

Надо сказать, что в плане театра и других зрелищ футболисты того времени были далеко не темными людьми. Скорее, наоборот. Во-первых, на выездах и сборах нас постоянно водили на разные постановки в рамках культурной программы. А, во-вторых, так уж получилось, что тогда образовалось много футбольно-театральных семей. Я уже упоминал, как мы с Игорем Нетто ходили на спектакль его супруги Ольги Яковлевой. У Саши Климачева, Миши Огонькова, Бори Батанова, Коли Маношина жены выступали на сцене. Они ходили болеть за нас, а мы их поддерживали в залах. Недавно на дне рождения актрисы театра Моссовета Галины Дашевской, супруги Маношина, мы этаким смешанным коллективом задумались над этим фактом. Я высказал мысль, что театр и футбол связаны – «одной группы крови». И произнес тост:

– Ни вы, ни мы в свое время не знали своей цены. Мы не знали, сколько получает за фильм Мастроянни и сколько получает за матч Ди Стефано. Давайте выпьем за то, что мы бесценны.

Немного самонадеянно, но всем очень понравилось…

То есть мы, футболисты тех лет, были «серьезными» театралами. Но тогда в Симферополе я так часто ходил в театр и даже на репетиции, что поневоле стал «работать» в зрительском кресле, сравнивать принципы ведения спектакля и футбольного матча. На репетициях я задумался вот над чем. Режиссер останавливает сцены в случае малейшей неточности. «Стоп! Ты сначала должна среагировать на звук его шагов, а потом поставить фужер на стол». «Стоп! Почему ты там встал, ты здесь должен остановиться, за пять шагов от нее, тебя из зала не видно, только профиль, развернись лицом, пройди еще раз». «Стоп!»… «Стоп!»… Стоп!»… И так до тех пор, пока последовательность движений эпизода не доведена до автоматизма, не говоря уж о репликах. А дальше в бой вступает актерское мастерство.

Разумеется, нельзя проводить прямые параллели, футбол все-таки не театр. Но если б была возможность доводить до такого же автоматизма конкретную игровую ситуацию. Да, конечно, на тренировках мы этим и занимаемся, но все это в статике. То есть разошлись по местам, начали сначала. Каждому футболисту поневоле известен маневр соперника. А вот как бы десяток раз повторить ситуацию, так сказать, с разной предысторией. Когда один вернулся в защиту после длинного рывка, второй только что получил по ногам, а вратарь неверно выстроил стенку. В «Таврии» я придумал такой способ отработки стандартов. Предупредил:

– Ребят, я иногда буду свистеть возле штрафной.

Играем обычную двусторонку, мяч оказался в нужной мне точке, я – свисток, штрафной. И получалось, что в игровой ситуации они за тайм по пять-шесть раз бьют штрафной, причем в игровом запале. Лобановский практиковал другой метод, мы его потом с Морозовым использовали в ЦСКА. По статистике восемьдесят процентов голов с игры забивается после фланговых проходов. Как совершить этот фланговый проход – вопрос другой. А вот отработать действия форвардов в штрафной площади при подаче или простреле чрезвычайно важно. Лобановский проводил специальную линию по всей длине поля метрах в шести от боковой. За нее защитнику забегать было запрещено. И футболист, не встречая сопротивления, беспрепятственно проходил и подавал, будь то при массированном наступлении или при контратаке. Выходило за тренировку раза в четыре больше фланговых передач. А еще можно было и со скамейки сделать замечание. Получалось своеобразное режиссерское «Стоп! Повторить!», но при этом не прерывая игры.

Вообще говоря, если рассматривать вопрос шире, то речь идет о том, чтобы отрабатывать необходимые компоненты не в статичном тренировочном положении, а в любой ситуации, может, даже за пределами поля. Тогда заставишь голову и тело выполнять их автоматически. Удивительно, но это касается и физических возможностей. Конечно, сложно представить, что скорость или прыгучесть требуют автоматизма. Но вот ведь в чем дело. Наука говорит, что надо тренироваться с одиннадцати до часа дня и с шести до полвосьмого вечера, потому что этот период – самый рабочий с физиологической точки зрения. Все правильно, но спортсмен как бы программирует себя на выполнение физических нагрузок в определенное время. А вот если приучить себя к тому, что тело в любой момент дня и ночи готово совершить рывок, то и в игре среагируешь на ситуацию на долю секунды быстрее соперника, еще сам не осознавая этого.

