У «кирии», дамы-аристократки, которая, когда взбивала себе кофе, ухитрялась обрызгать даже стены ванной комнаты, она работала до трёх. К Такису она попала по знакомству, но случайно, после двух-трёх неудачных попыток устроиться хоть куда-нибудь «младшим медицинским персоналом».

Помогла соседка. Простая соседка сверху. Она почему-то решила взять Аделаиду под своё попечительство. Скорее всего, ей Лёша нравился. Соседку звали Эфи, от слова «Эфтихия», что означает «счастье». Сколько ей было лет, никто не знал. Но другая, довольно пожилая соседка Меня сказала, что когда она была маленькой и ходила в школу, Эфи уже заканчивала парикмахерские курсы. Эфи, несмотря на возраст, вообще была очень энергичной и с самого дня вселения «русских» организовала шефство над ними. Проверяла, правильно ли оплачены счета за свет, не обманывают ли её в плате за уборку подъезда. Эфи приходила со второго этажа раз пятнадцать на дню. Она приносила поесть, приносила мелкую мебель в виде табуреток, какие-нибудь безделушки, которые Адель, чтоб не обидеть, ставила на самое видное место и каждый день стирала с них пыль, Эфи была парикмахером. Стригла она прямо у себя в квартире, в специально под это дело оборудованной комнате. Адельке она обещала сделать на голове нечто «поли кало», что значило – «очень хорошее», затащила к себе и соорудила дикую «химку». «Химка» торчала во все стороны и её невозможно было прочесать. Когда Эфи закончила, она спустилась вместе с Адель вниз, чтоб посмотреть на восторги Алексея, ну, или просто на Алексея. У Лёши оба глаза съехали к переносице. Он никак не мог взять в толк, что это «не отмоется водой и мылом», что это на «шесть месяцев», или пока волосы на отрастут. Он думал, что Эфи плохо объясняет на пальцах.

– Секси, э? Алексии, секси, э? – Эфи скалилась и подталкивала Адвоката плечом.

– Слушай, ты! – у Лёши нижняя челюсть выехала вперёд. – Объясни ей по-быстрому, что мне не нравится, когда мою жену называют «секси»!

Адельке было обидно! Очень обидно! Что такого сделала, а уж тем более сказала эта Эфи, чтоб нужно было так выкобениваться! Подумаешь, сделали «перманент»! Что ж теперь, нельзя проводить с собой никаких экспериментов? Ни постричься, ни накрутиться?! Так, простите, в Европе живём! Здесь вообще кто как хочет, так и ходит! Хоть тебе кривоногие в «мини», хоть толстые в брюках! Наоборот, все толстые ходят в брюках, чтоб у них ляжки не тёрлись! А это очень больно!

Вообще Лёша стал каким-то странным. Он когда увидел на Адель старые джинсы, которые тоже ей притащила Эфи, закатил грандиозный скандал. Джинсы!!! Джинсы!!!! Настоящие, кем-то надёванные, и потому очень потёртые джинсы, именно такие, какие были в их Городе самыми крутыми – «штатскими». Адель вся светилась от счастья. Видели бы её сейчас сослуживицы из Города! Лопнули бы и от злости и от зависти! И, оказывается, вовсе нет необходимости быть «Танцующей королевой», чтоб иметь право носить джинсы – символ свободы и вольномыслия! Джинсы можно носить в Греции всем!

Лёша выбросил джинсы на помойку.

– Перестань реветь! Они же были чужими! Ты же не будешь ходить в обносках? Я тебе новые куплю! – пообещал он, когда понял, что изревевшаяся и опухшая от слёз Адель с кровати просто так не встанет. – У тебя столько красивых платьев и юбок! Почему ты не хочешь их носить?

