«Каникулы. Каникулы. Каникулы! Какое смешное слово! – Повторяла про себя нараспев Аделаида новое и очень красивое название. – Папа сказал, что через неделю, а неделя это семь дней, и у них каникулы! Это слово похоже на колёсико, которое катится вниз с горы и подпрыгивает на кочках! Ка-ни-ку-лы! Ура-а-а!». Папа ещё сказал, что закончится «первая четверть», и она получит «табель» с оценками. Аделаида знала, что такое «табель» с оценками. Мама иногда приносила домой такие зелёные двойные листики, на которых стояли фамилии учеников, а внутри были отметки. У кого были прямо в рядок цифры «три», у кого – «четыре». Были и цифры пять… У кого были все «пятёрки» – тот назывался «отличник», а у кого «тройки», мама их называла «плохими учениками» или «тупыми троечниками». «Ударники» были с «четвёрками» и считались «так себе».

Аделаида училась хорошо. У неё в тетрадках были все «пятёрки». Один раз ей вдруг почему-то захотелось узнать: как себя чувствует человек с «тройкой». Что такое «плохой ученик»? «Плохие» ученики из их класса обычно были и грязно одеты, и дразнились больше всех. Но у них почему-то всегда были с собой десять копеек на завтрак, и они покупали еду в школе, а «отличники» приносили с собой. Аделаида на старых листах в начале тетрадки аккуратно замазала широкими мазками белой акварельной краски оценку «пять» и рядом поставила жирную «тройку» красным карандашом и стала ждать. Она ждала новых ощущений, мыслей и вообще каких-то перемен в жизни. Она даже надела туфли без рожка, от чего задники согнулись и приклеились к стелькам. Однако ничего особенного с ней почему-то не происходило. И чувствовала она себя точно так же, и ела как всегда с удовольствием, и настроение ничуть не ухудшилось. Она поняла, что «троечники» такие же люди и решила опять поправить «задники» на туфлях, просто пожила «троечницей» и позабыла об этом.

Через два дня случилась катастрофа! Мама, перелистывая страницы её школьных тетрадок, обнаружила сей вопиющий факт – факт того, что в тексте нет ни одной ошибки, но он в нескольких местах перечёркнут и внизу выведена «жирная» «тройка» с двумя «минусами»! Сперва мама растерялась, не понимая, как это у её дочери, оказывается, есть текущие «тройки», а она об этом не знала?! Но, всмотревшись внимательно, мама заметила, что ошибок и исправлений почерком Марии Ивановны на страничке нет! Тогда мама догадалась, что этот «трояк» – мерзкий обман! Чтоб расстроить мать, что ли? Или к чему это может быть? Именно, чтоб маму разнервировать! Она страшно разозлилась на Аделаиду, но сдержала себя и строго сказала:

– Ещё раз увижу такое – я тебе голову оторву! Не хватало, чтоб моя дочь занималась подделкой документов! Вырастешь, тебя посадят в тюрьму как вора-рецидивиста с мужиками, всеми бандитами в одну камеру, посадят как рецидивиста – поддельщика документов – будешь знать! Поняла?!

– Поняла! – Аделаиде стало так страшно, как раньше в жизни никогда не было.

Учёба не доставляла ей хлопот, хоть она и пошла в школу на год раньше и по возрасту была самой маленькой в классе. Она ещё до школы выучила все буквы и научилась считать до десяти. Было немного обидно, что она учится во вторую смену, а родители работают в первую и всё утро ей приходится быть дома одной.

А однажды вечером ей от мамы очень сильно попало. Это был, скорее всего, первый раз, когда ей досталось именно за успехи в учёбе.

У неё кончилась тетрадка по русскому и она завела новую. От радости, что первая страница такая белая и блестящая, сосредоточенно обмакивая пёрышко в чернильницу, вместо слово «тётя»… Ах! До чего же эти буквы в письменном виде похожи! Прописью слово «тётя» рисовала «пепя», тщательно выводя «волосяную» и «жирную» линии, как и учила Мария Ивановна…

Сзади бесшумно подошла мама:

– Что ты пишешь? – Строго спросила она.

Аделаида с гордостью отодвинулась и показала ей листок.