В настольном теннисе, например, очень важна работа ног. Можно изнурять себя на тренировках многочисленными растяжками, приседаниями, прыжками. А вот один известный в прошлом теннисист выполнял приседания, когда поднимался по эскалатору или ехал в троллейбусе. Не то, чтобы он вообще только и делал, что приседал. Просто приучал свой мышечный аппарат к мгновенной концентрации в любой момент. Разумеется, в транспорте на него смотрели, как на полного идиота.

Николай Петрович Старостин поступал хитрее. Он в свое время играл правого края и был очень скоростной. Старостин довольно оригинально работал над рывками. Как рассказывал Андрей Петрович, идет он с женой в театр или куда еще в цивильном костюме и лакированных ботинках. Подходит троллейбус, и в этот момент у Николая Петровича «неожиданно» развязывается шнурок. Он жене говорит: иди, садись. А сам завязывает. Входит последний человек, двери закрываются. «Ах ты, черт!» Он делает рывок и успевает влететь в салон…

А в цирке меня поразил жонглер. Он одновременно работал с тремя мячами и показывал такую виртуозную технику, что и бразильцам не приснится. Я несколько раз ходил смотреть на него. Парень великолепно работал корпусом, все части тела голова, ноги, плечи и даже то, что сзади ниже пояса, – независимо друг от друга посылали мячи на нужную высоту в нужную долю секунды. Смотрел и задавался вопросом: вот если б его взять, дать ему скорость, как бы он там. Потом, когда все это проанализировал, мои эмоции несколько поутихли. Прежде всего, он работал недокачанными мячами, спущенными. Значит, уже к футболу не подходит, техника совсем другая. Потому что в реальном футболе избежать упругого отскока удается за счет правильного положения и напряжения, допустим, стопы. Здесь же роль амортизатора выполняет сам мяч. Это как в футзале. Смотришь на них и думаешь, какие же они все техничные. А у них такие же недокачанные мячи. Мяч попадает на ногу и обволакиваете, а не пружинит.

Да к тому же все это происходит в «стерильных» условиях. Аркадьев нам рассказывал, как Исаак Дунаевский в дружеской беседе пгутливо спросил его:

– Как же вы так тренируетесь? Вышел футболист и промазал. У нас бы за такое сразу выгнали. Если пианист – мастер и играет на концерте, он всегда играет здорово. Очень редко, когда ошибется.

Борис Андреевич отвечал:

– А вы видели, чтобы футболист, когда ему не мешают, на идеальном поле ошибался? А если б у вас за роялем воровали ноты, толкали в спину и за ногу хватали, а из зала еще кричали «на мыло!» Мы тогда представили эту картину и жутко смеялись. Так же и с циркачом. Он начал работать с мячом – и его толкнули. Он чеканит, а к нему вдруг еще вторая голова лезет на этот мяч.

Но было для меня и много полезного в искусстве этого жонглера. Когда он работает, у него все тело расслаблено. Нас ведь учили: когда мяч идет на грудь или на ногу, нужно делать так называемое уступающее движение. То есть как бы успеть сопроводить мяч. Он входит, попадает на правую или на левую часть груди и не отскакивает. Также на бедро. А я еще в пятьдесят восьмом обратил внимание, что у бразильцев нет уступающего движения, у них все расслаблено, как у этого парня. Пеле, Вава, Диди – все они, когда принимают, делаются студнеобразными, как холодец. Мяч как бы попадает в вату. Умение расслабляться на долю секунды в момент приема это искусство. Сейчас Зидан и Рауль так делают: вальяжно, как будто с пренебрежением к мячу. И он их слушается.