– Так. ик. ик.. – Адель не могла спокойно говорить. Голова её вздрагивала сама по себе и беспорядочно засасывала в себя воздух. От этого получалось, что как будто она икала и всхлипывала одновременно, – так они же длинные! Эти юбки и платья длинные! Они здесь все ходят или только в брюках, или в «мини»! Я буду одна ходить в одежде до земли?! Я на самом деле такой урод?! Европа же! Носят то, в чём им удобно! Я не хочу, как старая бабушка!

Лёша удивлённо смотрел на неё.

– При чём тут «Европа»? – он вытащил сигарету. – Надо смотреть, что тебе подходит, что не подходит! Ты разве не видишь, что твой выбор одежды очень ограничен? Может, ты ещё короткую юбку на себя нацепишь?

– Ну… носят же короткое ещё толще, чем я! Все носят! Они надевают чёрные толстые колготки и носят! И я хочу! Я не хочу как бабушка…

– И на кого они в этом похожи?! Тебе самой нравится?

– Да!

– Не ври! Человек должен носить то, что скрывает недостатки его фигуры!

– Я не хочу скрывать свои недостатки! У всех есть свои недостатки, почему я должна скрывать и больше никто не должен?! Пусть все видят, мне не жалко! Я не хочу длинные юбки! Я не хочу коричневые свитеры! Я хочу белый!

– Послушай! – муж начинал терять терпение. – Если ты не понимаешь, о чём идёт речь, я тебе объясню по-другому. Ты своим видом позоришь меня! Ты культуру им свою покажи. Пусть они делают что хотят, а ты будь умнее!

– Я не хочу быть умнее! Я жить хочу, понимаешь?! Неужели ты думаешь, что нашим соседям есть дело до того, что на мне надето?!

– При чём здесь соседи?! Здесь наших полно! Что они скажут?! «Не успела приехать, уже „испортилась“?!» «Куда только её муж смотрит!»

– Да ничего я не хочу! – Адель опешила так, что перестала и плакать и всхлипывать. Неужели то, что сейчас говорит Лёша, это серьёзно? Или просто так, в «воспитательных целях» сказал? Какие «наши»?! Бред какой-то… Если серьёзно, Лёша сильно изменился после переезда в Салоники.

Чтоб лишний раз не нарываться на воспитательную беседу, Адель, когда вышла с Эфи из дому, не надела «новые вещи», которые ей снова принесла Эфи. Но и юбку до земли тоже не надела. Эфи одолжила ей свою «красивую» одежду, которую дополнял очень серьёзный, но женственный аксессуар – шляпка с птичьим гнездом на борту. Адель не знала, куда они идут, потому что кроме слова «дулья» ничего не поняла в Эфиных объяснениях. Но этого было достаточно. Она поняла, что соседка хочет устроить её на работу. Они вместе шли по улице, и это было душераздирающее зрелище! Эфи ростом метр восемьдесят пять сантиметров, плюс тридцать – укладка на голове, плюс тринадцать – каблук на шпильке, плюс в вытянутой руке раскрытый над головой зонт. Всего под три метра – предельно допустимая высота, чтоб не мешать заходящим на посадку самолётам. И рядом Аделька в Эфиной «красивой» одежде.

На них смотрели. Их провожали взглядом. «Значит, правда красиво! – восторгалась Адель, и в душе у ней росли розы. – Всё будет замечательно!»

В офисе, в который в итоге они пришли, седой хлипкий мужик в обмен только на Эфин телефончик тут же пообещал не только устроить Адель на «приличную работу», но саму Маргарет Тэтчер пристроить к ней на посылки! Всё вышло быстро и красиво, само собой. Эфи даже своим декольте не воспользовалась!

Дядька Эфи звонил каждый день и говорил всё как в детской игре:

– Пока нет, пока нет. Пока маленький билет!

«Наврал…» – тихо страдала Адель, расстраиваясь с каждым днём всё больше и больше.

Но однажды в её дверь постучали, и это была Эфи.