– Мам, смотри, как красиво получается! Я начала новую тетрадь. Та кончилась.

Мама склонилась над Аделаидиным плечом. Она зачем-то бесшумно шевелила губами, как бы не веря глазам и пытаясь проворачиванием языка во рту повторить про себя написанное слово. Несколько секунд мама стояла в полном недоумении. Потом резким движением выхватила тетрадь из-под Аделаидиного локтя.

Это что ещё за «пепя» такая?! – Мама снова шевельнула губами. – Ты что, совсем дура?! Отвечай! Я тебя спрашиваю! Отвечай, сказала! «Пепя» что такое?! – Видно было, что мама всё-таки напрягалась, стараясь вспомнить, может действительно существует такое слово? Но, поняв, что её жестоко обманули, что такого слова нет, разозлилась ещё больше. – Сейчас я тебя палкой по спине поглажу! Сейчас поглажу! Василий! – Взревела мама. – Твоя дочь – конченная дура! Ты только посмотри на эту дебилку! Она букву «п» от «т» отличить не может! Я тебя, сволочь, буду держать в ежовых рукавицах! Ты мне, дрянь, за всё поплатишься! Шваль уличная! Только с дворничихиной дочкой тебе и жить вместе!

Отец из коридора презрительно фыркнул:

– Нэ можэт – пуст снова дэцкий сад идот! Все ево одноклассники пайдут втарой класс, она апят пайдот первый!

Аделаида страшно испугалась:

– Я сейчас всё снова напишу, вот увидите!

– Конечно, напишешь, дебилка! – Мама, как настоящая учительница, говорила очень сдержанно и твёрдо. – Ещё как напишешь! Знаешь поговорку: от дурной головы ногам-рукам покоя нет! Так это про тебя! – Мама торжественно вырвала первый лист из новой тетрадки. – Ну, пиши! Посмотрим, что ты ещё напишешь!

Аделаида стала снова переписывать упражнения по букве «т»: «тётя», «тётя», «тётя» ложились друг за другом ровненькие слова. «Волосяная линия» – «жирная»… «волосяная» – «жирная»…

Из кухни доносилось мамино злобное бурчание и папин плаксивый голос:

– Мамам-джан! Нэнервичай! Сечас тэбе плоха будэт, панимаэш? Нэнервичай… Плохо будэт, патом «скорый помощ» пазавём! Он ужэ забила какой паступки савершила, ужа забила, а ти нервичишь!