То же самое относится и к передаче. Мне техничные игроки напоминают чистильщиков сапог. Намажут гуталином, надраят щеткой – это их вынужденные и необходимые черновые действия. И вдруг в последний момент бархоткой наведут блеск. Расслабленным движением, как бы поверх мяча. И вот вам такая передача! Бархатная, удобная, блестит! Мяч приходит к тебе: пожалуйста, делай со мной, что хочешь, не нужно никаких лишних движений. Сальников так пасы давал, Симонян, Валя Иванов…

Вот так. Помимо успешной работы с командой, я с большим удовольствием вспоминаю свои «культурные походы» за эти два года в Симферополе. Но всему хорошему приходит конец. В июле семьдесят второго вызывают меня в федерацию футбола и говорят, что «Карпаты» вылетают из высшей лиги, надо ехать спасать. Меня аж злость взяла. Нашли тренераспасителя. Ну и что же, что высшая лига? Тут команда на ходу, мы и в первой не затеряемся. Отношения прекрасные. Город чудный, Крым. Короче, я говорю, не поеду во Львов. Доложили в обком партии, что я отказываюсь. Тотчас присылают телеграмму из ЦК партии Украины: коммунисту Бубукину срочно явиться в ЦК партии Украины. Я пошел на прием к Кириченко.

– Николай Карпович, – говорю. – Мы затеяли большое дело. Хотел бы остаться здесь, дальше работать.

А он мне:

– Валентин Борисович, не могу ничего сделать против Щербицкого. Мне тоже очень не хочется вас отпускать. Если вы сами своими силами отобьетесь как-нибудь, мы будем счастливы и рады. Но я не могу идти против ЦК партии Украины. Поезжайте сами решайте.

Своими силами! Если приближенный Брежнева не может решить этот вопрос. Делать нечего, полетел я «разбираться» в Киев. Принимает меня второй секретарь Погребняк и буквально дословно говорит:

– Валентин Борисович, вам партийное поручение. Посмотрите сколько писем в ЦК от наших эмигрантов из Канады, отовсюду. «Карпаты» – это наша любимая команда, за которой мы следим, и жалко, если она вылетит в первую лигу. Какая помощь нужна, готовы деньги собрать. Тренера найти. В общем, так, вы должны принять команду «Карпаты». Если команда останется в высшей лиге, ордена и медали вам. Если не останется, хлеба на Украине вы не найдете.

То есть закругляй, москаль, и забудь дорогу на Украину. Я спрашиваю:

– Когда это надо делать?

– Как когда? Вон машина стоит, пообедайте в столовой, у нас хорошая столовая, через два часа самолет. Вас эта «Волга» отвезет в аэропорт, билеты вот, и секретарь обкома там встретит.

А я в костюмчике, пиджаке с галстуком, без вещей, жена в Симферополе. Во Львове меня встретил второй секретарь львовского обкома партии Анатолий Захарович Падолко, заядлый болельщик, и сходу говорит:

– Сегодня игра с Минском. Сейчас поедем на базу в Брюховичи, сделайте установку на игру.

Вот это здорово. Утром я еще был тренером в Симферополе. А вечером давай установку «Карпатам». Я и игроков-то толком не знаю, они по высшей лиге только два года. Привозят в Брюховичи, красивое место, дом двухэтажный, маленькая площадочка. А я слышал о Полосине, тренере, которого сняли. Всех успехов «Карпаты» добились с Эрнстом Эрвиновичем Юстом. Кубок СССР завоевали, выступая еще в первой лиге. И как раз в семьдесят втором назначили Полосина. Анатолий Федорович очень грамотный человек. Толком он нигде не играл, но знаниями обладал потрясающими. Окончил институт физкультуры, учился у всех тренеров. Кстати, под его руководством в восьмидесятом году «моя» «Таврия» вышла в выспгую (!) лигу. Перед установкой я подошел к Полосину и сказал:

– Анатолий Федорович, я никого не хочу искать, если у вас есть желание со мной поработать – давайте.

– Валентин Борисович, да я бы с удовольствием. У меня здесь квартира, семья.

– А в чем дело? Что не получилось?