– Пошли, – сказала она, – нас ждут! Тебе нашли несколько кабинетов. Выбери, какой больше понравится!..

Первый стоматологический кабинет находился в глубине огромного тёмного коридора, страшно напоминавшего бомбоубежище. Дверь была бронированной, с внешней металлической решёткой, с красными лампочками вокруг – то ли сигнализацией, то ли просто фонарями.

Звонить пришлось довольно долго, как если б внутри прятались от спецназа.

Увидев симпатичного, высокого доктора, Адель оживились. Приятно всё-таки работать не с древними стариками. Молодые на жизнь смотрят иначе. Стройный доктор с гусарскими усами очень вежливо и обаятельно улыбнулся:

– Присядьте, пожалуйста, – бархатным голосом пропел он и сделал руками жест, напоминающий «алон деже», – не желаете ли угоститься? – он потянулся к холодильнику и вытащил оттуда коробку шоколадных конфет. Аделька и Эфи только «угостились» по одной маленькой конфеточке, как коробка с излишней поспешностью захлопнулась, чуть не придавив им пальцы.

– Так на чём мы остановились? – картинно сказал доктор, лёгким движением забросив коробку обратно в холодильник, и сел к нему спиной, почти вплотную придвинув стул к белой двери. Адель показалось, что он как бы грудью, то есть спиной, пытается закрыть амбразуру со своими стратегическими запасами.

Предложенный к конфетам кофе был вроде как фильтрованный, французский. Адель не знала, как пьют этот кофе французы, но она почувствовала во рту привкус переваренных кофейных семян. Как если б этот кофе уже кто-то неоднократно пил. Однако самое главное оказалось спереди.

– Вот смотри, здесь у меня операционная, – доктор вышагивал своими длинными ногами по кабинету, Эфи следовала за ним с очень заинтересованным лицом, не решаясь что-нибудь слямзить и засунуть себе в карман. Она прямо не за жизнь, а за смерть схватилась со своей клептофилией, – а вот это… – он торжественно умолк, вытащив с ловкостью фокусника козырного туза – два трёхлитровых баллона с замоченными тыквенными семечками. Он ласково погладил баллон. – Это моё самое большое достижение, моя гордость и профессиональное удовлетворение!

Эфи уронила зонт.

Адель от неожиданности чуть не уронила себя всю.

Это было так внезапно! Когда она маленькой подглядывала в морг и ходила в гости в Владимиру Ивановичу в прозектуру, там много чего было, в сто раз побольше, чем тут. Но то были органы мёртвых людей, которых вскрывали не для развлечения, а чтоб установить причину смерти. Но чтоб вот так… просто ради интереса… в трёхлитровых банках из-под абрикосового компота!..

Доктор в задумчивости пожевал усами:

– Знаешь, сколько этой коллекции лет? Я собираю удалённые мною зубы и храню их в формалине ещё с институтской скамьи! Смотрите, сколько я уже насобирал!

Адельку замутило. Она вдруг представила, как окулист собирает глаза, гинеколог – эмбрионы, а уролог – стыдно сказать, что.

– Ну, как? Тебе нравится?

– Безумно!

– Так когда ты можешь начать работу?

– Да, вот как только дома с мужем посоветуюсь, так тут же и начну! – она стала носком туфли ковырять невидимые дефекты плитки на полу.

Совершенно ненужное напоминание о муже, казалось, несколько разочаровало эффектного доктора. Он было недоумённо поднял брови, но вид удалённых человеческих зубов в банках снова притянул его взгляд, и он забыл о посетительницах, залюбовавшись игрой их цвета.

– Пошли-и-и! – Эфи прижимала ко рту носовой платок, абсолютно недвусмысленно давая ей понять: ещё минута и я выложу вам содержимое моего желудка.