Не считая мелких недостатков, в основном учиться в школе было всё-таки можно. В отличие от других школ, которыми её пугала Кощейка, Мария Ивановна была очень терпеливой, и у неё не было ни прутика, ни даже линейки. Она могла, конечно, наказать – ставила в угол, но лицом к классу, и даже на школьную «линейку» не выводила и перед мальчишками не позорила. Наоборот – стоящий в углу кроил рожи, было ещё интересней и веселей. И сама дорога до школы была целым приключением! Аделаида ходила в школу совсем одна. Звонок на урок звенел ровно в два часа дня. Это и была «вторая смена», которую мама ненавидела, она говорила, что «весь день разбит, и она ничего не успевает сделать». Аделаиде нравилось, что она просыпается сама, никто её не трогает, можно совсем неспешно вставать утром, медленно одеваться, дописывать уроки, которые не сделала с вечера. Потом было «свободное время». Она иногда рисовала, всё ещё шила куклам наряды. А потом… Потом ей вдруг становилось страшно… Страх накатывал незаметно и очень внезапно. Как если б её вдруг облили водой. Ухо вдруг вылавливало звуки, которые она прежде даже не замечала, если была не одна. Вдруг ей начинало казаться, что в соседней комнате кто-то дышит, или даже ходит… Становилось очень жутко! Тогда она вжималась в стул, боясь пошевелиться. Она хотела себя отвлечь книжками, или лоскутками, но сама напряжённо прислушивалась. Тогда шаги становились громче и, казалось, приближались к ней. Она боялась обернуться. Она была уверена, что за спиной стоит кто-то, может быть даже и невидимый. Конечно! Между спинкой стула и стеной целое расстояние и кто хочешь может там поместиться! Огромным усилием воли она заставляла себя придвинуться со стулом вплотную к стене. От стены за спиной было холодно и тоже жутко. Зато так было больше уверенности, что никто сзади не подойдёт и не положит ей на плечо костлявую руку. То, что рука обязательно должна быть костлявой, Аделаида не сомневалась. Когда от страха начинала кружиться голова, и тошнота была почти во рту, она вздрагивала уже от каждого малейшего шороха и за окном и в доме. Тогда надо было спасаться, чтоб не начать грызть подушку, сдерживая рыдания! Что делать? Идти к соседке? И что сказать? Если сказать всю правду, тогда соседка всё расскажет маме с папой и они её, скорее всего, накажут. Что накажут, не так страшно, вот если бы они ещё ничего не говорили часами, а просто наказывали, даже пусть линейкой по пальцам, было бы лучше. Мама говорит такие ужасные вещи, а папа так противно ноет «прашю тэбе – никада не гавари такой вещ! Дома ктота эст! Ти что? Хочеш врачу пайти?» (я тебя прошу никогда не говорить, что дома кто-то есть! Ты что хочешь к врачу пойти?). Нет! Только не к врачу! Аделаида резко вскакивает со стула, хватает с полочки возле телефона ключи и выбегает во двор. Хорошо если не идёт дождь, потому, что она чаще всего не успевала думать о жакете и только захлопнув за собой дверь, понимала, что сейчас будет мёрзнуть. Тогда она просто садилась на лавку под деревом и у всех прохожих спрашивала который час, чтоб не опоздать в школу. Когда дождя не было, во дворе было совсем не страшно! Там за столиком часто сидели соседские тёти и чистили зелёную фасоль, или щипали кур, или просто сидели. Она молча подсаживалась к ним и с преогромным удовольствием прислушивалась к неторопливым житейским беседам, обсуждениям насущных проблем, ну, и к новостям о частной, скрытой жизни каждого. Она помогала соседкам перебирать гречиху или рис, старательно делая из общей кучки по столу дорожки, а потом выковыривала из них тёмные зернышки и песчинки. Соседки ласково улыбались, говорили ей, какие у неё «хорошие глаза», а то они уже и в очках ничего не видят. Аделаида страшно радовалась и начинала перебирать с ещё большим усердием. Но больше всего ей нравилось перебирать коричневую фасоль, потому что зёрнышки были большие, конопатые, а соринки – высохшие кусочки зелёного стручка.

Но нельзя же каждое утро просиживать во дворе, иногда даже не успев сделать все уроки! Вон по труду задали вырезать из жёлтой бумаги цыплёнка и приклеить ему красный клюв, но совершенно невозможно заставить себя снова сесть за письменный стол, потому, что он лицом к окну, и сзади целая пустая квартира с воздухом, который колышется…

Рассказать о своих страхах маме и папе, то есть, как мама говорила, «самым близким на свете людям» было невозможно! Один раз она попробовала, и папа смеялся так от души, как будто «кто-то жопу открыл», как любила шутить мама. Потом стал серьёзным, отругал Аделаиду и сказал, что если она ещё раз повторит «такой глупост», то он всё расскажет в классе, и перед всей школой, и её не примут в октябрята! Все будут носить звёздочки с портретом Ленина, а «он – нэт»! (Она – нет!)

Аделаида очень испугалась и больше никогда не говорила с папой на эту тему.

Она вообще старалась не жаловаться. Что бы она не говорила в своё оправдание, за что её мама незаслуженно ругала, папа, не отрывая глаз от её лица, выслушивал, потом выносил всегда один и тот же строгий вердикт:

– Ти винавата! У мами знаэш какое трудное дэтство?! А ты ешо ево мучаешь! Не стидно? (У мамы знаешь какое трудное детство?! А ты ещё её мучаешь! Не стыдно?!)

Потом папа говорил:

– Иды бистра извинис перед мамом! (Иди быстро извинись перед мамой!)

Причём извиняться надо было всегда, везде и за всё, за любые проступки: за «четвёрки» в школе, за то, что не поздоровалась с почтальоном, за то, что не одолжила Сёмочке свои игрушки:

– Извини меня, мама, пожалуйста! Я вела себя очень плохо. Я больше никогда так не буду!