– Да так вот, начну говорить, сразу спорят со мной. Говорю, вроде, правду. Начинаю тренировку проводить, а они мне: шо ты даешь, як мы так грани. С Юстом мы легко, там… И так далее.

Суть дела я уяснил сразу. Над «Карпатами» витал дух местного национализма. Юста, кстати, очень вежливого и культурного человека, они считали своим. Он родился в Ужгороде. А пришлых людей, в особенности москалей, на дух не переносили. Главным образом, болельщики. Если команда не выигрывала, то шли угрозы, присылали письма, телеграммы приходили, пугали: «Убьем, шутить не любим, москаль, убирайся».

Но это все было потом. А началось хорошо. Мы выиграли ту мою первую игру с Минском. Причем, мяч забили на последней минуте со штрафного. А я на установке, кроме общих слов, только и сказал, что если будете бить штрафной, то Козинкевич здесь стоит, Лев Броварский здесь, Лихачев с левой стороны. Вот так разыграешь, так пробежишь. Именно так они и сделали. Падолко был в восторге: Бубукин только сказал, а они уже выиграли.

Остались мы в высшей лиге, орденов и медалей, правда, не получили. Перед началом следующего сезона все тренеры высшей и первой лиг защищали годовой план. Это обычное дело. Но председатель федерации футбола СССР Зинченко собрал корреспондентов и стал задавать совершенно странные вопросы. Вплоть до того:

– Сколько раз у вас футболисты по воротам бьют за тренировку?

Я говорю: не знаю. Он такой радостный:

– Видите, старший тренер и не знает, сколько у него команда бьет по воротам.

Я ему говорю, что знаю объем, то есть двадцать минут тренировочного процесса на отработку ударов достаточно, учитывая, что игроки после тренировки остаются.

А он только кивает головой, мол, все понятно. Вроде, и не план хотел забраковать, а меня самого.

Я тогда ему говорю:

– Вы извините, я могу вам задать вопрос? А он такой напыщенный – конечно!

– Вы приходите обедать, что вы заказываете?

– А зачем это вам?

– Ну все-таки?

– Беру закуску, полтарелки первого, обычно, второе и компот. Что еще вас интересует?

– А вот когда вы суп едите, сколько раз рот открываете, ложку туда кладете?

Он вытаращил глаза, такой смех был среди корреспондентов. Я говорю:

– Так и я, мне важна порция супа, а не количество ложек.

Еще одна проблема возникла на сборах в Ялте. Я уже проводил трехразовые занятия с ними. Козинкевич, Поточняк, Броварский уехали со сборов. Приехали в обком партии жаловаться на меня, что я даю большие нагрузки, кроссы бегают много и так далее. Падолко послушал и ответил:

– Не хотите играть – не надо. Человек старается, чтобы команда сильно играла. Я думал, вы жалуетесь, что он пьет, не работает с вами. А он работает, вам отдохнуть не дает. Вы должны пойти извиниться или заканчивайте играть, поезжайте играть в Хабаровск отсюда, из Европы.

Стоит отметить, что это был единичный случай. Со всеми ребятами у меня потом были отличные отношения. А проблема заключалась вот в чем. Я посмотрел конспекты Юста, и увидел, что на сборах в Брюховичах футболисты перед матчами играли в основном в «дыр-дыр». Там поэтому и поле-то маленькое. Ну и слава Богу, раз был результат. Эрнст Эрвинович, наверное, находил какие-то свои подходы. Полосин пришел и совершенно правильно нагрузил их физикой. Кроссы бежал впереди них. Поэтому-то они и «сплавили» его. Я тоже сторонник больших нагрузок, но с одной оговоркой…

Здесь позволю себе несколько отвлечься и рассказать забавный эпизод о моем «научном» споре на эту тему со школой Лобановского. В 1986 году киевляне стали чемпионами и забили больше всех мячей. А я работал помощником Юрия Андреевича Морозова в ЦСКА. От армейского клуба надо было лететь в Киев, вручать приз Григория Федотова. Морозов мне и говорит:

– Валь, поезжай ты. Я не могу, Василич оставит – как бы не загулять, не загудеть с ним.