Следующий доктор, обещавший дать работу «профессиональной санитарке с большим жизненным стажем», снимал замечательное помещение в самом центре города. Эфи наотрез отказалась идти с Адель даже до автобусной остановки, боясь, что та её обманом заволочёт ещё к какому-нибудь не совсем адекватному специалисту. Вот и зря! В уютном белом кабинете звучала тихая, светлая музыка и пахло лавандой. «Слава Богу! – подумала Аделаида. – Ну не может же маньяк слушать Баха?»

– Добрый день! – красивый мужской голос заставил её обернуться. – Меня зовут Анастасиос! Но для тебя, голубка, я буду просто Тасо!

Перед Адель стоял премиленький старичок, только чрезмерно худенький, немного жёлтенький и маленький. «О! Тут ещё и дедок есть!.. – обрадовалась она. – А где ж тот, который со мной здоровался приятным тенором? А-а-а! Это, по всей видимости – ихний папа! Откуда ж сам Тасо со мной разговаривал? Ой, не могу! Прямо как в „Волшебнике Изумрудного города“! Голос есть, а чей – не видно!» – она попыталась заглянуть за спину старичка, чтоб наконец увидеть воочию обладателя такого приятного голоса, которому нужны уборщицы в кабинет. Старичок тоже удивлённо обернулся и посмотрел себе за спину.

– Ты чего? – удивился он бархатным сопрано. – Да! Там ещё есть комната! – по-своему истолковав взгляд Аделаиды, сказал он. – Комната отдыха… Типа спальни, что ли… ну, ты садись, садись! – воскликнул он, плавным жестом указывая на внушительный кожаный диван.

Адель всем ливером внезапно догадалась, что это не папа! Что она здесь совершенно одна, а обладатель этого красивого тембра – вот он! Весь! Этот самый седой сморчок, мелко примостившийся рядом с ней на пушистую накидку дивана. Он, поёрзывая от нетерпения, придвинулся почти вплотную. Доктор, видно, был уверен, что если кто-то пришёл к нему в поисках работы, и этот «кто-то» приезжий, посему особенно нуждается в деньгах, то шансы на успех его, как самца, безумно велики! Ведь зачем приезжают в Грецию? Чтоб заработать деньги! Они так и говорят: «лефта!». Стало быть, какая бабе разница – как она её заработает?

Что бы ни произошло, хотя ничего не могло произойти, Адель и дедушка были в совершенно разных весовых категориях, но она бы ни за что на свете не смогла бы рассказать об этом Лёше!

– А зачем ты туда пошла?! – кричал бы он. Он бы ни за что не смог простить и забыть то, что произошло, он бы её бросил.

«Почти как в своё время мама с папой… – с тоской думала Аделаида, – и они бы меня из дому выгнали за то, что я опозорила их «семью», – она вдруг совершенно некстати вспомнила, как впервые поцеловалась с Лёшкой и потом страдала весь инкубационный период, что заболела сифилисом, и что скоро это «ожерелье Венеры» на шее станет заметно невооружённым глазом, и она уйдёт из дому навсегда, оставив маме с папой записку. И будет спать, как бродячая кошка, на крышке канализационного люка, мама умрёт от «душевных мучений», а папа, как говорит мама – через неделю женится на другой! Стало очень грустно.

С замужеством, оказывается, ничего не меняется. Это очень похоже на закон сохранения вещества, открытый в своё время великим Ломоносовым: «Количество вещества, вступающего в химическую реакцию, неизменно. Если где в одном месте вещества убавится, то в другом непременно присовокупится». Вот и мамы с папой «поубавилось», зато Алексея «присовокупилось». А результат один – никто не «простит», никто не «поймёт», не пожалеет, не защитит, не выручит, не спасёт, не поможет пережить. Не… не… не… везде одни «не»… Замужество, как оказалось, не отменяет никаких законов и не создаёт новых. Всё осталось на своих метах. И наоборот – там, в Городе, казалось, что Лёша совсем не такой как все. Одно только то, что он её провожал, потом по дороге поцеловал, потом этот Новый год на «спасалке» с милицией, а он как порядочный человек на ней женился! Он ведь не бросил её, не сказал, что она – «испорченная и гулящая». Женился при том, что этого никто из его родственников не хотел! У него до сих пор проблемы с братом.