Аделаида всегда знала, как папа начинает свою тираду. Он букву «ы» не выговаривает, поэтому «ти!» в начале фразы «ти винавата!» звучало особенно обидно.

Во-вторых – от жалоб никогда и ничего не менялось. Аделаиде так и приходилось самой расхлёбывать свои проблемы. Но, если у папы можно было хоть что-то спросить, не опасаясь, что он начнёт хвататься за сердце, то сказать маме даже самое простое у неё мысли вообще не возникало! Мама всегда была вне игры. Мама очень любила делать «замечания», проводить разъяснительные беседы, иногда наказывать. Однако Аделаиде это не казалось чем-то странным, потому, что она никогда другого не видела и так было всегда, сколько она себе помнила. И всё, что мама делала, она делала исключительно для неё, для Аделаиды, чтоб, как мама говорила, «поднять» её «на ноги» и «сделать» из неё «человека». Очень плохо, что Аделаида так часто разочаровывала маму, и ей приходилось всё время исправлять Аделаидины ошибки и нервничать из-за этого. Сколько Аделаида ни старалась следить за собой, обязательно делала какую-нибудь «эрунду» (ерунду). Потом она снова извинялась, потом переживала, какая она плохая, как она маму мучает, потом мама, надев очки и сделав очень строгое лицо, наконец, через некоторое время её прощала. Но тут Аделаида делала очередную глупость, и всё повторялось сначала!

В начале второго пополудни Аделаида переодевалась в школьную форму и ела холодный суп. Холодный потому, что газ ей включать не разрешали, а один раз мама оставила на плите обед на маленьком огне, чтоб он не остыл, и он сгорел до чёрных углей, наполнив всю квартиру невыносимо удушливой гарью. В полвторого Аделаида выходила из дому. До школы идти ровно полчаса.

Вот сейчас она дойдёт до угла, а там продовольственная будка. В ней продают картошку, лук и белые большие конфеты под названием «Нуга» по десять копеек. Она пробовала такие, ей их часто покупает бабуля в Большом Городе. Конфеты не откусываются, они тянутся, могут стать как нитка, липнут к зубам. Ну, и что? Всё равно очень вкусно! А если их не жевать, а сосать – во рту останутся очень мелкие орешки. Дальше – большой дом под названием Военкомат. Там за решёткой ходят некрасивые, лысые дяди и курят. Один раз она видела, как один дядя ел «докторскую» колбасу, с жадностью откусывая от огромной палки большие куски, и ел её совсем без хлеба. Это было такое завораживающее зрелище! Дядя с розовой, замечательно вкусной колбасой и желтоватые зубы, отрывающие от неё сколько хочешь мякоти! «Когда вырасту, – с восхищением думала Аделаида, – обязательно зайду в этот самый Военкомат, куплю себе такую же колбасу и буду её есть точно так же: без хлеба, с аппетитом и большими кусками!» Чуть поодаль – больница, которая называется «Кожно-венерический диспансер». Мама предупреждала, чтоб Аделаида ни под каким видом никогда туда не заглядывала и проходила мимо как можно быстрее, потому, что там плохие дяди и тёти. А ещё лучше, чтоб переходила на противоположную сторону. Ещё дальше по дороге – общественный туалет. От него на весь город несёт так, что хочешь-не хочешь, а зажав нос рукой, пробежишь мимо на запредельной скорости. Его никогда не чистят и наверное не чистили со дня постройки. И говорят, в домах этого района нет туалетов, и все люди ходят туда. Или рядом. Потом завернёшь направо – вот за поворотом и школа – деревянная, одноэтажная постройка барачного типа. Она зимой не отапливается, и воды в ней тоже нет. Зато двор окружён частоколом, и прямо в школьном дворе справа и слева два прекрасных огорода, где растут инжир, абрикосы, помидоры и огурцы. Это так здорово – сидеть на уроке и выбирать себе прямо через окно какой-нибудь помидор. Внимательно рассматривать его весь урок, а на следующий день найти его снова взглядом, придирчиво проверяя: подрос он за ночь?