Они дружили и любили друг друга.

– Атебе, Валь, проще. Ты к Василичу приедешь, вручишь, собираются в шесть, вручили, концерт, в десять свободен, рюмку другую выпьешь – и все. В двенадцать с чем-то есть поезд.

И я поехал в Киев. Взял этот кубок здоровый, федотовский, приезжаю. Встречают меня. Я говорю администратору киевской команды: «Возьми мне обратный билет на двенадцать».

Он отвечает:

– Я не могу этого сделать, потому что Василич приказал мне, что вы все уедете на следующий день.

Все – это я, Соловьев с женой и Никита Павлович Симонян. Разговора никакого быть не может. И вот вместо того, чтобы мне уехать, я звоню Морозову и говорю:

– Юр, меня никто не отпускает.

– Ну, ничего, меня бы, наверное, неделю не отпустил.

Я вручил, поздравил, рассказал анекдот: «На Украине пришел мужик в милицию и говорит: я хочу поменять фамилию свою на более знаменитую. Какую бы вы хотели взять? Лобановский. А у вас какая? Лобачевский».

Все ребята пошли в ресторан. А мы – на отдельной квартире, вроде бы у Пузача… Пузач, Лобановский с женой, Симонян, Соловьев с женой, Зеленцов, который наукой в Киеве заведовал, я… – человек десять было. А величие Лобановского в том, что он первым среди всех советских тренеров упорядочил учебно-тренировочный процесс с точки зрения науки. Наука выдавала ему рекомендации, как работать над скоростью, как над скоростной выносливостью. Какие пульсовые стоимости, на каком пульсе, что вырабатывается. Базилевич позже на этом кандидатскую диссертацию защитил. И Василич, как и все фанатичные тренеры, даже за столом начинал обсуждать различные методические идеи. И вот сидим: коньяк, закуска, а он начинает с Зеленцовым спорить по поводу режима Б.

Суть вот в чем. Если при некоторой нагрузке пульс не превышает ста пятидесяти ударов в минуту, значит идет работа над общей выносливостью организма. От ста пятидесяти до ста семидесяти – скоростная выносливость, а если от ста семидесяти до двухсот – работаем над скоростью. Соответственно режимы: А, Б, В. Работа над скоростью – это периодические рывки, а скоростная выносливость – поддержание высокого темпа в течение всего матча. Отсюда и методика пауз для восстановления организма. Когда работаем над скоростью, должны обязательно опустить пульс до ста двадцати, дать полное восстановление, а не стартовать со ста пятьюдесятью. Когда работаем над скоростной выносливостью, то даем небольшую паузу – полторы-две минуты – и на уставший организм заставляем работать дальше. Тренер называет, например, режим Б – ребята бегут. Остановились – он сразу: возьмите пульс. Взяли. Ему говорят: пульс сто тридцать. Он: мы ничего не вырабатываем. Прибавить. Пробежали. Пульс сто сорок. Еще. Сто пятьдесят – вот в таком темпе и бегите. В таком темпе бегут и знают, что идет работа над выносливостью. Прибавить на двести метров. Пульс сто восемьдесят. Пауза спуск до ста пятидесяти. Опять…

Мы выпиваем, закусываем, балагурим, а Лобановский с Зеленцовым все по поводу режима Б – скоростной выносливости. Спорят, что эффективнее: гладкий бег с пульсом сто пятьдесят или упомянутый уже несколько раз квадрат шесть на шесть. Я не выдержал и говорю Зеленцову:

– Валер, вот ты работаешь над скоростной выносливостью. Например, квадрат шесть на шесть: пять попыток по пять минут с двухминутной паузой. А если сделаешь это упражнение, а после паузы другое с тем же пульсом, а потом третье. Мы вот сидим за столом, тебе необходимо определенное количество калорий. И представь, тебе дают на первое – щи, на второе щи, и на третье щи. Калории набрал, но ведь невкусно!