Успокаивало, что Адель намного выше и толще деда. Она даже испугалась – не придавить бы его во время бурных объяснений… Он сел ещё ближе и нежно взял в ладони её руку, всем своим видом демонстрируя, что вообще не собирается её отпускать.

– А сколько тебе лет, пышечка моя? – Сморчок как бы в шутку попытался пощекотать Адельке то место, где обычно бывают рёбра. Он явно воспылал страстными чувствами с первого взгляда и, видимо, надеялся возбудить в ней ответные.

– Чаровница моя! – Взвизгнул он с придыханьем. – Тебя мне послал Бог! Послал и освятил твою дорогу!

«Красиво говорит, зараза! – её стало занимать странное приключение. – У нас ни в Городе, ни в Большом Городе никто так не говорит! Только по телевизору…»

– …не говори мне «нет!» Ведь этим ты убьёшь меня!

«Нифига себе! Это он так легко убивается? День назад он вообще не подозревал о моём существовании».

– …ты не знаешь, что теряешь!

«Вот это самонадеянность! Это что ж тогда он в молодости выделывал, если сейчас Цицерон около него отдыхает?!»

– …мы будем с тобой вместе! Всегда вместе! И в горе и в радости! И на работе и после! И отдыхать поедем…

Он почти уселся к ней на колени. Адель пыталась вылезти из-под него, но и обижать не хотелось, и легко можно было травмировать.

Ему явно мешал съёмный нижний протез. От избытка чувств он гулял по всему рту, то и дело стукаясь об верхние, тоже протезные зубы. Он взахлёб расписывал все прелести совместной работы и быта. Быт, к слову говоря, тоже располагался на работе, ибо дома у него был «другой быт» в лице старушки жены и четырёх внуков, которых им постоянно подсовывали. Когда он раздул ноздри, зажмурив глаза, в экстазе со свистом взвыл: «Кардула му-у-у-у-у!» (сердечко моё!) – Адель не выдержала. Это впечатляло гораздо больше, чем два баллона из-под абрикосового варенья, под завязку наполненные зубами в формалине.

– Эфи! Эфи! – Оглушительно заорала она, задрыгав ногами и показывая пальцем в окно.

Дед отскочил так, как если б ему было не сто лет, а десять. Он пожелтел ещё больше, и Адель страшно испугалась, что на самом деле убила его. Он, плотно прилепив нос к стеклу, стал пристально вглядываться в прохожих на улице.

Аделька, чуть не заржав, проворно встала, поправила кофту на груди.

– Почему «Эфи»?! – доктор в полнейшем недоумении выпятил вперёд тощую нижнюю губку: – Мою супругу зовут Мария!

– Вот и передайте ей пламенный привет от героев-челюскинцев!

Это совсем неопасное приключение её очень развеселило. Не, всё-таки дед очень умело гладил ей ручку… Мда-а-а… И говорить умеет складно… Только при чём здесь разговоры?! Её Лёшечка самый красивый, самый вкусный на свете Пушистик!

От мысли о Лёше ей стало ужасно стыдно и щекотно. «Ой, да и ладно! – решила она. – Просто интересно, и всё! Я ж ничего плохого не делала? И не собираюсь!»

Алексея дома не оказалось. На столе лежала записка: «Я пошёл по делам. Мне надо с одним человеком серьёзно поговорить. Приду поздно». И всё. Ни «здрасте!» тебе, ни «до свиданья»! «Вот трудно было написать: „Целую тебя, моя Крыся!“ – досада неприятной волной захлестнула горло. – Ничего ж не стоит? А дедок, небось, своей Марии с четырьмя внуками до сих пор так пишет!».