Ещё Аделаиде нравилась большая баскетбольная площадка. Там во время переменки дети играли в «ручеёк» и просто бегали. Просто бегать – устаёшь, да и глупо. Зачем лишний раз привлекать к себе внимание? Лучше заняться чем-то другим. Вот «ручеёк» – эта такая игра. Там не надо ни бегать, ни прыгать. Она спокойная. Надо просто выбрать себе пару, взять её за руку, потом поднять эту руку вверх. Один человек остаётся без пары. Он, нагибаясь, пролезает по тоннелю из рук и выбирает себе того, кто нравится, а потом становится в самом конце «ручейка». Тогда приходит очередь того, кто остался без пары. Он пролезает под руками и выбирает себе кого-то ещё. Так «ручеёк» течёт, а в передних парах остаются те, кого выбирают редко. Аделаида почти всегда стояла в первой паре, пока не догадалась, что когда выбираешь сама, надо заранее проследить, кого хотят больше всех. Тогда тоже можно увести его за собой, даже если он тебе вообще противен, и если тебя не выберут, что скорее всего, то выберут того, кто всем нравится, что в игре немаловажно. Вот ты уже и играешь, а не стоишь как телеграфный столб, пожизненно вкопанный в землю!

Один раз на переменке дети побежали играть, но увидели, что кто-то во время уроков прямо на кольца баскетбольных щитов повесил дохлых кошек, и учителя играть не разрешили. Но, хоть переменка и была испорчена, дети всё равно смотрели издалека и смеялись над кривыми кошками. Никому не было жалко! Да чего их жалеть?! Вон их сколько бегает! И папа с мамой кошек не любят. Мама их «брезгует», а папа просто не любит. Он их всех подряд называет «Марсик». Он их гоняет страшными звуками, и если кошка не убегает, папа считает её наинаглейшим существом, страшно злится и помогает ей исчезнуть носком туфли.

Аделаиде не очень нравилось, что папа и мама работают в той же школе, где она учится.

Как мама и говорила – их знали все. И Аделаиду знали все. И старшие школьники, и учителя. А это было не совсем приятно. Например, когда она, зажав в руке десять копеек, в первый раз вошла в школьный буфет, где никто не собирался соблюдать приличия, и все лезли через головы друг друга, очередь мгновенно распалась на куски:

Ой, смотрите! Жирная, ты что, тоже проголодалась?! – мальчик с веснушками на всё лицо, на голову выше Аделаиды, наверное, старшеклассник, стоял перед ней, засунув руки в карманы школьных брюк, что строго запрещалось этикетом. Он, скорее всего, специально это сделал, чтоб показать именно ей свою смелость и независимость. Мальчик, прищурившись, в упор смотрел сверху вниз на Аделаиду, и она заметила, что в углах его рта похожая на шампунь пена. – Тебе кушать незачем – у тебя запасов на пять лет хватит! Что уставилась? Побежишь маме с папой жаловаться? Ну, беги! Боюсь я сильно твоего папу! Ха-ха! «Беги»! Ты и бегать-то не можешь! Раскормили себе дома жиркомбинат, а других детей ещё учат! За собой пусть смотрят!

С того дня Аделаида перестала обижаться, что ей не дают десять копеек на завтраки и смирилась с завтраками из дому.

Мама и сама была рада, что Аделаида не просит денег на буфет, потому, что выписывала журнал «Семья и школа», где прочла, что деньги нельзя давать детям в руки, что они портят детей. Некоторые обманывают родителей, не завтракают в школьном буфете и начинают деньги копить, а это уже может развить недопустимый в советском обществе скупердяйский характер. Мама, прочтя эту статью, не на шутку испугалась! Она тут же решила исправить положение – выбросила в мусорное ведро копилку в виде раскрытой книги и с удовольствием стала класть Аделаиде в портфель яблоко. Про яблоки она тоже читала, но в другой книге – в книге Анастаса Микояна «О вкусной и здоровой пище». Мама прочла, что «яблоки – это плоды яблоневых деревьев», которые «очень полезны», в них «много железа», особенно в шкурке. Аделаида и так ела яблоки без особого аппетита. После того, как мама прочла про «железо» и стала постоянно после уроков спрашивать, ела ли Аделаида сегодня «яблоко», как спросил бы страшный мавр у своей прекрасной жены: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?!», яблоки Аделаиде совершенно разонравились! Особенно те, что выбирал на базаре папа – кислые, с тонкой шкуркой под названием «белый налив».