Все засмеялись, а у Лобановского сразу глаза загорелись: Зеленцов запиши! Чего ты так сидишь!…

Если вернуться к вышесказанному, то я тоже сторонник больших нагрузок, но с оговоркой, что эти нагрузки должны быть разнообразны и интересны. И по возможности – больше работы с мячом. Иначе футболист не поймет их необходимость, будет проклинать и тренера, и себя заодно. Поэтому, когда ребята поняли мои и свои задачи, им стало интересно, и у нас установились очень хорошие отношения.

В конце сезона 1973 года даже вышел такой случай. Киев боролся с Ереваном за золото. Вызывает меня Падолко и говорит:

– Мы должны проиграть «Динамо». Нам звонили из ЦК. Я отвечаю:

– Знаете что, я буду давать установку на победу. Я не могу так. Я их заставляю биться, наказываю – и вдруг сам начну. Могу сказать им: с вами хотел поговорить второй секретарь обкома. И уйти. А вы тогда им говорите, что хотите.

Не знаю, что там было, наверное, предупредил их, что надо сделать так, чтобы и народ ничего не понял. Потом подошли ко мне мужики: Гена Лихачев, Броварский, Поточняк и сказали:

– Валентин Борисыч, не переживайте, они нам в том сезоне обещали по тысяче рублей, а дали по семьсот, обманули. Мы им сказали, ну смотрите, настанет время, як мы будем играть.

Это было еще в первом круге, когда с Полосиным играли, киевляне не хотели рисковать и попросили два очка. Наши ответили: а вдруг выиграем, тогда нам по тысяче официально заплатят. Они им: мы сами вам дадим по тысяче. А потом решили, что слишком жирно, и дали по семьсот.

И вот играем мы с «Динамо» ничью. Хорошо, что еще в серии пенальти проиграли 4:5, но это же лотерея. Падолко был шокирован – звонили оттуда – и до самой серии пенальти хватался за сердце. Тогда-то надо мной и стали сгущаться тучи.

Большую моральную поддержку мне оказывал генеральный директор завода телевизоров «Электрон» Степан Остапович Петровский. Материальную он оказывал по долгу службы, поскольку завод непосредственно шефствовал над нами, там мы получали доплаты. Несмотря на такое отчество, он был русским. Строил этот завод и там остался. Говорил:

– Валентин, знаешь, когда я строил, сколько было мне предупреждений и угроз. Однако я же выжил и живу здесь. И теперь уже никаких проблем нет, я являюсь своим человеком.

Обставил Петровский мне квартиру мебелью, сделал пропуск на завод, там давали хорошие продукты. Помню, шинка такое копченое мясо было. Все, что получше, подешевле. Завод имел дом отдыха, и Степан Остапович мне разрешил, когда его самого не было, пользоваться своим домиком. Это в горах, на берегу озера, место – потрясающее.

Но тут в сезоне семьдесят четвертого года команда, «к несчастью», заиграла, пошла в десятку. И мне стали приходить записки другого рода, причем в директивной форме. В перерыве: «Снимите этого, поставьте того, плохо у вас играет центральный. Поставьте Жирова». Жиров очень нравился секретарю. А ведь до этого мне не мешали.

И тогда я сказал:

– Степан Остапович, надо мне заканчивать.

Словом, пришлось расстаться. Хотя с ребятами, повторяю, отношения были прекрасные. На следующий год я приезжал во Львов с ЦСКА, с Тарасовым. Встречался, обнимался с соперниками у всех на глазах. Анатолий Владимирович поглядывал на это с неодобрением. Но сыграли мы очень хорошо, хоть и ничья была. Тарасов успокоился:

– Валентин, ты заслужил рюмку коньяка, заходи.

Мы выпили по рюмке коньяка, он говорит: «Ложимся спать».

А наутро улетать, я в аэропорту к Капличному подхожу и говорю: «Володь, дай семечек». Ждали посадку на самолет. Он мне дал, я хожу, грызу. Тарасов отзывает и начинает отчитывать:

– Валентин, я так сожалею, что выпил с вами вчера рюмку коньяку. Вы дали игрокам повод подумать, что вы сегодня закусываете.