После третьего урока обычно страшно хотелось есть. Желудок визжал и выкручивал акробатические номера. Он то вытягивался вдоль живота, то становился широким и плоским. Потом снова вытягивался. И так без остановки, пока в него не кидали что-нибудь, чтоб он занялся своими прямыми обязанностями. Иногда даже казалось, что в нём кто-то мелкой рысцой скачет и кусается изнутри. Он, казалось, был согласен на всё, он готов был переварить самые страшные экзотические блюда, но вот именно от яблок желудок отказывался! Его от них тошнило. Но есть хотелось слишком сильно! Тогда Аделаида кусала маленькими кусочками мерзкое яблоко, чтоб судорогой горло не свело и легче было проглатывать. Вроде как получалось. Через пять минут, именно на уроке, есть хотелось уже невыносимо. Потом желудок, видно, не справившись с такой пищей, начинал разбухать и болеть, как если б его накачали насосом. Но, по мнению родителей, для гармоничного физического развития «жэлезо», как говорил папа с удалением на «э», было просто необходимо, и каждый день яблоки тщательно продолжали помещаться в серенький, пахнущий клеем для обуви, портфель…

Однажды учительница Мария Ивановна заболела, и им сказали, что уроков во вторую смену не будет. Мама решила взять Аделаиду с собой в школу с утра, чтоб «проскочить» в поликлинику на очередную «прививку». Прививку благополучно привили. Аделаида как всегда, сцепив зубы, смотрела в одну точку на плакате с тёткой в белой косынке и круглым младенцем на руках, и они с мамой снова вернулись в школу. Аделаида терпеливо просидела в душной учительской за столом, покрытым шершавым сукном, два с половиной часа. Ей страшно захотела домой. Сперва, правда, она захотела в туалет, потому что, как ни крути, а прививку делать было ну-у – о-о-очень страшно. Пойти в тот, который по дороге в школу, около военкомата? Но это невозможно! Туда не войдёшь даже в противогазе! Если только накакать на ладонь и забросить внутрь, а так… И есть уже захотелось сильно… И дома были прекрасные цветные карандаши и альбом для рисования… А здесь, в учительской, плохо… пыль такая, пахнет то ли бензином, то ли ещё чем… Нет! Лучше, конечно, домой! И чего ей сидеть? Она же каждый день ходит домой одна. Сегодня что ли заблудится? Она полезла в карман за ключом и вдруг с ужасом обнаружила, что забыла его дома! Она так расстроилась! Ведь мама сто раз предупреждала, чтоб её ключ от квартиры всегда был в портфеле! Так он и есть в портфеле, но портфеля-то целиком нет! «Ну, ничего, – успокаивала себя Аделаида, – я сейчас попрошу ключ у мамы. Ничего, что она на уроке. Я только на секундочку! Пойду домой, переоденусь в спортивный костюм, а то всё-таки эта юбка сильно давит на живот… Можно будет даже сделать сюрприз: взять, и к маминому приходу вытереть пыль, например. Вот мама обрадуется! Ничего, что урок уже начался. Я до его конца точно не досижу. Я быстро-быстро попрошу ключ и никому не помешаю!»

Она вышла из учительской и на цыпочках подошла к двери, где криво, на одном гвозде висела картонка «6Б». Мамин голос что-то неторопливо рассказывал, а в классе стояла мёртвая тишина. Аделаида тихо постучала.

Кто там? – Мама перестала рассказывать, и в щёлку было видно, как она повернулась к двери.

Аделаида, вся сжавшись от напряжения, просунула в класс голову:

– Мам, дай твой ключ, пожалуйста! Мне домой надо!

Мама совсем не рассердилась! Наоборот, она вдруг ласково и широко улыбнувшись, обернулась к ученикам. От этой улыбки на мамином лице Аделаиде сразу стало как-то приятно, тепло…

Дети! – произнесла мама торжественно и с выражением. – Дети!. Это – моя дочь. Она немножко дура! Не обращайте внимания! Сейчас я ей дам ключ, и она уйдёт! А мы продолжим урок, – мама вытащила из дамской сумочки ключ на капроновой верёвке:

– Иди возьми! – сказала она, не вставая с учительского стула.